Четвёртый интернационал

Четвёртый интернациона́л — коммунистическая международная организация, альтернативная сталинизму. Базируется на теоретическом наследии Льва Троцкого, своей задачей ставит осуществление мировой революции, победу рабочего класса и строительство социализма. Интернационал был учреждён во Франции в 1938 году Троцким и его сторонниками, считавшими, что Коминтерн находится под полным контролем сталинистов, и не способен вести международный рабочий класс к завоеванию им политической власти. Поэтому в противовес они основали собственный «Четвёртый Интернационал», многие деятели которого в тот период подвергались преследованиям агентов НКВД, давлению со стороны буржуазных властей (например, Франции и США) и обвинениям в нелегитимности со стороны сторонников СССР и позднего маоизма.

Интернационал впервые пострадал от раскола в 1940 году, а также от более значительного раскола в 1953 году. Несмотря на частичное воссоединение в 1963 году, множество групп утверждают, что именно они представляют политическую преемственность с Четвёртым интернационалом.

Политический интернационал

Политический интернационал — организация политических партий или активистов с целью координации их деятельности в едином направлении. Это традиция, берущая своё начало от Международного товарищества рабочих, основанного Карлом Марксом и известного затем как Первый интернационал.

После Международного товарищества рабочих, распущенного в 1876 году, осуществлялось несколько попыток его возрождения, завершившихся основанием социал-демократического Второго интернационала. Он фактически прекратил своё существование в 1914 году вследствие расхождений по вопросу о роли социалистических партий в условиях начавшейся Первой мировой войны. Организационно он был возрождён в 1919—1920 годах после слияния с «Венским интернационалом» и преобразован в Социалистический рабочий интернационал.

Однако революционные партии, поддержавшие Октябрьскую революцию, ещё в 1919 году объединились в Коминтерн — международное объединение, формировавшееся на принципах демократического централизма.

Объявляя себя Четвёртым интернационалом, «Международной партией социалистической революции», троцкисты утверждали свою преемственность с Коминтерном и его революционной традицией. Троцкисты признавали революционными только первые четыре конгресса Третьего интернационала, считая что в дальнейшем он подвергся перерождению. Они считали, что Социнтерн и Коминтерн не способны больше действовать как организации мировой пролетарской революции на принципах революционного социализма и интернационализма.

Поэтому основание Четвёртого интернационала было частично вызвано желанием сформировать сильное политическое течение, а не выглядеть как оппозиция Коминтерну и Советскому Союзу. Троцкий считал, что Интернационал станет играть крайне важную роль в предстоящей мировой войне.

Предыстория Четвёртого интернационала

Троцкий и его сторонники объединились в 1923 году в Левую оппозицию сталинистскому перерождению большевистской партии и Коминтерна. Троцкисты противостояли бюрократизации партийного и государственного аппарата, которую они считали основной причиной слабости и изоляции советской экономики. Сталинская теория построения социализма в одной стране развивалась с 1924 года как оппозиционная теории перманентной революции. Троцкий утверждал, что капитализм является мировой системой и необходима мировая революция, которая станет основой для построения социализма, а также то, что сталинская теория представляет интересы бюрократических элементов, которые находятся в прямом противоречии с интересами рабочего класса.

В начале 1930-х годов Троцкий и его сторонники верили, что сталинистское влияние в Третьем интернационале должно пойти на спад. Они создали в 1930 году Международную левую оппозицию (МЛО) для того, чтобы объединить все антисталинистские группы внутри Третьего интернационала. Сталинисты, доминировавшие в Коминтерне, недолго терпели оппозицию — троцкисты и все, кто был заподозрен в симпатиях к троцкизму, были исключены. Тем не менее вплоть до 1933 года и изменения ситуации в Германии сторонники Троцкого продолжали рассматривать себя в качестве фракции Коминтерна, хоть из него и фактически исключённой.

Троцкий утверждал, что политика «третьего периода», проводимая Коминтерном в начале 1930-х годов, содействовала усилению нацистов в Германии, а также что дальнейший поворот к политике «народных фронтов» (с прицелом на сотрудничество всех якобы антифашистских сил) сеют иллюзии реформизма и пацифизма, и «открывают дорогу фашистскому перевороту». В 1935 году он утверждал, что Коминтерн безнадёжно попал в руки сталинской бюрократии. Троцкий и его сторонники, исключённые из Третьего интернационала, участвовали в конференции Лондонского бюро социалистических партий, отвергавших как путь Социнтерна, так и путь Коминтерна. Три из этих партий влились в Левую оппозицию и подписали документ, написанный Троцким, с требованием учреждения Четвёртого интернационала, ставший позднее известным как «Декларация четырёх». Две из партий, принявших участие в конференции, дистанцировались от этого соглашения, однако голландская Революционная социалистическая партия работала с Международной левой оппозицией в деле создания Международной коммунистической лиги (МКЛ).

Против этой позиции выступил Андреу Нин и несколько членов Лиги, которые не поддерживали требование провозглашения нового Интернационала. Эти группы считали более важным сотрудничество с другими оппозиционными коммунистами, главным образом с Международной коммунистической оппозицией (МКО), связанной с правой оппозицией в ВКП(б). Несмотря на мнение Троцкого, произошло объединение испанских секций МКЛ и МКО, итогом которого стало формирование Рабочей партии марксистского единства (ПОУМ), ставшей секцией Лондонского бюро. Троцкий утверждал, что это объединение было капитуляцией перед центризмом. Социалистическая рабочая партия Германии (левый откол от Социал-демократической партии Германии, основанный в 1931 году) сотрудничала с МЛО в короткий период в 1933 году, но вскоре также отказалась от идеи создания нового Интернационала.

В 1935 году Троцкий написал «Открытое письмо за Четвёртый интернационал», вновь подтверждающее Декларацию за Четвёртый интернационал. В письме Троцкий говорил о крайней необходимости формирования Четвёртого интернационала. «Первая международная конференция за Четвёртый интернационал» прошла в Париже в июне 1936 года. Конференция распустила МКЛ, а на её месте создала Движение за Четвёртый интернационал.

Основание Четвёртого интернационала было воспринято как простое переименование уже существующей международной тенденции. Конференция заявила, что Третий интернационал сейчас полностью деградировал и поэтому рассматривался как контрреволюционная организация, которая в случае кризиса капитализма встанет фактически на его защиту. Троцкий утверждал, что приход мировой войны породит революционную волну классовой и национальной борьбы, подобной той, которую породила Первая мировая война.

Реакция сталинистов на усиление троцкистов заключалась в политическом терроре в Советском Союзе и убийстве сторонников Троцкого за границей. В Советском Союзе исторические документы и фотографии проверялись, и из них убиралось любое упоминание о Троцком.

