Черногорская православная церковь
| Основная информация | |
|---|---|
| Автокефалия | 31 октября 1993 самопровозглашенная |
| Признание автокефалии | автокефальный статус не признан ни одной канонической православной церковью |
| Предстоятель в настоящее время | Михайло (Дедеич)[en] |
| Юрисдикция (территория) | Черногория |
| Календарь | юлианский |
| Численность | |
Черногорская Православная Церковь (черн. Црногорска православна црква/Crnogorska pravoslavna crkva) — неканоническая православная церковь, которая в Черногории существует с января 2000 года как НПО.
В 1993 году объявила себя автокефальной, но её самостоятельность не признана ни одной из канонических православных церквей. Находится в евхаристическом общении с неканонической Украинской православной церковью Киевского патриархата[1].
История
В начале 1990-х годов, одновременно с усилением центробежных устремлений в СФРЮ, в Черногории активизировались сторонники автокефалии (они существовали и в социалистической Югославии). 31 октября 1993 года на народном сборе (это традиционный метод избрания главы церкви в Черногории) в Цетине митрополитом Черногорской церкви был избран архимандрит Антоний (Абрамович)[en], возглавлявший новую юрисдикцию до своей кончины в 1996 году.
6 января 1997 на таком же собрании новым митрополитом был избран бывший женатый священник Константинопольского Патриархата Мираш Дедеич, после пострига принявший имя Михаил[2] (Из за финансовых махинаций был лишен сана решением Священного Синода Константинопольской Патриархии, которое подписал Святейший Патриарх Варфоломей 9. апреля 1997). Надо сказать что так и не существует никаких доказательств того что Мираш развелся с своей женой Розаной с которой состоял в браке много лет.
Решением Священного Архиерейского Собора Сербской Православной Церкви АСбр.20/зап.29 от 11 ноября 1998 года Мираш Дедеич и его последователи исключены из Православной Церкви пока не покаются.
Данное решение подержали все Поместные Православные Церкви во главе с Константинопольской и Московской Патриархией.
15 марта 1998 года он был посвящён во епископы болгарским раскольником Пименом (Эневым) в сослужении семью епископами этой юрисдикции. 31 октября 1998 произошла его интронизация в Цетине.
В отличие от митрополита Амфилохия (Радовича), выступающего за сохранение единства Черногории и Сербии, Михайло поддерживал курс черногорского руководства на скорейший выход из федерации с Сербией.
Надо сказать, что так называемая Черногорская Православная Церковь в основном состоит из бывших священников Сербской Православной Церкви, которые, каждый в своё время, из-за канонических преступлений были лишены сана.
После признания независимости Черногории в 2006 году Правительство Черногории изменило своё мнение, подтвердив неприкосновенность имущества Сербской Православной Церкви на территории Черногории.
В 2007 году в черногорскую Церковь из киприанитского синода присоединился Симеон (Минихофер), который был назначен экзархом центральноевропейских государств.
3 декабря 2013 года из ЧПЦ ушел бывший священник Живорад Павлович, который покаялся в своих канонических преступлениях, написал покаянное письмо Священному Собору СПЦ и решением этого собора был возвращен в лоно Православной Церкви как мирянин.
Напишите отзыв о статье "Черногорская православная церковь"
Примечания
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
Для улучшения этой статьи желательно?:
|
Отрывок, характеризующий Черногорская православная церковь
Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
