Чесноков, Макарий Иванович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Макарий Иванович Чесноков
Дата рождения

6 августа 1900(1900-08-06)

Место рождения

Нижний Новгород

Дата смерти

29 декабря 1942(1942-12-29) (42 года)

Место смерти

погиб на Воронежском фронте

Принадлежность

СССР СССР

Род войск

Танковые войска

Годы службы

19191942 годы

Звание

Командовал

24-я танковая дивизия
125-я танковая бригада
12-й танковый корпус

Сражения/войны

Гражданская война в России
Советско-финская война
Великая Отечественная война

Награды и премии

Макарий Иванович Чесноков (6 августа 1900 года, Нижний Новгород — 29 декабря 1942 года, погиб на Воронежском фронте) — советский военный деятель, Полковник (1935 год).





Начальная биография

Макарий Иванович Чесноков родился 6 августа 1900 года в Нижнем Новгороде.

Военная служба

Гражданская войны

В августе 1919 года был призван в ряды РККА и направлен во 2-й конно-горный артиллерийский дивизион, формировавшийся для отправки на фронт, а затем служил ездовым и младшим слесарем дивизиона, принимая участие в боевых действиях на Туркестанском фронте.

В мае 1920 года был направлен на учёбу во 2-ю Московскую артиллерийскую школу.

Межвоенное время

После окончания школы с сентября 1923 года служил в 17-й стрелковой дивизии на должностях командира батареи, начальника разведки 17-го легкого артиллерийского дивизиона, командира и политрука полковой артиллерийской батареи 49-го стрелкового полка и командира батареи 17-го артиллерийского полка. В октябре 1927 года был направлен на учёбу в Военную академию имени М. В. Фрунзе, после окончания которой с мая 1930 года служил в штабе механизированной бригады имени К. Б. Калиновского на должностях начальника 2-го отделения и начальника тыла бригады. В мае 1934 года был назначен на должность начальника 5-го отдела штаба 5-го механизированного корпуса.

В январе 1935 года был направлен на учёбу на академические курсы технического усовершенствования комсостава при Военной академии механизации и моторизации, после окончания которых в мае того же года был назначен на должность начальника штаба, а затем — на должность помощника командира по строевой части 18-й танковой бригады (Белорусский военный округ), а в апреле 1938 года — на должность помощника командира по строевой части 25-й танковой бригады, после чего принимал участие в боевых действиях во время советско-финской войны, за боевые заслуги награждён орденом Красной Звезды.

В июле 1940 года был назначен на должность заместителя командира 3-й танковой дивизии, а в марте 1941 года — на должность командира 24-й танковой дивизии (10-й механизированный корпус, Ленинградский военный округ).

Великая Отечественная война

С июля 1941 года дивизия вела боевые действия на Лужском оборонительном рубеже. В октябре 1941 года дивизия из-за больших потерь в боевой технике и отсутствия подготовленных кадров была расформирована, а полковник Чесноков назначен на должность командира 125-й танковой бригады, принимавшей участие в ходе оборонительных боевых действий в составе Ленинградского фронта.

В августе 1942 года был назначен на должность командира 12-го танкового корпуса, после чего принимал участие в боевых действиях во время контрудара против 2-й танковой армии противника южнее Козельска. С сентября по ноябрь корпус находился в резерве Ставки Верховного Главнокомандования, а в декабре был передан Воронежскому фронту. 29 декабря 1942 года полковник Макарий Иванович Чесноков погиб при артиллерийском обстреле.

Награды

Память

Напишите отзыв о статье "Чесноков, Макарий Иванович"

Литература

Коллектив авторов. Великая Отечественная: Комкоры. Военный биографический словарь / Под общей редакцией М. Г. Вожакина. — М.; Жуковский: Кучково поле, 2006. — Т. 2. — С. 196—197. — ISBN 5-901679-08-3.

Отрывок, характеризующий Чесноков, Макарий Иванович

Наташа смотрела на нее, но, казалось, была в страхе и сомнении – сказать или не сказать все то, что она знала; она как будто почувствовала, что перед этими лучистыми глазами, проникавшими в самую глубь ее сердца, нельзя не сказать всю, всю истину, какою она ее видела. Губа Наташи вдруг дрогнула, уродливые морщины образовались вокруг ее рта, и она, зарыдав, закрыла лицо руками.
Княжна Марья поняла все.
Но она все таки надеялась и спросила словами, в которые она не верила:
– Но как его рана? Вообще в каком он положении?
– Вы, вы… увидите, – только могла сказать Наташа.
Они посидели несколько времени внизу подле его комнаты, с тем чтобы перестать плакать и войти к нему с спокойными лицами.
– Как шла вся болезнь? Давно ли ему стало хуже? Когда это случилось? – спрашивала княжна Марья.
Наташа рассказывала, что первое время была опасность от горячечного состояния и от страданий, но в Троице это прошло, и доктор боялся одного – антонова огня. Но и эта опасность миновалась. Когда приехали в Ярославль, рана стала гноиться (Наташа знала все, что касалось нагноения и т. п.), и доктор говорил, что нагноение может пойти правильно. Сделалась лихорадка. Доктор говорил, что лихорадка эта не так опасна.
– Но два дня тому назад, – начала Наташа, – вдруг это сделалось… – Она удержала рыданья. – Я не знаю отчего, но вы увидите, какой он стал.
– Ослабел? похудел?.. – спрашивала княжна.
– Нет, не то, но хуже. Вы увидите. Ах, Мари, Мари, он слишком хорош, он не может, не может жить… потому что…