Четвёртый интернационал в 1938—1963 годах

Учредительный конгресс

Учреждение Четвёртого интернационала обосновывалось, как создание новой массовой революционной партии для руководства пролетарской революцией. Эта идея проистекала из революционной волны, которая будет разрастаться с началом мировой войны. На учредительном конгрессе, проходившем в сентябре 1938 года в доме Альфреда Росмера недалеко от Парижа, присутствовало 30 делегатов из всех крупнейших стран Европы, Северной Америки, прибыли, несмотря на большие расстояния и издержки, несколько делегатов из стран Азии и Латинской Америки. Среди резолюций, принятых на конгрессе, была Переходная программа.

Переходная программа — центральный программный документ конгресса, суммировавший стратегию и тактику организации в революционный период, который откроется с началом войны, начало которой Лев Троцкий прогнозировал на ближайшие годы. Однако, это не была окончательная программа Четвёртого интернационала, — как часто утверждалось, — вместо этого она содержала «суммарную» итоговую оценку рабочего движения на тот период, а также ряда переходных положений развития борьбы за власть рабочих.

Вторая мировая война

После начала Второй мировой войны в 1939 году Международный секретариат переехал в Нью-Йорк. Встречи постоянного Международного исполнительного комитета срывались, главным образом, из-за борьбы внутри СРП между сторонниками Троцкого, с одной стороны, и сторонниками Макса Шахтмана, Мартина Эйберна и Джеймса Бернхема — с другой. Секретариат собирался из тех членов, которые были в это время в городе, а в большинстве это были шахтманисты. Противоречия концентрировались вокруг борьбы шахтманистов с внутренней политикой СРП, а также относительно позиции о безусловной поддержке СССР.

Троцкисты начали публичную дискуссию с Шахтманом и Бернхемом, и разрабатывали свою позицию в серии полемических статей, написанных в 1939—1940 годах, а затем в сборнике «В защиту марксизма». Тенденция Шахтмана и Бернхема покинула Интернационал в начале 1940 года, и с ними ушло около 40 % состава СРП, большинство из которых затем стали членами Рабочей партии.

Чрезвычайная конференция

В мае 1940 года состоялась чрезвычайная конференция, которая проходила в засекреченном месте «где-то в западном полушарии». Конференция приняла манифест, написанный Троцким незадолго до его убийства, а также резолюцию с требованием объединения разрозненных групп Четвёртого интернационала в Великобритании.

Члены секретариата, которые поддержали Шахтмана, на конференции были исключены. В то время как лидер СРП Джеймс П. Кэннон заявил, что не верит в то, что раскол окончательный, объединения двух групп так и не произошло. Был избран новый Международный исполком, находившийся под сильным влиянием СРП.

Четвёртый интернационал получил серьёзнейший удар в период Второй мировой войны. Троцкий был убит, многие европейские секции были уничтожены в период немецкой, а некоторые секции в Азии — в период японской оккупации. Уцелевшие секции в европейских и азиатских странах были отрезаны друг от друга и от международного руководства. Несмотря на все сложности, различные группы старались искать связи друг с другом, а некоторые поддерживали связи в ранний период войны через моряков военного флота США, который заходил в Марсель. Осуществлялись прочные, хотя и нерегулярные, контакты между СРП и британскими троцкистами, в результате чего американцы оказывали давление на них, призывая Рабочую международную лигу слиться с Революционной социалистической лигой, требование об объединении которых звучало на чрезвычайной конференции 1940 года.

В 1942 году началась дискуссия по национальному вопросу в Европе между большинством СРП и течением вокруг Яна ван Хейеноорта, Альберта Голдмана и Феликса Морроу. Это меньшинство предполагало, что нацистская диктатура сменится капитализмом, а не социалистической революцией, руководимой сталинизмом и социал-демократией. В декабре 1943 года они критиковали позицию СРП за недооценку возрастающего престижа сталинизма и сторонников капитализма с демократическими уступками. Национальный комитет СРП утверждал, что демократический капитализм не сможет возродиться, а итогом войны станет либо военная диктатура капиталистов, либо пролетарская революция.

Европейская конференция

Дискуссия военного времени о послевоенных перспективах была ускорена резолюцией европейской конференции Четвёртого интернационала, состоявшейся в феврале 1944 года. Конференция избрала Европейский секретариат и Мишель Пабло стал организационным секретарём Европейского бюро. Пабло и члены его бюро установили контакты между троцкистскими организациями. Европейская конференция обсуждала уроки революции, развёртывавшейся тогда в Италии, и решила, что революционная волна пересечёт Европу и положит конец войне. Социалистическая рабочая партия (США) видела такую же перспективу. Британская Революционная коммунистическая партия, в свою очередь, не соглашалась с таким прогнозом, и утверждала, что капитализм не собирается погружаться в глубокий кризис, но, более того, уже начался экономический подъём. Группа лидеров французской Международной коммунистической партии (МКП) вокруг Ивана Крайпо поддерживали эту позицию до тех пор, пока их не исключили из МКП в 1948 году.

Международная конференция

В апреле 1946 года представители основных европейских и нескольких других секций собрались на «второй международный конгресс». На нём был восстановлен Международный секретариат, в числе которого вошли Мишель Пабло в качестве секретаря и Эрнест Мандель, начинавший играть в нём все более важную роль. Пабло и Мандель стремились противостоять оппозиции большинства внутри британской РКП и французской МКП. Их поддерживал Джерри Хили, выступавший внутри Революционной коммунистической партии против линии Тэда Гранта. Во Франции они имели поддержку Пьера Франка и Марселя Блайбтроя, оппозиционно настроенных к новому руководству МКП, хотя и из разных соображений.

Сталинистская оккупация Восточной Европы имела важнейшее значение и поставила множество вопросов в её понимании. Во-первых, Интернационал считал, что пока СССР был деформированным рабочим государством, послевоенные восточноевропейские страны продолжали оставаться буржуазными государствами, и поскольку «революция сверху» была невозможна, то капитализм в них продолжал существовать.

Другой значимой проблемой являлась возможность оживления экономики. Изначально она была отвергнута Манделем, однако он быстро был вынужден изменить своё мнение; позже он посвятил свою диссертацию позднему капитализму, в которой анализировал неожиданный «третий период» капиталистического развития. Взгляды, изложенные Манделем, отражали тогдашние сомнения в жизнеспособности и перспективах капитализма, существовавшие как среди троцкистских групп, так и в среде ведущих экономистов. Пол Самуэльсон в 1943 году видел возможность «кошмарной комбинации наихудших последствий инфляции и дефляции», беспокоясь о том, что «это может привести к величайшему периоду безработицы и промышленного расстройства, которые когда-либо встречались в экономике». Йозеф Шумпетер утверждал, что «большинству кажется, что капиталистические методы будут неравноценны задачам восстановления» и говорил: «странно сомневаться в том, что разложение капиталистического общества зашло слишком далеко».

