Черномырдинки
Поделись знанием:
– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.
В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
Черномырдинки — речевые обороты российского политика и государственного деятеля Виктора Степановича Черномырдина, которые стали афоризмами[1][2][3]. Иногда встречается такое обозначение для афоризмов Черномырдина, как «черномырдизм»[4].
Содержание
Значение
Вершина политической карьеры Черномырдина пришлась на период глубоких изменений в сфере российских политических связей, когда государственные деятели отказывались от клишированного языка советских руководителей. Это привело к появлению целого ряда ярких речевых индивидуальностей[5], среди которых важное место занимал Черномырдин.
Афоризмы Черномырдина, основанные на парадоксах и «проговаривании потаённого»[6], создали ему репутацию «народного» политика. По мнению С. Новопрудского, черномырдинки являлись «диалогом народа и власти», а обломки чиновничьих штампов в речи премьера выглядели как развенчание государственной пропаганды[7]. Как отмечает Д. Я. Травин, черномырдинки «отражали порой суть эпохи лучше, нежели толстые книги писателей и профессоров»[8].
Культуролог Константин Душенко, автор справочника «Русские политические цитаты от Ленина до Ельцина» и ряда других изданий на подобную тему, считает, что всенародный успех черномырдинских афоризмов связан с их 100-процентной спонтанностью и неповторимостью. «Черномырдин говорит как герои Островского — вроде бы неправильно и не по делу, но интересно, ярко». Именно с выражения «хотели как лучше, а получилось как всегда» началось увлечение Душенко цитатами[9]. В своём интервью Константин Душенко отметил, что высказывания Черномырдина составляют большую часть его книги «Зернистые мысли наших политиков»[9], выдержавшей ряд переизданий[10].
Изречения неоднократно издавались, были переведены на украинский язык.
Известные примеры
- В харизме надо родиться[11].
- Есть ещё время сохранить лицо. Потом придётся сохранять другие части тела[12].
- Курс — он у нас один — правильный[13].
- Лучшей водки хуже нет![14]
- Моя жизнь прошла в атмосфере нефти и газа.
- Мы выполнили все пункты: от А до Б[15].
- Мы никуда не вступаем, да нам и нельзя вступать. Как начнем вступать, так обязательно на что-нибудь наступим[16].
- Мы ещё так будем жить, что нам внуки и правнуки завидовать будут.[17]
- Мы хотели как лучше, а получилось как всегда[18].
- На любом языке я умею говорить со всеми, но этим инструментом я стараюсь не пользоваться[19].
- Нельзя запрягать телегу посреди лошади.
- Отродясь такого не бывало, и опять то же самое.
- Правительство — это не тот орган, где, как говорят, можно только языком[20].
- Принципы, которые были принципиальны, были непринципиальны[21].
- Сейчас историки пытаются преподнести, что в тысяча пятьсот каком-то году что-то там было. Да не было ничего!
- У кого руки чешутся? У кого чешутся — чешите в другом месте.
- Учителя и врачи тоже хотят есть. Практически каждый день!
- Я далёк от мысли…
- Какую бы общественную организацию мы ни создавали — всегда получается КПСС.
- Много говорить не буду, а то опять чего-нибудь скажу[22].
- Шли к рынку, а пришли к базару.
Россия — это континент
Россия — это континент — утверждение Черномырдина, сделанное им в качестве посла Российской Федерации на Украине:
Россия — это континент, и нам нельзя тут нас упрекать в чём-то. А то нас одни отлучают от Европы, вот, и Европа объединяется и ведет там какие-то разговоры. Российско-европейская часть — она больше всей Европы вместе взятая в разы! Чего это нас отлучают?! Европа — это наш дом, между прочим, а не тех, кто это пытается все это создать и нагнетает. Бесполезно это.— [www.itogi.ru/archive/2000/46/116646.html Междометия] // Итоги : журнал. — 2000. — № 46 (232) от 10 ноября.
Эта фраза была повторена 13 апреля 2006 года на международной конференции «Украина — Россия — ЕС» по поводу вступления России в ЕС.
Россия — это континент. Мы работаем как с Востоком, так и с Юго-востоком. Россия никуда не вступает, нам как-то неудобно куда-то вступать, ведь вступая, можно на что-то наступить. Просто необходимо развивать отношения, чтобы это удовлетворяло всех.
— [www.rosbalt.ru/2006/4/13/250534.html Тарасюк: Россия и Украина — не конкуренты]. Росбалт (13 апреля 2006). [www.webcitation.org/6H2wlOWAZ Архивировано из первоисточника 1 июня 2013].
Уточнение фразы самим Черномырдиным: «То и означает: Россия — шестой континент. Вы что, в школе не учились?». На попытки возразить, что на одном континенте с Россией есть и другие страны, например, Китай, Черномырдин ответил: «А при чём здесь Китай? Китай — не континент».
