Черненко, Мирон Маркович
Поделись знанием:
С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.
22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.
– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.
Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.
С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.
Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.
Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.
Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
| Мирон Черненко | |
 | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: |
24 февраля 2004 (73 года) |
| Место смерти: | |
| Гражданство: | |
| Профессия: | |
| Карьера: | |
| Награды: |
|
| [chernenko.org Официальная страница] | |
Миро́н Ма́ркович Черне́нко (1931, Харьков — 2004, Санкт-Петербург) — российский киновед.
Содержание
Биография
Отец, бухгалтер харьковского треста Коксохим Марк Миронович Черненко (1893—1938), уроженец местечка Каменный Брод, был арестован и расстрелян 19 октября 1938 года.
Мирон Черненко окончил Харьковский юридический институт (1952) (специализация — гражданское право) и ВГИК (1964), (специализация — кинокритика и кинодраматургия, сценарный факультет, мастер Е. Н. Виноградская)[1]. Кандидат искусствоведения (1976). Кандидат философии (1999). Работал в Госфильмофонде СССР (1962—1965) сотрудником зарубежного отдела, в журнале «Советский экран» (1965—1976) редактором зарубежного отдела, в НИИ киноискусства (с 1976 года[2] заведующий Отделом европейского кино). Возглавлял отборочную комиссию на XIX и XX Московских международных кинофестивалях. С 1994 года по 2003 год — президент Гильдии киноведов и кинокритиков России[3].
Мирон Черненко — автор монографий (творческих портретов) о Фернанделе, Анджее Вайде, Казимеже Куце, о монгольском и югославском кино[3]. Особое место в области исследовательских интересов Мирона Черненко занимало творчество Анджея Вайды и польского кино в целом[4]. Этой теме посвящены десятки его статей, очерков, рецензий, интервью и репортажей.
Черненко также опубликовал рекламно-информационные брошюры о творчестве таких режиссёров, как Юлий Райзман, Фрунзе Довлатян, Марлен Хуциев, Сергей Параджанов. Автор множества статей о кинематографе, в том числе в журналах «Искусство кино», «Киноведческие записки», «Советский экран», а также в зарубежных изданиях.
Мирон Черненко свободно говорил и писал на польском и сербскохорватском языках, а также переводил на русский язык литературные тексты[5]. Он участвовал в литературном переводе на русский язык книги Кшиштофа Занусси «Пора умирать» и статьи того же автора «Мои сто лет», посвящённой столетию кино. Переведена им и небольшая книга польского актёра Даниэля Ольбрыхского о Владимире Высоцком, и новеллу югославского сценариста и кинорежиссёра Предрага Голубовича[6] «Короткая летняя ночь».
Книга Черненко «Красная звезда, жёлтая звезда: Кинематографическая история еврейства в России, 1919—1999» обобщила огромный фактографический материал, связанный с еврейской темой и еврейским участием в российском кино (более 500 фильмов). В 2001 году Гильдия киноведов и кинокритиков России наградила эту книгу премией «Слон» в номинации «Книги по истории кино»[7]. Книга Мирона Черненко «Красная звезда, жёлтая звезда» находится в библиотеке Конгресса США[8], в государственной библиотеке Израиля[9], в Едином каталоге научных библиотек Польши[10], в Швейцарской национальной библиотеке[11][12], в Российской Государственной Библиотеке[13].
Наряду с книгой «Красная звезда, жёлтая звезда» Мироном Черненко в соавторстве с Владимиром Дмитриевым был написан сценарий телевизионного фильма «Русская Палестина», по которому режиссёр Александр Рехвиашвили снял документальную кинотрилогию[14].
Мирон Маркович Черненко скончался 24 февраля 2004 года в Санкт-Петербурге[15].
Память о Мироне Черненко
Памяти Черненко посвящён вышедший в 2006 году сборник «Просто Мирон». В нём опубликованы избранные работы Мирона Марковича и воспоминания его друзей.
Сегодня, спустя годы, я полагаю, что встреча Мирона с польскими солдатами армии генерала Андерса в Шепетовке была подарком Бога польскому кинематографу, так как Черненко, как кинокритик, был как бы специально создан для того, чтобы говорить и писать о наших фильмах[16].
Мы можем легко расходиться в суждениях или во вкусах, но, когда дело доходит до оценки нашей человечности, каждое несогласие становится помехой в дружбе. Я пишу об этом потому, что смерть Мирона вразумила меня, что в моей жизни он был одним из очень немногих критиков, с которыми я действительно дружил. Мы были знакомы, как говорят поляки, «от всегда», с того времени, куда простирается память взрослого человека[17].
Мне его очень не хватает. Я не могу вспомнить, как мы познакомились. Только помню, что незаметно возник очаровательный человек, с добрыми глазами, с легким, каким-то располагающим голосом. Я не люблю чрезмерно серьезных людей. И вот Мирон, который был абсолютно серьезным человеком, всегда как-то умело снимал пафос с присущим ему чувством юмора…[18]
Гильдия киноведов и кинокритиков России ежегодно определяет лауреатов премии по киноведению и кинокритике (приза «Слон») имени Мирона Черненко[19]. Также Гильдия вручает премию имени Мирона Черненко в области кино при вручении ежегодной национальной премии кинокритики и кинопрессы «Белый слон».
См. также
- Просто Мирон / Г. Компаниченко, О. Рейзен. — М. : Материк, 2006. — 448 с. — 500 экз. — ISBN 5-85646-170-3.</span>
- Валерий Кичин. [rg.ru/2004/02/27/chernenko.html Критик, которого любят]. Российская газета (27 февраля 2004).
- [www.novayagazeta.ru/society/24673.html Он позволял себе делать то, что любил]. Новая газета (1 марта 2004). Проверено 10 марта 2016.
- [news.mail.ru/video/6272/ В Москве прошёл вечер памяти Мирона Черненко]. Телеканал «Культура» (18 февраля 2011). Проверено 13 марта 2016.
- [kinopressa.ru/white-elephant Премия «Белый слон»]. Сайт Гильдии киноведов и кинокритиков. Проверено 11 марта 2016.
