Черняков, Захарий Ефимович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Захарий Ефимович Черняков
Дата рождения:

26 мая 1900(1900-05-26)

Место рождения:

Пропойск

Дата смерти:

28 ноября 1997(1997-11-28) (97 лет)

Место смерти:

Москва, Россия

Научная сфера:

финно-угроведение

Место работы:

Институт народов Севера

Известен как:

этнограф, лингвист, специалист по саамским языкам

Заха́рий Ефи́мович (Ха́имович) Черняко́в (26 мая 1900, Пропойск, Могилёвская губерния, Российская империя — 28 ноября 1997, Москва, Россия) — советский и российский этнограф, лингвист, специалист по саамским языкам. Автор первого в России саамского букваря на основе латиницы (1933).





Биография

Захарий Хаимович (впоследствии Ефимович) Черняков родился 26 мая 1900 года в городе Пропойске[1][2]. В детские годы проживал с родителями в Лодзи, а позднее в Санкт-Петербурге, где в 1908—1917 годах учился в Санкт-Петербургской еврейской частной мужской гимназии И. Г. Эйзенбета (окончил восемь классов)[3]. Проводил летние месяцы в Финляндии.

С 1919 года был доброволецем в Красной Армии и участником Гражданской войны, а после демобилизации создал первый в СССР педагогический рабфак, который выпустил первых учителей из рабочих и крестьян.

В 1926 году окончил Географический институт и работал на кафедре этнографии ЛГУ. По заданию кафедры первый раз побывал на Кольском Севере. Изучил саамский язык и преподавал его в Институте народов Севера, ЛГПИ им. А. И. Герцена, а с 1933 года — в Мурманске.

Работал в Комиссии окрисполкома по районированию, а также в Комитете нового алфавита, составив и издав в 1933 году первый саамский букварь на основе латиницы (1500 экз.), перевел на саамский язык ряд учебников с русского языка, однако через два года букварь был изъят как «политически вредный»[4]. А. Г. Эндюковский критически отозвался о работе Чернякова, упоминая о «досадных и вредных ошибках» в букваре Чернякова.

В 1938 году был арестован вместе с другими преподавателями Института народов Севера, в том числе Эндюковским, по делу о так называемом «Саамском заговоре»; был обвинён в подготовке вооружённого восстания. По версии следователей, Черняков вместе с Эндюковским и этнографом из Мурманска В. К. Алымовым стояли во главе некой «Саамской националистической повстанческой диверсионно-вредительской организации». Эта организация была, якобы, связана, как с Западом (в том числе с теми кругами Финляндии, которые поддерживали идею создания Великой Финляндии, в состав которой были бы включены Восточная Карелия и Кольский полуостров), так и с так называемым «Карельским центром», якобы возглавляемым Эдвардом Гюллингом и Густавом Ровио, бывшими руководителями Карельской АССР[5][6].

В течение многих лет преподавал этнографию в ленинградских и московских вузах, а в 1962 году вышел на пенсию, вместе с тем продолжал разрабатывать проблему национальных языков народов СССР, в том числе саамского, в различных научно-исследовательских институтах. Осуществил экспедиции на Кольский полуостров в 1958, 1975 и 1984 годах. Автор труда «Очерки этнографии саамов», отредактировал и подготовил к печати перевод книги немецкого учёного XVII века Йоханеса Шеффера[sv] «Лаппония»[sv].

Владел идишем, древнееврейским, русским, белорусским, польским и финским языками.

Библиография

  • Первый урок лопарского языка. Л., 1929.
  • Очерки этнографии саамов. — Рованиеми, 1998.

Напишите отзыв о статье "Черняков, Захарий Ефимович"

Примечания

  1. [history.museums.spbu.ru/component/fabrik/details/1/2339.html Личная карточка Захария Хаимовича Чернякова (Санкт-Петербургский государственный университет, географический факультет)]
  2. [history.museums.spbu.ru/component/fabrik/details/1/2340.html Захарий Хаимович Черняков (личные карточки профессорско-преподавательского состава ЛГУ)]
  3. Анатолий Хаеш. Генеалогические сведения о документах Санкт-Петербургской гимназии Эйзенбета. М.: Общество «Еврейское наследие», 1996.
  4. [lexicon.dobrohot.org/index.php/ЧЕРНЯКОВ_Захарий_Ефимович Черняков Захарий Ефимович]. Кольский Север. Энциклопедический лексикон. Проверено 25 сентября 2014. [www.webcitation.org/6SqpcfRUV Архивировано из первоисточника 25 сентября 2014].
  5. Киселёв, 2000.
  6. Кольский Север. Саамская националистическая повстанческая диверсионно-вредительская организация.