Хотя некоторые журналисты иронизировали по этому поводу о новых географических открытиях Виктора Черномырдина[23], метафора эта отнюдь не нова[24] — в частности, её использовал в своём интервью «Коммерсанту» в 1999 году президент Эстонии Леннарт Мери[25].
См. также
Напишите отзыв о статье "Черномырдинки"
Примечания
- ↑ [www.tvc.ru/AllNews.aspx?id=5503d2b9-afeb-419e-b738-3308118745f7 Не стало Виктора Черномырдина], ТВ Центр (3 ноября 2010). Проверено 28 февраля 2012.
- ↑ Семён Новопрудский. [www.vremya.ru/2010/203/89/264582.html Живой премьер. Россия простилась с Виктором Черномырдиным], Время новостей (8 ноября 2010). Проверено 1 марта 2012.
- ↑ Симонова Е. П. [www.russian.slavica.org/down/Tjumen2010-1.pdf#page=223 Современная языковая личность в конексте политического дискурса] // РОПРЯЛ; ТюмГУ; Союз журналистов Тюменской области; под ред. О. В. Трофимовой Русский язык как фактор стабильности государства и нравственного здоровья нации: труды и материалы второй Всероссийской научно-практической конференции. 30 сентября – 2 октября 2010 г. Часть 1. — Мандр и Ка, 2010. — С. 223. — ISBN 5-59302004-544-5.
- ↑ [www.sovross.ru/old/2003/101/101_7_2.htm Черномырдизмы] // Советская Россия : газета. — 2003. — № 101 (12444) от 11 сентября.
- ↑ Кронгауз, М. А. [www.philology.ru/linguistics2/krongauz-02.htm Язык мой — враг мой?] // Новый мир : журнал. — 2002. — № 10.
- ↑ Кронгауз, М. А. [vz.ru/politics/2011/11/8/536630.html «Слова теряют смысл»], Взгляд.ру (8 ноября 2011). Проверено 28 февраля 2012.
- ↑ Новопрудский, С. [www.gazeta.ru/column/novoprudsky/2691739.shtml Человек Слова], Gazeta.ru (11 апреля 2008). Проверено 28 февраля 2012.
- ↑ Травин, Д. Я. [www.fontanka.ru/2010/11/03/049/ Виктор Черномырдин: Человек эпохи], фонтанка.ру (3 ноября 2010). Проверено 28 февраля 2012.
- ↑ 1 2 Мильчин, К. [www.dushenko.ru/news/121250/ Константин Душенко: «Черномырдин говорит неправильно, но ярко»], Книжное обозрение (6 декабря 2006). Проверено 28 февраля 2012.
- ↑ ISBN 5-04-005381-9 (2000), ISBN 5-04-009165-6 (2002), ISBN 5-699-02270-8 (2003), ISBN 5-699-07462-7 (2004), ISBN 978-5-699-20559-2, ISBN 978-5-699-23157-7 (2007)
- ↑ Виктор Черномырдин («Tруд-7», 8 мая 2003)
- ↑ Виктор Черномырдин («Литературная газета», 1998, № 37)
- ↑ Виктор Черномырдин в Госдуме 24 июля 1996 г.
- ↑ [www.newsru.com/russia/08jun2002/aforizm.html Виктор Черномырдин дал разъснение по поводу своего последнего афоризма], NEWSru.com (2 июня 2002). Проверено 5 марта 2012.
- ↑ Виктор Черномырдин в 1990-е годы («Комсомольская правда», 9 апр. 2003)
- ↑ Виктор Черномырдин 8 июня 2002 г.
- ↑ Виктор Черномырдин («АиФ», 1997, № 3)
- ↑ Виктор Черномырдин по ТВ 6 авг. 1993 г. (об обмене денежных купюр)
- ↑ // Итоги : журнал. — 1996. — № 26.
- ↑ Виктор Черномырдин в Воронеже 26 апр. 1997 г.
- ↑ Виктор Черномырдин (РИА «Новости», «Предвыборный дневник», 7 сент. 1999)
- ↑ [www.itogi.ru/archive/2002/39/102081.html Междометия] // Итоги : журнал. — 2002. — № 39 (329) от 1 октября.
- ↑ Репов С., Волдырин М. [dlib.eastview.com/browse/doc/2547980 Жизнеспособность политических субъектов] // Аргументы и Факты : газета. — № 46 от 15 ноября.
- ↑ См. например Олег Платонов. Русская цивилизация. — Роман-газета, 1995. — С. 16. — 222 с. — (Воскресный лицей).
- ↑ Борис Волхонский [www.kommersant.ru/Doc-y/233046 Леннарт Мери: в России много смешного] // Коммерсантъ : газета. — 1999. — № 234 (1878) от 17 декабря.