Второй мировой конгресс

Состоявшийся в апреле 1948 года второй мировой конгресс собрал делегатов от 22 секций. На нём обсуждались несколько резолюций, посвящённых еврейскому вопросу, сталинизму, колониальным государствам и специфическим ситуациям секций в некоторых странах. Единой точкой зрения Интернационала была позиция, что восточноевропейские буферные государства продолжают оставаться капиталистическими.

Конгресс был главным образом отмечен сближением и налаживанием контактов с троцкистскими группами по всему миру, включая такие важные организации, как Революционная рабочая партия в Боливии и Партия общественного равенства (ЛССП, Lanka Sama Samaja Party) на Цейлоне. Одновременно пользовавшиеся достаточно серьёзным влиянием троцкистские группы во Вьетнаме были уничтожены сторонниками Хо Ши Мина.

Уже после второго мирового конгресса в 1948 году Международный секретариат пытался наладить контакты с режимом Тито в Югославии. Согласно анализу, данному МСЧИ, ситуация в Югославии отличалась от остальных стран Восточного блока тем, что в ней власть была установлена партизанскими формированиями, боровшимися как с нацистской оккупацией, так и противостоящими вторжению сталинской армии. Британская РКП во главе с Джоком Хастоном и Тедом Грантом выступила с резкой критикой такого подхода.

Третий мировой конгресс

Конгресс 1951 года установил, что экономики стран восточноевропейских государств и их политические режимы начинают иметь всё большее сходство со сталинистским режимом в Советском Союзе. Эти страны были признаны деформированным рабочими государствами по аналогии с Россией.

Третий мировой конгресс рассматривал возможность начала «мировой гражданской войны» в ближайшем будущем. Утверждалось, что массовые рабочие партии «могут в определённых благоприятных условиях зайти за границы тех целей, которые устанавливает для них советская бюрократия, и переориентироваться на революционный путь». Из-за возможной близости войны Четвёртый интернационал предполагал, что коммунистические и социал-демократические партии были бы единственными серьёзными защитниками рабочих всего мира в борьбе с империалистическим лагерем.

Пабло утверждал, что единственный путь для троцкистов, который даст возможность избежать изоляции, — это долгосрочный энтризм в массовые коммунистические и социал-демократические партии. Эта тактика была известна, как энтризм особого типа («entryism sui generis»), чтобы различать его с краткосрочной тактикой энтризма, применяемой перед Второй мировой войной. Например, это означало, что проект строительства открытой и независимой троцкистской партии во Франции должен быть отложен, так как это считалось политически необдуманным по сравнению с вступлением в ФКП.

Эта перспектива была общепринята в Четвёртом интернационале, создавая почву для раскола 1953 года. На третьем мировом конгрессе секции согласились с перспективой международной гражданской войны. Французская секция не согласилась с общей тактикой энтризма, утверждая, что Пабло недооценивает роль партий рабочего класса в Четвёртом интернационале. Лидеры большинства организации во Франции Марсель Блайбтрой и Пьер Ламбер отказались следовать линии Интернационала. Международное руководство заменило это руководство новым, представлявшим меньшинство, что привело к расколу французской секции.

При подготовке мирового конгресса, линия международного руководства была широко распространена среди секций по всему миру, включая американскую СРП, чей лидер Джеймс П. Кэннон обсуждал с французским большинством тактику подобного энтризма. В это же время Кеннон, Джерри Хили и Эрнест Мандель были глубоко озабочены политической эволюцией Пабло. Кэннон и Хили были также встревожены вмешательством Пабло в дела французской секции, и предположили, что он может использовать данные ему международные полномочия таким же образом в отношении других секций, которые считали, что энтризм «sui generis» был совершенно непригодной для их стран тактикой. В частности, тенденция меньшинства в Британии вокруг Джона Лоуренса и в США вокруг Берта Кохрана, которые поддерживали тактику энтризма «sui generis», обращались к Пабло поддержать их позицию, а также, чтобы Интернационал мог требовать от троцкистов в других странах приспособиться к такой тактике.

В 1953 году Национальный комитет СРП опубликовал «Открытое письмо к троцкистам всего мира». Это стало началом формирования Международного комитета Четвёртого интернационала (МКЧИ), в составе которого в тот момент были СРП (США), британская группа «The Club» во главе с Джерри Хили, Международная коммунистическая партия во главе с Ламбером и Блайбтроем (затем в 1955 году Ламбер исключил из неё Блайбтроя и его сторонников), партия Науэля Морено в Аргентине, австрийская и китайская секции Четвёртого интернационала. Секции МКЧИ все больше отходили от Международного секретариата, который приостановил их право голоса. Обе тенденции утверждали, что именно они представляют большинство бывшего Интернационала.

Партия общественного равенства Цейлона, в то время ведущая рабочая партия страны, заняла промежуточную позицию в дискуссии. Она продолжила участие в работе МСЧИ, однако выступала в пользу объединительного конгресса для воссоединения с МКЧИ.

Выдержка из Открытого письма, поясняющая причины раскола:

«Подведем итог: линия расхождения между ревизионизмом Пабло и ортодоксальным троцкизмом столь глубока, что ни политический, ни организационный компромисс невозможен. Фракция Пабло продемонстрировала, что она не позволит, чтобы были приняты демократические решения, верно отражающие мнение большинства. Паблоисты требуют полного подчинения их преступной политике. Они твёрдо намерены изгнать всех ортодоксальных троцкистов из Четвёртого интернационала или закрыть им рот и надеть на них наручники. Их схема заключается в том, чтобы постепенно внедрить своё примиренчество со сталинизмом, избавиться от тех, кто понял, что происходит и начинает сопротивляться этому».

После четвёртого мирового конгресса

В течение следующего десятилетия МКЧИ именовал оставшуюся часть Интернационала Международным секретариатом Четвёртого интернационала, подчеркивая, что говоря о Секретариате, не имеется в виду Интернационал в целом. Международный секретариат же продолжал воспринимать себя в качестве руководства Интернационала. Под руководством МСЧИ в 1954 году состоялся четвёртый мировой конгресс, прошедший под эгидой перестройки и откола британской, французской и американской секций.

Секции, признававшие своим руководством Международный секретариат, были оптимистично настроены относительно возможности распространения влияния Интернационала, и продолжали тактику энтризма в социал-демократические партии в Британии, Австрии и других странах. На конгрессе выявились противоречия между большинством, поддерживавшим Пабло, и меньшинством. В итоге, несколько делегатов покинули конгресс, а потом и вышли из Интернационала. В их числе были лидеры британской секции Джон Лоуренс, Джордж Кларк, Мишель Местр (лидер французской секции) и Мюррей Доусон (лидер канадской группы).

