Чернышёв, Сергей Егорович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Сергей Егорович Чернышёв
Основные сведения
Место рождения

д. Александровка, Коломенский уезд, Московская губерния

Работы и достижения
Учёба:

МУЖВЗ,
ИАХ

Работал в городах

Москва, Иваново

Архитектурный стиль

неоклассицизм, сталинский ампир, конструктивизм

Важнейшие постройки

Главное здание МГУ (1949—1953 гг. в соавторстве)

Градостроительные проекты

Генеральный план реконструкции Москвы (совместно с В. Н. Семёновым и др., 1931-35)

Реставрация памятников

Горенки

Награды
Премии

Серге́й Его́рович (Гео́ргиевич) Чернышёв (4 [16] октября 1881, Александровка, Коломенский уезд, Московская губерния — 26 апреля 1963, Москва) — русский и советский архитектор, градостроитель и преподаватель, главный архитектор Москвы в 1934—1941 годах[1], автор Генерального плана реконструкции Москвы (1935)[2]. 1-й секретарь Союза архитекторов СССР (1950—1955). Лауреат Сталинской премии 1-й степени (1949, за проект Главного здания МГУ).





Биография

Родился в 1881 году в деревне Александровке Коломенского уезда в семье крестьянина. Его отец был живописцем-самоучкой, занимавшимся иконописью. У Чернышёва рано проявился художественный талант и в 1893 году крестьянский сход постановил направить его на учёбу. В том же году поступил в Московское училище живописи, ваяния и зодчества. Сначала обучался в живописном классе у В. А. Серова, И. И. Левитана, К. А. Коровина и А. М. Васнецова, затем увлёкся зодчеством и был переведён в архитектурный класс. Закончил училище в 1901 году с серебряной медалью[3].

В том же году поступил в Высшее художественное училище Императорской Академии художеств, где учился в мастерской Л. Н. Бенуа. Закончил ИАХ в 1907 году со званием художника-архитектора. За выполнение дипломного проекта «Здание международного третьейского суда в Гааге» был послан в пенсионерскую поездку за границу; около года изучал памятники архитектуры в Италии и Греции. После возвращения в Россию начал работать в мастерской архитектора Н. Г. Лазарева, принял участие в проектировании 10-ти доходных домов, особняков и общественных зданий. В 1909 году вступил в Московское архитектурное общество[4][2].

Через некоторое время начал самостоятельную архитектурную практику. Известность ему принесла победа в 1915 году в конкурсе на здание для Литературно-художественного кружка в Москве. В 1916 году по его проекту были перестроены особняк Абрикосовых на Остоженке и подмосковная усадьба графа Разумовского Горенки. В Горенках Чернышёв заново создал во дворце «Золотой зал», украсил его росписью и отделал искусственным мрамором. Он же украсил садово-парковый фасад дворца 14-колонной лоджией и симметричной полукруглой колоннадой, которая соединяла с главным зданием угловые павильоны[3][2].

После октябрьской революции работал в строительном отделе Бюро Московского совета районных дум[2]. В 1920-х годах по проектам Чернышёва в рамках плана монументальной пропаганды на ряде зданий Москвы были установлены доски ("Уважение к древности есть, несомненно, один из признаков истинного просвещения — на здании Исторического музея; «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — на здании Центроархива; «Война родит героев» — на здании Реввоенсовета на Знаменке; в основном доски не сохранились)[5]. В начале 1920-х годов Чернышёв работал над планировкой Хамовнического района Москвы в рамках проекта «Новая Москва», под руководством А. В. Щусева и И. В. Жолтовского, входил в Президиум Архитектурной мастерской Моссовета[6]. Проекты этого времени архитектор решал в стиле конструктивизма[7] В 1923 году принимал участие в конкурсе на разработку ситуационного плана Всероссийской сельскохозяйственной и кустарно-промышленной выставки, затем под руководством И. В. Жолтовского участвовал в разработке генерального плана выставки и технических проектов выставочных павильонов (входной арки, «шестигранника», главного павильона, аудитории, павильонов машиностроения, полеводства, мелиорации, манежа)[8]. После завершения выставки работал в проектном бюро строительного общества «Стандарт», где занимался проектированием рабочего посёлка в Иваново-Вознесенске[9]. В конце 1920-х годов работал в Энергострое, в начале 1930-х — в секторе планировки населённых мест института Гипрогор и Архитектурно-художественном совете Моссовета[10].

