Черноморское побережье Румынии
Черноморское побережье Румынии — западная часть Причерноморья на протяжении от дельты Дуная на границе с Украиной на севере до границы с Черноморским побережьем Болгарии на юге (Добруджа). Протяженность береговой линии составляет 256 км[1].
Содержание
География
Черноморское побережье Румынии делится на два участка — северный, с рельефом, характерным для дельт и лагун (между Мусурой и мысом Мидия), и южный, с высоким обрывистым берегом, заливами и мысами (от мыса Мидия до границы с Болгарией). На румынском побережье климат сухой, степной, с влиянием морского, похожий на крымский. Туристический сезон длится со второй половины мая до октября.[2]
Курорты
Крупнейшим курортом побережья является Мамая, расположенная к северу от города Констанца на узкой полосе суши, отделяющей Чёрное море от озера Сютгел. Мамая — популярное место летнего отдыха для жителей Румынии и приезжих из других стран. Этому способствовали в том числе масштабные вложения в развитие туристической инфраструктуры.
Ряд курортов на Черноморском побережье Румынии названы по мотивам персонажей древнеримской и древнегреческой мифологии — Нептун, Венера, Юпитер, Сатурн, Олимп. Другие курорты — Кап Аврора, Эфорие Суд, Эфорие-Норд. Традиционное место отдыха румынских студентов — Костинешть, в то время как рыбацкая деревня Вама-Веке, расположенная на границе с Болгарией, известна своей атмосферой хиппи.
Города
Главные города на Черноморском побережье Румынии:
Транспорт
Черноморское побережье Румынии обслуживается международным аэропортом города Констанца. В летний период осуществляются чартерные авиарейсы в ряд крупных городов Европы.
См. также
Напишите отзыв о статье "Черноморское побережье Румынии"
Ссылки
| |||||||||||||||||||||||||
Отрывок, характеризующий Черноморское побережье Румынии
– Что ж, тебе скучно здесь? – спросил Пьер.– Как не скучно, соколик. Меня Платоном звать; Каратаевы прозвище, – прибавил он, видимо, с тем, чтобы облегчить Пьеру обращение к нему. – Соколиком на службе прозвали. Как не скучать, соколик! Москва, она городам мать. Как не скучать на это смотреть. Да червь капусту гложе, а сам прежде того пропадае: так то старички говаривали, – прибавил он быстро.
– Как, как это ты сказал? – спросил Пьер.
– Я то? – спросил Каратаев. – Я говорю: не нашим умом, а божьим судом, – сказал он, думая, что повторяет сказанное. И тотчас же продолжал: – Как же у вас, барин, и вотчины есть? И дом есть? Стало быть, полная чаша! И хозяйка есть? А старики родители живы? – спрашивал он, и хотя Пьер не видел в темноте, но чувствовал, что у солдата морщились губы сдержанною улыбкой ласки в то время, как он спрашивал это. Он, видимо, был огорчен тем, что у Пьера не было родителей, в особенности матери.
– Жена для совета, теща для привета, а нет милей родной матушки! – сказал он. – Ну, а детки есть? – продолжал он спрашивать. Отрицательный ответ Пьера опять, видимо, огорчил его, и он поспешил прибавить: – Что ж, люди молодые, еще даст бог, будут. Только бы в совете жить…
– Да теперь все равно, – невольно сказал Пьер.
– Эх, милый человек ты, – возразил Платон. – От сумы да от тюрьмы никогда не отказывайся. – Он уселся получше, прокашлялся, видимо приготовляясь к длинному рассказу. – Так то, друг мой любезный, жил я еще дома, – начал он. – Вотчина у нас богатая, земли много, хорошо живут мужики, и наш дом, слава тебе богу. Сам сем батюшка косить выходил. Жили хорошо. Христьяне настоящие были. Случилось… – И Платон Каратаев рассказал длинную историю о том, как он поехал в чужую рощу за лесом и попался сторожу, как его секли, судили и отдали ь солдаты. – Что ж соколик, – говорил он изменяющимся от улыбки голосом, – думали горе, ан радость! Брату бы идти, кабы не мой грех. А у брата меньшого сам пят ребят, – а у меня, гляди, одна солдатка осталась. Была девочка, да еще до солдатства бог прибрал. Пришел я на побывку, скажу я тебе. Гляжу – лучше прежнего живут. Животов полон двор, бабы дома, два брата на заработках. Один Михайло, меньшой, дома. Батюшка и говорит: «Мне, говорит, все детки равны: какой палец ни укуси, все больно. А кабы не Платона тогда забрили, Михайле бы идти». Позвал нас всех – веришь – поставил перед образа. Михайло, говорит, поди сюда, кланяйся ему в ноги, и ты, баба, кланяйся, и внучата кланяйтесь. Поняли? говорит. Так то, друг мой любезный. Рок головы ищет. А мы всё судим: то не хорошо, то не ладно. Наше счастье, дружок, как вода в бредне: тянешь – надулось, а вытащишь – ничего нету. Так то. – И Платон пересел на своей соломе.
