Черкизово (Молжаниновский район Москвы)

Населённый пункт, вошедший в состав Москвы

Черкизово
История
Первое упоминание	XVI век
В составе Москвы с	1984 год
Статус на момент включения	село
Расположение
Округа	Северный (САО)
Районы	Молжаниновский
Станции метро	02 Речной вокзал 07 Планерная

Черкизово — село в составе Молжаниновского района города Москва.

Происхождение названия

Своё название село получило от имени ордынского царевича Серкиза, приехавшего на Русь в середине XIV века. Его сын Андрей погиб на Куликовом поле храбро, сражаясь против войск Мамая.

История

В районе будущего села Черкизово в XII веке был волок между реками Сходня (Всходня) и Клязьма.

При Василии III поселение Черкизово принадлежало Петру Яковлевичу Захарьину, а от него перешло к великому князю, который пожаловал это владение своему сыну Юрию, брату Иоанна Грозного. В 1560 году, после смерти Юрия Васильевича, Иван Васильевич присоединил большую часть владения Юрия к дворцовым землям Русского государства. В 1572 году эти земли переданы царём старшему сыну Ивану.

Впервые село упоминается в завещании Ивана IV в XVI века как владение Петра Яковлевича Захарьина.

По данным 1584 году в селе находилась деревянная церковь Рождества Христова, большое хозяйство и три пруда, в которых разводили карасей.

Черкизово долгое время принадлежало дворцовому ведомству и являлось центром большой дворцовой волости (Черкизовская волость). В Смутное время огромная дворцовая вотчина совершенно обезлюдела. В 1631 году в нём значился деревянный храм, 4 двора притча и 23 крестьянских и бобыльских двора. Признаки запустения государевой вотчины сохранялись и в 1646 году, когда на оставшихся в ней более чем трёх тысячах десятин отмечены в «живущих» лишь село Черкизово и деревня Ищева, в которых вместе насчитывалось лишь 33 крестьянских и 4 бобыльских двора с общим числом жителей 82 человека (в тот период учитывалось население только мужского пола). К 1681 году количество дворов увеличилось до 35.

В 1689 году село в 57 дворов было подарено боярину Л. К. Нарышкину, дяде Петра I, при этом вотчина Черкизово оказалась разделена между двумя станами.

В 1732 году владельцем стал Иван Львович Нарышкин, который передал имение своей дочери Екатерине, вышедшей замуж за К. Г. Разумовского.

После смерти Екатерины управление селом перешло в руки её сына графа Л. К. Разумовского, который распорядился построить здесь каменный храм.

Во время Отечественной войны 1812 года село было полностью разграблено французами. Но село быстро возродилось. Крестьяне Черкизово участвовали участие в строительстве Петербургского шоссе в 1817 — 1834 годах, которое прошло через село. Большая часть крестьян переселилась ближе к шоссе, а старая часть села получила название Старое Черкизово.

В 1818 году село перешло к графу С. С. Уварову, известному государственному деятелю, президенту Академии наук. При нем в селе была устроена усадьба.

К 1861 году в селе было 45 дворов, в которых проживало 318 человек. После реформы крестьяне получили всю землю, которой они пользовались до этого. Рыбу разрешалось ловить и помещику, и местным жителям. Отмена крепостного права ускорила развитие промыслов: женщины занимались шитьем перчаток, размоткой бумаги для фабрик, а мужчины искали заработок в городе.

После реформ 1861 года в империи, село вошло в состав вновь образованной Черкизовской волости, объединившей более 50 поселений, прилегавших к Санкт-Петербургскому шоссе, независимо от их прежней владельческой принадлежности, и стало его центром в селе образована волостная управа.

В 1874 году было открыто Черкизовское земское училище, в котором проходили обучение дети из 11 соседних сел и деревень. Чуть менее половины населения знало грамоту.