В октябре 1957 года МСЧИ провел пятый мировой конгресс. Мандель и Пьер Франк дали анализ Алжирской революции, и предположили, что в отношении колоний и неоколоний необходимо переориентироваться на поддержку возникающих там революционных партизанских движений в противоположность решению, принятому на втором конгрессе Четвёртого интернационала в 1948 году — «строительство революционных массовых партий, необходимых для победы эксплуатируемых колониальных масс»

Шестой мировой конгресс 1961 года был отмечен уменьшением политических расхождений между сторонниками Международного секретариата и руководством Социалистической рабочей партии в США. В частности, конгресс отметил общую поддержку Кубинской революции, и а также явный рост партий в империалистических странах. Шестой конгресс подверг критике Партию общественного равенства, секцию Четвёртого интернационала на Шри-Ланке, за поддержку Партии свободы Шри-Ланки (ПСШЛ), которую они считали буржуазно-националистической. Критика со стороны СРП была такой же. Однако сторонники Мишеля Пабло и Хуана Посадаса были противниками всякого объединения. Сторонники Посадаса покинули Интернационал в 1962 году.

В 1962 году МКЧИ и МСЧИ сформировали Комиссию по организации объединительного конгресса. На конгрессе, проведённом в 1963 году, произошёл раскол в МКЧИ, но значительная часть отколовшихся сконцентировалась вокруг Социалистической рабочей партии (США), которая призывала к воссоединению с МСЧИ. Это был значительный результат их взаимной поддержки Кубинской революции, основанный на резолюции Эрнеста Манделя и Джозефа Хансена «Динамика мировой революции сегодня» («Dynamics of World Revolution Today»). Документ указывал на различия между революционными задачами в империалистических странах, «рабочих государствах» и колониальных и полуколониальных странах. В 1963 году Воссоединённый Четвёртый интернационал избрал Объединённый секретариат Четвёртого интернационала (ОСЧИ), именем которого до сих пор часто называют всю организацию. Однако часть комитета не воссоединилась и существует до сих пор в качестве Международного комитета Четвертого интернационала.

Четвёртый интернационал после 1963 года

В настоящее время троцкистское движение представлено в мире несколькими политическими интернационалами. Наиболее влиятельными из них являются:

• Воссоединенный Четвертый интернационал — имеет наиболее крупные секции во Франции (действует в Новой антикапиталистической партии), Швеции (Социалистическая партия), Италии (Ассоциация «Критическая левая»), Дании (действуют в Красно-зелёной коалиции), Португалии (действуют в Левом блоке), Шри-Ланке (Новая партия общественного равенства), Филиппинах (Революционная рабочая партия Минданао) и Бразилии (действует в партии «Социализм и свобода»). Является одним из инициаторов объединения «Европейские антикапиталистические левые». Лидерами Четвёртого интернационала являются Ален Кривин, Оливье Безансно, Эрик Туссен, Алан Торнетт, Франсишку Лоуса и другие. По итогам европейских выборов 2009 года депутатом Европарламента стал представитель датской секции интернационала Серен Сендергаард, баллотировавшийся от Народного движения против ЕС.
• Международная социалистическая тенденция (МСТ) — международное объединение, придерживающееся взглядов Тони Клиффа на природу Советского Союза. Имеет наиболее крупные секции в Великобритании (Социалистическая рабочая партия), Греции (Социалистическая рабочая партия) и Ирландии (Социалистическая рабочая партия). Ведущими теоретиками и лидерами интернационала в настоящее время являются Алекс Каллиникос, Крис Харман и другие. МСТ является одним из инициаторов объединения «Европейские антикапиталистические левые».
• Комитет за рабочий интернационал (КРИ) — имеет наиболее крупные секции в Великобритании (Социалистическая партия), Ирландии (Социалистическая партия) и Германии (организация «Социалистическая альтернатива»). Долгие годы ведущим теоретиков КРИ являлся Тед Грант (до исключения в 1991 году). Одним из ведущих лидеров КРИ в настоящее является Питер Тааф. По итогам европейских выборов 2009 года, в Европарламент прошёл лидер ирландской Соцпартии Джо Хиггинс. КРИ является участником объединения «Европейские антикапиталистические левые».
• Международная марксистская тенденция (ММТ) — имеет крупную секцию в Пакистане (действует в Пакистанской народной партии). Во всех странах, где действуют секции ММТ, они придерживаются тактики энтризма в массовые левые и прогрессивные партии. Ведущим теоретиком интернационала являлся Тед Грант. В настоящее время лидером ММТ является Алан Вудс.
• Международный комитет Четвертого интернационала — претендует на отстаивание взглядов «ортодоксального троцкизма». С середины 1990-х годов все секции, крупнейшие из которых располагаются в США и Германии, имеют название «Партия общественного равенства». У его «Мирового социалистического веб-сайта», имеющего широкую аудиторию, существуют версии более чем на 20 языках, включая русский. Публикует большое количество книг, памфлетов и другой литературы на сайте «Mehring books». Ведущим теоретиком является Дэвид Норт, написавший труды «В защиту Льва Троцкого» и «Наследие, которое мы защищаем. Введение в историю Четвёртого Интернационала»..
• Интересно отметить, что в последние годы Перестройки в СССР (1990—1991), троцкистская секция «4-й Интернационал» официально действовала в составе ВЛКСМ.

См. также

• Первый интернационал
• Второй интернационал
• 2½ интернационал
• Третий интернационал
• Пятый интернационал
• Международный комитет Четвёртого интернационала
• Воссоединённый Четвёртый интернационал
• Троцкизм
• Левая оппозиция
• Каталог журналов Четвёртого интернационала

Ссылки

Материалы по истории Четвёртого интернационала

• [www.trotsky.ru/ld-works/index.html Собрание работ Л. Д. Троцкого].
• Дж. П. Кэннон. [www.mit.edu:8001/people/fjk/Cannon/index.html История американского троцкизма] (1944).
• П. Франк. [www.vpered.org.ru/comment121.html Основание Четвёртого интернационала] (параграф из 5-й главы книги «Долгий марш троцкистов»)
• М. Васильев. [www.old.vpered.org.ru/index.php?url=theory14.html Мировое троцкистское движение 30-х годов по материалам коминтерновских источников] (2006).
• Ж. ван Хейеноорт. [www.socialistorganizer.org/index.php?option=com_content&task=view&id=29&Itemid=53 Истоки Четвёртого интернационала] (1944)  (англ.)
• [marxists.catbull.com/index.htm Марксистский интернет-архив]  (англ.).
• [marxists.catbull.com/history/etol/index.htm Энциклопедия троцкизма]  (англ.).
• [www.marxists.org/history/etol/document/fi/index.htm Документы Четвёртого интернационала]  (англ.).