- [www.cinematheque.ru/post/143958/print/ Памяти Мирона Черненко]. Музей кино.
Польская тема
Друзья детства и юности Мирона Черненко Феликс Рахлин[20], Валентин Ивченко[21] и Игорь Маневич[22] рассказывают в своих воспоминаниях[23][24][25] о том, что Польша, её культура, литература, поэзия и кино интересовали его с юных лет.
Анджей Вайда
Роль фильма Анджея Вайды «Канал», как, впрочем, и роль самого Вайды в выборе области дальнейших исследований сначала студента, а по окончании ВГИКа начинающего кинокритика и сотрудника Госфильмофонда Мирона Черненко, наиболее полно отражена в воспоминаниях его друга, однокашника и коллеги Наума Клеймана. Эти воспоминания вошли в книгу «Просто Мирон»[26].
Начав с короткого интервью, Мирон Черненко буквально «заболел» Вайдой и публикации о нём, его фильмах, его планах, его театральном творчестве посыпались одна за другой. Промежуточным, но очень важным, итогом этого увлечения стала книга «Анджей Вайда», вышедшая в 1965 году, через три года после первой встречи.
В книгу «Анджей Вайда» вошли обстоятельные рецензии Мирона Черненко на фильмы, снятые тогда ещё молодым польским режиссёром до её выхода в свет. «Поколение», «Канал», «Пепел и алмаз», «Самсон», «Сибирская леди Макбет», «Любовь в двадцать лет», «Пепел» — таков неполный перечень исследованных и упомянутых в книге фильмов Анджея Вайды.
Фильмы Анджея Вайды, снятые после публикации в СССР книги о нём, нашли отражение в отдельных рецензиях и отзывах Мирона Черненко. «Березняк», «Земля обетованная», «Пейзаж после битвы», «Барышни из Вилько» были выделены киноведом особо. Кроме того, он неоднократно упоминал эти и другие фильмы Анджея Вайды в своих работах о польском кинематографе в целом, об отдельных аспектах польского, и не только польского, кино, о других режиссёрах и, разумеется, об актёрах и актрисах, игравших в этих фильмах.
Дружба и творческое сотрудничество Мирона Черненко с Анджеем Вайдой продолжалось всю его жизнь, о чём сам Вайда рассказывает с большим удовольствием и теплотой к своему давнему другу[27].
В 2008 году, уже после смерти Мирона Черненко, Анджей Вайда представил польской публике[28] книгу своего друга «Близкая заграница», выходу которой всемерно способствовал[29].
Простой перечень всех польских кинематографистов, упомянутых Мироном Черненко в своих публикациях, может получиться слишком длинным. Среди них особое место занимают Кшиштоф Занусси, Эдвард Жебровский[30], Кшиштоф Кесьлёвский, Казимеж Куц (см.), Збигнев Цибульский, Даниэль Ольбрыхский. Их творчество отмечено в книгах Мирона Черненко, им посвящены творческие портреты, снятые ими фильмы и сыгранные ими роли обсуждаются в многочисленных интервью. Кроме того, Мирон Черненко пишет подробные и обстоятельные рецензии на фильмы, снятые с их участием.
Работая в Научно-исследовательском институте киноискусства, Мирон Черненко пишет и публикует научные и научно-популярные статьи о польском кинематографе в целом. «Продолжение следует» выходит в Советском экране (1978), «Польша», «Кинематограф ПНР» публикуются в тематических сборниках издательства ВНИИК (1989). В 1977 году Мирон Черненко приступает к написанию книги «Казимеж Куц» по заказу издательства Искусство. Книга была написана, но советская цензура не допустила её публикации в СССР. Александр Трошин в своём предисловии к публикации этой книги в 2005 году в журнале Киноведческие записки[31] очень подробно рассказал, как Мирону Черненко не давали опубликовать книгу. Предисловие называется «Книга, которая шла к нам двадцать лет».
Публикации
Книги
- Черненко М. М. [unienc.ru/w/ru/416031-mastera-zarubezhnogo-kinoiskusstva.html#1965 Анджей Вайда] / под ред. Р. П. Соболева. — М.: Искусство, 1965. — 180 с. — (Мастера зарубежного киноискусства). — 8 000 экз.
- Черненко М. М. [www.worldcat.org/title/fernandel/oclc/77310209?referer=di&ht=edition Фернандель] / под ред. Р. П. Соболева. — М.: Искусство, 1968. — 144, [32] с. — (Мастера зарубежного киноискусства). — 100 000 экз.
- Черненко М. М. [lccn.loc.gov/78417515 Кино Монголии] / Ред. Э. Мендельсон. — М.: Союз кинематографистов СССР «Бюро пропаганды советского киноискусства», 1976. — 62 с. — 2 000 экз.
- Черненко М. М. [www.worldcat.org/title/iulii-raizman-portret-rezhissera/oclc/63236425?referer=di&ht=edition#relatedsubjects Юлий Райзман. Портрет режиссёра] / Н. Амашукели. — М.: Всесоюзное объединение «Союзинформкино», 1983. — 32 с. — 10 000 экз.
- Черненко М. М. [bazhov.libnsk.su/CGI/irbis64r_12/cgiirbis_64.exe?LNG=&Z21ID=&I21DBN=SVODN_PRINT&P21DBN=SVODN&S21STN=1&S21REF=&S21FMT=fullw_print&C21COM=S&S21CNR=&S21P01=0&S21P02=1&S21P03=A=&S21STR=%D0%A7%D0%B5%D1%80%D0%BD%D0%B5%D0%BD%D0%BA%D0%BE,%20%D0%9C%D0%B8%D1%80%D0%BE%D0%BD%20%D0%9C%D0%B0%D1%80%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87 Время в портретах] / Под ред. Э. П. Болгариной. — М.: Всесоюзное бюро пропаганды киноискусства, 1985. — 84 с. — 75 000 экз. — ISBN ББК 85.374(3).
- Черненко М. М. Кино Югославии / Под ред. Л. А. Карасёва. — М.: Всесоюзное объединение «Союзинформкино», 1986. — 63 с. — 14 000 экз.
