Честняков, Ефим Васильевич
Поделись знанием:
– Вахмистр! – сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
– Сквег'но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
– А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а! – послышался голос Денисова из другой комнаты.
– У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
– Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
– Я видел, вы нынче проехали…
– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
– Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов.
– Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
– Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.
– Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
– Велел.
– Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
– Нет еще. А вы куда?
– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
– Ей пишу, – сказал он.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
– Ты видишь ли, дг'уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег'вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог'ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.
– Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел.
Денисов сморщился, хотел что то крикнуть и замолчал.
– Сквег'но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.
– Семь новых и три старых.
– Ах,сквег'но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг'а, – крикнул Денисов на Лаврушку.
– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.
– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.
– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.
– Да нет же.
И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.
– Ты куда положил, Ростов?
– Под нижнюю подушку.
– Да нету.
Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
– Вот чудо то!
– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г'остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.
– Ну, ты, чог'това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог'ю. Всех запог'ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог'ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог'! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог'ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог'ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог'т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.
Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.
Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.
Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
| Ефим Васильевич Честняков | |
 около 1900 года | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: | |
| Дата смерти: | |
| Место смерти: | |
Ефи́м Васи́льевич Честняко́в (Евфи́мий Само́йлов) (1874, д. Шаблово Кологривского уезда Костромской губернии — 1961, д. Шаблово Кологривского района Костромской области) — русский художник (портреты и сказочные сюжеты в русле псевдонаивного искусства), писатель (сказки, сказания, роман в стихах, стихи, размышления), скульптор (мелкая глиняная пластика), создатель детского театра в Шаблово. Пик творчества пришёлся на первую четверть XX века.
Содержание
- 1 Молодые годы
- 2 Период учительства (1894—1899)
- 3 Первое открытие художника. Вичугско-кинешемская благотворительность (1899—1908)
- 4 Первый "петербургский" период (1899—1905)
- 5 Первое затворничество в Шаблово (1905—1913)
- 6 Вичугские меценаты. Второй "петербургский" период (1913—1914)
- 7 Окончательное затворничество. Жизнь в Шаблово (1914—1961)
- 8 После смерти. Второе открытие художника
- 9 Выставки и экспозиции
- 10 Музеи, фестивали и другое
- 11 Литература
- 12 Примечания
Молодые годы
- 19 (31) декабря 1874 — родился в деревне Шаблово Кологривского уезда Костромской губернии в крестьянской семье Самойловых. Он был, не считая двух сестёр, единственным сыном-кормильцем. Таких детей, на которых со временем ложилось содержание семьи, называли честняками. Отсюда произошла фамилия Ефима.
«У меня страсть к рисованию была в самом раннем детстве, лет с 4-х, точно не знаю»[1]
«В самом раннем детстве сильнейшее влияние имела бабушка. Она много рассказывала сказок про старину… Дедушка был мастер рассказывать про свои приключения… Он рассказывал и сказки, и не забуду, как чудно рассказывал. От матери слушал сказки и заунывные мотивы. Отец перед праздниками вслух читал Евангелие. Поэзия бабушки баюкала, матери — хватала за сердце, дедушки — возносила дух, отца — умиротворяла…»[2]
- Учился грамоте сначала частным образом, затем в земском народном училище в д. Крутец.
«По деревенским воззрениям того времени учиться грамоте я запросился рано. В деревне учил по буквослагательному способу дядюшка Фрол… Стал так славно учиться, что дядюшка Фрол написал даже похвальный лист. На следующий год в версте от деревни открылась земская школа, и я поступил туда» [2]
- 1889 — окончил Кологривское уездное училище.
- В училище преподавал рисование и черчение художник Иван Борисович Перфильев — первый профессиональный учитель Честнякова, он же ставил в Кологриве самодеятельные спектакли. В 1908 г. он был сослан в Сибирь. В знак протеста Александра, старшая сестра Ефима, выпускница Кологривской женской прогимназии, отказалась от золотой медали.
- 1889 — 3 (15) июня 1894 — учился в Новинской учительской семинарии (в селе Новинское Ярославской губернии). Получал стипендию К. А. Попова, московского купца первой гильдии, выходца из костромского села Большие Соли.
«Что касается семинарии, то без ненависти не вспоминаю её. Прощу ли когда-нибудь наставникам и тому обществу, которое поручило им преступную роль исполнять бесчеловечные выкладки, убивающие молодые силы? Но как ни старались засорить голову и помешать работать мысли, — напрасно… Книги и даже учебные предметы давали материал для обобщений, и мой ум, привыкший самостоятельно вдумываться, хоть и с грехом пополам… но выработал своё мировоззрение. Фундамент получил, постройка здания началась по окончании семинарии, когда наступил последний фазис в моем развитии — критическое отношение к жизни во всей её сложности».[2]
Период учительства (1894—1899)
- 1894—1895 — работает народным учителем в селе Здемирово Костромского уезда Костромской губернии.
- 1895 — июль 1896 — работает учителем в Костроме в начальном училище при приюте для малолетних преступников.
- Сентябрь 1896 — ноябрь 1899 работает учителем в земском народном училище в селе Углец Кинешемского уезда Костромской губернии.
«Четыре года, проведённые в Углеце — важный этап в биографии Е. В. Честнякова. Именно здесь в нем окончательно утвердились взгляды на общество, которые позже отразились в творчестве художника» [3]
- В 1898—1899 учебный год в Углецком народном училище закончила начальное образование Александра, старшая сестра Честнякова.
Первое открытие художника. Вичугско-кинешемская благотворительность (1899—1908)
Ефим Честняков попал учительствовать в Вичугский край, один из крупнейших фабричных регионов Российской империи. Здесь бурлила разнообразная жизнь и зарождался настоящий пассионарный по духу центр, давший целую плеяду выдающихся личностей (в число которых по праву вошёл и Ефим Честняков). Молодой учитель сразу же попал в сферу внимания местной интеллигенции. Он познакомился со многими прогрессивно настроенными людьми, он получил возможность читать разнообразную художественную, общественно-политическую и научную литературу (некоторые экземпляры которой сохранялись у него в Шаблово до конца жизни).
Художественные таланты Честнякова сразу же были высоко оценены местной интеллигенцией, она разглядела в Ефиме большое будущее и всячески стала содействовать тому, чтобы Честняков развивал свой талант. Уже сама возможность учиться в столице возникла благодаря хлопотам и петербургским связям кинешемских знакомых Ефима Честнякова. «Мои рисунки, когда был учителем, нечаянно для меня пропутешествовали к Репину» (Честняков, 1924 г.).
Осенью 1899 года пришёл ответ из Петербурга с мнением Репина: «Несомненные способности! Хорошо, если бы нашлись люди, могущие оказать ему поддержку! Со своей стороны согласен принять его в свою студию на Галерной…».
После положительного отклика Репина начался сбор народных средств, Е.Честняков увольняется из учителей.
Более семи лет получал профессиональное художественное образование Ефим Честняков, прежде чем окончательно осесть в родном Шаблово в 1914 году. Это было бы невозможно, если бы не финансовая поддержка таланта со стороны жителей Вичугского края и Кинешмы.
«В архивах Честнякова сохранилось много отрывных купонов — почтовых переводов, которые ему высылали из разных мест Кинешемского уезда. Значительная часть этих денег пересылалась им родным в Шаблово» [4]
Перед поездкой на учёбу в Петербург осенью 1899 была собрана довольно большая сумма — более 300 рублей.[5] Достаточно сказать, что Е. Честняков, будучи учителем земского училища, получал в месяц около 20 рублей. В дальнейшем благотворительный фонд для учёбы Ефима Честнякова постоянно пополнялся средствами, в каникулы Честняков приезжал в Вичугу, чтобы сделать свои творческие отчёты, а также реализовать часть картин в благотворительной лотерее.[6] С другой стороны, в Петербурге И. Е. Репиным и его помощником Щербиновским писались отзывы, предназначавшиеся для благотворителей.[7]
В ноябре 1903 года существенную помощь (в размере ста рублей) оказало Кинешемское земство «в порядке единовременного пособия Честнякову как ученику Высшего художественного училища при императорской Академии художеств».