Ссылки
- [www.regions.ru/news/1063202/ Черномырдинки от Виктора Черномырдина], regions.ru (9 апреля 2003). Проверено 28 февраля 2012.
- Константин Душенко. Так говорил Черномырдин, Черномырдин о языке + афоризмы в «тематических» разделах // Зернистые мысли наших политиков. — Эксмо, 2007. — ISBN 978-5-699-20559-2.
- [www.pressmon.com/cgi-bin/press_view.cgi?id=1241424 Завотделом экспериментальной лексикографии Института русского языка РАН Анатолий Баранов: «Путин говорит официально, тем не менее — свой»], Известия (московский выпуск) (21 февраля 2008). Проверено 6 марта 2012.
Отрывок, характеризующий Черномырдинки
Русские войска, отступив от Бородина, стояли у Филей. Ермолов, ездивший для осмотра позиции, подъехал к фельдмаршалу.– Драться на этой позиции нет возможности, – сказал он. Кутузов удивленно посмотрел на него и заставил его повторить сказанные слова. Когда он проговорил, Кутузов протянул ему руку.
– Дай ка руку, – сказал он, и, повернув ее так, чтобы ощупать его пульс, он сказал: – Ты нездоров, голубчик. Подумай, что ты говоришь.
Кутузов на Поклонной горе, в шести верстах от Дорогомиловской заставы, вышел из экипажа и сел на лавку на краю дороги. Огромная толпа генералов собралась вокруг него. Граф Растопчин, приехав из Москвы, присоединился к ним. Все это блестящее общество, разбившись на несколько кружков, говорило между собой о выгодах и невыгодах позиции, о положении войск, о предполагаемых планах, о состоянии Москвы, вообще о вопросах военных. Все чувствовали, что хотя и не были призваны на то, что хотя это не было так названо, но что это был военный совет. Разговоры все держались в области общих вопросов. Ежели кто и сообщал или узнавал личные новости, то про это говорилось шепотом, и тотчас переходили опять к общим вопросам: ни шуток, ни смеха, ни улыбок даже не было заметно между всеми этими людьми. Все, очевидно, с усилием, старались держаться на высота положения. И все группы, разговаривая между собой, старались держаться в близости главнокомандующего (лавка которого составляла центр в этих кружках) и говорили так, чтобы он мог их слышать. Главнокомандующий слушал и иногда переспрашивал то, что говорили вокруг него, но сам не вступал в разговор и не выражал никакого мнения. Большей частью, послушав разговор какого нибудь кружка, он с видом разочарования, – как будто совсем не о том они говорили, что он желал знать, – отворачивался. Одни говорили о выбранной позиции, критикуя не столько самую позицию, сколько умственные способности тех, которые ее выбрали; другие доказывали, что ошибка была сделана прежде, что надо было принять сраженье еще третьего дня; третьи говорили о битве при Саламанке, про которую рассказывал только что приехавший француз Кросар в испанском мундире. (Француз этот вместе с одним из немецких принцев, служивших в русской армии, разбирал осаду Сарагоссы, предвидя возможность так же защищать Москву.) В четвертом кружке граф Растопчин говорил о том, что он с московской дружиной готов погибнуть под стенами столицы, но что все таки он не может не сожалеть о той неизвестности, в которой он был оставлен, и что, ежели бы он это знал прежде, было бы другое… Пятые, выказывая глубину своих стратегических соображений, говорили о том направлении, которое должны будут принять войска. Шестые говорили совершенную бессмыслицу. Лицо Кутузова становилось все озабоченнее и печальнее. Из всех разговоров этих Кутузов видел одно: защищать Москву не было никакой физической возможности в полном значении этих слов, то есть до такой степени не было возможности, что ежели бы какой нибудь безумный главнокомандующий отдал приказ о даче сражения, то произошла бы путаница и сражения все таки бы не было; не было бы потому, что все высшие начальники не только признавали эту позицию невозможной, но в разговорах своих обсуждали только то, что произойдет после несомненного оставления этой позиции. Как же могли начальники вести свои войска на поле сражения, которое они считали невозможным? Низшие начальники, даже солдаты (которые тоже рассуждают), также признавали позицию невозможной и потому не могли идти драться с уверенностью поражения. Ежели Бенигсен настаивал на защите этой позиции и другие еще обсуждали ее, то вопрос этот уже не имел значения сам по себе, а имел значение только как предлог для спора и интриги. Это понимал Кутузов.