В 1934—1941 годах — главный архитектор Москвы, руководитель отдела планировки Архплана Моссовета[1][11]. В 1935 году совместно с В. Н. Семёновым являлся одним из основных разработчиков Генерального плана реконструкции Москвы[12].

Его значительными работами стали планировка бывшего Хамовнического района Москвы, разработка генплана реконструкции Москвы (1935), частью которого стала планировка ВСХВ (1939), реконструкция и проектирование улицы Горького (ныне Тверская улица) и Ленинградского шоссе (с 1933), где особое внимание было уделено площадям как узловым акцентам магистрали.

Главный архитектор ВСХВ 1939 года, действительный член Академии архитектуры СССР (1939 г.), председатель управления по делам архитектуры Мосгорисполкома (1944—1948), 1-й секретарь Союза архитекторов СССР (1950—1955).

Преподавал в Московском политехническом институте (МПИ)[13], московском ВХУТЕМАСе — ВХУТЕИНе (1918—1930) и Московском архитектурном институте (1931—1950).

Скончался в 1963 году на 82-м году жизни. Похоронен в Москве на Новодевичьем кладбище}[2][7].

Основные проекты и постройки

Публикации

  • Чернышёв С. Е. Советская площадь // Архитектура СССР. — 1934. — № 2
  • Чернышёв С. Е. Река и город // Архитектура СССР. — 1934.
  • Чернышёв С. Е. Реконструкция улицы Горького // Архитектура СССР. — 1934. — № 8.
  • Чернышёв С. Е. Архитектурное лицо новой Москвы // Архитектура СССР. —1935. — № 10
  • Чернышёв С. Е. Ансамбли и магистрали социалистической Москвы // Архитектура СССР. —1936. — № 8
  • Чернышёв С. Е. Генеральный план реконструкции Москвы и вопросы планировки городов СССР. — М.: 1938
  • Чернышёв С. Е. Площади столицы // Архитектура СССР. — 1939. — № 4., Стр. 33—35.
  • Чернышёв С. Е. Незабываемые встречи // Архитектура СССР. — 1939. — № 12., Стр. 7, 8.
  • Чернышёв С. Е. 5 лет работы над ансамблем Москвы // Архитектура СССР. — 1940. — № 11—14
  • Чернышёв С. Е. За новые успехи советского зодчества // Архитектура и строительство. — 1950. — № 4
  • Чернышёв С. Е. Архитектура сталинской эпохи // Архитектура СССР. — 1952. — № 11

Семья

Напишите отзыв о статье "Чернышёв, Сергей Егорович"

Примечания

  1. 1 2 [mka.mos.ru/arb/main-architects/ Главные архитекторы]. Комитет по архитектуре и градостроительству города Москвы. Проверено 18 ноября 2013.
  2. 1 2 3 4 5 Зодчие Москвы, 1998, с. 261.
  3. 1 2 Кудрявцев, Чердина, 1988, с. 146.
  4. Кудрявцев, Чердина, 1988, с. 146-147.
  5. Кудрявцев, Чердина, 1988, с. 148-149.
  6. Казусь, 2009, с. 39.
  7. 1 2 [mka.mos.ru/arb/main-architects/chernishov.php От рабочих кварталов до храмов науки]. Комитет по архитектуре и градостроительству города Москвы. Проверено 17 ноября 2013.
  8. Казусь, 2009, с. 83—84.
  9. Казусь, 2009, с. 95—96.
  10. Казусь, 2009, с. 154, 167.
  11. Казусь, 2009, с. 170.
  12. Кудрявцев, Чердина, 1988, с. 154.
  13. Казусь, 2009, с. 37.
  14. 1 2 3 4 Московское архитектурное общество. 1914—1916. — М.: Типография И. Д. Сытина, 1917. — С. 7—8, 116.
  15. Казусь, 2009, с. 70.
  16. Константин Степанович Мельников: Архитектура моей жизни. Творческая концепция. Творческая практика / Сост. А. Стригалёва, И. Коккинаки; Вступ. ст. А. Стригалёва. — М.: Искусство, 1985. — С. 277. — 311 с. — (Мир художника).