Осенью революционного 1905 года Е. Честняков бросает учёбу и возвращается в Шаблово. Вичугским благотворителям он обещал вернуться в Петербург, но сделать это смог лишь в 1913 году. Тем не менее, из Вичуги ежемесячно посылались деньги вплоть до июля 1908 года.[8]
Первый "петербургский" период (1899—1905)
- Январь 1900 — май 1902 — занятия в мастерской живописи и рисования кн. М. К. Тенишевой (под заведыванием И. Е. Репина, затем Д. А. Щербиновского).
- Лето 1900 г. — был на родине, в Шаблово.
- 18 (31) декабря 1901 г. — письмо Честнякова к Репину, в котором он рассказал историю своей жизни.
- Сентябрь 1902 — январь 1903 — вольнослушатель в Высшем художественном училище при императорской Академии художеств (профессора Савинский, Ционглинский, Мясоедов, Творожников).
- Май-сентябрь 1903 г. — жил в Вичуге, «написал несколько жанровых произведений, принятых на лотерею, устроенную местными меценатами».[9]
- Октябрь 1903 — май 1904 — вольнослушатель в натурном классе Казанской художественной школы (преподаватели Скорняков, Фешин).
- Осень 1904 — январь 1905 — учёба в мастерской Кардовского при Академии художеств.[10]
- После января 1905 — Академия художеств прекратила занятия до сентября, Е.Честняков уезжает в Шаблово.
Первое затворничество в Шаблово (1905—1913)
- Первое затворничество в Шаблово оказалось весьма плодотворным в творческом плане. Новые идеи, необходимые материалы для работы, родная атмосфера, финансовая поддержка из Вичуги до середины 1908 года — всё это способствовало творчеству, несмотря на то, что крестьянский труд отнимал много времени («С весны до осени на земле, пока не выпадал снег, и за труд мой учёный я садился лишь зимой»). Писались портреты земляков, новые сказочно-фантазийные картины, начал рождаться глиняный «кордон» (скульптурки из глины, объединённые единым замыслом), писались стихи и сказки, большой роман в стихах про Марко Бесчастного.
- Но народнический идеализм Честнякова в Шаблово натолкнулся на грубый реализм окружавших его односельчан. «В долине я один… Я одинок совсем и тёмной силой окружённый, во весь рост не смею встать. А бедные и сирые, они не подозревают, как идёт моя духовная работа… И как чужой в родной среде… Порою кажется, что я уже не понимаю их… И что делать с жизнью родной? Куда идти не знаю. И снизу мне руки не подают и сверху нет с народом связи…» (слова Марко Бесчастного, прототипом которого является сам Ефим).
- Одиночество и непонимание, израсходование материалов для творчества, информационный голод и жажда показать свои творения в столице способствовали решению Ефима Честнякова вновь поехать в Петербург. Непосредственным толчком к этому могла быть информация о первом Всероссийском съезде художников, состоявшемся в конце 1911 — начале 1912 года в Петербурге.
Вичугские меценаты. Второй "петербургский" период (1913—1914)
- За финансовой поддержкой Ефим вновь обратиться к вичугским меценатам в лице Натальи Александровны Абрамовой и её родного брата крупного фабриканта Сергея Александровича Разорёнова, хотя Честняков и не был уверен в поддержке из-за «пресловутой непродажности своих картин» и из-за того, что не вернулся в Петербург на учёбу раньше. Но необходимые средства для поездки поступили из Вичуги в Шаблово в мае 1912 года. Обстоятельства (период летнего крестьянского труда) отсрочили поездку, Ефим появился в Петербурге лишь в марте 1913 года.
- В Петербурге Ефим стал заниматься в академической мастерской профессора Кардовского в качестве частного ученика. Планы у Ефима были большие: «желал бы ознакомиться в городе по возможности с делами всякого рода: живопись, скульптура, музыка, архитектура, машиностроение, агрономия, языковедение, астрономия, науки оккультные, театры и кинема и т. д.».
- Несколько раз посещал дачу И. Репина «Пенаты», где показывал своё творчество, читал литературные произведения. Здесь же познакомился с К. Чуковским, который свёл Честнякова с издателями.
- В начале 1914 года в журнале «Солнышко» № 1 была опубликована сказка «Чудесное яблоко», а в издательстве «Медвежонок» отдельной книжкой с иллюстрациями автора вышло три сказки Честнякова «Чудесное яблоко», «Иванушко», «Сергиюшко».
- Летом 1914 года иллюстрировал сказку «Семеро сирот из Фростмо», которая должна была выйти отдельной книжкой, но начавшаяся война перечеркнула эти планы.
После начала Первой мировой войны Ефим Честняков стал собираться домой в Шаблово. Перед отъездом у Честнякова появилась возможность приобрести необходимые материалы для работы и благополучно довезти до Шаблово большой багаж, кроме того, у него появился фотоаппарат (возможно, он получил гонорар за иллюстрации к неопубликованной сказке и/или поддержку со стороны А. И. Коновалова[11]).
Окончательное затворничество. Жизнь в Шаблово (1914—1961)
- 1914 — по состоянию здоровья освобождён от воинской обязанности.
- 1914—1915 — становится первым фотографом в Шаблово, запечатлевая на фотопластинки родных и земляков (видимо, у Честнякова был только один комплект фотопластин, после израсходывания которого Ефим навсегда лишился возможности заниматься фотографией).
- 1917 — Ефим с воодушевлением воспринял приход новой власти. «Пусть дадут помещение, материал: я буду рисовать новую Россию…»
- 1918—1920 — член Кологривского отделения общества по изучению местного края.
- С ноября 1919 — принимал участие в работе Дворца Пролеткульта, где преподавал в художественной и театральной студиях.
- 1920 — февраль 1925 — народный заседатель волостного суда.
- 1 декабря 1920—1925 — Ефим Честняков руководил созданным им детским садом в Шаблово, где организует детский театр.
«Занятия детей: смотрели иллюстрированные книги, журналы и в перерыве — сказки, пословицы. Чтенье и рассказы, рисовали от себя карандашом и красками на бумаге. Работы их (листочки и тетради) хранятся все. Лепили из глины, пели, играли представления в детском театре: „Чудесная дудочка“, „Чивилюшка“, „Ягая баба“ и разные мелкие импровизации. Любят наряжаться в костюмы и маски. Взрослые жители деревни приходили на представления».
- 24 марта 1924 — выставка эскизов-картин и художественных изделий из глины в Кологривском краеведческом музее.
«Можно сказать, что большинство работ на выставке — жанр деревни, своеобразно переданный художником, с оттенком этнографическим, — что придает особый интерес выставке. То же самое можно сказать и об раскрашенных изделиях из глины (до 200 экземпляров, которые при объяснении художником как бы оживают, так как сопровождаются народным говором, текстом народных песен и проч. Не только быт деревни, но и сказочный мир нашёл своё выражение в глине и красках»[12]
- 4 июля 1928 — «Литературно-концертный вечер оригинальных произведений Е.Чесненкова-Самойлова» в городском театре г. Кологрива.
С конца 1920-х годов у Честнякова начался творческий кризис («дело моё — плачет», «лодка моя на мели»), вызванный прежде всего отсутствием самого необходимого для творчества, горькой нуждой, а также непониманием и отсутствием какой-либо поддержки со стороны властей (к тому же звучало обвинение и в «буржуазном формализме»).
Пользовался в это время Честняков, в основном, дешёвой акварелью для школьников, которую покупал в Кологриве, рисуя портреты земляков на сподручном материале (альбомных листках, бланках документов). Известно, что из Москвы краски также присылал Корней Чуковский. О словесности в 1920-е годы в письме к И. М. Касаткину он сообщал, что она «почти вся написана раньше».
С начала XX века и до самой смерти Ефим Честняков беспокоился о сохранении своего творческого наследия. Отказавшись продавать лучшие свои произведения в Петербурге и Вичуге, отказавшись отдавать в Эрмитаж скульптуру, даже отказываясь печатать свои литературные произведения, всё своё творческое наследие он хранил у себя в доме в Шаблово в неприспособленных для этого условиях. Картины, скульптуру, записи разрушало время.