- Черненко М. М. Фрунзе Довлатян. Творческий портрет / Под ред. Н. Г. Амашукели, В. В. Ивановой. — М.: Всесоюзное объединение «Союзинформкино», 1987. — 14 000 экз.
- Черненко М. М. Марлен Хуциев. Творческий портрет / Под ред. Н. Г. Амашукели, Е. В. Смирновой. — М.: Всесоюзное объединение «Союзинформкино», 1988. — 15 000 экз.
- Черненко М. М. [www.worldcat.org/title/sergei-paradzhanov-tvorcheskii-portret/oclc/38647272&referer=brief_results Сергей Параджанов. Творческий портрет]. — М.: Всесоюзное объединение «Союзинформкино», 1989. — 31 с.
- Черненко М. М. [bazhov.libnsk.su/CGI/irbis64r_12/cgiirbis_64.exe?LNG=&Z21ID=&I21DBN=SVODN_PRINT&P21DBN=SVODN&S21STN=1&S21REF=&S21FMT=fullw_print&C21COM=S&S21CNR=&S21P01=0&S21P02=1&S21P03=A=&S21STR=%D0%A7%D0%B5%D1%80%D0%BD%D0%B5%D0%BD%D0%BA%D0%BE,%20%D0%9C%D0%B8%D1%80%D0%BE%D0%BD%20%D0%9C%D0%B0%D1%80%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87 Бата Живоинович] / ред. М. А. Рюрикова ; худ. А. Е. Генкель. — М.: Киноцентр, 1990. — 44 с. — ISBN ББК 85.373(3).
- Chernjenko M. M. Makedonskiot Film. — Скопье: Kinoteka Na Makedonija, 1997. — ISBN 9989643067.
- Черненко М. М. [www.worldcat.org/title/prosto-marlen/oclc/52778832&referer=brief_results Просто Марлен]. — М.: Киногильдия, 2000. — 79 с.
- Черненко М. М.. [chernenko.org/491.shtml Красная звезда, жёлтая звезда: Кинематографическая история еврейства в России, 1919—1999]. — Винница : Глобус-Пресс, 2001. — 432 с. — (Студия 1+1). — 1000 экз. — ISBN 9668300017.</span>
- Черненко М. М.. [www.kinozapiski.ru/ru/archive/?year=2005 Казимеж Куц]. — «Киноведческие записки». — 2005. — № 71, 72, 74.</span>
- Черненко М. М.. Красная звезда, жёлтая звезда: Кинематографическая история еврейства в России, 1919—1999. — М. : Текст, 2006. — 317 с. — (Еврейская книга). — 3000 экз. — ISBN 5-7516-0504-7.</span>
- Czernienko M. M. [lccn.loc.gov/2008388485 Bliska zagranica : szkice filmowe o Polakach i dla Polaków] / pod redakcją Tadeusza Lubelskiego. — Warszawa: Fundacja Kino, 2007. — ISBN 9788392285038.
Статьи
- Черненко М. М. [ek.sptl.spb.ru/cgi_bin/irbis64r_11/cgiirbis_64.exe?LNG=&Z21ID=&I21DBN=EK_PRINT&P21DBN=EK&S21STN=1&S21REF=&S21FMT=fullw_print&C21COM=S&S21CNR=&S21P01=0&S21P02=1&S21P03=A=&S21STR=%D0%A7%D0%B5%D1%80%D0%BD%D0%B5%D0%BD%D0%BA%D0%BE,%20%D0%9C%D0%B8%D1%80%D0%BE%D0%BD%20%D0%9C%D0%B0%D1%80%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87 Альберто Сорди] // Комики мирового экрана : сборник статей / сост. В. С. Головской; общ. ред. и предисл. Р. Н. Юренева. — М.: Искусство, 1966. — С. 228—245.
- Черненко М. М. Душан Вукотич // Кино Югославии : сб / сост. И. Райгородская. — М.: Искусство, 1978.
- Черненко М. М. Хайрудин Крвавац // Кино Югославии : сб / сост. И. Райгородская. — М.: Искусство, 1978.
- Черненко М. М. Франце Штиглиц // Кино Югославии : сб / сост. И. Райгородская. — М.: Искусство, 1978.
- Черненко М. М. Неповторимость национальной легенды, или Приключение по-польски и по-югославски // Приключенческий фильм — пути и поиски : сб. — М.: ВНИИК, 1980.
- Черненко М. М. Кино балканского региона: культурологический аспект // Кино братских стран. Проблемы социалистического кинематографа : сб. — М.: ВНИИК, 1983.
- Черненко М. М. Высокая роль «низкого» жанра (мелодрама в кинематографе Монголии) // Киноискусство Азии и Африки : сб / Под редакцией А. В. Караганова, составитель С. А. Торопцев. — М.: Наука, 1984. — С. 36—47.
- Черненко М. М. Романистика Михаило Лалича и проблемы реализма в кино СФРЮ // Взаимоотношения кино и литературы : сб. — М.: ВНИИК, 1987.
- Черненко М. М. Польша // Панорама кинематографа социалистических стран — 1988 год : Сб. науч. трудов / Ред.-сост. И. С. Быкова, Е. Л. Мосина. — М.: ВНИИК, 1989.
- Черненко М. М. [ek.sptl.spb.ru/cgi_bin/irbis64r_11/cgiirbis_64.exe?LNG=&Z21ID=&I21DBN=EK_PRINT&P21DBN=EK&S21STN=1&S21REF=&S21FMT=fullw_print&C21COM=S&S21CNR=&S21P01=0&S21P02=1&S21P03=A=&S21STR=%D0%A7%D0%B5%D1%80%D0%BD%D0%B5%D0%BD%D0%BA%D0%BE,%20%D0%9C%D0%B8%D1%80%D0%BE%D0%BD%20%D0%9C%D0%B0%D1%80%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87 Своевременность вечности] // Экранный мир Сергея Параджанова : сборник статей / авт. идеи и сост. Ю. Морозов. — Киев: ДУХ I ЛIТЕРА, 2013. — С. 179—191. — ISBN 978-966-378-317-8.