Литература

  • Киселёв А. А. [web.archive.org/web/20091221003033/www.arctic.org.ru/new/kisel.htm Саамский заговор (Дело № 46197)] : [[www.webcitation.org/6CezpiNhJ арх.] 4 декабря 2012] // Живая Арктика : журнал. — 2000. — № 1.</span>
  • Unni K. Utvik. [bora.uib.no/bitstream/handle/1956/2480/Hovedoppgave_Utvik.pdf Kolasåmene. Fra tsarens undersåtter til sovjetiske borgere] : [букмол]. — Bergen : Russisk institutt. Universitetet i Bergen, 1985. — С. 13—15. — 99 с.</span>

Ссылки

  • [lexicon.dobrohot.org/index.php/ЧЕРНЯКОВ_Захарий_Ефимович Черняков Захарий Ефимович]. Кольский Север. Энциклопедический лексикон. Проверено 25 сентября 2014. [www.webcitation.org/6SqmL8QaS Архивировано из первоисточника 25 сентября 2014].
  • [lexicon.dobrohot.org/index.php/%22СААМСКАЯ_НАЦИОНАЛИСТИЧЕСКАЯ_ПОВСТАНЧЕСКАЯ_ДИВЕРСИОННО-ВРЕДИТЕЛЬСКАЯ_ОРГАНИЗАЦИЯ%22 «Саамская националистическая повстанческая диверсионно-вредительская организация»]. Кольский Север. Энциклопедический лексикон. Проверено 25 сентября 2014. [archive.is/b0DJV Архивировано из первоисточника 25 сентября 2014].

Отрывок, характеризующий Черняков, Захарий Ефимович

Когда Морель выпил водки и доел котелок каши, он вдруг болезненно развеселился и начал не переставая говорить что то не понимавшим его солдатам. Рамбаль отказывался от еды и молча лежал на локте у костра, бессмысленными красными глазами глядя на русских солдат. Изредка он издавал протяжный стон и опять замолкал. Морель, показывая на плечи, внушал солдатам, что это был офицер и что его надо отогреть. Офицер русский, подошедший к костру, послал спросить у полковника, не возьмет ли он к себе отогреть французского офицера; и когда вернулись и сказали, что полковник велел привести офицера, Рамбалю передали, чтобы он шел. Он встал и хотел идти, но пошатнулся и упал бы, если бы подле стоящий солдат не поддержал его.
– Что? Не будешь? – насмешливо подмигнув, сказал один солдат, обращаясь к Рамбалю.
– Э, дурак! Что врешь нескладно! То то мужик, право, мужик, – послышались с разных сторон упреки пошутившему солдату. Рамбаля окружили, подняли двое на руки, перехватившись ими, и понесли в избу. Рамбаль обнял шеи солдат и, когда его понесли, жалобно заговорил:
– Oh, nies braves, oh, mes bons, mes bons amis! Voila des hommes! oh, mes braves, mes bons amis! [О молодцы! О мои добрые, добрые друзья! Вот люди! О мои добрые друзья!] – и, как ребенок, головой склонился на плечо одному солдату.
Между тем Морель сидел на лучшем месте, окруженный солдатами.
Морель, маленький коренастый француз, с воспаленными, слезившимися глазами, обвязанный по бабьи платком сверх фуражки, был одет в женскую шубенку. Он, видимо, захмелев, обнявши рукой солдата, сидевшего подле него, пел хриплым, перерывающимся голосом французскую песню. Солдаты держались за бока, глядя на него.
– Ну ка, ну ка, научи, как? Я живо перейму. Как?.. – говорил шутник песенник, которого обнимал Морель.
Vive Henri Quatre,
Vive ce roi vaillanti –
[Да здравствует Генрих Четвертый!
Да здравствует сей храбрый король!
и т. д. (французская песня) ]
пропел Морель, подмигивая глазом.
Сe diable a quatre…
– Виварика! Виф серувару! сидябляка… – повторил солдат, взмахнув рукой и действительно уловив напев.
– Вишь, ловко! Го го го го го!.. – поднялся с разных сторон грубый, радостный хохот. Морель, сморщившись, смеялся тоже.
– Ну, валяй еще, еще!
Qui eut le triple talent,
De boire, de battre,
Et d'etre un vert galant…
[Имевший тройной талант,
пить, драться
и быть любезником…]
– A ведь тоже складно. Ну, ну, Залетаев!..
– Кю… – с усилием выговорил Залетаев. – Кью ю ю… – вытянул он, старательно оттопырив губы, – летриптала, де бу де ба и детравагала, – пропел он.
– Ай, важно! Вот так хранцуз! ой… го го го го! – Что ж, еще есть хочешь?
– Дай ему каши то; ведь не скоро наестся с голоду то.
Опять ему дали каши; и Морель, посмеиваясь, принялся за третий котелок. Радостные улыбки стояли на всех лицах молодых солдат, смотревших на Мореля. Старые солдаты, считавшие неприличным заниматься такими пустяками, лежали с другой стороны костра, но изредка, приподнимаясь на локте, с улыбкой взглядывали на Мореля.
– Тоже люди, – сказал один из них, уворачиваясь в шинель. – И полынь на своем кореню растет.
– Оо! Господи, господи! Как звездно, страсть! К морозу… – И все затихло.
Звезды, как будто зная, что теперь никто не увидит их, разыгрались в черном небе. То вспыхивая, то потухая, то вздрагивая, они хлопотливо о чем то радостном, но таинственном перешептывались между собой.