С 1920-х годов обеспокоенность о судьбе своего творчества превратилась в главную проблему художника. «Годы мои уходят, стал волноваться за судьбу своих словесных и изобразительных произведений…».[13] «Приблизилась старость. И всё больше беспокоюсь о моих искусствах, на что затрачена жизнь».[14] «Всё моё-то без призора лежит, в куче».[15] Лишь после войны, в самые последние годы жизни, Ефиму удалось приспособить под «мастерскую» для хранения картин старую избу, в которой когда-то жили его родные, избу более светлую и просторную, чем собственная «шалашка».
Чтобы решить задачу, как «призреть свои детушки-картины» в последнюю свою зиму Ефим дважды вызывал из Ленинграда в Шаблово своего верного товарища А. Г. Громова. «У меня большая забота, что круглой сиротой… останутся мои художества…» (из письма от 16 ноября 1960 г.). Но все старания Громова, простого учителя, «упирались в безразличие ответственных работников культуры».[16]
Умер художник 27 июня 1961 года в своей избе-шалашке. Похоронен на кладбище у села Илешево.
После смерти Честнякова многое было разобрано односельчанами «на память», а главная картина «Город Всеобщего Благоденствия» была даже поделена на куски. Из глиняного «кордона», состоявшего из более чем 800 фигур, до настоящего времени дошло ничтожное количество — около сорока произведений; что-то было растащено детьми из опустевшего дома Ефима.
После смерти. Второе открытие художника
- Лето 1968 — ежегодная научно-изыскательская экспедиция сотрудников Костромского музея изобразительных искусств[17] во время посещения Кологривского района случайным образом получила информацию об Ефиме и его картинах и приехала в Шаблово. Значительную часть картин удалось получить от односельчан и увезти в музей. Участники экспедиции: главный хранитель музея Владимир Макаров, старший научный сотрудник Вера Лебедева, художник-реставратор Геннадий Корф и шофёр Алексей Сабуров.
- Октябрь 1971 — сотрудники Костромского музея во главе с директором В. Я. Игнатьевым приехали в Кологрив для сбора новых сведений об Ефиме Честнякове. Племянница художника Галина Александровна Смирнова передала музейщикам хранившиеся у неё рукописи и документы Честнякова, собранные в его избе после смерти художника.
- Лето 1975 — третья научная экспедиция Костромского музея в Кологривский район, посвящённая поиску новых материалов, связанных с жизнью и творчеством Е. В. Честнякова. Были получены новые свидетельства о жизни художника, часть его библиотеки, новые рукописные материалы.
Реставрация картин
Картины, которые с 1970-х годов начала восстанавливать группа реставраторов во главе с Саввой Ямщиковым, «дошли до нас в тяжёлом состоянии».[18]
«Почти на всех картинах имелись осыпи грунта и красочного слоя; требовалось их укрепление. На многих отмечались многочисленные утраты авторской живописи, которые приходилось восстанавливать. Все работы были без подрамников… Это послужило причиной деформации холстов… Все полотна были очень загрязнены, покрыты слоем копоти и пыли, въевшихся в красочный слой… Полотно „Город Всеобщего Благоденствия“ было разрезано на пять частей… По сложности реставрационных процессов на первое место следует поставить композицию „Коляда“. Она написана на очень тонком холсте… Из-за отсутствия подрамника холст дал усадку, сжался, образовались складки вместе с красочным слоем… Под тяжестью толстого красочного слоя холст рвался на части различной величины…» [19]
Несмотря на сложности реставрационных процессов, ни одно из найденных полотен Ефима Честнякова не пропало.
Ненайденные и неизвестные картины Е. Честнякова
- Картина, подаренная в 1900 году фабрикантам Абрамовым (Чертовищи).[20]
- «Помещик» — приобретена за 45 руб. в 1901 г. сыном вичугского фабриканта Геннадием Александровичем Разорёновым (Вичуга).[21]
- «Я жду ответа» — приобретена в 1901 г. за 93 рубля земским врачом Петром Алексеевичем Ратьковым (Вичуга).[2]
- «К обедне» — в 1901 году выставлялась на продажу в Вичуге.[2]
- Картины, проданные в Кинешемском уезде в 1903 и 1904 гг.[22]
- «Картины для знакомых, портретики» (1913—1914 гг., Санкт-Петербург).[23]
- Иллюстрации к сказкам «Семеро сирот из Фростмо», которые готовились к изданию в 1914 году в Петербурге.
Выставки и экспозиции
- 1900—1904 — Персональные отчётные выставки и выставки-продажи. Вичуга. Земское народное училище. Кинешма.
«Имеются сведения о проведении в Вичуге выставки работ Честнякова, цель которой была прежде всего их распродажа».[24] «Перед отъездом [в Шаблово в мае 1900 г.] Ефим устроил в Вичугском училище выставку своих петербургских работ (надо же было „отчитаться“ перед тем кто в него верил, кто ему помогал!)».[25] После возвращения из Шаблово, «Ефим устроил ещё одну выставку в Вичугском училище». [в августе 1900 г., перед благотворительным сбором][26] «Ещё на втором году обучения в Тенишевской мастерской Ефим впервые пробовал писать картины для заработка, которые реализовывались или разыгрывались по лотерее в Кинешемском уезде».[27] В 1903 году получены деньги «от разошедшихся по лотерее в Кинешме картин».[22] В 1904 г. Честняков «с помощью меценатов из Кинешмы продаёт часть картин».[22]
- 1913 — «Выставка» у Репина в Пенатах.
«Много времени ушло на просмотр работ — живописных и лепных, которые были у меня с собой… На выставке из публики, кажется, кое-что желали приобресть» (из письма Честнякова — Абрамовой)[28]
- 1914 — «Ходячие выставки» в Санкт-Петербурге.
«Таскаюсь с грузом по городу, вёрст до семи каждый день. Смотреть не скупятся, но для дела толку никакого. Только время проходит…».[29]
- 1924 — Персональная выставка. Кологрив. Краеведческий музей.
- 1928 — Персональная выставка. Кологрив. Городской театр.
- 1975 — Персональная выставка. Кострома. Музей изобразительного искусства.
- 1977 — Персональная выставка. Москва. Выставочный зал в Кадашах.
- 1977 — Персональная выставка. Кострома. Музей изобразительных искусств.
- 1978 — «Новые открытия советских реставраторов»: четвертый раздел выставки «Ефим Честняков». Париж. Дом общества «Франция — СССР».
- 1978 — Персональная выставка. Ярославль. Художественный музей.
- 1978 — Персональная выставка. Горький. Художественный музей.
- 1978 — Персональная выставка. Москва. Дом учёных АН СССР.
- 1979 — «Новые открытия советских реставраторов»: четвертый раздел выставки «Ефим Честняков». Москва. Выставочный зал Всероссийского общества охраны памятников истории и культуры.
- 1979 — «Новые открытия советских реставраторов»: четвертый раздел выставки «Ефим Честняков». Ленинград. Центральный выставочный зал.
1979 — Персональная выставка. Москва. Центральный Дом художника.
- 1981 — Передвижная персональная выставка. Флоренция. Турин.
- 1981 — Участие в выставке «Москва — Париж». Москва. Государственный музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина.
- 1981 — Персональная выставка. Кострома. Кинотеатр «Орлёнок».
- 1982 — Передвижная персональная выставка. Гавр, Сент, Брас.
- 1982 — Персональная выставка. Кологрив. Краеведческий музей.
- 1983 — Персональная выставка. Москва. Центральный выставочный зал.
- 1983 — Персональная выставка. Ленинград. Центральный выставочный зал.
- 1984 — Персональная выставка, посвящённая 110-летию со дня рождения. Кострома. Музей изобразительных искусств.
- 1985 — Персональная выставка. Вологда. Художественный музей.
- 1985 — Персональная выставка. Петрозаводск. Музей изобразительных искусств.