- Черненко М. М. [ek.sptl.spb.ru/cgi_bin/irbis64r_11/cgiirbis_64.exe?LNG=&Z21ID=&I21DBN=EK_PRINT&P21DBN=EK&S21STN=1&S21REF=&S21FMT=fullw_print&C21COM=S&S21CNR=&S21P01=0&S21P02=1&S21P03=A=&S21STR=%D0%A7%D0%B5%D1%80%D0%BD%D0%B5%D0%BD%D0%BA%D0%BE,%20%D0%9C%D0%B8%D1%80%D0%BE%D0%BD%20%D0%9C%D0%B0%D1%80%D0%BA%D0%BE%D0%B2%D0%B8%D1%87 Путешествие на край поэтики] // Экранный мир Сергея Параджанова : сборник статей / авт. идеи и сост. Ю. Морозов. — Киев: ДУХ I ЛIТЕРА, 2013. — С. 254—261. — ISBN 978-966-378-317-8.
Переводы
- Czesław Pilichowski. [www.worldcat.org/title/davnosti-ne-podlezit/oclc/751299294?ht=edition&referer=di Давности не подлежит] / перевод с польского М. М. Черненко. — Warszawa: Interpress, 1980. — ISBN 8322318324.
- Предраг Голубович. «Короткая летняя ночь» / перевод с сербскохорватского М. М. Черненко // Иностранная литература. — 1985. — № 10.</span>
- Ольбрыхский, Даниэль. [www.idref.fr/143091239 Поминая Владимира Высоцкого] / перевод с польского М. М. Черненко. — Москва : Вахазар, 1992. — ISBN 9785881900045.</span>
- Занусси, Кшиштоф. Мои сто лет / перевод с польского М. М. Черненко // Искусство кино. — 1995. — № 11.</span>
- Занусси, Кшиштоф. Пора умирать / перевод с польского В. А. Фенченко., М. М. Черненко. — Зебра Е, 2005. — 384 с. — 3000 экз. — ISBN 5946632140.</span>
Периодика
«Искусство кино»
- Черненко М. М.. «Большая прогулка» // «Искусство кино». — 1967. — № 12.</span>
- Черненко М. М.. Даниэль Ольбрыхский // «Искусство кино». — 1970. — № 3.</span>
- Черненко М. М.. Сага о «лодзерменше» // «Искусство кино». — 1975. — № 6.</span>
- Черненко М. М.. Возвращение домой // «Искусство кино». — 1984. — № 7.</span>
- Черненко М. М.. Кшиштоф Занусси: «Короткие встречи, долгий разговор» // «Искусство кино». — 1989. — № 2.</span>
- Черненко М. М.. «Мы будем петь и смеяться, как дети», или Типология, идеология, мифология фильма-концерта в советском кино // «Искусство кино». — 1990. — № 11.</span>
- Черненко М. М.. Все, что вы всегда хотели знать о Вуди Аллене, но боялись спросить // «Искусство кино». — 1992. — № 5.</span>
- Черненко М. М.. Память о катастрофе, или Жанр, рожденный из пепла // «Искусство кино». — 1997. — № 12.</span>
«Советский экран»
- Черненко М. М.. С Анджеем Вайдой – по Москве // «Советский экран». — 1962. — № 18.</span>
- Черненко М. М.. Збигнев Цибульский // «Советский экран». — 1965. — № 15.</span>
- Черненко М. М.. «Командовать парадом буду…» // «Советский экран». — 1970. — № 15.</span>
- Черненко М. М.. Марсель Карне: «Спасение в политическом фильме» // «Советский экран». — 1972. — № 14.</span>
- Черненко М. М.. Жак Тати: «Великая профессия - клоун» // «Советский экран». — 1976. — № 15.</span>
- Черненко М. М.. Амплуа — Бельмондо // «Советский экран». — 1985. — № 5.</span>
- Черненко М. М.. Невероятный Китон // «Советский экран». — 1987. — № 1.</span>
- Черненко М. М.. Как вам преобразовать «Совскрин» // «Советский экран». — 1990. — № 17.</span>
«Экран»
- Черненко М. М.. 1. История греха // «Экран». — 1993. — № 9.</span>
- Черненко М. М.. 2. «И сотвори себе кумира…» // «Экран». — 1993. — № 10.</span>
- Черненко М. М.. 3. «Убий!..» // «Экран». — 1993. — № 11—12.</span>
- Черненко М. М.. 4. «…ложного свидетельства на ближнего своего…» // «Экран». — 1994. — № 1.</span>
- Черненко М. М.. 5. «… и вола его, и осла его… и все, что у ближнего твоего…» // «Экран». — 1994. — № 2—3.</span>
- Черненко М. М.. 6. «Не укради, а то!..» // «Экран». — 1994. — № 5—6.</span>
- Черненко М. М.. 7. «Не прелюбодействуй, не то…» // «Экран». — 1994. — № 7.</span>
Газеты
- Черненко М. М.. Печальные образы // «Независимая газета». — 1996. — 29 марта.</span>
- Черненко М. М.. Что «носит» кинематограф в конце века? // «Московские новости». — 1997. — № 29.</span>
- Черненко М. М.. Русская Палестина (сценарий телевизионного фильма) // «Экран и сцена». — 2000. — № 50.</span>
- Черненко М. М.. [www.novayagazeta.ru/society/18176.html Конечная остановка: «Бесконечность»] // «Новая газета». — 2003. — № 90 (1 декабря).</span>
Напишите отзыв о статье "Черненко, Мирон Маркович"
Примечания
- ↑ Мирон Черненко. [www.youtube.com/watch?v=Fa-IdaEKGXA Воспоминания о ВГИКе (видео)], [chernenko.org/memories/m004.shtml (текст)]
- ↑ [www.youtube.com/watch?v=sltYhdgm-Ww Вечер памяти «Звёзды Мирона» (видео)], [chernenko.org/memories/m018.shtml (текст)]
- ↑ 1 2 [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=1&e_person_id=1030 Энциклопедия отечественного кино. Мирон Черненко. Библиография]
- ↑ Николай Хрусталёв. [www.moles.ee/04/Jan/10/11-1.php Отчет в жанре доноса]. Молодёжь Эстонии (10 января 2004).