Сайты интернационалов, ведущих свою преемственность от Четвёртого интернационала

• [www.internationalviewpoint.org/ «International Viewpoint» — орган воссоединенного Четвёртого интернационала]  (англ.)
• [www.socialistworld.net/ Сайт Комитета за Рабочий интернационал]  (англ.)
• [www.istendency.net/ Сайт Международной социалистической тенденции]  (англ.)
• [www.litci.org/Russo/Inicial.aspx Сайт Международной лиги трудящихся — Четвёртого интернационала]  (рус.)
• [www.marxist.com/ Сайт Международной марксистской тенденции]  (англ.)
• [www.wsws.org/ru/index.shtml Мировой социалистический веб-сайт — орган Международного комитета Четвёртого интернационала]  (рус.)

Литература

• Антология позднего Троцкого. Сост. М. Васильев, И. Будрайтскис. — М.: «Алгоритм», 2007. — 608 с.
• Дойчер И. Троцкий: изгнанный пророк, 1929—1940. — М.: «Центрполиграф», 2006. — 526 с.
• Роговин В. З. Мировая революция и мировая война. — М.: Б. и., 1998. — 415 с.
• Роговин В. З. Конец означает начало. — М.: «Антидор», 2002. — 480 с.
• М. Б. Диченко «Современная демократия и альтернатива Троцкого: от кризиса к гармонии»; «Написано пером», Санкт-Петербург, 2016. УДК 316.7; ББК 6/8, 60 Д 50; ISBN 9785000714164