- 1987 — Персональная выставка (графика). Куйбышев. Художественный музей.
- 1987 — «Искусство Костромского края XVI—XX веков». Ленинград. Центральный выставочный зал.
- 2008 — Персональная выставка (графика). СПб, Константиновский дворец (Государственный комплекс «Дворец конгрессов»)
Музеи, фестивали и другое
- Дом-музей Ефима Честнякова в д. Шаблово (открыт в 2004).
- Детская социальная деревня — проект Александра Гордона по созданию инфраструктуры для многодетных семей в д. Шаблово.
- «Щедрое яблоко» — ежегодный фестиваль в Костромской области.
- Честняковские чтения.
Напишите отзыв о статье "Честняков, Ефим Васильевич"
Литература
- «Чудесное яблоко. Иванушко. Сергеюшко» (сказки и рисунки Ефима Честнякова). СПб, 1914. (репринт в книге Ямщиков С. В., «Ефим Честняков. Новые открытия советских реставраторов», М., 1985).
- Честняков Е. Поэзия., Сост., и авт. коммент. Р. Е. Обухов, — М., 1999
- Честняков Е. В. «Сказание о Стафии — Короле Тетеревином» (роман-сказка), Сост., и авт. коммент. Р. Е. Обухов, Москва, 2007.
- Шапошников В. И., «Ефимов кордон» (роман), Ярославль, 1983
- Ямщиков С. В., «Ефим Честняков. Новые открытия советских реставраторов», М., 1985
- Игнатьев В., Трофимов Е., «Мир Ефима Честнякова», М., 1988
- Игнатьев В. Я., «Ефим Васильевич Честняков», Кострома, 1995
- Ганцовская Н. С. «Живое поунженское слово. Словарь народно-разговорного языка Е. В. Честнякова», Кострома, 2007.
- «Пути в избах. Трикнижие о шабловском праведнике, художнике Ефиме Честнякове». Сост., авт. предисл. и коммент. Р. Е. Обухов, М., 2008.
Примечания
- ↑ из письма Е. Честнякова к И. Е. Репину от 18 декабря 1901 г.
- ↑ 1 2 3 4 5 там же
- ↑ В.Игнатьев, Е.Трофимов, «Мир Ефима Честнякова», М. 1988
- ↑ В. Игнатьев, Е. Трофимов, «Мир Ефима Честнякова», М. 1988, стр. 65
- ↑ Шапошников В. И., «Ефимов кордон» (роман), Ярославль, 1983, стр. 70
- ↑ В мае 1900 года, во время каникул, Ефим Честняков приехал в Вичугу, устроив отчётную выставку своих петербургских работ. В июне 1900 г. Дмитрий Кирпичников из Кинешмы, который в первые годы был распорядителем фонда Ефима Честнякова, писал: «Высылаю Вам 20 рублей и уведомляю, что Ваших денег у нас осталось 50 рублей. Сбор ещё не начался, начнётся он в августе, и думаю, что кое-что соберётся, а поэтому особенно беспокоится нечего». В августе, перед сбором средств, Ефим Честняков устроил ещё одну выставку в Вичуге. Здесь он познакомился с Натальей Александровной Абрамовой (урожд. Разорёновой), женой местного фабриканта. В дальнейшем она станет главной вичугской меценаткой таланта Ефима Честнякова, распорядительницей его фонда. В январе 1901 г. Е.Честняков получил письмо из Кинешмы от Дмитрия Кирпичникова: «Поздравляю Вас с Новым годом и с новым счастьем, если оно у Вас сбылось в Питере! Я послал Вам 25 рублей, как-нибудь получите их. Подписка идёт очень туго. В настоящее время, за отсылкой Вам 25 рублей, осталось в Вашей кассе 26 рублей, да подписано 15 рублей, а всего — 41 рубль. Ни от Ратьковых, ни от Львовых я в Вашу пользу не получил ничего… Как видите, первый год был урожайным, второй — втрое хуже, но, может быть, поправится, хотя я и мало рассчитываю…». Но в феврале 1901 г. пришло новое письмо от Дмитрия Кирпичникова: «Спешу Вас порадовать, что в Бонячках дан был спектакль у Ивана Александровича Коновалова и на Вашу долю через В. А. Пазухина я получил 75 рублей, а всего в кассе на лицо 101 рубль и есть кое-где в виду ещё около 50 рублей. Как видите, не было ни гроша, а вдруг нашёлся алтын, чему я и порадовался. Вечер был с благотворительной целью. Как видите, вичужане Вас знают и выказали участие. Конечно, весной Вам придётся посетить Бонячки и поблагодарить, если можно, устроителей…».
- ↑ 10 мая 1901 г. Щербиновский написал следующий отзыв: «При возвращении моём из-за границы преподавание в студии княгини Тенишевой профессором И. Е. Репиным поручено мне. Ефим Васильевич Честняков занимался под моим руководством и ближайшим наблюдением профессора Репина от 1-го октября по 1-е мая 1901 года. Успехи Честнякова прекрасны, И. Е. Репин признает в нём талант, вполне заслуживающий поддержки на поприще искусства; совершенно разделяя мнение профессора, подтверждаю также самое серьёзное и деловитое отношение Е. В. Честнякова к занятиям». Через год сам Репин напишет отзыв о своём ученике: «Если лицам, оказывающим поддержку Е. В. Честнякову, нужно знать мой о нём отзыв, то повторяю, что г. Честняков обладает темпераментом художника, проникнут стремлением к искусству. И тому успеху, который от него ожидается по его способностям, мешает главным образом, по его словам, недостаток в материальных средствах. Профессор И. Е. Репин. 7 мая 1902 г. Спб. Академия художеств».
- ↑ Из письма Натальи Абрамовой: «Многоуважаемый Ефим Васильевич, мои братья, сёстры и я считаем лишним посылать Вам деньги, ибо Вы не учитесь, а есть такие люди, которым те же деньги нужны на образование. По сему примите к сведению, что деньги Вам высылать скоро не будут. Может быть, Вы решили избрать другой род занятия? Сообразно с ним приищите себе работу. Уважающая Вас Н. Абрамова. Р.S. За июль деньги будут высланы».
- ↑ В. Я. Игнатьев, «Ефим Васильевич Честняков», Кострома 1995, стр. 31
- ↑ В. Шапошников, в романе «Ефимов кордон», Ярославль, 1983, стр. 158
- ↑ В переписке с художником вичугская меценатка Н. Абрамова дважды настойчиво предлагала, чтобы получить необходимую поддержку, посетитить в Петербурге квартиру депутата 4-й Государственной Думы, крупного политика и выдающегося благотворителя, вичугского фабриканта А. Коновалова, с которым Честняков познакомился ещё в первый петербургский период учёбы, когда посещал во время каникул Вичугу. В одном из последних предвоенных писем Абрамовой он высказал намерение сделать это.
- ↑ В. Чистяков, директор музея, заметка «О выставке произведений Е. В. Честненкова-Самойлова» в газете «Крестьянская правда», 1924, 9 апреля; опубликовано в книге В. Я. Игнатьева «Ефим Васильевич Честняков», Кострома, 1995, стр. 70
- ↑ из черновика письма к И. М. Касаткину; 1925 , в книге Игнатьев В. Я., «Ефим Васильевич Честняков», Кострома, 1995, стр.149
- ↑ из черновика письма к К. И. Чуковскому, 1930-е годы; в книге В. Я. Игнатьева «Ефим Васильевич Честняков», Кострома, 1995, стр. 73
- ↑ из воспоминаний А. Г. Громова, в книге Игнатьев В. Я., «Ефим Васильевич Честняков», Кострома, 1995, стр. 171
- ↑ Игнатьев В. Я., «Ефим Васильевич Честняков», Кострома, 1995, стр. 174
- ↑ [kostromka.ru/kostroma/land/04/orehova/ Орехова М.М. Воспоминания о художнике Ефиме Васильевиче Честнякове]
- ↑ Ямщиков С. В., «Ефим Честняков. Новые открытия советских реставраторов», М., 1985, стр. 9
- ↑ Ямщиков С. В., «Ефим Честняков. Новые открытия советских реставраторов», М., 1985, стр. 10-11
- ↑ В. Игнатьев, Е. Трофимов, «Мир Ефима Честнякова», М., 1988, стр. 55
- ↑ там же, стр. 73
- ↑ 1 2 3 там же, стр. 76
- ↑ там же, стр. 121
- ↑ В. Игнатьев, Е. Трофимов, «Мир Ефима Честнякова», М., 1988, стр. 54
- ↑ В. Шапошников, «Ефимов кордон», Ярославль, 1983, стр. 106
- ↑ там же, стр.110
- ↑ там же, стр. 72
- ↑ там же, стр. 116
- ↑ там же, стр. 122
Отрывок, характеризующий Честняков, Ефим Васильевич
– Эй, кто там? – обратился он к двери, заслышав остановившиеся шаги толстых сапог с бряцанием шпор и почтительное покашливанье.– Вахмистр! – сказал Лаврушка.