- ↑ Кшиштоф Занусси [www.youtube.com/watch?v=27WUBoZMMBc О Мироне Черненко (видео)], [chernenko.org/memories/m017.shtml (текст)]
- ↑ [www.imdb.com/name/nm0326739/ Предраг Голубович]
- ↑ [kinopressa.ru/elephant «Книги по истории кино», 2001 год]
- ↑ [viaf.org/processed/LC|no2002071339 Leader 670]
- ↑ [viaf.org/processed/NLI|000158453 Leader 910]
- ↑ [viaf.org/processed/NUKAT|n%20%2099704477 Leader 910]
- ↑ [viaf.org/processed/RERO|vtls013533146 Leader 910]
- ↑ [viaf.org/processed/SUDOC|143091239 Leader 670]
- ↑ [old.rsl.ru/view.jsp?f=1016&t=3&v0=%D0%9C%D0%B8%D1%80%D0%BE%D0%BD+%D0%A7%D0%B5%D1%80%D0%BD%D0%B5%D0%BD%D0%BA%D0%BE.+%D0%9A%D1%80%D0%B0%D1%81%D0%BD%D0%B0%D1%8F+%D0%B7%D0%B2%D0%B5%D0%B7%D0%B4%D0%B0&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&cc=a1&ce=4 Хранение: 2 06-11/75, 2 06-11/76]
- ↑ Ася Энтова. [www.gazeta.rjews.net/asya10.html Русская Палестина] // Хроники Иерусалима, 18 июля 2001
- ↑ Андрей Плахов. [www.kommersant.ru/doc/452924 Умер Мирон Черненко]. Коммерсантъ (26 февраля 2004).
- ↑ [chernenko.org/memories/m007.shtml Просто Мирон. Анджей Вайда]
- ↑ [chernenko.org/memories/m008.shtml Просто Мирон. Кшиштоф Занусси]
- ↑ [chernenko.org/memories/m009.shtml Просто Мирон. Марлен Хуциев]
- ↑ [kinopressa.ru/elephant Премия «Слон» в области кинокритики и киноведения]
- ↑ [www.proza.ru/avtor/felixr Феликс Рахлин]
- ↑ [vecherniy.kharkov.ua/news/14829/ Валентин Ивченко]
- ↑ [www.djc.com.ua/news/view/new/?id=8427&lang=ru Игорь Маневич]
- ↑ [chernenko.org/memories/m001.shtml Ронька]
- ↑ [chernenko.org/memories/m025.shtml Мирон Черненко. Он был на голову выше нас…]
- ↑ [chernenko.org/memories/m005.shtml Мой сосед Роня]
- ↑ Наум Клейман. [chernenko.org/memories/m011.shtml Мирон]
- ↑ [izvestia.ru/news/372097 Революция Анджея Вайды. (беседовала Вита Рамм)] // Известия, 2011, 4 марта.
- ↑ [wiadomosci.wp.pl/gid,9587152,gpage,8,img,9587153,kat,7631,title,Andrzej-Wajda-w-obiektywie,galeria.html?ticaid=116a41 Анджей Вайда и профессор Тадеуш Любельский представляют книгу «Близкая заграница»]
- ↑ [film.onet.pl/wiadomosci/sonia-bohosiewicz-laureatka-nagrody-im-cybulskiego/ygtdf Sonia Bohosiewicz laureatką Nagrody im. Cybulskiego] // Film-onet. Wiadomosci, 2007, 18 декабря.
- ↑ Мирон Черненко. [chernenko.org/168.shtml Концерт на одной струне, или Лабораторное кино Занусси и Жебровского] // Предисловие к сборнику [katalogi.bn.org.pl/iii/encore/record/C__Rb2508502__S%C4%8Cernenko%2C%20Miron%20Markovi%C4%8D__P0%2C5__Orightresult__U__X3?lang=eng&suite=cobalt «Занусси К., Жебровский Э. Телевизионные киноновеллы»] // Перевод В. Фенченко и М. Черненко, М., Искусство, 1978.
- ↑ [www.kinozapiski.ru/ru/no/sendvalues/17/ Журнал «Киноведческие записки» № 71 за 2005 год]
Ссылки
- Марина Костылева. [www.ijc.ru/humour/teatr/t1_34.html Мирон Черненко: Еврейская фамилия помогает ездить заграницу]. Интернет-портал Российского еврейского конгресса (2002).
- Олег Сулькин. [www.rusfilm.pitt.edu/2004/chernenko-obituary.html Умер Мирон Черненко]. Новое русское слово (3-4 апреля 2004).
- [film.interia.pl/wiadomosci/news-zmarl-miron-czernienko,nId,1745084 ZMARŁ MIRON CZERNIENKO] // «Interia film», 26 февраля 2004
- Лев Айзенштат [www.narodknigi.ru/journals/38/miron_chernenko_krasnaya_zvezda_zheltaya_zvezda/ Рецензия на книгу Мирона Черненко «Красная звезда, жёлтая звезда»] // «Народ Книги в мире книг», апрель 2002
- [chernenko.org/ Открытый архив Мирона Черненко]
- [www.niikino.ru/books/14/ Библиография НИИ киноискусства 1974—2010]
- [chernenko.org/245.shtml Мирон Черненко. Время в портретах]
- [old.rsl.ru/table.jsp?f=1018&t=3&v0=%D0%A1%D0%BE%D1%8E%D0%B7%D0%B8%D0%BD%D1%84%D0%BE%D1%80%D0%BC%D0%BA%D0%B8%D0%BD%D0%BE&f=1003&t=3&v1=%D0%A7%D0%B5%D1%80%D0%BD%D0%B5%D0%BD%D0%BA%D0%BE&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&useExternal=true&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&doi=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=a1&i=1&v=tagged&s=2&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=4&debug=false Книги М. М. Черненко, изданные в «Союзинформкино» (имеющиеся в РГБ)]
- [news.mail.ru/video/6272/ В Москве прошёл вечер памяти Мирона Черненко]. Телеканал «Культура» (18 февраля 2011). Проверено 13 марта 2016.
