Черноморская береговая линия

Черномо́рская берегова́я ли́ния — линия укреплений, крепостей и фортов Российской империи по восточному берегу Чёрного моря между Анапой и границей с Османской империей.

Линия построена с целью отрезать черкесам возможность получать продовольствие и военные припасы из-за границы. Возведена в 1830-е гг. Демонтирована в 1854 г.

Строительство линии положило начало крупнейшим городам этой части побережья, как Новороссийск, Геленджик, Сочи, Адлер, Пицунда, Гагра и др.

История

Возведение этой линии было обусловлено, с одной стороны, вмешательством Англии и Турции в кавказские дела Российской империи, с другой — желанием императора Николая I ускорить покорение Черкесии и Северо-Кавказского имамата.

Соперничество мировых держав

Вмешательство иностранцев в кавказские дела Российской империи на территории Черкесии началось сейчас же после заключения Адрианопольского мира 1829 года. Огромное влияние, которое Россия приобрела в Турции в 1830-х годах, озабочивало западные державы, в особенности Англию. Отсюда тайные происки, возбуждавшие горцев Кавказа к упорной борьбе.

Почин в этом деле взяла на себя Англия; её орудиями были горцы, бежавшие в Константинополь из страха наказания за грабежи и разбои в пределах Российской империи или ездившие туда по своим семейным и торговым делам. Горцам внушали, что Турция никогда не отрекалась от своих прав на их родину (горцы, впрочем, не признавали ничьих прав на себя, как видно из ответа, данного одним убыхским старшиной русскому генералу, который требовал от него и его племени подчинения во имя уступки Турцией русским горских земель: «Вот птичка на дереве, генерал! Я дарю тебе её, возьми!»). Затем стали учить горцев, как нужно бороться с русскими, соединяясь в большие союзы; при этом им обещалась помощь Англии, Турции или египетского хедива и производилась даровая раздача оружия и военных припасов.

Среди прибрежных черкесских племён стали появляться англичане, потом поляки, которые выдавали себя перед простодушными дикарями за уполномоченных и посланников. Первым явился на черноморский берег Кавказа секретарь английского посольства в Константинополе Девид Уркварт, туркофил и ненавистник русских. Он высадился к шапсугам, среди которых пробыл несколько месяцев, издавая воззвания, возбуждая черкесов к защите их свободы. Воззвание это имело следствием сплочение ближайших племён: они поклялись не вступать ни в какие сношения с русскими, вследствие чего меновая торговля Российской империи, открытая в начале XIX века, временно остановилась, а нападения на линию участились и получили более правильный характер.

В конце 1836 года явился другой английский агент, купец Джемс Белль, пробывший у черкесов два года. Его шхуна «Vixen» с разными товарами была конфискована крейсерами Российской империи. В начале 1837 года барон Розен, главнокомандующий на Кавказе, получил известие, что Белль с сотрудником газеты «Morning Chronicle» Лонгвортом хочет опять высадиться на берегу Кавказа с разными контрабандными товарами, имея паспорт от английского правительства. Вскоре он действительно появился среди шапсугов и натухайцев, как раз в то время, когда эти более мирные племена начали тяготиться бедствиями войны и уже готовились послать в Константинополь посольство, чтобы узнать, должны ли они ожидать помощи, обещанной английским правительством. Белль их остановил и настоял на том, чтоб черкесы не входили с русским правительством ни в какие переговоры до получения новых распоряжений от английского правительства. Шапсуги и натухайцы сообщили об этом абадзехам, приглашая их действовать с ними заодно. В начале мая Белль и Лонгворт появились на большом собрании горцев возле реки Пшада и представили ему бумагу, в которой от имени английского правительства советовали горцам явиться к русскому начальнику и объявить, что в сущности Россия никаких прав на них не имеет, как на народ, независимость которого признана всеми; если же и после этого русские не прекратят войны, то дать знать о том в Константинополь, откуда тотчас же отплывет к черкесским берегам флот европейских держав, Турции и Египта, всего до 300 судов с десантом и боевыми припасами. Черкесы обратились к генералу Вельяминову, как их учил Белль, и вслед за тем произвели набеги на всю линию, которые стоили огромных жертв.

В 1839 г. Белль появился среди убыхов и джигетов, поджигая их к нападению на Навагинский форт, обещая за голову генерала Раевского 1 млн. руб. и распуская слух, что в Грузию вторглось огромное войско египетского паши и заняло многие крепости. При неоднократных нападениях на Навагинский форт (Сочи) Белль наводил на него убыхские пушки.

В 1840-х и 1850-х гг. являлись неоднократно на черноморском Кавказе и даже в Дагестане не только отдельные агенты, но и целые иностранные отряды, состоявшие из авантюристов разных наций, особенно из поляков и венгерцев, причём суда и деньги давала Англия, иногда Австрия.

В 1851 г., например, действовали в Закубанье поляк Младецкий и итальянец Пичикини, в 1857 г. — целая экспедиция в 190 человек (поляки и венгерцы), в составлении которой принимали участие Решид-паша, английский посол лорд Редклиф и австрийский посол Прокеш-Остен, а исполнением всего дела заведовал граф Замойский, на английские деньги; во главе экспедиции был поставлен поляк Лапинский (Мехмед-бей).

Решение о строительстве укреплений и предостережения генерал-лейтенанта А. А. Вельяминова

Это вмешательство иностранных держав усилило стремление правительства Российской империи поскорее окончить бесконечную войну с кавказскими горцами.

