Чернов, Григорий Иванович

Григорий Иванович Чернов
Дата рождения	15 октября 1901(1901-10-15)
Место рождения	село Каргайла Кузнецкого уезда Томской губернии, Российская империя
Дата смерти	2 декабря 1978(1978-12-02) (77 лет)
Место смерти	Ивано-Франковск, Украинская ССР, СССР
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	пехота
Годы службы	1919—1958
Звание
Сражения/войны	Великая Отечественная война
Награды и премии

Григорий Иванович Чернов (15 октября 1901 года — 2 декабря 1978 года) — советский военачальник, генерал-майор Советской армии, участник Великой Отечественной войны, Невельской наступательной операции, Белорусской наступательной операции «Багратион», форсирования Березины и Немана, Кёнигсберской операции. Герой Советского Союза (1945).

Биография

Детство и юность

Родился 15 октября 1901 года в деревне Каргайла Бачатской волости Кузнецкого уезда Томской губернии (ныне Прокопьевского района Кемеровской области) в крестьянской семье. Юность и детство провёл в деревне, помогал родителям.

В 1918 году был мобилизован в армию Колчака, но через несколько недель дезертировал.

В Рабоче-крестьянской Красной армии с 1919 года, служил в строевых частях Омске. В армии научился грамоте. В 1920 году вступил в ВКП(б). В 1924 году окончил Томскую военную пехотную школу, в 1929 — курсы усовершенствования командного состава. Командовал отделением, затем взводом и ротой. В 1930-е годы стал старшим командиром.

Великая Отечественная война

В боях Великой Отечественной войны с июня 1941 года. С января по март 1942 года возглавлял 943-й стрелковый полк 257-й стрелковой дивизии.

С мая 1942 года — командир 54-й стрелковой бригады. В октябре 1942 года стал командиром 47-й стрелковой дивизии. Дивизия принимала активное участие в Невельской наступательной операции, впоследствии получила почётное наименование «Невельская».

В период боёв с 12 по 17 декабря 1943 года по разгрому Езерищенской группировки противника проявил «высокое умение руководства боевыми операциями дивизии», чем обеспечил успех разгрома немецких сил, был награждён орденом Красного Знамени. В январе 1944 года возглавил 26-й гвардейскую мотострелковую дивизию, которой командовал до конца войны.

Под командованием полковника Чернова 26-я стрелковая дивизия отличилась в ходе Белорусской наступательной операции «Багратион». Подразделения дивизии, прорвав немецкую оборону и наступая севернее Орши, за два дня боёв освободила более 10 населённых пунктов, уничтожила сотни немецких солдат и офицеров.

17 января 1944 года Чернову было присвоено воинское звание «генерал-майор».

В конце июня 1944 года передовые части дивизии с ходу форсировали Березину, овладели важным плацдармом на правом берегу, отбили до 20 немецких контратак, что способствовало освобождению города Борисова другими соединениями.

В наступательных боях с 1 по 17 июля дивизия, преодолевая сопротивление немецких войск, продвинулась вперёд на 250 километров и с ходу форсировала Неман. При форсировании реки 14 июля Чернов смело и решительно управлял передовыми частями и артиллерией, что позволило нанести врагу большой урон в живой силе и боевой технике. В ходе этих боёв силами дивизии было уничтожено 400 солдат и офицеров противника, 56 орудий, 37 танков, 224 пулемёта. 600 немецких солдат и офицеров было взято в плен.

1 июля по радио был передан приказ Верховного Главнокомандующего, в котором отмечались успешные боевые действия 26-й гвардейской стрелковой дивизии и её командира Чернова. За умелое руководство войсками в ходе форсирования Березины и Немана генерал Чернов был представлен генерал-полковником К. Н. Галицким к званию Героя Советского Союза.

С осени 1944 года до апреля 1945 года 26-я стрелковая дивизия вела бои на территории Восточной Пруссии. Утром 30 января 1945 года передовые части дивизии, прорвав немецкую оборону, вышли к побережью залива Фришес-Хафф (ныне Калининградский залив), тем самым отрезали Кёнигсберг и всю Восточную Пруссию от основных сил немецкой армии. В результате длительного боя, при трёх-четырёхкратном превосходстве противника в живой силе и абсолютном в танках, советские бойцы была были отошли со своего рубежа. Сам Чернов был ранен.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 29 мая 1945 года за успешное руководство подразделениями и проявленные при этом отвагу и мужество генерал-майору Чернову было присвоено звание Героя Советского Союза.

После войны

Победу Чернов встретил в госпитале. В 1948 году окончил Высшие академические военные курсы при академии Генштаба. Служил в различных подразделениях в Омске, Западной Украине.

В 1958 году ушёл в запас в звании генерал-майора.