Отрывок, характеризующий Четвёртый интернационал

Анатоль последнее время переселился к Долохову. План похищения Ростовой уже несколько дней был обдуман и приготовлен Долоховым, и в тот день, когда Соня, подслушав у двери Наташу, решилась оберегать ее, план этот должен был быть приведен в исполнение. Наташа в десять часов вечера обещала выйти к Курагину на заднее крыльцо. Курагин должен был посадить ее в приготовленную тройку и везти за 60 верст от Москвы в село Каменку, где был приготовлен расстриженный поп, который должен был обвенчать их. В Каменке и была готова подстава, которая должна была вывезти их на Варшавскую дорогу и там на почтовых они должны были скакать за границу.
У Анатоля были и паспорт, и подорожная, и десять тысяч денег, взятые у сестры, и десять тысяч, занятые через посредство Долохова.
Два свидетеля – Хвостиков, бывший приказный, которого употреблял для игры Долохов и Макарин, отставной гусар, добродушный и слабый человек, питавший беспредельную любовь к Курагину – сидели в первой комнате за чаем.
В большом кабинете Долохова, убранном от стен до потолка персидскими коврами, медвежьими шкурами и оружием, сидел Долохов в дорожном бешмете и сапогах перед раскрытым бюро, на котором лежали счеты и пачки денег. Анатоль в расстегнутом мундире ходил из той комнаты, где сидели свидетели, через кабинет в заднюю комнату, где его лакей француз с другими укладывал последние вещи. Долохов считал деньги и записывал.
– Ну, – сказал он, – Хвостикову надо дать две тысячи.
– Ну и дай, – сказал Анатоль.
– Макарка (они так звали Макарина), этот бескорыстно за тебя в огонь и в воду. Ну вот и кончены счеты, – сказал Долохов, показывая ему записку. – Так?
– Да, разумеется, так, – сказал Анатоль, видимо не слушавший Долохова и с улыбкой, не сходившей у него с лица, смотревший вперед себя.
Долохов захлопнул бюро и обратился к Анатолю с насмешливой улыбкой.
– А знаешь что – брось всё это: еще время есть! – сказал он.
– Дурак! – сказал Анатоль. – Перестань говорить глупости. Ежели бы ты знал… Это чорт знает, что такое!
– Право брось, – сказал Долохов. – Я тебе дело говорю. Разве это шутка, что ты затеял?
– Ну, опять, опять дразнить? Пошел к чорту! А?… – сморщившись сказал Анатоль. – Право не до твоих дурацких шуток. – И он ушел из комнаты.
Долохов презрительно и снисходительно улыбался, когда Анатоль вышел.
– Ты постой, – сказал он вслед Анатолю, – я не шучу, я дело говорю, поди, поди сюда.
Анатоль опять вошел в комнату и, стараясь сосредоточить внимание, смотрел на Долохова, очевидно невольно покоряясь ему.
– Ты меня слушай, я тебе последний раз говорю. Что мне с тобой шутить? Разве я тебе перечил? Кто тебе всё устроил, кто попа нашел, кто паспорт взял, кто денег достал? Всё я.
– Ну и спасибо тебе. Ты думаешь я тебе не благодарен? – Анатоль вздохнул и обнял Долохова.
– Я тебе помогал, но всё же я тебе должен правду сказать: дело опасное и, если разобрать, глупое. Ну, ты ее увезешь, хорошо. Разве это так оставят? Узнается дело, что ты женат. Ведь тебя под уголовный суд подведут…
– Ах! глупости, глупости! – опять сморщившись заговорил Анатоль. – Ведь я тебе толковал. А? – И Анатоль с тем особенным пристрастием (которое бывает у людей тупых) к умозаключению, до которого они дойдут своим умом, повторил то рассуждение, которое он раз сто повторял Долохову. – Ведь я тебе толковал, я решил: ежели этот брак будет недействителен, – cказал он, загибая палец, – значит я не отвечаю; ну а ежели действителен, всё равно: за границей никто этого не будет знать, ну ведь так? И не говори, не говори, не говори!
– Право, брось! Ты только себя свяжешь…
– Убирайся к чорту, – сказал Анатоль и, взявшись за волосы, вышел в другую комнату и тотчас же вернулся и с ногами сел на кресло близко перед Долоховым. – Это чорт знает что такое! А? Ты посмотри, как бьется! – Он взял руку Долохова и приложил к своему сердцу. – Ah! quel pied, mon cher, quel regard! Une deesse!! [О! Какая ножка, мой друг, какой взгляд! Богиня!!] A?
Долохов, холодно улыбаясь и блестя своими красивыми, наглыми глазами, смотрел на него, видимо желая еще повеселиться над ним.
– Ну деньги выйдут, тогда что?
– Тогда что? А? – повторил Анатоль с искренним недоумением перед мыслью о будущем. – Тогда что? Там я не знаю что… Ну что глупости говорить! – Он посмотрел на часы. – Пора!
Анатоль пошел в заднюю комнату.
– Ну скоро ли вы? Копаетесь тут! – крикнул он на слуг.
Долохов убрал деньги и крикнув человека, чтобы велеть подать поесть и выпить на дорогу, вошел в ту комнату, где сидели Хвостиков и Макарин.
Анатоль в кабинете лежал, облокотившись на руку, на диване, задумчиво улыбался и что то нежно про себя шептал своим красивым ртом.
– Иди, съешь что нибудь. Ну выпей! – кричал ему из другой комнаты Долохов.
– Не хочу! – ответил Анатоль, всё продолжая улыбаться.
– Иди, Балага приехал.
Анатоль встал и вошел в столовую. Балага был известный троечный ямщик, уже лет шесть знавший Долохова и Анатоля, и служивший им своими тройками. Не раз он, когда полк Анатоля стоял в Твери, с вечера увозил его из Твери, к рассвету доставлял в Москву и увозил на другой день ночью. Не раз он увозил Долохова от погони, не раз он по городу катал их с цыганами и дамочками, как называл Балага. Не раз он с их работой давил по Москве народ и извозчиков, и всегда его выручали его господа, как он называл их. Не одну лошадь он загнал под ними. Не раз он был бит ими, не раз напаивали они его шампанским и мадерой, которую он любил, и не одну штуку он знал за каждым из них, которая обыкновенному человеку давно бы заслужила Сибирь. В кутежах своих они часто зазывали Балагу, заставляли его пить и плясать у цыган, и не одна тысяча их денег перешла через его руки. Служа им, он двадцать раз в году рисковал и своей жизнью и своей шкурой, и на их работе переморил больше лошадей, чем они ему переплатили денег. Но он любил их, любил эту безумную езду, по восемнадцати верст в час, любил перекувырнуть извозчика и раздавить пешехода по Москве, и во весь скок пролететь по московским улицам. Он любил слышать за собой этот дикий крик пьяных голосов: «пошел! пошел!» тогда как уж и так нельзя было ехать шибче; любил вытянуть больно по шее мужика, который и так ни жив, ни мертв сторонился от него. «Настоящие господа!» думал он.
Анатоль и Долохов тоже любили Балагу за его мастерство езды и за то, что он любил то же, что и они. С другими Балага рядился, брал по двадцати пяти рублей за двухчасовое катанье и с другими только изредка ездил сам, а больше посылал своих молодцов. Но с своими господами, как он называл их, он всегда ехал сам и никогда ничего не требовал за свою работу. Только узнав через камердинеров время, когда были деньги, он раз в несколько месяцев приходил поутру, трезвый и, низко кланяясь, просил выручить его. Его всегда сажали господа.
– Уж вы меня вызвольте, батюшка Федор Иваныч или ваше сиятельство, – говорил он. – Обезлошадничал вовсе, на ярманку ехать уж ссудите, что можете.
И Анатоль и Долохов, когда бывали в деньгах, давали ему по тысяче и по две рублей.
Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.
Красивая, худая и бледная цыганка, с блестящими, черными глазами и с черными, курчавыми сизого отлива волосами, в красной шали, выбежала с собольим салопом на руке.
– Что ж, мне не жаль, ты возьми, – сказала она, видимо робея перед своим господином и жалея салопа.
Долохов, не отвечая ей, взял шубу, накинул ее на Матрешу и закутал ее.
– Вот так, – сказал Долохов. – И потом вот так, – сказал он, и поднял ей около головы воротник, оставляя его только перед лицом немного открытым. – Потом вот так, видишь? – и он придвинул голову Анатоля к отверстию, оставленному воротником, из которого виднелась блестящая улыбка Матреши.
– Ну прощай, Матреша, – сказал Анатоль, целуя ее. – Эх, кончена моя гульба здесь! Стешке кланяйся. Ну, прощай! Прощай, Матреша; ты мне пожелай счастья.
– Ну, дай то вам Бог, князь, счастья большого, – сказала Матреша, с своим цыганским акцентом.
У крыльца стояли две тройки, двое молодцов ямщиков держали их. Балага сел на переднюю тройку, и, высоко поднимая локти, неторопливо разобрал вожжи. Анатоль и Долохов сели к нему. Макарин, Хвостиков и лакей сели в другую тройку.
– Готовы, что ль? – спросил Балага.
– Пущай! – крикнул он, заматывая вокруг рук вожжи, и тройка понесла бить вниз по Никитскому бульвару.
– Тпрру! Поди, эй!… Тпрру, – только слышался крик Балаги и молодца, сидевшего на козлах. На Арбатской площади тройка зацепила карету, что то затрещало, послышался крик, и тройка полетела по Арбату.
Дав два конца по Подновинскому Балага стал сдерживать и, вернувшись назад, остановил лошадей у перекрестка Старой Конюшенной.
Молодец соскочил держать под уздцы лошадей, Анатоль с Долоховым пошли по тротуару. Подходя к воротам, Долохов свистнул. Свисток отозвался ему и вслед за тем выбежала горничная.
– На двор войдите, а то видно, сейчас выйдет, – сказала она.
Долохов остался у ворот. Анатоль вошел за горничной на двор, поворотил за угол и вбежал на крыльцо.
Гаврило, огромный выездной лакей Марьи Дмитриевны, встретил Анатоля.
– К барыне пожалуйте, – басом сказал лакей, загораживая дорогу от двери.
– К какой барыне? Да ты кто? – запыхавшимся шопотом спрашивал Анатоль.
– Пожалуйте, приказано привесть.
– Курагин! назад, – кричал Долохов. – Измена! Назад!
Долохов у калитки, у которой он остановился, боролся с дворником, пытавшимся запереть за вошедшим Анатолем калитку. Долохов последним усилием оттолкнул дворника и схватив за руку выбежавшего Анатоля, выдернул его за калитку и побежал с ним назад к тройке.