О средствах достижения этой цели неоднократно были запрашиваемы авторитетные генералы, свои и иностранные. В записке, представленной в 1833 г., генерал-лейтенант А. А. Вельяминов говорит следующее:

«опыт показал, что военные суда наши, крейсирующие около восточных берегов Чёрного моря, не в состояния уследить и изловить турецкие суда, подвозящие горцам жизненные и военные припасы, а от них получающие пленных и рабов, которых продают в Константинополе и на других рынках Турции. Турецкие лодки очень малы, легко прячутся в устьях рек, впадающих в море, где их не может настичь большое судно. Лучшее средство не допустить турецких купцов до торговли с черкесами — постройка небольших крепостей во всех местах, где пристают турецкие суда. Отрезать же горцев от сношений с турками важно потому, что если от Кубани мы будем делать набеги на земли черкесов и истреблять ежегодно все их хлебные запасы, вытаптывать их поля и оттеснять их все дальше в горы, где у них мало пастбищ, то, не имея подвоза хлеба с моря, они изнемогут в несколько лет и подчинятся нам. Отнятые плоские места следует заселить русскими станицами и деревнями, а в горах занять важные в стратегическом отношении пункты. Построить много крепостей на черноморском берегу невозможно в один год, а потому пусть вдоль берега энергично крейсируют наши суда, а по самому берегу между Анапой и Гаграми двигается отряд для наблюдения за высадками турок».

Под влиянием этих соображений, император Николай I приказал построить ряд фортов и крепостей по западному берегу Кавказа в удобных, по местным соображениям, пунктах, рассрочив эту постройку на несколько лет.

Укрепленные береговые пункты до начала строительства линии

На черноморском берегу издавна существовал целый ряд древних поселений, которые прежде принадлежали туркам и были ими укреплены, а теперь, по миру в Адрианополе, достались Российской империи: Анапа, Сухум, Редут-Кале, Поти и др. Укрепление Гагры в устье реки Жуэквары было выстроено в 1830 г. десантным отрядом генерала Пацовского для преграждения черкесам возможности свободно проходить с целью грабежа в Абхазию. Во время управления правым флангом генерала Емануеля, в 1831 г., было решено провести военную линию от левого берега реки Кубани против Ольгинского редута через земли шапсугов по Абинскому ущелью до Геленджикского залива, где и построить крепость Геленджик.

Строительство береговых укреплений

Мнение генерал-лейтенанта Вельяминова в вышеприведённой записке 1833 г. отразилось на плане действий в 1834 г., где значилось: «Если можно, направить отряд из Абхазии в Геленджик для затруднения сношений горских племён с Турцией». В 1834 г. генерал-лейтенант Вельяминов заложил Абинское укрепление и дошёл до Геленджика. На юге черноморского берега в этом же году были заложены два укрепления — одно возле деревни Илори, другое на реке Кодоре, у Драндского монастыря. В 1835 было возведено Николаевское (Нижне-Атакуафское) укрепление для связи укреплений Геленджикской линии между Ольгинским редутом и Геленджиком: шапсуги и натухайцы упорно обороняли в этих местах свои жилища, но принуждены были отступить в горы и леса. Бомбора и Пицунда, построенные в 1830 г., были в это время небольшими укреплениями, через которые в 1834 г. генерал Ахлёстышев провёл дорогу до реки Бзыбь; при впадении этой реки в море было устроено небольшое укрепление для охраны переправы, но в следующем же году река смыла его. Весной 1836 г. Драндский монастырь был обращён в укрепление. В Илори был выстроен небольшой редут (1834) на берегу реки Галидзги. Укрепления Гагр были исправлены. В 1836 г. было основано укрепление Александрия, возле теперешнего Новороссийска, а в 1837 и следующих годах было предположено довести до конца постройку ряда укреплений по берегу Чёрного моря от Гагр до Геленджика, чтобы окончательно отрезать горцев от всяких сношений с турками.

Эта торопливость в занятии нашими крепостями черноморского берега Кавказа не одобрялась генерал-лейтенантом Вельяминовым, так как он считал необходимым в борьбе с горцами двигаться шаг за шагом, не оставляя непокоренного пространства, соединяя занятые места хорошими и безопасными дорогами и закрепляя их за нами устройством русских поселений. Дорога вдоль берега часто прерывалась скалами, прокладка её требовала страшных усилий, денег и времени, а отчаянное сопротивление горцев, при крайне благоприятных для их действий условиях местности, вырывало из рядов подданные Российской империи массу народа.

Было решено, поэтому, впредь основывать укрепления, высаживая десант прямо к месту постройки; только ближайшие к Геленджику укрепления были построены отрядом генерал-лейтенанта Вельяминова, подошедшим сухим путём. Сам командующий войсками барон Розен руководил войсками, которые 18 июня 1837 г. основали укрепления Св. Духа на мысе Константиновском (или Ардилер, в русской переделке Адлер), при впадении реки Мзымты в море; здесь при высадке отряда 7 июня был убит во время перестрелки нашей цепи с джигетами убыхами прапорщик А. А. Бестужев (Марлинский). В то же самое время из Геленджика двинулся генерал-лейтенант А. А. Вельяминов через перевал Вардовие по ужасающей дороге, при непрерывном бое с горцами, к устью реки Пшада, отправив туда артиллерию и тяжести морем. 6 июня 1837 г. заложено было Новотроицкое укрепление, 29-го июля — Михайловское укрепление.

В 1838 г. 21 апреля отрядом генерал-майора Симборского было заложено в устьях реки Сочи укрепление, названное сначала в честь императрицы Александрией, но потом переименованное в Навагинское; убыхи яростно нападали на наши войска, но должны были уступить силе и искусству.