Х
Войска французские равномерно таяли в математически правильной прогрессии. И тот переход через Березину, про который так много было писано, была только одна из промежуточных ступеней уничтожения французской армии, а вовсе не решительный эпизод кампании. Ежели про Березину так много писали и пишут, то со стороны французов это произошло только потому, что на Березинском прорванном мосту бедствия, претерпеваемые французской армией прежде равномерно, здесь вдруг сгруппировались в один момент и в одно трагическое зрелище, которое у всех осталось в памяти. Со стороны же русских так много говорили и писали про Березину только потому, что вдали от театра войны, в Петербурге, был составлен план (Пфулем же) поимки в стратегическую западню Наполеона на реке Березине. Все уверились, что все будет на деле точно так, как в плане, и потому настаивали на том, что именно Березинская переправа погубила французов. В сущности же, результаты Березинской переправы были гораздо менее гибельны для французов потерей орудий и пленных, чем Красное, как то показывают цифры.
Единственное значение Березинской переправы заключается в том, что эта переправа очевидно и несомненно доказала ложность всех планов отрезыванья и справедливость единственно возможного, требуемого и Кутузовым и всеми войсками (массой) образа действий, – только следования за неприятелем. Толпа французов бежала с постоянно усиливающейся силой быстроты, со всею энергией, направленной на достижение цели. Она бежала, как раненый зверь, и нельзя ей было стать на дороге. Это доказало не столько устройство переправы, сколько движение на мостах. Когда мосты были прорваны, безоружные солдаты, московские жители, женщины с детьми, бывшие в обозе французов, – все под влиянием силы инерции не сдавалось, а бежало вперед в лодки, в мерзлую воду.
Стремление это было разумно. Положение и бегущих и преследующих было одинаково дурно. Оставаясь со своими, каждый в бедствии надеялся на помощь товарища, на определенное, занимаемое им место между своими. Отдавшись же русским, он был в том же положении бедствия, но становился на низшую ступень в разделе удовлетворения потребностей жизни. Французам не нужно было иметь верных сведений о том, что половина пленных, с которыми не знали, что делать, несмотря на все желание русских спасти их, – гибли от холода и голода; они чувствовали, что это не могло быть иначе. Самые жалостливые русские начальники и охотники до французов, французы в русской службе не могли ничего сделать для пленных. Французов губило бедствие, в котором находилось русское войско. Нельзя было отнять хлеб и платье у голодных, нужных солдат, чтобы отдать не вредным, не ненавидимым, не виноватым, но просто ненужным французам. Некоторые и делали это; но это было только исключение.