Бенигсен, выбрав позицию, горячо выставляя свой русский патриотизм (которого не мог, не морщась, выслушивать Кутузов), настаивал на защите Москвы. Кутузов ясно как день видел цель Бенигсена: в случае неудачи защиты – свалить вину на Кутузова, доведшего войска без сражения до Воробьевых гор, а в случае успеха – себе приписать его; в случае же отказа – очистить себя в преступлении оставления Москвы. Но этот вопрос интриги не занимал теперь старого человека. Один страшный вопрос занимал его. И на вопрос этот он ни от кого не слышал ответа. Вопрос состоял для него теперь только в том: «Неужели это я допустил до Москвы Наполеона, и когда же я это сделал? Когда это решилось? Неужели вчера, когда я послал к Платову приказ отступить, или третьего дня вечером, когда я задремал и приказал Бенигсену распорядиться? Или еще прежде?.. но когда, когда же решилось это страшное дело? Москва должна быть оставлена. Войска должны отступить, и надо отдать это приказание». Отдать это страшное приказание казалось ему одно и то же, что отказаться от командования армией. А мало того, что он любил власть, привык к ней (почет, отдаваемый князю Прозоровскому, при котором он состоял в Турции, дразнил его), он был убежден, что ему было предназначено спасение России и что потому только, против воли государя и по воле народа, он был избрал главнокомандующим. Он был убежден, что он один и этих трудных условиях мог держаться во главе армии, что он один во всем мире был в состоянии без ужаса знать своим противником непобедимого Наполеона; и он ужасался мысли о том приказании, которое он должен был отдать. Но надо было решить что нибудь, надо было прекратить эти разговоры вокруг него, которые начинали принимать слишком свободный характер.
Он подозвал к себе старших генералов.
– Ma tete fut elle bonne ou mauvaise, n'a qu'a s'aider d'elle meme, [Хороша ли, плоха ли моя голова, а положиться больше не на кого,] – сказал он, вставая с лавки, и поехал в Фили, где стояли его экипажи.
В просторной, лучшей избе мужика Андрея Савостьянова в два часа собрался совет. Мужики, бабы и дети мужицкой большой семьи теснились в черной избе через сени. Одна только внучка Андрея, Малаша, шестилетняя девочка, которой светлейший, приласкав ее, дал за чаем кусок сахара, оставалась на печи в большой избе. Малаша робко и радостно смотрела с печи на лица, мундиры и кресты генералов, одного за другим входивших в избу и рассаживавшихся в красном углу, на широких лавках под образами. Сам дедушка, как внутренне называла Maлаша Кутузова, сидел от них особо, в темном углу за печкой. Он сидел, глубоко опустившись в складное кресло, и беспрестанно покряхтывал и расправлял воротник сюртука, который, хотя и расстегнутый, все как будто жал его шею. Входившие один за другим подходили к фельдмаршалу; некоторым он пожимал руку, некоторым кивал головой. Адъютант Кайсаров хотел было отдернуть занавеску в окне против Кутузова, но Кутузов сердито замахал ему рукой, и Кайсаров понял, что светлейший не хочет, чтобы видели его лицо.
Вокруг мужицкого елового стола, на котором лежали карты, планы, карандаши, бумаги, собралось так много народа, что денщики принесли еще лавку и поставили у стола. На лавку эту сели пришедшие: Ермолов, Кайсаров и Толь. Под самыми образами, на первом месте, сидел с Георгием на шее, с бледным болезненным лицом и с своим высоким лбом, сливающимся с голой головой, Барклай де Толли. Второй уже день он мучился лихорадкой, и в это самое время его знобило и ломало. Рядом с ним сидел Уваров и негромким голосом (как и все говорили) что то, быстро делая жесты, сообщал Барклаю. Маленький, кругленький Дохтуров, приподняв брови и сложив руки на животе, внимательно прислушивался. С другой стороны сидел, облокотивши на руку свою широкую, с смелыми чертами и блестящими глазами голову, граф Остерман Толстой и казался погруженным в свои мысли. Раевский с выражением нетерпения, привычным жестом наперед курчавя свои черные волосы на висках, поглядывал то на Кутузова, то на входную дверь. Твердое, красивое и доброе лицо Коновницына светилось нежной и хитрой улыбкой. Он встретил взгляд Малаши и глазами делал ей знаки, которые заставляли девочку улыбаться.
Все ждали Бенигсена, который доканчивал свой вкусный обед под предлогом нового осмотра позиции. Его ждали от четырех до шести часов, и во все это время не приступали к совещанию и тихими голосами вели посторонние разговоры.
Только когда в избу вошел Бенигсен, Кутузов выдвинулся из своего угла и подвинулся к столу, но настолько, что лицо его не было освещено поданными на стол свечами.
Бенигсен открыл совет вопросом: «Оставить ли без боя священную и древнюю столицу России или защищать ее?» Последовало долгое и общее молчание. Все лица нахмурились, и в тишине слышалось сердитое кряхтенье и покашливанье Кутузова. Все глаза смотрели на него. Малаша тоже смотрела на дедушку. Она ближе всех была к нему и видела, как лицо его сморщилось: он точно собрался плакать. Но это продолжалось недолго.