Генерал-майор Раевский, командовавший войсками за смертью генерал-лейтенанта Вельяминова, 12 мая высадился в устьях реки Туапсе и 22 мая, после отчаянной борьбы с шапсугами и абадзехами, заложил укрепление Вельяминовское; затем войска, строившие это укрепление, были перевезены к устью реки Шапсухо (или Шапсуго), где с 11 июля приступили к постройке Тенгинского укрепления; окончив его к 20-му августа, главнокомандующий генерал-лейтенант Головин построил в Суджукской бухте блокгауз и форт Новороссийский, с тем, чтобы потом устроить здесь военный форт, адмиралтейство и крепость. В 1839 г. генерал-майор Раевский высадился у устья реки Субаши и 12 мая заложил Головинский форт, а по окончании его перевёз войска к устью реки Псезуапе, где 12 июля был заложен форт Лазарева; по возвращении в Анапу часть отряда была направлена на реку Мескагу, где было построено (к 18 октября) укрепление Раевского, связывавшее Анапу с Новороссийском.

Этим было закончено возведение линии новых укреплений по восточному берегу Чёрного моря.

Вся эта вновь устроенная Черноморская береговая линия была разделена в 1839 г. на два отделения: первое — от устья Кубани до Навагинского форта, второе — от Навагинского форта до границы Мингрелии. В административно-военном отношении сюда же была присоединена Абхазия и Цебельда, со всеми расположенными там войсками. Начальником всей Черноморской береговой линии был назначен генерал-лейтенант Раевский.

Катастрофа 1840 года

Горцы не могли свыкнуться с появлением укреплений Российской империи на их земле. По недостатку времени и по ошибочному расчету укрепления эти, как и в Дагестане, не получили прочных и сильных профилей и не имели достаточных гарнизонов, которые к тому же страшно ослаблялись необыкновенной болезненностью и смертностью (в укреплении Св. Духа, например, весь гарнизон, состоявший из 922 человек, вымер в течение 5 лет; в 1845 г. на всей Черноморской линии было убито 18, а умерло от болезней 2427 человек).

Скоро оказалось, что все труды Российской империи на черноморском берегу пропали даром: не форты Российской империи грозили горцам, а горцы держали все форты в постоянной блокаде. Непрочная постройка укреплений, вместе с проливными дождями, через год-два совершенно разрушили большую часть верков черноморских укреплений. Во всех укреплениях береговой линии вместо 25980 человек, которые составляли бы minimum нужного числа, было налицо только 2776 человек.

В начале 1840 г. в горах разразился страшный голод, вследствие чего у горцев появилась мысль напасть на наши укрепления, где можно было добыть много всякого провианта. 7 февраля 1840 г. 1500 горцев напали на форт Лазарева и, несмотря на отчаянное мужество 78 человек гарнизона, взяли его, истребив всех защитников; 29 февраля та же участь постигла Вельяминовское укрепление на реке Туапсе. 23 марта несколько тысяч горцев окружили Михайловское укрепление, где начальником был штабс-капитан Лико, человек с непреклонной волей: он решил взорвать укрепление; исполнить это взялся рядовой Тенгинского полка Архип Осипов. Всех защитников укрепления было около 250 человек, остальные лежали в лазарете или ослабели от болезни. Около 11000 шапсугов и абадзехов из долин рек Фарса и Курджипса бросились на приступ, неся лестницы; отбитые, они оправились и вновь отчаянно полезли на укрепление; гарнизон был изрублен, но когда горцы толпой бросились к пороховому погребу и стали ломиться туда. Архип Осипов взорвал погреб и погиб вместе с 3000 черкесами. В марте, мае и июне горцы неотступно нападали на Навагинское укрепление, не давая вздохнуть гарнизону, но взять не могли. 2-го апреля 1840 г. горцы овладели Николаевским укреплением, а 26 мая напали на Абинское, но, оставив в руках подданные Российской империи 2 значка, 10 раненых и 685 убитых, бежали. Эта неудача и громадные потери охладили горцев: они разошлись по домам и больше ничего в этом году не предпринимали.

Восстановление укреплений

Император Николай I приказал восстановить форты и снабдить их всем необходимым. Вся Черноморская береговая линия после того была разделена на 3 отделения: первое, от Кубани до Геленджика, состояло из станицы Николаевской, форта Раевского, крепостей Анапы, Джемитея, станиц Витязевой, Новороссийска и укрепления Кабардинского; второе, от Геленджика до Навагинского — из Геленджика, Новотроицкого, укрепления Тенгинского, фортов Лазарева и Вельяминовского; третье, от укрепления Навагинского к югу до укрепления Илори — из укреплений Навагинского, Головинского, Св. Духа, Гагр, Бомбор, Пицунды, Сухум-Кале, форта Марамбо, Дранд и Илори.

Ввиду тяжёлой службы в укреплениях Черноморская береговой линии, император Николай I приказал убавить служащим и служившим солдатам год службы, а офицерам год к выслуге св. Георгия за 25 лет. После этого крупных перемен в количестве фортов не было; только в разделении Черноморской береговой линии в 1843 г. была произведена перемена продлением этой линии до турецкой границы и включением в неё Редут-Кале, Поти и форта Св. Николая, с образованием из них четвёртого отделения. В таком виде Черноморская береговая линия оставалась до оставления фортов Российской империи в 1854 г.

Жизнь в укреплениях и меновая торговля

После тяжёлого 1840 г. серьёзных катастроф на Черноморской береговой линии не было, но нападения на отдельные укрепления бывали; что же касается до нападений на людей, то они повторялись непрерывно. Добывание дров, обработка огородов, пастьба скота, косьба сена, даже рытье могил приходилось оплачивать кровью.