- Андрей Шемякин. [kinocenter.rsuh.ru/article.html?id=687221 Черненко Мирон. Последнее интервью]. РГГУ (29 января 2004).
- Наум Клейман. [www.film.ru/articles/mironu-chernenko-70 Мирону Черненко – 70!]. Национальный кинопортал Film.ru — все о кино (29 марта 2001).
- Александр Федоров. [psyfactor.org/kinoprop/filmpolski.htm Польский кинематограф в зеркале советской и российской кинокритики]. Psyfactor (2016).
- Мирон Черненко. [magazines.russ.ru/ural/2004/11/che23.html Память о Катастрофе, или Жанр, рожденный из пепла]. Урал (2004).
- Афанасий Мамедов. [www.lechaim.ru/ARHIV/222/4x4.htm ПОПЕРЕЧНОЕ письмо КУЛЬТОВОГО КИНОВЕДА]. ЛЕХАИМ (ОКТЯБРЬ 2010).
- Андрей Щербак-Жуков. [www.ng.ru/koncep/2007-03-29/9_miron.html Критик, человек и собеседник]. Независимая газета (29.03.2007).
- Павел Сиркес. [berkovich-zametki.com/2007/Zametki/Nomer7/Sirkes1.htm Две звезды - красная и жёлтая]. №7 (79). Заметки по еврейской истории (Апрель 2007 года).
- [kinocenter.rsuh.ru/article.html?id=687221 Черненко Мирон. Последнее интервью: «Пусть они станут взрослыми в новой Европе, мы станем взрослыми в новой России…». Беседу ведёт Андоей Шемякин]. Kinocenter.rsuh.ru. Проверено 16 мая 2016.
Отрывок, характеризующий Черненко, Мирон Маркович
Прежний, введенный при выходе из Москвы, порядок, чтобы пленные офицеры шли отдельно от солдат, уже давно был уничтожен; все те, которые могли идти, шли вместе, и Пьер с третьего перехода уже соединился опять с Каратаевым и лиловой кривоногой собакой, которая избрала себе хозяином Каратаева.С Каратаевым, на третий день выхода из Москвы, сделалась та лихорадка, от которой он лежал в московском гошпитале, и по мере того как Каратаев ослабевал, Пьер отдалялся от него. Пьер не знал отчего, но, с тех пор как Каратаев стал слабеть, Пьер должен был делать усилие над собой, чтобы подойти к нему. И подходя к нему и слушая те тихие стоны, с которыми Каратаев обыкновенно на привалах ложился, и чувствуя усилившийся теперь запах, который издавал от себя Каратаев, Пьер отходил от него подальше и не думал о нем.
В плену, в балагане, Пьер узнал не умом, а всем существом своим, жизнью, что человек сотворен для счастья, что счастье в нем самом, в удовлетворении естественных человеческих потребностей, и что все несчастье происходит не от недостатка, а от излишка; но теперь, в эти последние три недели похода, он узнал еще новую, утешительную истину – он узнал, что на свете нет ничего страшного. Он узнал, что так как нет положения, в котором бы человек был счастлив и вполне свободен, так и нет положения, в котором бы он был бы несчастлив и несвободен. Он узнал, что есть граница страданий и граница свободы и что эта граница очень близка; что тот человек, который страдал оттого, что в розовой постели его завернулся один листок, точно так же страдал, как страдал он теперь, засыпая на голой, сырой земле, остужая одну сторону и пригревая другую; что, когда он, бывало, надевал свои бальные узкие башмаки, он точно так же страдал, как теперь, когда он шел уже босой совсем (обувь его давно растрепалась), ногами, покрытыми болячками. Он узнал, что, когда он, как ему казалось, по собственной своей воле женился на своей жене, он был не более свободен, чем теперь, когда его запирали на ночь в конюшню. Из всего того, что потом и он называл страданием, но которое он тогда почти не чувствовал, главное были босые, стертые, заструпелые ноги. (Лошадиное мясо было вкусно и питательно, селитренный букет пороха, употребляемого вместо соли, был даже приятен, холода большого не было, и днем на ходу всегда бывало жарко, а ночью были костры; вши, евшие тело, приятно согревали.) Одно было тяжело в первое время – это ноги.
Во второй день перехода, осмотрев у костра свои болячки, Пьер думал невозможным ступить на них; но когда все поднялись, он пошел, прихрамывая, и потом, когда разогрелся, пошел без боли, хотя к вечеру страшнее еще было смотреть на ноги. Но он не смотрел на них и думал о другом.
Теперь только Пьер понял всю силу жизненности человека и спасительную силу перемещения внимания, вложенную в человека, подобную тому спасительному клапану в паровиках, который выпускает лишний пар, как только плотность его превышает известную норму.
Он не видал и не слыхал, как пристреливали отсталых пленных, хотя более сотни из них уже погибли таким образом. Он не думал о Каратаеве, который слабел с каждым днем и, очевидно, скоро должен был подвергнуться той же участи. Еще менее Пьер думал о себе. Чем труднее становилось его положение, чем страшнее была будущность, тем независимее от того положения, в котором он находился, приходили ему радостные и успокоительные мысли, воспоминания и представления.
22 го числа, в полдень, Пьер шел в гору по грязной, скользкой дороге, глядя на свои ноги и на неровности пути. Изредка он взглядывал на знакомую толпу, окружающую его, и опять на свои ноги. И то и другое было одинаково свое и знакомое ему. Лиловый кривоногий Серый весело бежал стороной дороги, изредка, в доказательство своей ловкости и довольства, поджимая заднюю лапу и прыгая на трех и потом опять на всех четырех бросаясь с лаем на вороньев, которые сидели на падали. Серый был веселее и глаже, чем в Москве. Со всех сторон лежало мясо различных животных – от человеческого до лошадиного, в различных степенях разложения; и волков не подпускали шедшие люди, так что Серый мог наедаться сколько угодно.