Денисов сморщился еще больше.
– Сквег'но, – проговорил он, бросая кошелек с несколькими золотыми. – Г`остов, сочти, голубчик, сколько там осталось, да сунь кошелек под подушку, – сказал он и вышел к вахмистру.
Ростов взял деньги и, машинально, откладывая и ровняя кучками старые и новые золотые, стал считать их.
– А! Телянин! Здог'ово! Вздули меня вчег'а! – послышался голос Денисова из другой комнаты.
– У кого? У Быкова, у крысы?… Я знал, – сказал другой тоненький голос, и вслед за тем в комнату вошел поручик Телянин, маленький офицер того же эскадрона.
Ростов кинул под подушку кошелек и пожал протянутую ему маленькую влажную руку. Телянин был перед походом за что то переведен из гвардии. Он держал себя очень хорошо в полку; но его не любили, и в особенности Ростов не мог ни преодолеть, ни скрывать своего беспричинного отвращения к этому офицеру.
– Ну, что, молодой кавалерист, как вам мой Грачик служит? – спросил он. (Грачик была верховая лошадь, подъездок, проданная Теляниным Ростову.)
Поручик никогда не смотрел в глаза человеку, с кем говорил; глаза его постоянно перебегали с одного предмета на другой.
– Я видел, вы нынче проехали…
– Да ничего, конь добрый, – отвечал Ростов, несмотря на то, что лошадь эта, купленная им за 700 рублей, не стоила и половины этой цены. – Припадать стала на левую переднюю… – прибавил он. – Треснуло копыто! Это ничего. Я вас научу, покажу, заклепку какую положить.
– Да, покажите пожалуйста, – сказал Ростов.
– Покажу, покажу, это не секрет. А за лошадь благодарить будете.
– Так я велю привести лошадь, – сказал Ростов, желая избавиться от Телянина, и вышел, чтобы велеть привести лошадь.
В сенях Денисов, с трубкой, скорчившись на пороге, сидел перед вахмистром, который что то докладывал. Увидав Ростова, Денисов сморщился и, указывая через плечо большим пальцем в комнату, в которой сидел Телянин, поморщился и с отвращением тряхнулся.
– Ох, не люблю молодца, – сказал он, не стесняясь присутствием вахмистра.
Ростов пожал плечами, как будто говоря: «И я тоже, да что же делать!» и, распорядившись, вернулся к Телянину.
Телянин сидел всё в той же ленивой позе, в которой его оставил Ростов, потирая маленькие белые руки.
«Бывают же такие противные лица», подумал Ростов, входя в комнату.
– Что же, велели привести лошадь? – сказал Телянин, вставая и небрежно оглядываясь.
– Велел.
– Да пойдемте сами. Я ведь зашел только спросить Денисова о вчерашнем приказе. Получили, Денисов?
– Нет еще. А вы куда?
– Вот хочу молодого человека научить, как ковать лошадь, – сказал Телянин.
Они вышли на крыльцо и в конюшню. Поручик показал, как делать заклепку, и ушел к себе.
Когда Ростов вернулся, на столе стояла бутылка с водкой и лежала колбаса. Денисов сидел перед столом и трещал пером по бумаге. Он мрачно посмотрел в лицо Ростову.
– Ей пишу, – сказал он.
Он облокотился на стол с пером в руке, и, очевидно обрадованный случаю быстрее сказать словом всё, что он хотел написать, высказывал свое письмо Ростову.
– Ты видишь ли, дг'уг, – сказал он. – Мы спим, пока не любим. Мы дети пг`axa… а полюбил – и ты Бог, ты чист, как в пег'вый день создания… Это еще кто? Гони его к чог'ту. Некогда! – крикнул он на Лаврушку, который, нисколько не робея, подошел к нему.
– Да кому ж быть? Сами велели. Вахмистр за деньгами пришел.
Денисов сморщился, хотел что то крикнуть и замолчал.
– Сквег'но дело, – проговорил он про себя. – Сколько там денег в кошельке осталось? – спросил он у Ростова.
– Семь новых и три старых.
– Ах,сквег'но! Ну, что стоишь, чучела, пошли вахмистг'а, – крикнул Денисов на Лаврушку.
– Пожалуйста, Денисов, возьми у меня денег, ведь у меня есть, – сказал Ростов краснея.
– Не люблю у своих занимать, не люблю, – проворчал Денисов.
– А ежели ты у меня не возьмешь деньги по товарищески, ты меня обидишь. Право, у меня есть, – повторял Ростов.
– Да нет же.
И Денисов подошел к кровати, чтобы достать из под подушки кошелек.
– Ты куда положил, Ростов?
– Под нижнюю подушку.
– Да нету.
Денисов скинул обе подушки на пол. Кошелька не было.
– Вот чудо то!
– Постой, ты не уронил ли? – сказал Ростов, по одной поднимая подушки и вытрясая их.
Он скинул и отряхнул одеяло. Кошелька не было.
– Уж не забыл ли я? Нет, я еще подумал, что ты точно клад под голову кладешь, – сказал Ростов. – Я тут положил кошелек. Где он? – обратился он к Лаврушке.
– Я не входил. Где положили, там и должен быть.
– Да нет…
– Вы всё так, бросите куда, да и забудете. В карманах то посмотрите.
– Нет, коли бы я не подумал про клад, – сказал Ростов, – а то я помню, что положил.
Лаврушка перерыл всю постель, заглянул под нее, под стол, перерыл всю комнату и остановился посреди комнаты. Денисов молча следил за движениями Лаврушки и, когда Лаврушка удивленно развел руками, говоря, что нигде нет, он оглянулся на Ростова.
– Г'остов, ты не школьнич…
Ростов почувствовал на себе взгляд Денисова, поднял глаза и в то же мгновение опустил их. Вся кровь его, бывшая запертою где то ниже горла, хлынула ему в лицо и глаза. Он не мог перевести дыхание.
– И в комнате то никого не было, окромя поручика да вас самих. Тут где нибудь, – сказал Лаврушка.
– Ну, ты, чог'това кукла, повог`ачивайся, ищи, – вдруг закричал Денисов, побагровев и с угрожающим жестом бросаясь на лакея. – Чтоб был кошелек, а то запог'ю. Всех запог'ю!
Ростов, обходя взглядом Денисова, стал застегивать куртку, подстегнул саблю и надел фуражку.
– Я тебе говог'ю, чтоб был кошелек, – кричал Денисов, тряся за плечи денщика и толкая его об стену.
– Денисов, оставь его; я знаю кто взял, – сказал Ростов, подходя к двери и не поднимая глаз.
Денисов остановился, подумал и, видимо поняв то, на что намекал Ростов, схватил его за руку.
– Вздог'! – закричал он так, что жилы, как веревки, надулись у него на шее и лбу. – Я тебе говог'ю, ты с ума сошел, я этого не позволю. Кошелек здесь; спущу шкуг`у с этого мег`завца, и будет здесь.
– Я знаю, кто взял, – повторил Ростов дрожащим голосом и пошел к двери.