В Черкизовской волости хлебопашеством, за неимением чем унаваживать поля, занимаются плохо; живут на стороне в кучерах; промышляют извозничеством в Москве; в большинстве в селениях этой волости развито мебельное кустарное производство.

— Справочная книжка Московской губернии 1890 года.

Во время Смуты, 1905 — 1907 годов, в Черкизовской волости неоднократно происходили крестьянские сходки и волнения.

К 1914 году в Черкизове выросло до 66 дворов и 430 жителей, в селе имелась земская ветеринарная лечебница, директором которой был Эмилий Иванович Гауэнштейн. В течение нескольких лет он организовал драмкружок и библиотеку-читальню во дворе лечебницы.

Для обслуживания проезжающих путешественников (шоссе проходило через село) в селе имелись две чайные, две мелочно-овощные и одна казённая винная лавки. Численность население, к началу Первой мировой, составляло 430 человек.

После Февральской революции (переворота) волость, в которую входило Черкизово, стала называться Сходненской, а с 1918 году Ульяновской. В 1927 году в Черкизове было 79 дворов и 421 человек жителей, которые работали на фабриках, занимались промыслами и сдавали дома под дачи. В 1924 году было образовано кредитное товарищество «Красный пахарь», в которое входило более 200 человек. В Черкизове был ветеринарный пункт, изба-читальня, библиотека, магазин кредитного товарищества, работала добровольная пожарная дружина, действовала церковь.

После организации в селе колхоза «Путь Сталина», местную церковь закрыли.

В годы Великой Отечественной войны фронт находился рядом с Черкизово. Здесь находились противотанковые и противопехотные заграждения, а также проходила сплошная линия заграждений из колючей проволокой под напряжением. В начале декабря 1941 года части 20-й армии Западного фронта, которые размещались в деревне, перешли в контрнаступление и освободили районные центры Красная Поляна и Солнечногорск.

После войны в Черкизово появилось электричество, местный колхоз «Путь Сталина» вошёл в состав большого совхоза «Путь к коммунизму». Позже Черкизово вошло в состав рабочего посёлка Новоподрезково, а в 1984 году Черкизово вошло в состав Москвы. После вхождения в Ленинградский район все его улицы, проезды и переулки были упразднены или переименованы, 6 февраля 1986 года.

На данный момент времени входит в Молжаниновский район, Северный административный округ (САО). В селе на Ленинградском шоссе существуют две остановки общественного транспорта «Черкизово».

См. также

• Храм Рождества Христова в Черкизове

Литература

• [www.mosclassific.ru/mExtra/files/00611.pdf Решение Московского городского совета народных депутатов от 6 февраля 1986 года № 261 «Об упразднении названий и присвоении новых наименований улицам в населённых пунктах, включённых в состав Ленинградского района г. Москвы»]
• Имена московских улиц. Топонимический словарь / Агеева Р. А. и др. — М.: ОГИ, 2007.
• Закон города Москва № 59, от 15 октября 2003 года, «О наименованиях и границах внутригородских муниципальных образований в городе Москве».

Отрывок, характеризующий Черкизово (Молжаниновский район Москвы)