Литература

  • Кудрявцев А. П., Чердина И. С. С. Чернышев (1861—1963) // Зодчие Москвы. — М.: Московский рабочий, 1988. — Т. 2. — С. 145-154. — 368 с.
  • Зодчие Москвы времени эклектики, модерна и неоклассицизма (1830-е — 1917 годы): илл. биогр. словарь / Гос. науч.-исслед. музей архитектуры им. А.В.Щусева и др. — М.: КРАБиК, 1998. — С. 261. — 320 с. — ISBN 5-900395-17-0.
  • Казусь И. А. Советская архитектура 1920-х годов: организация проектирования. — Прогресс-Традиция, 2009. — 488 с. — ISBN 5-89826-291-1.
  • Архитектурная газета. Приложение к № 68. 3 октября 1937 г. Стр. 1.
  • Архитектура СССР. 1940 г. № 11. Стр. 4-19. «Конкурс на проект второго дома СНК СССР». Изаксон А.
  • Лауреаты Сталинской премии в архитектуре. 1941—1950. Корнфельд Я. А. Москва: Гос. изд-во лит-ры по строительству и архитектуре. 1953 г.
  • Лыкошин, И. С., Чердина, И. С. Сергей Чернышёв. Архитектор Новой Москвы. — Берлин: DOM publishers, 2015. — 264 с. — ISBN 978-3-86922-315-5.

Ссылки

  • [mka.mos.ru/arb/main-architects/chernishov.php От рабочих кварталов до храмов науки](недоступная ссылка — история). Комитет по архитектуре и градостроительству города Москвы. Проверено 17 ноября 2013.
  • [mosenc.ru/encyclopedia?task=core.view&id=7580 Чернышёв Сергей Егорович]. Лица Москвы. Московская энциклопедия. Проверено 28 февраля 2015.

Отрывок, характеризующий Чернышёв, Сергей Егорович

Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.
– Ну ли вы, разлюбезные, – крикнул Николай, с одной стороны подергивая вожжу и отводя с кнутом pуку. И только по усилившемуся как будто на встречу ветру, и по подергиванью натягивающих и всё прибавляющих скоку пристяжных, заметно было, как шибко полетела тройка. Николай оглянулся назад. С криком и визгом, махая кнутами и заставляя скакать коренных, поспевали другие тройки. Коренной стойко поколыхивался под дугой, не думая сбивать и обещая еще и еще наддать, когда понадобится.
Николай догнал первую тройку. Они съехали с какой то горы, выехали на широко разъезженную дорогу по лугу около реки.
«Где это мы едем?» подумал Николай. – «По косому лугу должно быть. Но нет, это что то новое, чего я никогда не видал. Это не косой луг и не Дёмкина гора, а это Бог знает что такое! Это что то новое и волшебное. Ну, что бы там ни было!» И он, крикнув на лошадей, стал объезжать первую тройку.
Захар сдержал лошадей и обернул свое уже объиндевевшее до бровей лицо.
Николай пустил своих лошадей; Захар, вытянув вперед руки, чмокнул и пустил своих.
– Ну держись, барин, – проговорил он. – Еще быстрее рядом полетели тройки, и быстро переменялись ноги скачущих лошадей. Николай стал забирать вперед. Захар, не переменяя положения вытянутых рук, приподнял одну руку с вожжами.
– Врешь, барин, – прокричал он Николаю. Николай в скок пустил всех лошадей и перегнал Захара. Лошади засыпали мелким, сухим снегом лица седоков, рядом с ними звучали частые переборы и путались быстро движущиеся ноги, и тени перегоняемой тройки. Свист полозьев по снегу и женские взвизги слышались с разных сторон.
Опять остановив лошадей, Николай оглянулся кругом себя. Кругом была всё та же пропитанная насквозь лунным светом волшебная равнина с рассыпанными по ней звездами.
«Захар кричит, чтобы я взял налево; а зачем налево? думал Николай. Разве мы к Мелюковым едем, разве это Мелюковка? Мы Бог знает где едем, и Бог знает, что с нами делается – и очень странно и хорошо то, что с нами делается». Он оглянулся в сани.
– Посмотри, у него и усы и ресницы, всё белое, – сказал один из сидевших странных, хорошеньких и чужих людей с тонкими усами и бровями.
«Этот, кажется, была Наташа, подумал Николай, а эта m me Schoss; а может быть и нет, а это черкес с усами не знаю кто, но я люблю ее».
– Не холодно ли вам? – спросил он. Они не отвечали и засмеялись. Диммлер из задних саней что то кричал, вероятно смешное, но нельзя было расслышать, что он кричал.
– Да, да, – смеясь отвечали голоса.
– Однако вот какой то волшебный лес с переливающимися черными тенями и блестками алмазов и с какой то анфиладой мраморных ступеней, и какие то серебряные крыши волшебных зданий, и пронзительный визг каких то зверей. «А ежели и в самом деле это Мелюковка, то еще страннее то, что мы ехали Бог знает где, и приехали в Мелюковку», думал Николай.
Действительно это была Мелюковка, и на подъезд выбежали девки и лакеи со свечами и радостными лицами.
– Кто такой? – спрашивали с подъезда.
– Графские наряженные, по лошадям вижу, – отвечали голоса.