– А я тебе говог'ю, не смей этого делать, – закричал Денисов, бросаясь к юнкеру, чтоб удержать его.
Но Ростов вырвал свою руку и с такою злобой, как будто Денисов был величайший враг его, прямо и твердо устремил на него глаза.
– Ты понимаешь ли, что говоришь? – сказал он дрожащим голосом, – кроме меня никого не было в комнате. Стало быть, ежели не то, так…
Он не мог договорить и выбежал из комнаты.
– Ах, чог'т с тобой и со всеми, – были последние слова, которые слышал Ростов.
Ростов пришел на квартиру Телянина.
– Барина дома нет, в штаб уехали, – сказал ему денщик Телянина. – Или что случилось? – прибавил денщик, удивляясь на расстроенное лицо юнкера.
– Нет, ничего.
– Немного не застали, – сказал денщик.
Штаб находился в трех верстах от Зальценека. Ростов, не заходя домой, взял лошадь и поехал в штаб. В деревне, занимаемой штабом, был трактир, посещаемый офицерами. Ростов приехал в трактир; у крыльца он увидал лошадь Телянина.
Во второй комнате трактира сидел поручик за блюдом сосисок и бутылкою вина.
– А, и вы заехали, юноша, – сказал он, улыбаясь и высоко поднимая брови.
– Да, – сказал Ростов, как будто выговорить это слово стоило большого труда, и сел за соседний стол.
Оба молчали; в комнате сидели два немца и один русский офицер. Все молчали, и слышались звуки ножей о тарелки и чавканье поручика. Когда Телянин кончил завтрак, он вынул из кармана двойной кошелек, изогнутыми кверху маленькими белыми пальцами раздвинул кольца, достал золотой и, приподняв брови, отдал деньги слуге.
– Пожалуйста, поскорее, – сказал он.
Золотой был новый. Ростов встал и подошел к Телянину.
– Позвольте посмотреть мне кошелек, – сказал он тихим, чуть слышным голосом.
С бегающими глазами, но всё поднятыми бровями Телянин подал кошелек.
– Да, хорошенький кошелек… Да… да… – сказал он и вдруг побледнел. – Посмотрите, юноша, – прибавил он.
Ростов взял в руки кошелек и посмотрел и на него, и на деньги, которые были в нем, и на Телянина. Поручик оглядывался кругом, по своей привычке и, казалось, вдруг стал очень весел.
– Коли будем в Вене, всё там оставлю, а теперь и девать некуда в этих дрянных городишках, – сказал он. – Ну, давайте, юноша, я пойду.
Ростов молчал.
– А вы что ж? тоже позавтракать? Порядочно кормят, – продолжал Телянин. – Давайте же.
Он протянул руку и взялся за кошелек. Ростов выпустил его. Телянин взял кошелек и стал опускать его в карман рейтуз, и брови его небрежно поднялись, а рот слегка раскрылся, как будто он говорил: «да, да, кладу в карман свой кошелек, и это очень просто, и никому до этого дела нет».
– Ну, что, юноша? – сказал он, вздохнув и из под приподнятых бровей взглянув в глаза Ростова. Какой то свет глаз с быстротою электрической искры перебежал из глаз Телянина в глаза Ростова и обратно, обратно и обратно, всё в одно мгновение.
– Подите сюда, – проговорил Ростов, хватая Телянина за руку. Он почти притащил его к окну. – Это деньги Денисова, вы их взяли… – прошептал он ему над ухом.
– Что?… Что?… Как вы смеете? Что?… – проговорил Телянин.
Но эти слова звучали жалобным, отчаянным криком и мольбой о прощении. Как только Ростов услыхал этот звук голоса, с души его свалился огромный камень сомнения. Он почувствовал радость и в то же мгновение ему стало жалко несчастного, стоявшего перед ним человека; но надо было до конца довести начатое дело.
– Здесь люди Бог знает что могут подумать, – бормотал Телянин, схватывая фуражку и направляясь в небольшую пустую комнату, – надо объясниться…
– Я это знаю, и я это докажу, – сказал Ростов.
– Я…
Испуганное, бледное лицо Телянина начало дрожать всеми мускулами; глаза всё так же бегали, но где то внизу, не поднимаясь до лица Ростова, и послышались всхлипыванья.
– Граф!… не губите молодого человека… вот эти несчастные деньги, возьмите их… – Он бросил их на стол. – У меня отец старик, мать!…
Ростов взял деньги, избегая взгляда Телянина, и, не говоря ни слова, пошел из комнаты. Но у двери он остановился и вернулся назад. – Боже мой, – сказал он со слезами на глазах, – как вы могли это сделать?
– Граф, – сказал Телянин, приближаясь к юнкеру.
– Не трогайте меня, – проговорил Ростов, отстраняясь. – Ежели вам нужда, возьмите эти деньги. – Он швырнул ему кошелек и выбежал из трактира.
Вечером того же дня на квартире Денисова шел оживленный разговор офицеров эскадрона.
– А я говорю вам, Ростов, что вам надо извиниться перед полковым командиром, – говорил, обращаясь к пунцово красному, взволнованному Ростову, высокий штаб ротмистр, с седеющими волосами, огромными усами и крупными чертами морщинистого лица.
Штаб ротмистр Кирстен был два раза разжалован в солдаты зa дела чести и два раза выслуживался.
– Я никому не позволю себе говорить, что я лгу! – вскрикнул Ростов. – Он сказал мне, что я лгу, а я сказал ему, что он лжет. Так с тем и останется. На дежурство может меня назначать хоть каждый день и под арест сажать, а извиняться меня никто не заставит, потому что ежели он, как полковой командир, считает недостойным себя дать мне удовлетворение, так…
– Да вы постойте, батюшка; вы послушайте меня, – перебил штаб ротмистр своим басистым голосом, спокойно разглаживая свои длинные усы. – Вы при других офицерах говорите полковому командиру, что офицер украл…
– Я не виноват, что разговор зашел при других офицерах. Может быть, не надо было говорить при них, да я не дипломат. Я затем в гусары и пошел, думал, что здесь не нужно тонкостей, а он мне говорит, что я лгу… так пусть даст мне удовлетворение…
– Это всё хорошо, никто не думает, что вы трус, да не в том дело. Спросите у Денисова, похоже это на что нибудь, чтобы юнкер требовал удовлетворения у полкового командира?
Денисов, закусив ус, с мрачным видом слушал разговор, видимо не желая вступаться в него. На вопрос штаб ротмистра он отрицательно покачал головой.
– Вы при офицерах говорите полковому командиру про эту пакость, – продолжал штаб ротмистр. – Богданыч (Богданычем называли полкового командира) вас осадил.
– Не осадил, а сказал, что я неправду говорю.
– Ну да, и вы наговорили ему глупостей, и надо извиниться.
– Ни за что! – крикнул Ростов.
– Не думал я этого от вас, – серьезно и строго сказал штаб ротмистр. – Вы не хотите извиниться, а вы, батюшка, не только перед ним, а перед всем полком, перед всеми нами, вы кругом виноваты. А вот как: кабы вы подумали да посоветовались, как обойтись с этим делом, а то вы прямо, да при офицерах, и бухнули. Что теперь делать полковому командиру? Надо отдать под суд офицера и замарать весь полк? Из за одного негодяя весь полк осрамить? Так, что ли, по вашему? А по нашему, не так. И Богданыч молодец, он вам сказал, что вы неправду говорите. Неприятно, да что делать, батюшка, сами наскочили. А теперь, как дело хотят замять, так вы из за фанаберии какой то не хотите извиниться, а хотите всё рассказать. Вам обидно, что вы подежурите, да что вам извиниться перед старым и честным офицером! Какой бы там ни был Богданыч, а всё честный и храбрый, старый полковник, так вам обидно; а замарать полк вам ничего? – Голос штаб ротмистра начинал дрожать. – Вы, батюшка, в полку без году неделя; нынче здесь, завтра перешли куда в адъютантики; вам наплевать, что говорить будут: «между павлоградскими офицерами воры!» А нам не всё равно. Так, что ли, Денисов? Не всё равно?