Жил в городе Ивано-Франковске, где и скончался 2 декабря 1978 года.

Награды

• Герой Советского Союза (Указ Президиума Верховного Совета СССР от 8 сентября 1945 года, медаль «Золотая Звезда» № 5039);
• два ордена Ленина (19 апреля 1945 года, 30 апреля 1945 года);
• четыре ордена Красного Знамени (6 марта 1943 года, 7 марта 1944 года, 3 ноября 1944 года, 13 июня 1952 года);
• орден Суворова II степени (11 октября 1943 года);
• орден Кутузова II степени (4 июля 1944 года);
• орден Красной Звезды (30 декабря 1956 года);
• медали.

Память

Именем Чернова названа улица в городе Невеле.

В селе Карагайла Прокопьевского района Кемеровской области, где родился Чернов, 5 мая 2008 года была торжественно открыта мемориальная доска в память о нём.

Литература

• [www.az-libr.ru/index.htm?Persons&R5G/52e619a3/index Чернов Григорий Иванович] // Герои Советского Союза: Краткий биографический словарь / Пред. ред. коллегии И. Н. Шкадов. — М.: Воениздат, 1988. — Т. 2 /Любов — Ящук/. — 863 с. — 100 000 экз. — ISBN 5-203-00536-2.

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=7872 Чернов, Григорий Иванович]. Сайт «Герои Страны».

Отрывок, характеризующий Чернов, Григорий Иванович

– Господи Иисусе Христе! – проговорила она.
Мавра Кузминишна предлагала внести раненого в дом.
– Господа ничего не скажут… – говорила она. Но надо было избежать подъема на лестницу, и потому раненого внесли во флигель и положили в бывшей комнате m me Schoss. Раненый этот был князь Андрей Болконский.