Число перестрелок более серьёзного характера с целой толпой в несколько сот и даже тысяч человек было довольно значительно; так, в 1845 г. (в этом отношении довольно обыкновенный год) на всей Черноморской береговой линии было дел и перестрелок 67. В большинстве фортов, где были меновые дворы, торговля шла, однако, своим чередом, увеличиваясь или уменьшаясь по месяцам, в зависимости от нужд горцев и их средств. Только изредка, когда появлялся какой-нибудь английский или турецкий эмиссар и уговаривал горцев прекратить всякие сношения с русскими или когда сами горцы надумывали большое нападение, торговля падала до суммы 15-20 руб. в месяц. Более значительна по размерам была меновая торговля в Анапе: там кругом жили натухайцы, народ более мирный, занимавшийся хлебопашеством и торговлей и издавна сносившийся с русскими; в мае 1841 г. они привезли в Анапу леса на 5138 арбах и купили соли 1500 пудов. В других местах торговля была много меньше, на сумму 100—150 руб. в месяц.

Кое-где горцы приходили в укрепления Российской империи на заработки (например, убыхи и джигеты в Навагинском), а в голодные годы толпы их кормились около укреплений, прося милостыню, причём они приводили на продажу своих крепостных, а бедные — детей, продавая их за 1-2 меры хлеба, за пуд соли и т. п.

Правительство Российской империи не желало, чтобы торг с горцами в укреплениях побуждал их к хищничеству, а потому было строго запрещено покупать у них краденое, например лошадей и т. п., а тем более людей. В меновой торговле русское правительство видело средство сблизить горцев с русскими, втянуть их в более мирные отношения к нам, познакомить их с более культурным бытом. В этом смысле меновая торговля Российской империи имела мало успеха уже потому, что культура казаков, ближайших соседей черкесов, была немногим выше черкесской, да и быт их был очень близок к черкесскому, а с другой стороны — для такого воздействия нужно более продолжительное время и более мирные отношения.

Демонтаж укреплений в 1854 году

Положение гарнизонов в этих береговых укреплениях было крайне тяжёлое: сношения их между собой сухим путём были немыслимы вследствие отсутствия дорог и воинственности населения, которое даже значительные отряды Российской империи пропускало по берегу только при условии превосходных сил и непрерывных схваток, небольшие же части войск безусловно были бы перебиты, если бы вздумали двинуться берегом. Сношения фортов морем возможны были не всегда, так как зимой Чёрное море очень бурно; летом сношения поддерживались крейсерами и азовскими лодками, которые должны были стеречь контрабандные суда турок и не допускать их до высадки, ловить их и истреблять на суше, если они успели втянуться на берег. Но крейсера Российской империи и др. суда военного флота посещали укрепления только изредка, а азовских лодок было мало, да притом они имели специальное назначение, не представляя особого интереса для заключённых в фортах сидельцев.

Впрочем, приход азовцев был всё-таки проявлением жизни. Когда оканчивалась навигация, наступали длинные, тёмные ночи, проливные дожди, страшные бури на море, когда появлялось сознание полной отрезанности от всего мира, тогда невообразимая тоска охватывала молодых солдат, а старые отдавались беспробудному пьянству. В фортах не было даже настоящих церквей и полного причта. Блокирование большой крепости сопряжено с огромными затруднениями, блокировать же такую крепость, как Кавказский хребет, на протяжении 400—600 вёрст, и с таким воинственным гарнизоном, как кавказские горцы, было предприятием почти невозможным, особенно без энергичного движения с севера, какое предлагал генерал-лейтенант Вельяминов. Оставалось множество второстепенных долин, по которым путь к морю был свободен.

Положение береговых укреплений Российской империи было опасно даже при условии господства на море; когда же в 1854 г. иностранный флот появился на Черном море, их существование сделалось немыслимым. Уже в 1849 г. среди черкесов северного склона гор появился агент Шамиля Мохаммед-Эмин (Мехмед-Аминь) и вскоре подчинил своему влиянию натухайцев и убыхов: это сказалось в чрезвычайном движении горских шаек, не дававших покоя всей кордонной линии, а также отчасти и береговой; когда же в 1853 г. отношения Российской империи к Турции стали портиться и дело дошло до войны, то под влиянием Мохаммеда-Эмина был сделан ряд приступов к фортам Российской империи: в 1853 г., 19 июля, горцы появились у Геленджика, 23 и 27 июля нападали на Тенгинское укрепление, 26 июля на Гостогаевское, но безуспешно. Мохаммед-Эмин объявил тогда горцам, что как только английские и др. западноевропейские суда появятся на Черном море, горцы, в числе 30 тысяч, должны напасть на укрепления Российской империи с суши. Турция употребляла все усилия, чтобы поднять горцев всего Кавказа против Российской империи и уговорить их действовать единодушно. Положение фортов между двух огней, с суши и с моря, было отчаянное: помимо невозможности выдержать атаку с суши и с моря, гарнизоны должны были погибнуть с голоду, как только истощатся раньше запасенные припасы, потому что флот Российской империи был заперт, а потом и потоплен в Севастополе.

Газета «Кавказ», № 30 от 1854 г. сообщала:

«С 3 по 5 марта 1854 г. отрядом кораблей под флагом вице-адмирала Л.М. Серебрякова сняты гарнизоны укреплений Черноморской береговой линии.Состав отряда: пароходы «Молодец», флаг вице-адмирала Л.М. Серебрякова, «Крым», флаг контр-адмирала А.И. Панфилова, «Одесса», «Херсонес», «Боец», Могучий», «Аргонавт», гребные суда на буксире пароходов и транспорта «Мамай», «Бзыб», «Гостогай», «Кодос», «Цемес». Гарнизоны в количестве 5 тысяч человек со своими семьями, вольнопромышленники, большая часть казённого имущества доставлены в Новороссийск, а сами укрепления взорваны и сожжены».