Когда Наташа привычным движением отворила его дверь, пропуская вперед себя княжну, княжна Марья чувствовала уже в горле своем готовые рыданья. Сколько она ни готовилась, ни старалась успокоиться, она знала, что не в силах будет без слез увидать его.
Княжна Марья понимала то, что разумела Наташа словами: сним случилось это два дня тому назад. Она понимала, что это означало то, что он вдруг смягчился, и что смягчение, умиление эти были признаками смерти. Она, подходя к двери, уже видела в воображении своем то лицо Андрюши, которое она знала с детства, нежное, кроткое, умиленное, которое так редко бывало у него и потому так сильно всегда на нее действовало. Она знала, что он скажет ей тихие, нежные слова, как те, которые сказал ей отец перед смертью, и что она не вынесет этого и разрыдается над ним. Но, рано ли, поздно ли, это должно было быть, и она вошла в комнату. Рыдания все ближе и ближе подступали ей к горлу, в то время как она своими близорукими глазами яснее и яснее различала его форму и отыскивала его черты, и вот она увидала его лицо и встретилась с ним взглядом.
Он лежал на диване, обложенный подушками, в меховом беличьем халате. Он был худ и бледен. Одна худая, прозрачно белая рука его держала платок, другою он, тихими движениями пальцев, трогал тонкие отросшие усы. Глаза его смотрели на входивших.
Увидав его лицо и встретившись с ним взглядом, княжна Марья вдруг умерила быстроту своего шага и почувствовала, что слезы вдруг пересохли и рыдания остановились. Уловив выражение его лица и взгляда, она вдруг оробела и почувствовала себя виноватой.
«Да в чем же я виновата?» – спросила она себя. «В том, что живешь и думаешь о живом, а я!..» – отвечал его холодный, строгий взгляд.
В глубоком, не из себя, но в себя смотревшем взгляде была почти враждебность, когда он медленно оглянул сестру и Наташу.
Он поцеловался с сестрой рука в руку, по их привычке.
– Здравствуй, Мари, как это ты добралась? – сказал он голосом таким же ровным и чуждым, каким был его взгляд. Ежели бы он завизжал отчаянным криком, то этот крик менее бы ужаснул княжну Марью, чем звук этого голоса.
– И Николушку привезла? – сказал он также ровно и медленно и с очевидным усилием воспоминанья.
– Как твое здоровье теперь? – говорила княжна Марья, сама удивляясь тому, что она говорила.
– Это, мой друг, у доктора спрашивать надо, – сказал он, и, видимо сделав еще усилие, чтобы быть ласковым, он сказал одним ртом (видно было, что он вовсе не думал того, что говорил): – Merci, chere amie, d'etre venue. [Спасибо, милый друг, что приехала.]
Княжна Марья пожала его руку. Он чуть заметно поморщился от пожатия ее руки. Он молчал, и она не знала, что говорить. Она поняла то, что случилось с ним за два дня. В словах, в тоне его, в особенности во взгляде этом – холодном, почти враждебном взгляде – чувствовалась страшная для живого человека отчужденность от всего мирского. Он, видимо, с трудом понимал теперь все живое; но вместе с тем чувствовалось, что он не понимал живого не потому, чтобы он был лишен силы понимания, но потому, что он понимал что то другое, такое, чего не понимали и не могли понять живые и что поглощало его всего.
– Да, вот как странно судьба свела нас! – сказал он, прерывая молчание и указывая на Наташу. – Она все ходит за мной.
Княжна Марья слушала и не понимала того, что он говорил. Он, чуткий, нежный князь Андрей, как мог он говорить это при той, которую он любил и которая его любила! Ежели бы он думал жить, то не таким холодно оскорбительным тоном он сказал бы это. Ежели бы он не знал, что умрет, то как же ему не жалко было ее, как он мог при ней говорить это! Одно объяснение только могло быть этому, это то, что ему было все равно, и все равно оттого, что что то другое, важнейшее, было открыто ему.