Марья Дмитриевна, застав заплаканную Соню в коридоре, заставила ее во всем признаться. Перехватив записку Наташи и прочтя ее, Марья Дмитриевна с запиской в руке взошла к Наташе.
– Мерзавка, бесстыдница, – сказала она ей. – Слышать ничего не хочу! – Оттолкнув удивленными, но сухими глазами глядящую на нее Наташу, она заперла ее на ключ и приказав дворнику пропустить в ворота тех людей, которые придут нынче вечером, но не выпускать их, а лакею приказав привести этих людей к себе, села в гостиной, ожидая похитителей.
Когда Гаврило пришел доложить Марье Дмитриевне, что приходившие люди убежали, она нахмурившись встала и заложив назад руки, долго ходила по комнатам, обдумывая то, что ей делать. В 12 часу ночи она, ощупав ключ в кармане, пошла к комнате Наташи. Соня, рыдая, сидела в коридоре.
– Марья Дмитриевна, пустите меня к ней ради Бога! – сказала она. Марья Дмитриевна, не отвечая ей, отперла дверь и вошла. «Гадко, скверно… В моем доме… Мерзавка, девчонка… Только отца жалко!» думала Марья Дмитриевна, стараясь утолить свой гнев. «Как ни трудно, уж велю всем молчать и скрою от графа». Марья Дмитриевна решительными шагами вошла в комнату. Наташа лежала на диване, закрыв голову руками, и не шевелилась. Она лежала в том самом положении, в котором оставила ее Марья Дмитриевна.
– Хороша, очень хороша! – сказала Марья Дмитриевна. – В моем доме любовникам свидания назначать! Притворяться то нечего. Ты слушай, когда я с тобой говорю. – Марья Дмитриевна тронула ее за руку. – Ты слушай, когда я говорю. Ты себя осрамила, как девка самая последняя. Я бы с тобой то сделала, да мне отца твоего жалко. Я скрою. – Наташа не переменила положения, но только всё тело ее стало вскидываться от беззвучных, судорожных рыданий, которые душили ее. Марья Дмитриевна оглянулась на Соню и присела на диване подле Наташи.
– Счастье его, что он от меня ушел; да я найду его, – сказала она своим грубым голосом; – слышишь ты что ли, что я говорю? – Она поддела своей большой рукой под лицо Наташи и повернула ее к себе. И Марья Дмитриевна, и Соня удивились, увидав лицо Наташи. Глаза ее были блестящи и сухи, губы поджаты, щеки опустились.
– Оставь… те… что мне… я… умру… – проговорила она, злым усилием вырвалась от Марьи Дмитриевны и легла в свое прежнее положение.
– Наталья!… – сказала Марья Дмитриевна. – Я тебе добра желаю. Ты лежи, ну лежи так, я тебя не трону, и слушай… Я не стану говорить, как ты виновата. Ты сама знаешь. Ну да теперь отец твой завтра приедет, что я скажу ему? А?
Опять тело Наташи заколебалось от рыданий.
– Ну узнает он, ну брат твой, жених!
– У меня нет жениха, я отказала, – прокричала Наташа.
– Всё равно, – продолжала Марья Дмитриевна. – Ну они узнают, что ж они так оставят? Ведь он, отец твой, я его знаю, ведь он, если его на дуэль вызовет, хорошо это будет? А?
– Ах, оставьте меня, зачем вы всему помешали! Зачем? зачем? кто вас просил? – кричала Наташа, приподнявшись на диване и злобно глядя на Марью Дмитриевну.
– Да чего ж ты хотела? – вскрикнула опять горячась Марья Дмитриевна, – что ж тебя запирали что ль? Ну кто ж ему мешал в дом ездить? Зачем же тебя, как цыганку какую, увозить?… Ну увез бы он тебя, что ж ты думаешь, его бы не нашли? Твой отец, или брат, или жених. А он мерзавец, негодяй, вот что!
– Он лучше всех вас, – вскрикнула Наташа, приподнимаясь. – Если бы вы не мешали… Ах, Боже мой, что это, что это! Соня, за что? Уйдите!… – И она зарыдала с таким отчаянием, с каким оплакивают люди только такое горе, которого они чувствуют сами себя причиной. Марья Дмитриевна начала было опять говорить; но Наташа закричала: – Уйдите, уйдите, вы все меня ненавидите, презираете. – И опять бросилась на диван.
Марья Дмитриевна продолжала еще несколько времени усовещивать Наташу и внушать ей, что всё это надо скрыть от графа, что никто не узнает ничего, ежели только Наташа возьмет на себя всё забыть и не показывать ни перед кем вида, что что нибудь случилось. Наташа не отвечала. Она и не рыдала больше, но с ней сделались озноб и дрожь. Марья Дмитриевна подложила ей подушку, накрыла ее двумя одеялами и сама принесла ей липового цвета, но Наташа не откликнулась ей. – Ну пускай спит, – сказала Марья Дмитриевна, уходя из комнаты, думая, что она спит. Но Наташа не спала и остановившимися раскрытыми глазами из бледного лица прямо смотрела перед собою. Всю эту ночь Наташа не спала, и не плакала, и не говорила с Соней, несколько раз встававшей и подходившей к ней.
На другой день к завтраку, как и обещал граф Илья Андреич, он приехал из Подмосковной. Он был очень весел: дело с покупщиком ладилось и ничто уже не задерживало его теперь в Москве и в разлуке с графиней, по которой он соскучился. Марья Дмитриевна встретила его и объявила ему, что Наташа сделалась очень нездорова вчера, что посылали за доктором, но что теперь ей лучше. Наташа в это утро не выходила из своей комнаты. С поджатыми растрескавшимися губами, сухими остановившимися глазами, она сидела у окна и беспокойно вглядывалась в проезжающих по улице и торопливо оглядывалась на входивших в комнату. Она очевидно ждала известий об нем, ждала, что он сам приедет или напишет ей.
Когда граф взошел к ней, она беспокойно оборотилась на звук его мужских шагов, и лицо ее приняло прежнее холодное и даже злое выражение. Она даже не поднялась на встречу ему.
– Что с тобой, мой ангел, больна? – спросил граф. Наташа помолчала.
– Да, больна, – отвечала она.
На беспокойные расспросы графа о том, почему она такая убитая и не случилось ли чего нибудь с женихом, она уверяла его, что ничего, и просила его не беспокоиться. Марья Дмитриевна подтвердила графу уверения Наташи, что ничего не случилось. Граф, судя по мнимой болезни, по расстройству дочери, по сконфуженным лицам Сони и Марьи Дмитриевны, ясно видел, что в его отсутствие должно было что нибудь случиться: но ему так страшно было думать, что что нибудь постыдное случилось с его любимою дочерью, он так любил свое веселое спокойствие, что он избегал расспросов и всё старался уверить себя, что ничего особенного не было и только тужил о том, что по случаю ее нездоровья откладывался их отъезд в деревню.