– Скажите, моя милая, – сказала она, обращаясь к Наташе, – как же вам приходится эта Мими? Дочь, верно?
Наташе не понравился тон снисхождения до детского разговора, с которым гостья обратилась к ней. Она ничего не ответила и серьезно посмотрела на гостью.
Между тем всё это молодое поколение: Борис – офицер, сын княгини Анны Михайловны, Николай – студент, старший сын графа, Соня – пятнадцатилетняя племянница графа, и маленький Петруша – меньшой сын, все разместились в гостиной и, видимо, старались удержать в границах приличия оживление и веселость, которыми еще дышала каждая их черта. Видно было, что там, в задних комнатах, откуда они все так стремительно прибежали, у них были разговоры веселее, чем здесь о городских сплетнях, погоде и comtesse Apraksine. [о графине Апраксиной.] Изредка они взглядывали друг на друга и едва удерживались от смеха.
Два молодые человека, студент и офицер, друзья с детства, были одних лет и оба красивы, но не похожи друг на друга. Борис был высокий белокурый юноша с правильными тонкими чертами спокойного и красивого лица; Николай был невысокий курчавый молодой человек с открытым выражением лица. На верхней губе его уже показывались черные волосики, и во всем лице выражались стремительность и восторженность.
Николай покраснел, как только вошел в гостиную. Видно было, что он искал и не находил, что сказать; Борис, напротив, тотчас же нашелся и рассказал спокойно, шутливо, как эту Мими куклу он знал еще молодою девицей с неиспорченным еще носом, как она в пять лет на его памяти состарелась и как у ней по всему черепу треснула голова. Сказав это, он взглянул на Наташу. Наташа отвернулась от него, взглянула на младшего брата, который, зажмурившись, трясся от беззвучного смеха, и, не в силах более удерживаться, прыгнула и побежала из комнаты так скоро, как только могли нести ее быстрые ножки. Борис не рассмеялся.
– Вы, кажется, тоже хотели ехать, maman? Карета нужна? – .сказал он, с улыбкой обращаясь к матери.
– Да, поди, поди, вели приготовить, – сказала она, уливаясь.
Борис вышел тихо в двери и пошел за Наташей, толстый мальчик сердито побежал за ними, как будто досадуя на расстройство, происшедшее в его занятиях.