Дождик шел с утра, и казалось, что вот вот он пройдет и на небе расчистит, как вслед за непродолжительной остановкой припускал дождик еще сильнее. Напитанная дождем дорога уже не принимала в себя воды, и ручьи текли по колеям.
Пьер шел, оглядываясь по сторонам, считая шаги по три, и загибал на пальцах. Обращаясь к дождю, он внутренне приговаривал: ну ка, ну ка, еще, еще наддай.
Ему казалось, что он ни о чем не думает; но далеко и глубоко где то что то важное и утешительное думала его душа. Это что то было тончайшее духовное извлечение из вчерашнего его разговора с Каратаевым.
Вчера, на ночном привале, озябнув у потухшего огня, Пьер встал и перешел к ближайшему, лучше горящему костру. У костра, к которому он подошел, сидел Платон, укрывшись, как ризой, с головой шинелью, и рассказывал солдатам своим спорым, приятным, но слабым, болезненным голосом знакомую Пьеру историю. Было уже за полночь. Это было то время, в которое Каратаев обыкновенно оживал от лихорадочного припадка и бывал особенно оживлен. Подойдя к костру и услыхав слабый, болезненный голос Платона и увидав его ярко освещенное огнем жалкое лицо, Пьера что то неприятно кольнуло в сердце. Он испугался своей жалости к этому человеку и хотел уйти, но другого костра не было, и Пьер, стараясь не глядеть на Платона, подсел к костру.
– Что, как твое здоровье? – спросил он.
– Что здоровье? На болезнь плакаться – бог смерти не даст, – сказал Каратаев и тотчас же возвратился к начатому рассказу.
– …И вот, братец ты мой, – продолжал Платон с улыбкой на худом, бледном лице и с особенным, радостным блеском в глазах, – вот, братец ты мой…
Пьер знал эту историю давно, Каратаев раз шесть ему одному рассказывал эту историю, и всегда с особенным, радостным чувством. Но как ни хорошо знал Пьер эту историю, он теперь прислушался к ней, как к чему то новому, и тот тихий восторг, который, рассказывая, видимо, испытывал Каратаев, сообщился и Пьеру. История эта была о старом купце, благообразно и богобоязненно жившем с семьей и поехавшем однажды с товарищем, богатым купцом, к Макарью.
Остановившись на постоялом дворе, оба купца заснули, и на другой день товарищ купца был найден зарезанным и ограбленным. Окровавленный нож найден был под подушкой старого купца. Купца судили, наказали кнутом и, выдернув ноздри, – как следует по порядку, говорил Каратаев, – сослали в каторгу.
– И вот, братец ты мой (на этом месте Пьер застал рассказ Каратаева), проходит тому делу годов десять или больше того. Живет старичок на каторге. Как следовает, покоряется, худого не делает. Только у бога смерти просит. – Хорошо. И соберись они, ночным делом, каторжные то, так же вот как мы с тобой, и старичок с ними. И зашел разговор, кто за что страдает, в чем богу виноват. Стали сказывать, тот душу загубил, тот две, тот поджег, тот беглый, так ни за что. Стали старичка спрашивать: ты за что, мол, дедушка, страдаешь? Я, братцы мои миленькие, говорит, за свои да за людские грехи страдаю. А я ни душ не губил, ни чужого не брал, акромя что нищую братию оделял. Я, братцы мои миленькие, купец; и богатство большое имел. Так и так, говорит. И рассказал им, значит, как все дело было, по порядку. Я, говорит, о себе не тужу. Меня, значит, бог сыскал. Одно, говорит, мне свою старуху и деток жаль. И так то заплакал старичок. Случись в их компании тот самый человек, значит, что купца убил. Где, говорит, дедушка, было? Когда, в каком месяце? все расспросил. Заболело у него сердце. Подходит таким манером к старичку – хлоп в ноги. За меня ты, говорит, старичок, пропадаешь. Правда истинная; безвинно напрасно, говорит, ребятушки, человек этот мучится. Я, говорит, то самое дело сделал и нож тебе под голова сонному подложил. Прости, говорит, дедушка, меня ты ради Христа.
Каратаев замолчал, радостно улыбаясь, глядя на огонь, и поправил поленья.
– Старичок и говорит: бог, мол, тебя простит, а мы все, говорит, богу грешны, я за свои грехи страдаю. Сам заплакал горючьми слезьми. Что же думаешь, соколик, – все светлее и светлее сияя восторженной улыбкой, говорил Каратаев, как будто в том, что он имел теперь рассказать, заключалась главная прелесть и все значение рассказа, – что же думаешь, соколик, объявился этот убийца самый по начальству. Я, говорит, шесть душ загубил (большой злодей был), но всего мне жальче старичка этого. Пускай же он на меня не плачется. Объявился: списали, послали бумагу, как следовает. Место дальнее, пока суд да дело, пока все бумаги списали как должно, по начальствам, значит. До царя доходило. Пока что, пришел царский указ: выпустить купца, дать ему награждения, сколько там присудили. Пришла бумага, стали старичка разыскивать. Где такой старичок безвинно напрасно страдал? От царя бумага вышла. Стали искать. – Нижняя челюсть Каратаева дрогнула. – А его уж бог простил – помер. Так то, соколик, – закончил Каратаев и долго, молча улыбаясь, смотрел перед собой.
Не самый рассказ этот, но таинственный смысл его, та восторженная радость, которая сияла в лице Каратаева при этом рассказе, таинственное значение этой радости, это то смутно и радостно наполняло теперь душу Пьера.
– A vos places! [По местам!] – вдруг закричал голос.
Между пленными и конвойными произошло радостное смятение и ожидание чего то счастливого и торжественного. Со всех сторон послышались крики команды, и с левой стороны, рысью объезжая пленных, показались кавалеристы, хорошо одетые, на хороших лошадях. На всех лицах было выражение напряженности, которая бывает у людей при близости высших властей. Пленные сбились в кучу, их столкнули с дороги; конвойные построились.