Л.М. Серебряков отдал приказ гарнизоны вместе с женщинами, детьми и вольнопромышленниками эвакуировать в Геленджик и Новороссийск.

Снова русские войска придут на берег реки Сочи через 10 лет.

См. также

• Черноморская кордонная линия
• Российские укреплённые линии

Литература

• Черноморская береговая линия // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• «Кавказский Сборник» (т. I—XXI);
• «Военный Сборник» (1872, № 8);
• H. Ф. Дубровин, «Кавказская война в царствование Николая I и Александра II» (СПб., 1896, из «Обзора войн России» Леера);
• «Воспоминания кавказского офицера» («Русский вестник», 1864, №№ 9, 10, 11, 12);
• «Воспоминания о Кавказе 1837 г.» («Библиотека для чтения», 1847, т. 80, 1);
• С. Сафонов, «Поездка к восточным берегам Чёрного моря»;
• А. П. Берже, «Защита Михайловского укрепления» («Русская Старина», 1877, 7, 19); С. Новоселов, « Кавказец» (1858, вып. 23 и 25);
• H. Воронов, «Плавание у восточных берегов Чёрного моря» («Русское Слово», 1861, № 11); *«Журнал Министерства народного просвещения» (1838, ч. XX);
• Нордман, «Путешествие по Закавказскому краю»;
• полковник Карльгоф, «Военно-статистическое обозрение Российской Империи. Обозрение восточного берега Чёрного моря» (СПб., 1853).

Отрывок, характеризующий Черноморская береговая линия

Тихон был самый полезный и храбрый человек в партии. Никто больше его не открыл случаев нападения, никто больше его не побрал и не побил французов; и вследствие этого он был шут всех казаков, гусаров и сам охотно поддавался этому чину. Теперь Тихон был послан Денисовым, в ночь еще, в Шамшево для того, чтобы взять языка. Но, или потому, что он не удовлетворился одним французом, или потому, что он проспал ночь, он днем залез в кусты, в самую середину французов и, как видел с горы Денисов, был открыт ими.


Поговорив еще несколько времени с эсаулом о завтрашнем нападении, которое теперь, глядя на близость французов, Денисов, казалось, окончательно решил, он повернул лошадь и поехал назад.
– Ну, бг'ат, тепег'ь поедем обсушимся, – сказал он Пете.
Подъезжая к лесной караулке, Денисов остановился, вглядываясь в лес. По лесу, между деревьев, большими легкими шагами шел на длинных ногах, с длинными мотающимися руками, человек в куртке, лаптях и казанской шляпе, с ружьем через плечо и топором за поясом. Увидав Денисова, человек этот поспешно швырнул что то в куст и, сняв с отвисшими полями мокрую шляпу, подошел к начальнику. Это был Тихон. Изрытое оспой и морщинами лицо его с маленькими узкими глазами сияло самодовольным весельем. Он, высоко подняв голову и как будто удерживаясь от смеха, уставился на Денисова.
– Ну где пг'опадал? – сказал Денисов.
– Где пропадал? За французами ходил, – смело и поспешно отвечал Тихон хриплым, но певучим басом.
– Зачем же ты днем полез? Скотина! Ну что ж, не взял?..
– Взять то взял, – сказал Тихон.
– Где ж он?
– Да я его взял сперва наперво на зорьке еще, – продолжал Тихон, переставляя пошире плоские, вывернутые в лаптях ноги, – да и свел в лес. Вижу, не ладен. Думаю, дай схожу, другого поаккуратнее какого возьму.
– Ишь, шельма, так и есть, – сказал Денисов эсаулу. – Зачем же ты этого не пг'ивел?
– Да что ж его водить то, – сердито и поспешно перебил Тихон, – не гожающий. Разве я не знаю, каких вам надо?
– Эка бестия!.. Ну?..
– Пошел за другим, – продолжал Тихон, – подполоз я таким манером в лес, да и лег. – Тихон неожиданно и гибко лег на брюхо, представляя в лицах, как он это сделал. – Один и навернись, – продолжал он. – Я его таким манером и сграбь. – Тихон быстро, легко вскочил. – Пойдем, говорю, к полковнику. Как загалдит. А их тут четверо. Бросились на меня с шпажками. Я на них таким манером топором: что вы, мол, Христос с вами, – вскрикнул Тихон, размахнув руками и грозно хмурясь, выставляя грудь.
– То то мы с горы видели, как ты стречка задавал через лужи то, – сказал эсаул, суживая свои блестящие глаза.
Пете очень хотелось смеяться, но он видел, что все удерживались от смеха. Он быстро переводил глаза с лица Тихона на лицо эсаула и Денисова, не понимая того, что все это значило.
– Ты дуг'ака то не представляй, – сказал Денисов, сердито покашливая. – Зачем пег'вого не пг'ивел?
Тихон стал чесать одной рукой спину, другой голову, и вдруг вся рожа его растянулась в сияющую глупую улыбку, открывшую недостаток зуба (за что он и прозван Щербатый). Денисов улыбнулся, и Петя залился веселым смехом, к которому присоединился и сам Тихон.
– Да что, совсем несправный, – сказал Тихон. – Одежонка плохенькая на нем, куда же его водить то. Да и грубиян, ваше благородие. Как же, говорит, я сам анаральский сын, не пойду, говорит.
– Экая скотина! – сказал Денисов. – Мне расспросить надо…
– Да я его спрашивал, – сказал Тихон. – Он говорит: плохо зн аком. Наших, говорит, и много, да всё плохие; только, говорит, одна названия. Ахнете, говорит, хорошенько, всех заберете, – заключил Тихон, весело и решительно взглянув в глаза Денисова.
– Вот я те всыплю сотню гог'ячих, ты и будешь дуг'ака то ког'чить, – сказал Денисов строго.
– Да что же серчать то, – сказал Тихон, – что ж, я не видал французов ваших? Вот дай позатемняет, я табе каких хошь, хоть троих приведу.
– Ну, поедем, – сказал Денисов, и до самой караулки он ехал, сердито нахмурившись и молча.
Тихон зашел сзади, и Петя слышал, как смеялись с ним и над ним казаки о каких то сапогах, которые он бросил в куст.
Когда прошел тот овладевший им смех при словах и улыбке Тихона, и Петя понял на мгновенье, что Тихон этот убил человека, ему сделалось неловко. Он оглянулся на пленного барабанщика, и что то кольнуло его в сердце. Но эта неловкость продолжалась только одно мгновенье. Он почувствовал необходимость повыше поднять голову, подбодриться и расспросить эсаула с значительным видом о завтрашнем предприятии, с тем чтобы не быть недостойным того общества, в котором он находился.
Посланный офицер встретил Денисова на дороге с известием, что Долохов сам сейчас приедет и что с его стороны все благополучно.
Денисов вдруг повеселел и подозвал к себе Петю.
– Ну, г'асскажи ты мне пг'о себя, – сказал он.