Из молодежи, не считая старшей дочери графини (которая была четырьмя годами старше сестры и держала себя уже, как большая) и гостьи барышни, в гостиной остались Николай и Соня племянница. Соня была тоненькая, миниатюрненькая брюнетка с мягким, отененным длинными ресницами взглядом, густой черною косой, два раза обвившею ее голову, и желтоватым оттенком кожи на лице и в особенности на обнаженных худощавых, но грациозных мускулистых руках и шее. Плавностью движений, мягкостью и гибкостью маленьких членов и несколько хитрою и сдержанною манерой она напоминала красивого, но еще не сформировавшегося котенка, который будет прелестною кошечкой. Она, видимо, считала приличным выказывать улыбкой участие к общему разговору; но против воли ее глаза из под длинных густых ресниц смотрели на уезжавшего в армию cousin [двоюродного брата] с таким девическим страстным обожанием, что улыбка ее не могла ни на мгновение обмануть никого, и видно было, что кошечка присела только для того, чтоб еще энергичнее прыгнуть и заиграть с своим соusin, как скоро только они так же, как Борис с Наташей, выберутся из этой гостиной.
– Да, ma chere, – сказал старый граф, обращаясь к гостье и указывая на своего Николая. – Вот его друг Борис произведен в офицеры, и он из дружбы не хочет отставать от него; бросает и университет и меня старика: идет в военную службу, ma chere. А уж ему место в архиве было готово, и всё. Вот дружба то? – сказал граф вопросительно.
– Да ведь война, говорят, объявлена, – сказала гостья.
– Давно говорят, – сказал граф. – Опять поговорят, поговорят, да так и оставят. Ma chere, вот дружба то! – повторил он. – Он идет в гусары.
Гостья, не зная, что сказать, покачала головой.
– Совсем не из дружбы, – отвечал Николай, вспыхнув и отговариваясь как будто от постыдного на него наклепа. – Совсем не дружба, а просто чувствую призвание к военной службе.
Он оглянулся на кузину и на гостью барышню: обе смотрели на него с улыбкой одобрения.
– Нынче обедает у нас Шуберт, полковник Павлоградского гусарского полка. Он был в отпуску здесь и берет его с собой. Что делать? – сказал граф, пожимая плечами и говоря шуточно о деле, которое, видимо, стоило ему много горя.
– Я уж вам говорил, папенька, – сказал сын, – что ежели вам не хочется меня отпустить, я останусь. Но я знаю, что я никуда не гожусь, кроме как в военную службу; я не дипломат, не чиновник, не умею скрывать того, что чувствую, – говорил он, всё поглядывая с кокетством красивой молодости на Соню и гостью барышню.
Кошечка, впиваясь в него глазами, казалась каждую секунду готовою заиграть и выказать всю свою кошачью натуру.
– Ну, ну, хорошо! – сказал старый граф, – всё горячится. Всё Бонапарте всем голову вскружил; все думают, как это он из поручиков попал в императоры. Что ж, дай Бог, – прибавил он, не замечая насмешливой улыбки гостьи.
Большие заговорили о Бонапарте. Жюли, дочь Карагиной, обратилась к молодому Ростову:
– Как жаль, что вас не было в четверг у Архаровых. Мне скучно было без вас, – сказала она, нежно улыбаясь ему.
Польщенный молодой человек с кокетливой улыбкой молодости ближе пересел к ней и вступил с улыбающейся Жюли в отдельный разговор, совсем не замечая того, что эта его невольная улыбка ножом ревности резала сердце красневшей и притворно улыбавшейся Сони. – В середине разговора он оглянулся на нее. Соня страстно озлобленно взглянула на него и, едва удерживая на глазах слезы, а на губах притворную улыбку, встала и вышла из комнаты. Всё оживление Николая исчезло. Он выждал первый перерыв разговора и с расстроенным лицом вышел из комнаты отыскивать Соню.
– Как секреты то этой всей молодежи шиты белыми нитками! – сказала Анна Михайловна, указывая на выходящего Николая. – Cousinage dangereux voisinage, [Бедовое дело – двоюродные братцы и сестрицы,] – прибавила она.
– Да, – сказала графиня, после того как луч солнца, проникнувший в гостиную вместе с этим молодым поколением, исчез, и как будто отвечая на вопрос, которого никто ей не делал, но который постоянно занимал ее. – Сколько страданий, сколько беспокойств перенесено за то, чтобы теперь на них радоваться! А и теперь, право, больше страха, чем радости. Всё боишься, всё боишься! Именно тот возраст, в котором так много опасностей и для девочек и для мальчиков.
– Всё от воспитания зависит, – сказала гостья.
– Да, ваша правда, – продолжала графиня. – До сих пор я была, слава Богу, другом своих детей и пользуюсь полным их доверием, – говорила графиня, повторяя заблуждение многих родителей, полагающих, что у детей их нет тайн от них. – Я знаю, что я всегда буду первою confidente [поверенной] моих дочерей, и что Николенька, по своему пылкому характеру, ежели будет шалить (мальчику нельзя без этого), то всё не так, как эти петербургские господа.
– Да, славные, славные ребята, – подтвердил граф, всегда разрешавший запутанные для него вопросы тем, что всё находил славным. – Вот подите, захотел в гусары! Да вот что вы хотите, ma chere!
– Какое милое существо ваша меньшая, – сказала гостья. – Порох!
– Да, порох, – сказал граф. – В меня пошла! И какой голос: хоть и моя дочь, а я правду скажу, певица будет, Саломони другая. Мы взяли итальянца ее учить.
– Не рано ли? Говорят, вредно для голоса учиться в эту пору.
– О, нет, какой рано! – сказал граф. – Как же наши матери выходили в двенадцать тринадцать лет замуж?
– Уж она и теперь влюблена в Бориса! Какова? – сказала графиня, тихо улыбаясь, глядя на мать Бориса, и, видимо отвечая на мысль, всегда ее занимавшую, продолжала. – Ну, вот видите, держи я ее строго, запрещай я ей… Бог знает, что бы они делали потихоньку (графиня разумела: они целовались бы), а теперь я знаю каждое ее слово. Она сама вечером прибежит и всё мне расскажет. Может быть, я балую ее; но, право, это, кажется, лучше. Я старшую держала строго.