Денисов всё молчал и не шевелился, изредка взглядывая своими блестящими, черными глазами на Ростова.
– Вам своя фанаберия дорога, извиниться не хочется, – продолжал штаб ротмистр, – а нам, старикам, как мы выросли, да и умереть, Бог даст, приведется в полку, так нам честь полка дорога, и Богданыч это знает. Ох, как дорога, батюшка! А это нехорошо, нехорошо! Там обижайтесь или нет, а я всегда правду матку скажу. Нехорошо!
И штаб ротмистр встал и отвернулся от Ростова.
– Пг'авда, чог'т возьми! – закричал, вскакивая, Денисов. – Ну, Г'остов! Ну!
Ростов, краснея и бледнея, смотрел то на одного, то на другого офицера.
– Нет, господа, нет… вы не думайте… я очень понимаю, вы напрасно обо мне думаете так… я… для меня… я за честь полка.да что? это на деле я покажу, и для меня честь знамени…ну, всё равно, правда, я виноват!.. – Слезы стояли у него в глазах. – Я виноват, кругом виноват!… Ну, что вам еще?…
– Вот это так, граф, – поворачиваясь, крикнул штаб ротмистр, ударяя его большою рукою по плечу.
– Я тебе говог'ю, – закричал Денисов, – он малый славный.
– Так то лучше, граф, – повторил штаб ротмистр, как будто за его признание начиная величать его титулом. – Подите и извинитесь, ваше сиятельство, да с.
– Господа, всё сделаю, никто от меня слова не услышит, – умоляющим голосом проговорил Ростов, – но извиняться не могу, ей Богу, не могу, как хотите! Как я буду извиняться, точно маленький, прощенья просить?
Денисов засмеялся.
– Вам же хуже. Богданыч злопамятен, поплатитесь за упрямство, – сказал Кирстен.
– Ей Богу, не упрямство! Я не могу вам описать, какое чувство, не могу…
– Ну, ваша воля, – сказал штаб ротмистр. – Что ж, мерзавец то этот куда делся? – спросил он у Денисова.
– Сказался больным, завтг'а велено пг'иказом исключить, – проговорил Денисов.
– Это болезнь, иначе нельзя объяснить, – сказал штаб ротмистр.
– Уж там болезнь не болезнь, а не попадайся он мне на глаза – убью! – кровожадно прокричал Денисов.
В комнату вошел Жерков.
– Ты как? – обратились вдруг офицеры к вошедшему.
– Поход, господа. Мак в плен сдался и с армией, совсем.
– Врешь!
– Сам видел.
– Как? Мака живого видел? с руками, с ногами?
– Поход! Поход! Дать ему бутылку за такую новость. Ты как же сюда попал?
– Опять в полк выслали, за чорта, за Мака. Австрийской генерал пожаловался. Я его поздравил с приездом Мака…Ты что, Ростов, точно из бани?
– Тут, брат, у нас, такая каша второй день.
Вошел полковой адъютант и подтвердил известие, привезенное Жерковым. На завтра велено было выступать.
– Поход, господа!
– Ну, и слава Богу, засиделись.
Кутузов отступил к Вене, уничтожая за собой мосты на реках Инне (в Браунау) и Трауне (в Линце). 23 го октября .русские войска переходили реку Энс. Русские обозы, артиллерия и колонны войск в середине дня тянулись через город Энс, по сю и по ту сторону моста.
День был теплый, осенний и дождливый. Пространная перспектива, раскрывавшаяся с возвышения, где стояли русские батареи, защищавшие мост, то вдруг затягивалась кисейным занавесом косого дождя, то вдруг расширялась, и при свете солнца далеко и ясно становились видны предметы, точно покрытые лаком. Виднелся городок под ногами с своими белыми домами и красными крышами, собором и мостом, по обеим сторонам которого, толпясь, лилися массы русских войск. Виднелись на повороте Дуная суда, и остров, и замок с парком, окруженный водами впадения Энса в Дунай, виднелся левый скалистый и покрытый сосновым лесом берег Дуная с таинственною далью зеленых вершин и голубеющими ущельями. Виднелись башни монастыря, выдававшегося из за соснового, казавшегося нетронутым, дикого леса; далеко впереди на горе, по ту сторону Энса, виднелись разъезды неприятеля.
Между орудиями, на высоте, стояли спереди начальник ариергарда генерал с свитским офицером, рассматривая в трубу местность. Несколько позади сидел на хоботе орудия Несвицкий, посланный от главнокомандующего к ариергарду.
Казак, сопутствовавший Несвицкому, подал сумочку и фляжку, и Несвицкий угощал офицеров пирожками и настоящим доппелькюмелем. Офицеры радостно окружали его, кто на коленах, кто сидя по турецки на мокрой траве.
– Да, не дурак был этот австрийский князь, что тут замок выстроил. Славное место. Что же вы не едите, господа? – говорил Несвицкий.
– Покорно благодарю, князь, – отвечал один из офицеров, с удовольствием разговаривая с таким важным штабным чиновником. – Прекрасное место. Мы мимо самого парка проходили, двух оленей видели, и дом какой чудесный!
– Посмотрите, князь, – сказал другой, которому очень хотелось взять еще пирожок, но совестно было, и который поэтому притворялся, что он оглядывает местность, – посмотрите ка, уж забрались туда наши пехотные. Вон там, на лужку, за деревней, трое тащут что то. .Они проберут этот дворец, – сказал он с видимым одобрением.
– И то, и то, – сказал Несвицкий. – Нет, а чего бы я желал, – прибавил он, прожевывая пирожок в своем красивом влажном рте, – так это вон туда забраться.
Он указывал на монастырь с башнями, видневшийся на горе. Он улыбнулся, глаза его сузились и засветились.
– А ведь хорошо бы, господа!
Офицеры засмеялись.
– Хоть бы попугать этих монашенок. Итальянки, говорят, есть молоденькие. Право, пять лет жизни отдал бы!
– Им ведь и скучно, – смеясь, сказал офицер, который был посмелее.
Между тем свитский офицер, стоявший впереди, указывал что то генералу; генерал смотрел в зрительную трубку.
– Ну, так и есть, так и есть, – сердито сказал генерал, опуская трубку от глаз и пожимая плечами, – так и есть, станут бить по переправе. И что они там мешкают?
На той стороне простым глазом виден был неприятель и его батарея, из которой показался молочно белый дымок. Вслед за дымком раздался дальний выстрел, и видно было, как наши войска заспешили на переправе.
Несвицкий, отдуваясь, поднялся и, улыбаясь, подошел к генералу.
– Не угодно ли закусить вашему превосходительству? – сказал он.
– Нехорошо дело, – сказал генерал, не отвечая ему, – замешкались наши.
– Не съездить ли, ваше превосходительство? – сказал Несвицкий.
– Да, съездите, пожалуйста, – сказал генерал, повторяя то, что уже раз подробно было приказано, – и скажите гусарам, чтобы они последние перешли и зажгли мост, как я приказывал, да чтобы горючие материалы на мосту еще осмотреть.
– Очень хорошо, – отвечал Несвицкий.
Он кликнул казака с лошадью, велел убрать сумочку и фляжку и легко перекинул свое тяжелое тело на седло.
– Право, заеду к монашенкам, – сказал он офицерам, с улыбкою глядевшим на него, и поехал по вьющейся тропинке под гору.
– Нут ка, куда донесет, капитан, хватите ка! – сказал генерал, обращаясь к артиллеристу. – Позабавьтесь от скуки.
– Прислуга к орудиям! – скомандовал офицер.
И через минуту весело выбежали от костров артиллеристы и зарядили.
– Первое! – послышалась команда.
Бойко отскочил 1 й номер. Металлически, оглушая, зазвенело орудие, и через головы всех наших под горой, свистя, пролетела граната и, далеко не долетев до неприятеля, дымком показала место своего падения и лопнула.
Лица солдат и офицеров повеселели при этом звуке; все поднялись и занялись наблюдениями над видными, как на ладони, движениями внизу наших войск и впереди – движениями приближавшегося неприятеля. Солнце в ту же минуту совсем вышло из за туч, и этот красивый звук одинокого выстрела и блеск яркого солнца слились в одно бодрое и веселое впечатление.