Петя при выезде из Москвы, оставив своих родных, присоединился к своему полку и скоро после этого был взят ординарцем к генералу, командовавшему большим отрядом. Со времени своего производства в офицеры, и в особенности с поступления в действующую армию, где он участвовал в Вяземском сражении, Петя находился в постоянно счастливо возбужденном состоянии радости на то, что он большой, и в постоянно восторженной поспешности не пропустить какого нибудь случая настоящего геройства. Он был очень счастлив тем, что он видел и испытал в армии, но вместе с тем ему все казалось, что там, где его нет, там то теперь и совершается самое настоящее, геройское. И он торопился поспеть туда, где его не было.
Когда 21 го октября его генерал выразил желание послать кого нибудь в отряд Денисова, Петя так жалостно просил, чтобы послать его, что генерал не мог отказать. Но, отправляя его, генерал, поминая безумный поступок Пети в Вяземском сражении, где Петя, вместо того чтобы ехать дорогой туда, куда он был послан, поскакал в цепь под огонь французов и выстрелил там два раза из своего пистолета, – отправляя его, генерал именно запретил Пете участвовать в каких бы то ни было действиях Денисова. От этого то Петя покраснел и смешался, когда Денисов спросил, можно ли ему остаться. До выезда на опушку леса Петя считал, что ему надобно, строго исполняя свой долг, сейчас же вернуться. Но когда он увидал французов, увидал Тихона, узнал, что в ночь непременно атакуют, он, с быстротою переходов молодых людей от одного взгляда к другому, решил сам с собою, что генерал его, которого он до сих пор очень уважал, – дрянь, немец, что Денисов герой, и эсаул герой, и что Тихон герой, и что ему было бы стыдно уехать от них в трудную минуту.
Уже смеркалось, когда Денисов с Петей и эсаулом подъехали к караулке. В полутьме виднелись лошади в седлах, казаки, гусары, прилаживавшие шалашики на поляне и (чтобы не видели дыма французы) разводившие красневший огонь в лесном овраге. В сенях маленькой избушки казак, засучив рукава, рубил баранину. В самой избе были три офицера из партии Денисова, устроивавшие стол из двери. Петя снял, отдав сушить, свое мокрое платье и тотчас принялся содействовать офицерам в устройстве обеденного стола.
Через десять минут был готов стол, покрытый салфеткой. На столе была водка, ром в фляжке, белый хлеб и жареная баранина с солью.
Сидя вместе с офицерами за столом и разрывая руками, по которым текло сало, жирную душистую баранину, Петя находился в восторженном детском состоянии нежной любви ко всем людям и вследствие того уверенности в такой же любви к себе других людей.
– Так что же вы думаете, Василий Федорович, – обратился он к Денисову, – ничего, что я с вами останусь на денек? – И, не дожидаясь ответа, он сам отвечал себе: – Ведь мне велено узнать, ну вот я и узнаю… Только вы меня пустите в самую… в главную. Мне не нужно наград… А мне хочется… – Петя стиснул зубы и оглянулся, подергивая кверху поднятой головой и размахивая рукой.
– В самую главную… – повторил Денисов, улыбаясь.
– Только уж, пожалуйста, мне дайте команду совсем, чтобы я командовал, – продолжал Петя, – ну что вам стоит? Ах, вам ножик? – обратился он к офицеру, хотевшему отрезать баранины. И он подал свой складной ножик.
Офицер похвалил ножик.
– Возьмите, пожалуйста, себе. У меня много таких… – покраснев, сказал Петя. – Батюшки! Я и забыл совсем, – вдруг вскрикнул он. – У меня изюм чудесный, знаете, такой, без косточек. У нас маркитант новый – и такие прекрасные вещи. Я купил десять фунтов. Я привык что нибудь сладкое. Хотите?.. – И Петя побежал в сени к своему казаку, принес торбы, в которых было фунтов пять изюму. – Кушайте, господа, кушайте.
– А то не нужно ли вам кофейник? – обратился он к эсаулу. – Я у нашего маркитанта купил, чудесный! У него прекрасные вещи. И он честный очень. Это главное. Я вам пришлю непременно. А может быть еще, у вас вышли, обились кремни, – ведь это бывает. Я взял с собою, у меня вот тут… – он показал на торбы, – сто кремней. Я очень дешево купил. Возьмите, пожалуйста, сколько нужно, а то и все… – И вдруг, испугавшись, не заврался ли он, Петя остановился и покраснел.
Он стал вспоминать, не сделал ли он еще каких нибудь глупостей. И, перебирая воспоминания нынешнего дня, воспоминание о французе барабанщике представилось ему. «Нам то отлично, а ему каково? Куда его дели? Покормили ли его? Не обидели ли?» – подумал он. Но заметив, что он заврался о кремнях, он теперь боялся.
«Спросить бы можно, – думал он, – да скажут: сам мальчик и мальчика пожалел. Я им покажу завтра, какой я мальчик! Стыдно будет, если я спрошу? – думал Петя. – Ну, да все равно!» – и тотчас же, покраснев и испуганно глядя на офицеров, не будет ли в их лицах насмешки, он сказал:
– А можно позвать этого мальчика, что взяли в плен? дать ему чего нибудь поесть… может…
– Да, жалкий мальчишка, – сказал Денисов, видимо, не найдя ничего стыдного в этом напоминании. – Позвать его сюда. Vincent Bosse его зовут. Позвать.
– Я позову, – сказал Петя.
– Позови, позови. Жалкий мальчишка, – повторил Денисов.
Петя стоял у двери, когда Денисов сказал это. Петя пролез между офицерами и близко подошел к Денисову.
– Позвольте вас поцеловать, голубчик, – сказал он. – Ах, как отлично! как хорошо! – И, поцеловав Денисова, он побежал на двор.
– Bosse! Vincent! – прокричал Петя, остановясь у двери.
– Вам кого, сударь, надо? – сказал голос из темноты. Петя отвечал, что того мальчика француза, которого взяли нынче.
– А! Весеннего? – сказал казак.
Имя его Vincent уже переделали: казаки – в Весеннего, а мужики и солдаты – в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молоденьком мальчике.
– Он там у костра грелся. Эй, Висеня! Висеня! Весенний! – послышались в темноте передающиеся голоса и смех.
– А мальчонок шустрый, – сказал гусар, стоявший подле Пети. – Мы его покормили давеча. Страсть голодный был!
В темноте послышались шаги и, шлепая босыми ногами по грязи, барабанщик подошел к двери.
– Ah, c'est vous! – сказал Петя. – Voulez vous manger? N'ayez pas peur, on ne vous fera pas de mal, – прибавил он, робко и ласково дотрогиваясь до его руки. – Entrez, entrez. [Ах, это вы! Хотите есть? Не бойтесь, вам ничего не сделают. Войдите, войдите.]
– Merci, monsieur, [Благодарю, господин.] – отвечал барабанщик дрожащим, почти детским голосом и стал обтирать о порог свои грязные ноги. Пете многое хотелось сказать барабанщику, но он не смел. Он, переминаясь, стоял подле него в сенях. Потом в темноте взял его за руку и пожал ее.
– Entrez, entrez, – повторил он только нежным шепотом.
«Ах, что бы мне ему сделать!» – проговорил сам с собою Петя и, отворив дверь, пропустил мимо себя мальчика.
Когда барабанщик вошел в избушку, Петя сел подальше от него, считая для себя унизительным обращать на него внимание. Он только ощупывал в кармане деньги и был в сомненье, не стыдно ли будет дать их барабанщику.