– L'Empereur! L'Empereur! Le marechal! Le duc! [Император! Император! Маршал! Герцог!] – и только что проехали сытые конвойные, как прогремела карета цугом, на серых лошадях. Пьер мельком увидал спокойное, красивое, толстое и белое лицо человека в треугольной шляпе. Это был один из маршалов. Взгляд маршала обратился на крупную, заметную фигуру Пьера, и в том выражении, с которым маршал этот нахмурился и отвернул лицо, Пьеру показалось сострадание и желание скрыть его.
Генерал, который вел депо, с красным испуганным лицом, погоняя свою худую лошадь, скакал за каретой. Несколько офицеров сошлось вместе, солдаты окружили их. У всех были взволнованно напряженные лица.
– Qu'est ce qu'il a dit? Qu'est ce qu'il a dit?.. [Что он сказал? Что? Что?..] – слышал Пьер.
Во время проезда маршала пленные сбились в кучу, и Пьер увидал Каратаева, которого он не видал еще в нынешнее утро. Каратаев в своей шинельке сидел, прислонившись к березе. В лице его, кроме выражения вчерашнего радостного умиления при рассказе о безвинном страдании купца, светилось еще выражение тихой торжественности.
Каратаев смотрел на Пьера своими добрыми, круглыми глазами, подернутыми теперь слезою, и, видимо, подзывал его к себе, хотел сказать что то. Но Пьеру слишком страшно было за себя. Он сделал так, как будто не видал его взгляда, и поспешно отошел.
Когда пленные опять тронулись, Пьер оглянулся назад. Каратаев сидел на краю дороги, у березы; и два француза что то говорили над ним. Пьер не оглядывался больше. Он шел, прихрамывая, в гору.
Сзади, с того места, где сидел Каратаев, послышался выстрел. Пьер слышал явственно этот выстрел, но в то же мгновение, как он услыхал его, Пьер вспомнил, что он не кончил еще начатое перед проездом маршала вычисление о том, сколько переходов оставалось до Смоленска. И он стал считать. Два французские солдата, из которых один держал в руке снятое, дымящееся ружье, пробежали мимо Пьера. Они оба были бледны, и в выражении их лиц – один из них робко взглянул на Пьера – было что то похожее на то, что он видел в молодом солдате на казни. Пьер посмотрел на солдата и вспомнил о том, как этот солдат третьего дня сжег, высушивая на костре, свою рубаху и как смеялись над ним.
Собака завыла сзади, с того места, где сидел Каратаев. «Экая дура, о чем она воет?» – подумал Пьер.
Солдаты товарищи, шедшие рядом с Пьером, не оглядывались, так же как и он, на то место, с которого послышался выстрел и потом вой собаки; но строгое выражение лежало на всех лицах.
Депо, и пленные, и обоз маршала остановились в деревне Шамшеве. Все сбилось в кучу у костров. Пьер подошел к костру, поел жареного лошадиного мяса, лег спиной к огню и тотчас же заснул. Он спал опять тем же сном, каким он спал в Можайске после Бородина.
Опять события действительности соединялись с сновидениями, и опять кто то, сам ли он или кто другой, говорил ему мысли, и даже те же мысли, которые ему говорились в Можайске.
«Жизнь есть всё. Жизнь есть бог. Все перемещается и движется, и это движение есть бог. И пока есть жизнь, есть наслаждение самосознания божества. Любить жизнь, любить бога. Труднее и блаженнее всего любить эту жизнь в своих страданиях, в безвинности страданий».
«Каратаев» – вспомнилось Пьеру.
И вдруг Пьеру представился, как живой, давно забытый, кроткий старичок учитель, который в Швейцарии преподавал Пьеру географию. «Постой», – сказал старичок. И он показал Пьеру глобус. Глобус этот был живой, колеблющийся шар, не имеющий размеров. Вся поверхность шара состояла из капель, плотно сжатых между собой. И капли эти все двигались, перемещались и то сливались из нескольких в одну, то из одной разделялись на многие. Каждая капля стремилась разлиться, захватить наибольшее пространство, но другие, стремясь к тому же, сжимали ее, иногда уничтожали, иногда сливались с нею.
– Вот жизнь, – сказал старичок учитель.
«Как это просто и ясно, – подумал Пьер. – Как я мог не знать этого прежде».
– В середине бог, и каждая капля стремится расшириться, чтобы в наибольших размерах отражать его. И растет, сливается, и сжимается, и уничтожается на поверхности, уходит в глубину и опять всплывает. Вот он, Каратаев, вот разлился и исчез. – Vous avez compris, mon enfant, [Понимаешь ты.] – сказал учитель.
– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.
С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.
Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.
Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.
Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Категории:
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся 17 февраля
- Родившиеся в 1931 году
- Родившиеся в Харькове
- Умершие 24 февраля
- Умершие в 2004 году
- Умершие в Санкт-Петербурге
- Награждённые золотым крестом Заслуги
- Киноведы России
- Искусствоведы России
- Киноведы СССР
- Искусствоведы СССР
- Историки искусства СССР
- Выпускники Национальной юридической академии Украины имени Ярослава Мудрого
- Выпускники ВГИКа
- Кинокритики России
- Кинокритики СССР
- Кинокритики по алфавиту
- Переводчики на русский язык
- Евреи в СССР
- История евреев России
- Исследователи еврейской истории
- Исследователи иудаики
- Культурологи России
- Кинематограф Польши
- Кинопремии России
- Кандидаты искусствоведения
- Энциклопедисты СССР
- Энциклопедисты России
- Авторы энциклопедий и словарей
- Биографы
- Переводчики СССР
- Переводчики с польского языка
- Переводчики с сербского языка
- Переводчики с русского языка
- Многоязычные писатели
- Публицисты СССР
- Журналисты XX века
- Кинематограф Франции
- Историки кино
- Культура Монголии
- Цензура в советском кинематографе
- Кинодокументалисты
- Кинодраматурги
- Киносценаристы
- Авторы научно-популярной литературы
- Кинематограф Югославии