Над мостом уже пролетели два неприятельские ядра, и на мосту была давка. В средине моста, слезши с лошади, прижатый своим толстым телом к перилам, стоял князь Несвицкий.
Он, смеючись, оглядывался назад на своего казака, который с двумя лошадьми в поводу стоял несколько шагов позади его.
Только что князь Несвицкий хотел двинуться вперед, как опять солдаты и повозки напирали на него и опять прижимали его к перилам, и ему ничего не оставалось, как улыбаться.
– Экой ты, братец, мой! – говорил казак фурштатскому солдату с повозкой, напиравшему на толпившуюся v самых колес и лошадей пехоту, – экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.
Но фурштат, не обращая внимания на наименование генерала, кричал на солдат, запружавших ему дорогу: – Эй! землячки! держись влево, постой! – Но землячки, теснясь плечо с плечом, цепляясь штыками и не прерываясь, двигались по мосту одною сплошною массой. Поглядев за перила вниз, князь Несвицкий видел быстрые, шумные, невысокие волны Энса, которые, сливаясь, рябея и загибаясь около свай моста, перегоняли одна другую. Поглядев на мост, он видел столь же однообразные живые волны солдат, кутасы, кивера с чехлами, ранцы, штыки, длинные ружья и из под киверов лица с широкими скулами, ввалившимися щеками и беззаботно усталыми выражениями и движущиеся ноги по натасканной на доски моста липкой грязи. Иногда между однообразными волнами солдат, как взбрызг белой пены в волнах Энса, протискивался между солдатами офицер в плаще, с своею отличною от солдат физиономией; иногда, как щепка, вьющаяся по реке, уносился по мосту волнами пехоты пеший гусар, денщик или житель; иногда, как бревно, плывущее по реке, окруженная со всех сторон, проплывала по мосту ротная или офицерская, наложенная доверху и прикрытая кожами, повозка.
– Вишь, их, как плотину, прорвало, – безнадежно останавливаясь, говорил казак. – Много ль вас еще там?
– Мелион без одного! – подмигивая говорил близко проходивший в прорванной шинели веселый солдат и скрывался; за ним проходил другой, старый солдат.
– Как он (он – неприятель) таперича по мосту примется зажаривать, – говорил мрачно старый солдат, обращаясь к товарищу, – забудешь чесаться.
И солдат проходил. За ним другой солдат ехал на повозке.
– Куда, чорт, подвертки запихал? – говорил денщик, бегом следуя за повозкой и шаря в задке.
И этот проходил с повозкой. За этим шли веселые и, видимо, выпившие солдаты.
– Как он его, милый человек, полыхнет прикладом то в самые зубы… – радостно говорил один солдат в высоко подоткнутой шинели, широко размахивая рукой.
– То то оно, сладкая ветчина то. – отвечал другой с хохотом.
И они прошли, так что Несвицкий не узнал, кого ударили в зубы и к чему относилась ветчина.
– Эк торопятся, что он холодную пустил, так и думаешь, всех перебьют. – говорил унтер офицер сердито и укоризненно.
– Как оно пролетит мимо меня, дяденька, ядро то, – говорил, едва удерживаясь от смеха, с огромным ртом молодой солдат, – я так и обмер. Право, ей Богу, так испужался, беда! – говорил этот солдат, как будто хвастаясь тем, что он испугался. И этот проходил. За ним следовала повозка, непохожая на все проезжавшие до сих пор. Это был немецкий форшпан на паре, нагруженный, казалось, целым домом; за форшпаном, который вез немец, привязана была красивая, пестрая, с огромным вымем, корова. На перинах сидела женщина с грудным ребенком, старуха и молодая, багроворумяная, здоровая девушка немка. Видно, по особому разрешению были пропущены эти выселявшиеся жители. Глаза всех солдат обратились на женщин, и, пока проезжала повозка, двигаясь шаг за шагом, и, все замечания солдат относились только к двум женщинам. На всех лицах была почти одна и та же улыбка непристойных мыслей об этой женщине.
– Ишь, колбаса то, тоже убирается!
– Продай матушку, – ударяя на последнем слоге, говорил другой солдат, обращаясь к немцу, который, опустив глаза, сердито и испуганно шел широким шагом.
– Эк убралась как! То то черти!
– Вот бы тебе к ним стоять, Федотов.
– Видали, брат!
– Куда вы? – спрашивал пехотный офицер, евший яблоко, тоже полуулыбаясь и глядя на красивую девушку.
Немец, закрыв глаза, показывал, что не понимает.
– Хочешь, возьми себе, – говорил офицер, подавая девушке яблоко. Девушка улыбнулась и взяла. Несвицкий, как и все, бывшие на мосту, не спускал глаз с женщин, пока они не проехали. Когда они проехали, опять шли такие же солдаты, с такими же разговорами, и, наконец, все остановились. Как это часто бывает, на выезде моста замялись лошади в ротной повозке, и вся толпа должна была ждать.
– И что становятся? Порядку то нет! – говорили солдаты. – Куда прешь? Чорт! Нет того, чтобы подождать. Хуже того будет, как он мост подожжет. Вишь, и офицера то приперли, – говорили с разных сторон остановившиеся толпы, оглядывая друг друга, и всё жались вперед к выходу.
Оглянувшись под мост на воды Энса, Несвицкий вдруг услышал еще новый для него звук, быстро приближающегося… чего то большого и чего то шлепнувшегося в воду.
– Ишь ты, куда фатает! – строго сказал близко стоявший солдат, оглядываясь на звук.
– Подбадривает, чтобы скорей проходили, – сказал другой неспокойно.
Толпа опять тронулась. Несвицкий понял, что это было ядро.
– Эй, казак, подавай лошадь! – сказал он. – Ну, вы! сторонись! посторонись! дорогу!
Он с большим усилием добрался до лошади. Не переставая кричать, он тронулся вперед. Солдаты пожались, чтобы дать ему дорогу, но снова опять нажали на него так, что отдавили ему ногу, и ближайшие не были виноваты, потому что их давили еще сильнее.
– Несвицкий! Несвицкий! Ты, г'ожа! – послышался в это время сзади хриплый голос.
Несвицкий оглянулся и увидал в пятнадцати шагах отделенного от него живою массой двигающейся пехоты красного, черного, лохматого, в фуражке на затылке и в молодецки накинутом на плече ментике Ваську Денисова.
– Вели ты им, чег'тям, дьяволам, дать дог'огу, – кричал. Денисов, видимо находясь в припадке горячности, блестя и поводя своими черными, как уголь, глазами в воспаленных белках и махая невынутою из ножен саблей, которую он держал такою же красною, как и лицо, голою маленькою рукой.
– Э! Вася! – отвечал радостно Несвицкий. – Да ты что?
– Эскадг'ону пг'ойти нельзя, – кричал Васька Денисов, злобно открывая белые зубы, шпоря своего красивого вороного, кровного Бедуина, который, мигая ушами от штыков, на которые он натыкался, фыркая, брызгая вокруг себя пеной с мундштука, звеня, бил копытами по доскам моста и, казалось, готов был перепрыгнуть через перила моста, ежели бы ему позволил седок. – Что это? как баг'аны! точь в точь баг'аны! Пг'очь… дай дог'огу!… Стой там! ты повозка, чог'т! Саблей изг'ублю! – кричал он, действительно вынимая наголо саблю и начиная махать ею.
Категории:
- Родившиеся 31 декабря
- Родившиеся в 1874 году
- Персоналии по алфавиту
- Родившиеся в Кологривском уезде
- Родившиеся в Костромской губернии
- Умершие 27 июня
- Умершие в 1961 году
- Умершие в Кологривском районе
- Умершие в Костромской области
- Художники по алфавиту
- Художники России
- Персоналии:Кологрив
- Персоналии:Костромская область
- Персоналии:Костромская губерния
- Персоналии:Вичуга
- Персоналии:Ярославская губерния