От барабанщика, которому по приказанию Денисова дали водки, баранины и которого Денисов велел одеть в русский кафтан, с тем, чтобы, не отсылая с пленными, оставить его при партии, внимание Пети было отвлечено приездом Долохова. Петя в армии слышал много рассказов про необычайные храбрость и жестокость Долохова с французами, и потому с тех пор, как Долохов вошел в избу, Петя, не спуская глаз, смотрел на него и все больше подбадривался, подергивая поднятой головой, с тем чтобы не быть недостойным даже и такого общества, как Долохов.
Наружность Долохова странно поразила Петю своей простотой.
Денисов одевался в чекмень, носил бороду и на груди образ Николая чудотворца и в манере говорить, во всех приемах выказывал особенность своего положения. Долохов же, напротив, прежде, в Москве, носивший персидский костюм, теперь имел вид самого чопорного гвардейского офицера. Лицо его было чисто выбрито, одет он был в гвардейский ваточный сюртук с Георгием в петлице и в прямо надетой простой фуражке. Он снял в углу мокрую бурку и, подойдя к Денисову, не здороваясь ни с кем, тотчас же стал расспрашивать о деле. Денисов рассказывал ему про замыслы, которые имели на их транспорт большие отряды, и про присылку Пети, и про то, как он отвечал обоим генералам. Потом Денисов рассказал все, что он знал про положение французского отряда.
– Это так, но надо знать, какие и сколько войск, – сказал Долохов, – надо будет съездить. Не зная верно, сколько их, пускаться в дело нельзя. Я люблю аккуратно дело делать. Вот, не хочет ли кто из господ съездить со мной в их лагерь. У меня мундиры с собою.
– Я, я… я поеду с вами! – вскрикнул Петя.
– Совсем и тебе не нужно ездить, – сказал Денисов, обращаясь к Долохову, – а уж его я ни за что не пущу.
– Вот прекрасно! – вскрикнул Петя, – отчего же мне не ехать?..
– Да оттого, что незачем.
– Ну, уж вы меня извините, потому что… потому что… я поеду, вот и все. Вы возьмете меня? – обратился он к Долохову.
– Отчего ж… – рассеянно отвечал Долохов, вглядываясь в лицо французского барабанщика.
– Давно у тебя молодчик этот? – спросил он у Денисова.
– Нынче взяли, да ничего не знает. Я оставил его пг'и себе.
– Ну, а остальных ты куда деваешь? – сказал Долохов.
– Как куда? Отсылаю под г'асписки! – вдруг покраснев, вскрикнул Денисов. – И смело скажу, что на моей совести нет ни одного человека. Разве тебе тг'удно отослать тг'идцать ли, тг'иста ли человек под конвоем в гог'од, чем маг'ать, я пг'ямо скажу, честь солдата.
– Вот молоденькому графчику в шестнадцать лет говорить эти любезности прилично, – с холодной усмешкой сказал Долохов, – а тебе то уж это оставить пора.
– Что ж, я ничего не говорю, я только говорю, что я непременно поеду с вами, – робко сказал Петя.
– А нам с тобой пора, брат, бросить эти любезности, – продолжал Долохов, как будто он находил особенное удовольствие говорить об этом предмете, раздражавшем Денисова. – Ну этого ты зачем взял к себе? – сказал он, покачивая головой. – Затем, что тебе его жалко? Ведь мы знаем эти твои расписки. Ты пошлешь их сто человек, а придут тридцать. Помрут с голоду или побьют. Так не все ли равно их и не брать?
Эсаул, щуря светлые глаза, одобрительно кивал головой.
– Это все г'авно, тут Рассуждать нечего. Я на свою душу взять не хочу. Ты говог'ишь – помг'ут. Ну, хог'ошо. Только бы не от меня.
Долохов засмеялся.
– Кто же им не велел меня двадцать раз поймать? А ведь поймают – меня и тебя, с твоим рыцарством, все равно на осинку. – Он помолчал. – Однако надо дело делать. Послать моего казака с вьюком! У меня два французских мундира. Что ж, едем со мной? – спросил он у Пети.
– Я? Да, да, непременно, – покраснев почти до слез, вскрикнул Петя, взглядывая на Денисова.
Опять в то время, как Долохов заспорил с Денисовым о том, что надо делать с пленными, Петя почувствовал неловкость и торопливость; но опять не успел понять хорошенько того, о чем они говорили. «Ежели так думают большие, известные, стало быть, так надо, стало быть, это хорошо, – думал он. – А главное, надо, чтобы Денисов не смел думать, что я послушаюсь его, что он может мной командовать. Непременно поеду с Долоховым во французский лагерь. Он может, и я могу».
На все убеждения Денисова не ездить Петя отвечал, что он тоже привык все делать аккуратно, а не наобум Лазаря, и что он об опасности себе никогда не думает.
– Потому что, – согласитесь сами, – если не знать верно, сколько там, от этого зависит жизнь, может быть, сотен, а тут мы одни, и потом мне очень этого хочется, и непременно, непременно поеду, вы уж меня не удержите, – говорил он, – только хуже будет…