Пелагея Даниловна Мелюкова, широкая, энергическая женщина, в очках и распашном капоте, сидела в гостиной, окруженная дочерьми, которым она старалась не дать скучать. Они тихо лили воск и смотрели на тени выходивших фигур, когда зашумели в передней шаги и голоса приезжих.
Гусары, барыни, ведьмы, паясы, медведи, прокашливаясь и обтирая заиндевевшие от мороза лица в передней, вошли в залу, где поспешно зажигали свечи. Паяц – Диммлер с барыней – Николаем открыли пляску. Окруженные кричавшими детьми, ряженые, закрывая лица и меняя голоса, раскланивались перед хозяйкой и расстанавливались по комнате.
– Ах, узнать нельзя! А Наташа то! Посмотрите, на кого она похожа! Право, напоминает кого то. Эдуард то Карлыч как хорош! Я не узнала. Да как танцует! Ах, батюшки, и черкес какой то; право, как идет Сонюшке. Это еще кто? Ну, утешили! Столы то примите, Никита, Ваня. А мы так тихо сидели!
– Ха ха ха!… Гусар то, гусар то! Точно мальчик, и ноги!… Я видеть не могу… – слышались голоса.
Наташа, любимица молодых Мелюковых, с ними вместе исчезла в задние комнаты, куда была потребована пробка и разные халаты и мужские платья, которые в растворенную дверь принимали от лакея оголенные девичьи руки. Через десять минут вся молодежь семейства Мелюковых присоединилась к ряженым.
Пелагея Даниловна, распорядившись очисткой места для гостей и угощениями для господ и дворовых, не снимая очков, с сдерживаемой улыбкой, ходила между ряжеными, близко глядя им в лица и никого не узнавая. Она не узнавала не только Ростовых и Диммлера, но и никак не могла узнать ни своих дочерей, ни тех мужниных халатов и мундиров, которые были на них.
– А это чья такая? – говорила она, обращаясь к своей гувернантке и глядя в лицо своей дочери, представлявшей казанского татарина. – Кажется, из Ростовых кто то. Ну и вы, господин гусар, в каком полку служите? – спрашивала она Наташу. – Турке то, турке пастилы подай, – говорила она обносившему буфетчику: – это их законом не запрещено.
Иногда, глядя на странные, но смешные па, которые выделывали танцующие, решившие раз навсегда, что они наряженные, что никто их не узнает и потому не конфузившиеся, – Пелагея Даниловна закрывалась платком, и всё тучное тело ее тряслось от неудержимого доброго, старушечьего смеха. – Сашинет то моя, Сашинет то! – говорила она.
После русских плясок и хороводов Пелагея Даниловна соединила всех дворовых и господ вместе, в один большой круг; принесли кольцо, веревочку и рублик, и устроились общие игры.
Через час все костюмы измялись и расстроились. Пробочные усы и брови размазались по вспотевшим, разгоревшимся и веселым лицам. Пелагея Даниловна стала узнавать ряженых, восхищалась тем, как хорошо были сделаны костюмы, как шли они особенно к барышням, и благодарила всех за то, что так повеселили ее. Гостей позвали ужинать в гостиную, а в зале распорядились угощением дворовых.
– Нет, в бане гадать, вот это страшно! – говорила за ужином старая девушка, жившая у Мелюковых.
– Отчего же? – спросила старшая дочь Мелюковых.
– Да не пойдете, тут надо храбрость…
– Я пойду, – сказала Соня.
– Расскажите, как это было с барышней? – сказала вторая Мелюкова.
– Да вот так то, пошла одна барышня, – сказала старая девушка, – взяла петуха, два прибора – как следует, села. Посидела, только слышит, вдруг едет… с колокольцами, с бубенцами подъехали сани; слышит, идет. Входит совсем в образе человеческом, как есть офицер, пришел и сел с ней за прибор.
– А! А!… – закричала Наташа, с ужасом выкатывая глаза.
– Да как же, он так и говорит?