Наступил последний день Москвы. Была ясная веселая осенняя погода. Было воскресенье. Как и в обыкновенные воскресенья, благовестили к обедне во всех церквах. Никто, казалось, еще не мог понять того, что ожидает Москву.
Только два указателя состояния общества выражали то положение, в котором была Москва: чернь, то есть сословие бедных людей, и цены на предметы. Фабричные, дворовые и мужики огромной толпой, в которую замешались чиновники, семинаристы, дворяне, в этот день рано утром вышли на Три Горы. Постояв там и не дождавшись Растопчина и убедившись в том, что Москва будет сдана, эта толпа рассыпалась по Москве, по питейным домам и трактирам. Цены в этот день тоже указывали на положение дел. Цены на оружие, на золото, на телеги и лошадей всё шли возвышаясь, а цены на бумажки и на городские вещи всё шли уменьшаясь, так что в середине дня были случаи, что дорогие товары, как сукна, извозчики вывозили исполу, а за мужицкую лошадь платили пятьсот рублей; мебель же, зеркала, бронзы отдавали даром.
В степенном и старом доме Ростовых распадение прежних условий жизни выразилось очень слабо. В отношении людей было только то, что в ночь пропало три человека из огромной дворни; но ничего не было украдено; и в отношении цен вещей оказалось то, что тридцать подвод, пришедшие из деревень, были огромное богатство, которому многие завидовали и за которые Ростовым предлагали огромные деньги. Мало того, что за эти подводы предлагали огромные деньги, с вечера и рано утром 1 го сентября на двор к Ростовым приходили посланные денщики и слуги от раненых офицеров и притаскивались сами раненые, помещенные у Ростовых и в соседних домах, и умоляли людей Ростовых похлопотать о том, чтоб им дали подводы для выезда из Москвы. Дворецкий, к которому обращались с такими просьбами, хотя и жалел раненых, решительно отказывал, говоря, что он даже и не посмеет доложить о том графу. Как ни жалки были остающиеся раненые, было очевидно, что, отдай одну подводу, не было причины не отдать другую, все – отдать и свои экипажи. Тридцать подвод не могли спасти всех раненых, а в общем бедствии нельзя было не думать о себе и своей семье. Так думал дворецкий за своего барина.
Проснувшись утром 1 го числа, граф Илья Андреич потихоньку вышел из спальни, чтобы не разбудить к утру только заснувшую графиню, и в своем лиловом шелковом халате вышел на крыльцо. Подводы, увязанные, стояли на дворе. У крыльца стояли экипажи. Дворецкий стоял у подъезда, разговаривая с стариком денщиком и молодым, бледным офицером с подвязанной рукой. Дворецкий, увидав графа, сделал офицеру и денщику значительный и строгий знак, чтобы они удалились.
– Ну, что, все готово, Васильич? – сказал граф, потирая свою лысину и добродушно глядя на офицера и денщика и кивая им головой. (Граф любил новые лица.)
– Хоть сейчас запрягать, ваше сиятельство.
– Ну и славно, вот графиня проснется, и с богом! Вы что, господа? – обратился он к офицеру. – У меня в доме? – Офицер придвинулся ближе. Бледное лицо его вспыхнуло вдруг яркой краской.
– Граф, сделайте одолжение, позвольте мне… ради бога… где нибудь приютиться на ваших подводах. Здесь у меня ничего с собой нет… Мне на возу… все равно… – Еще не успел договорить офицер, как денщик с той же просьбой для своего господина обратился к графу.
– А! да, да, да, – поспешно заговорил граф. – Я очень, очень рад. Васильич, ты распорядись, ну там очистить одну или две телеги, ну там… что же… что нужно… – какими то неопределенными выражениями, что то приказывая, сказал граф. Но в то же мгновение горячее выражение благодарности офицера уже закрепило то, что он приказывал. Граф оглянулся вокруг себя: на дворе, в воротах, в окне флигеля виднелись раненые и денщики. Все они смотрели на графа и подвигались к крыльцу.
– Пожалуйте, ваше сиятельство, в галерею: там как прикажете насчет картин? – сказал дворецкий. И граф вместе с ним вошел в дом, повторяя свое приказание о том, чтобы не отказывать раненым, которые просятся ехать.
– Ну, что же, можно сложить что нибудь, – прибавил он тихим, таинственным голосом, как будто боясь, чтобы кто нибудь его не услышал.
В девять часов проснулась графиня, и Матрена Тимофеевна, бывшая ее горничная, исполнявшая в отношении графини должность шефа жандармов, пришла доложить своей бывшей барышне, что Марья Карловна очень обижены и что барышниным летним платьям нельзя остаться здесь. На расспросы графини, почему m me Schoss обижена, открылось, что ее сундук сняли с подводы и все подводы развязывают – добро снимают и набирают с собой раненых, которых граф, по своей простоте, приказал забирать с собой. Графиня велела попросить к себе мужа.
– Что это, мой друг, я слышу, вещи опять снимают?
– Знаешь, ma chere, я вот что хотел тебе сказать… ma chere графинюшка… ко мне приходил офицер, просят, чтобы дать несколько подвод под раненых. Ведь это все дело наживное; а каково им оставаться, подумай!.. Право, у нас на дворе, сами мы их зазвали, офицеры тут есть. Знаешь, думаю, право, ma chere, вот, ma chere… пускай их свезут… куда же торопиться?.. – Граф робко сказал это, как он всегда говорил, когда дело шло о деньгах. Графиня же привыкла уж к этому тону, всегда предшествовавшему делу, разорявшему детей, как какая нибудь постройка галереи, оранжереи, устройство домашнего театра или музыки, – и привыкла, и долгом считала всегда противоборствовать тому, что выражалось этим робким тоном.
Она приняла свой покорно плачевный вид и сказала мужу:
– Послушай, граф, ты довел до того, что за дом ничего не дают, а теперь и все наше – детское состояние погубить хочешь. Ведь ты сам говоришь, что в доме на сто тысяч добра. Я, мой друг, не согласна и не согласна. Воля твоя! На раненых есть правительство. Они знают. Посмотри: вон напротив, у Лопухиных, еще третьего дня все дочиста вывезли. Вот как люди делают. Одни мы дураки. Пожалей хоть не меня, так детей.
Граф замахал руками и, ничего не сказав, вышел из комнаты.
– Папа! об чем вы это? – сказала ему Наташа, вслед за ним вошедшая в комнату матери.
– Ни о чем! Тебе что за дело! – сердито проговорил граф.
– Нет, я слышала, – сказала Наташа. – Отчего ж маменька не хочет?
– Тебе что за дело? – крикнул граф. Наташа отошла к окну и задумалась.
– Папенька, Берг к нам приехал, – сказала она, глядя в окно.


Берг, зять Ростовых, был уже полковник с Владимиром и Анной на шее и занимал все то же покойное и приятное место помощника начальника штаба, помощника первого отделения начальника штаба второго корпуса.
Он 1 сентября приехал из армии в Москву.
Ему в Москве нечего было делать; но он заметил, что все из армии просились в Москву и что то там делали. Он счел тоже нужным отпроситься для домашних и семейных дел.
Берг, в своих аккуратных дрожечках на паре сытых саврасеньких, точно таких, какие были у одного князя, подъехал к дому своего тестя. Он внимательно посмотрел во двор на подводы и, входя на крыльцо, вынул чистый носовой платок и завязал узел.
Из передней Берг плывущим, нетерпеливым шагом вбежал в гостиную и обнял графа, поцеловал ручки у Наташи и Сони и поспешно спросил о здоровье мамаши.
– Какое теперь здоровье? Ну, рассказывай же, – сказал граф, – что войска? Отступают или будет еще сраженье?