Одевшись в французские шинели и кивера, Петя с Долоховым поехали на ту просеку, с которой Денисов смотрел на лагерь, и, выехав из леса в совершенной темноте, спустились в лощину. Съехав вниз, Долохов велел сопровождавшим его казакам дожидаться тут и поехал крупной рысью по дороге к мосту. Петя, замирая от волнения, ехал с ним рядом.
– Если попадемся, я живым не отдамся, у меня пистолет, – прошептал Петя.
– Не говори по русски, – быстрым шепотом сказал Долохов, и в ту же минуту в темноте послышался оклик: «Qui vive?» [Кто идет?] и звон ружья.
Кровь бросилась в лицо Пети, и он схватился за пистолет.
– Lanciers du sixieme, [Уланы шестого полка.] – проговорил Долохов, не укорачивая и не прибавляя хода лошади. Черная фигура часового стояла на мосту.
– Mot d'ordre? [Отзыв?] – Долохов придержал лошадь и поехал шагом.
– Dites donc, le colonel Gerard est ici? [Скажи, здесь ли полковник Жерар?] – сказал он.
– Mot d'ordre! – не отвечая, сказал часовой, загораживая дорогу.
– Quand un officier fait sa ronde, les sentinelles ne demandent pas le mot d'ordre… – крикнул Долохов, вдруг вспыхнув, наезжая лошадью на часового. – Je vous demande si le colonel est ici? [Когда офицер объезжает цепь, часовые не спрашивают отзыва… Я спрашиваю, тут ли полковник?]
И, не дожидаясь ответа от посторонившегося часового, Долохов шагом поехал в гору.
Заметив черную тень человека, переходящего через дорогу, Долохов остановил этого человека и спросил, где командир и офицеры? Человек этот, с мешком на плече, солдат, остановился, близко подошел к лошади Долохова, дотрогиваясь до нее рукою, и просто и дружелюбно рассказал, что командир и офицеры были выше на горе, с правой стороны, на дворе фермы (так он называл господскую усадьбу).
Проехав по дороге, с обеих сторон которой звучал от костров французский говор, Долохов повернул во двор господского дома. Проехав в ворота, он слез с лошади и подошел к большому пылавшему костру, вокруг которого, громко разговаривая, сидело несколько человек. В котелке с краю варилось что то, и солдат в колпаке и синей шинели, стоя на коленях, ярко освещенный огнем, мешал в нем шомполом.
– Oh, c'est un dur a cuire, [С этим чертом не сладишь.] – говорил один из офицеров, сидевших в тени с противоположной стороны костра.
– Il les fera marcher les lapins… [Он их проберет…] – со смехом сказал другой. Оба замолкли, вглядываясь в темноту на звук шагов Долохова и Пети, подходивших к костру с своими лошадьми.
– Bonjour, messieurs! [Здравствуйте, господа!] – громко, отчетливо выговорил Долохов.
Офицеры зашевелились в тени костра, и один, высокий офицер с длинной шеей, обойдя огонь, подошел к Долохову.
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.

Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.