– Да, как человек, всё как должно быть, и стал, и стал уговаривать, а ей бы надо занять его разговором до петухов; а она заробела; – только заробела и закрылась руками. Он ее и подхватил. Хорошо, что тут девушки прибежали…
– Ну, что пугать их! – сказала Пелагея Даниловна.
– Мамаша, ведь вы сами гадали… – сказала дочь.
– А как это в амбаре гадают? – спросила Соня.
– Да вот хоть бы теперь, пойдут к амбару, да и слушают. Что услышите: заколачивает, стучит – дурно, а пересыпает хлеб – это к добру; а то бывает…
– Мама расскажите, что с вами было в амбаре?
Пелагея Даниловна улыбнулась.
– Да что, я уж забыла… – сказала она. – Ведь вы никто не пойдете?
– Нет, я пойду; Пепагея Даниловна, пустите меня, я пойду, – сказала Соня.
– Ну что ж, коли не боишься.
– Луиза Ивановна, можно мне? – спросила Соня.
Играли ли в колечко, в веревочку или рублик, разговаривали ли, как теперь, Николай не отходил от Сони и совсем новыми глазами смотрел на нее. Ему казалось, что он нынче только в первый раз, благодаря этим пробочным усам, вполне узнал ее. Соня действительно этот вечер была весела, оживлена и хороша, какой никогда еще не видал ее Николай.
«Так вот она какая, а я то дурак!» думал он, глядя на ее блестящие глаза и счастливую, восторженную, из под усов делающую ямочки на щеках, улыбку, которой он не видал прежде.
– Я ничего не боюсь, – сказала Соня. – Можно сейчас? – Она встала. Соне рассказали, где амбар, как ей молча стоять и слушать, и подали ей шубку. Она накинула ее себе на голову и взглянула на Николая.
«Что за прелесть эта девочка!» подумал он. «И об чем я думал до сих пор!»
Соня вышла в коридор, чтобы итти в амбар. Николай поспешно пошел на парадное крыльцо, говоря, что ему жарко. Действительно в доме было душно от столпившегося народа.
На дворе был тот же неподвижный холод, тот же месяц, только было еще светлее. Свет был так силен и звезд на снеге было так много, что на небо не хотелось смотреть, и настоящих звезд было незаметно. На небе было черно и скучно, на земле было весело.
«Дурак я, дурак! Чего ждал до сих пор?» подумал Николай и, сбежав на крыльцо, он обошел угол дома по той тропинке, которая вела к заднему крыльцу. Он знал, что здесь пойдет Соня. На половине дороги стояли сложенные сажени дров, на них был снег, от них падала тень; через них и с боку их, переплетаясь, падали тени старых голых лип на снег и дорожку. Дорожка вела к амбару. Рубленная стена амбара и крыша, покрытая снегом, как высеченная из какого то драгоценного камня, блестели в месячном свете. В саду треснуло дерево, и опять всё совершенно затихло. Грудь, казалось, дышала не воздухом, а какой то вечно молодой силой и радостью.
С девичьего крыльца застучали ноги по ступенькам, скрыпнуло звонко на последней, на которую был нанесен снег, и голос старой девушки сказал:
– Прямо, прямо, вот по дорожке, барышня. Только не оглядываться.
– Я не боюсь, – отвечал голос Сони, и по дорожке, по направлению к Николаю, завизжали, засвистели в тоненьких башмачках ножки Сони.
Соня шла закутавшись в шубку. Она была уже в двух шагах, когда увидала его; она увидала его тоже не таким, каким она знала и какого всегда немножко боялась. Он был в женском платье со спутанными волосами и с счастливой и новой для Сони улыбкой. Соня быстро подбежала к нему.
«Совсем другая, и всё та же», думал Николай, глядя на ее лицо, всё освещенное лунным светом. Он продел руки под шубку, прикрывавшую ее голову, обнял, прижал к себе и поцеловал в губы, над которыми были усы и от которых пахло жженой пробкой. Соня в самую середину губ поцеловала его и, выпростав маленькие руки, с обеих сторон взяла его за щеки.