Со дня приезда своей жены в Москву Пьер сбирался уехать куда нибудь, только чтобы не быть с ней. Вскоре после приезда Ростовых в Москву, впечатление, которое производила на него Наташа, заставило его поторопиться исполнить свое намерение. Он поехал в Тверь ко вдове Иосифа Алексеевича, которая обещала давно передать ему бумаги покойного.
Когда Пьер вернулся в Москву, ему подали письмо от Марьи Дмитриевны, которая звала его к себе по весьма важному делу, касающемуся Андрея Болконского и его невесты. Пьер избегал Наташи. Ему казалось, что он имел к ней чувство более сильное, чем то, которое должен был иметь женатый человек к невесте своего друга. И какая то судьба постоянно сводила его с нею.
«Что такое случилось? И какое им до меня дело? думал он, одеваясь, чтобы ехать к Марье Дмитриевне. Поскорее бы приехал князь Андрей и женился бы на ней!» думал Пьер дорогой к Ахросимовой.
На Тверском бульваре кто то окликнул его.
– Пьер! Давно приехал? – прокричал ему знакомый голос. Пьер поднял голову. В парных санях, на двух серых рысаках, закидывающих снегом головашки саней, промелькнул Анатоль с своим всегдашним товарищем Макариным. Анатоль сидел прямо, в классической позе военных щеголей, закутав низ лица бобровым воротником и немного пригнув голову. Лицо его было румяно и свежо, шляпа с белым плюмажем была надета на бок, открывая завитые, напомаженные и осыпанные мелким снегом волосы.
«И право, вот настоящий мудрец! подумал Пьер, ничего не видит дальше настоящей минуты удовольствия, ничто не тревожит его, и оттого всегда весел, доволен и спокоен. Что бы я дал, чтобы быть таким как он!» с завистью подумал Пьер.
В передней Ахросимовой лакей, снимая с Пьера его шубу, сказал, что Марья Дмитриевна просят к себе в спальню.
Отворив дверь в залу, Пьер увидал Наташу, сидевшую у окна с худым, бледным и злым лицом. Она оглянулась на него, нахмурилась и с выражением холодного достоинства вышла из комнаты.
– Что случилось? – спросил Пьер, входя к Марье Дмитриевне.
– Хорошие дела, – отвечала Марья Дмитриевна: – пятьдесят восемь лет прожила на свете, такого сраму не видала. – И взяв с Пьера честное слово молчать обо всем, что он узнает, Марья Дмитриевна сообщила ему, что Наташа отказала своему жениху без ведома родителей, что причиной этого отказа был Анатоль Курагин, с которым сводила ее жена Пьера, и с которым она хотела бежать в отсутствие своего отца, с тем, чтобы тайно обвенчаться.
Пьер приподняв плечи и разинув рот слушал то, что говорила ему Марья Дмитриевна, не веря своим ушам. Невесте князя Андрея, так сильно любимой, этой прежде милой Наташе Ростовой, променять Болконского на дурака Анатоля, уже женатого (Пьер знал тайну его женитьбы), и так влюбиться в него, чтобы согласиться бежать с ним! – Этого Пьер не мог понять и не мог себе представить.
Милое впечатление Наташи, которую он знал с детства, не могло соединиться в его душе с новым представлением о ее низости, глупости и жестокости. Он вспомнил о своей жене. «Все они одни и те же», сказал он сам себе, думая, что не ему одному достался печальный удел быть связанным с гадкой женщиной. Но ему всё таки до слез жалко было князя Андрея, жалко было его гордости. И чем больше он жалел своего друга, тем с большим презрением и даже отвращением думал об этой Наташе, с таким выражением холодного достоинства сейчас прошедшей мимо него по зале. Он не знал, что душа Наташи была преисполнена отчаяния, стыда, унижения, и что она не виновата была в том, что лицо ее нечаянно выражало спокойное достоинство и строгость.
– Да как обвенчаться! – проговорил Пьер на слова Марьи Дмитриевны. – Он не мог обвенчаться: он женат.
– Час от часу не легче, – проговорила Марья Дмитриевна. – Хорош мальчик! То то мерзавец! А она ждет, второй день ждет. По крайней мере ждать перестанет, надо сказать ей.
Узнав от Пьера подробности женитьбы Анатоля, излив свой гнев на него ругательными словами, Марья Дмитриевна сообщила ему то, для чего она вызвала его. Марья Дмитриевна боялась, чтобы граф или Болконский, который мог всякую минуту приехать, узнав дело, которое она намерена была скрыть от них, не вызвали на дуэль Курагина, и потому просила его приказать от ее имени его шурину уехать из Москвы и не сметь показываться ей на глаза. Пьер обещал ей исполнить ее желание, только теперь поняв опасность, которая угрожала и старому графу, и Николаю, и князю Андрею. Кратко и точно изложив ему свои требования, она выпустила его в гостиную. – Смотри же, граф ничего не знает. Ты делай, как будто ничего не знаешь, – сказала она ему. – А я пойду сказать ей, что ждать нечего! Да оставайся обедать, коли хочешь, – крикнула Марья Дмитриевна Пьеру.
Пьер встретил старого графа. Он был смущен и расстроен. В это утро Наташа сказала ему, что она отказала Болконскому.
– Беда, беда, mon cher, – говорил он Пьеру, – беда с этими девками без матери; уж я так тужу, что приехал. Я с вами откровенен буду. Слышали, отказала жениху, ни у кого не спросивши ничего. Оно, положим, я никогда этому браку очень не радовался. Положим, он хороший человек, но что ж, против воли отца счастья бы не было, и Наташа без женихов не останется. Да всё таки долго уже так продолжалось, да и как же это без отца, без матери, такой шаг! А теперь больна, и Бог знает, что! Плохо, граф, плохо с дочерьми без матери… – Пьер видел, что граф был очень расстроен, старался перевести разговор на другой предмет, но граф опять возвращался к своему горю.
Соня с встревоженным лицом вошла в гостиную.
– Наташа не совсем здорова; она в своей комнате и желала бы вас видеть. Марья Дмитриевна у нее и просит вас тоже.
– Да ведь вы очень дружны с Болконским, верно что нибудь передать хочет, – сказал граф. – Ах, Боже мой, Боже мой! Как всё хорошо было! – И взявшись за редкие виски седых волос, граф вышел из комнаты.
Марья Дмитриевна объявила Наташе о том, что Анатоль был женат. Наташа не хотела верить ей и требовала подтверждения этого от самого Пьера. Соня сообщила это Пьеру в то время, как она через коридор провожала его в комнату Наташи.
Наташа, бледная, строгая сидела подле Марьи Дмитриевны и от самой двери встретила Пьера лихорадочно блестящим, вопросительным взглядом. Она не улыбнулась, не кивнула ему головой, она только упорно смотрела на него, и взгляд ее спрашивал его только про то: друг ли он или такой же враг, как и все другие, по отношению к Анатолю. Сам по себе Пьер очевидно не существовал для нее.
– Он всё знает, – сказала Марья Дмитриевна, указывая на Пьера и обращаясь к Наташе. – Он пускай тебе скажет, правду ли я говорила.
Наташа, как подстреленный, загнанный зверь смотрит на приближающихся собак и охотников, смотрела то на того, то на другого.
– Наталья Ильинична, – начал Пьер, опустив глаза и испытывая чувство жалости к ней и отвращения к той операции, которую он должен был делать, – правда это или не правда, это для вас должно быть всё равно, потому что…
– Так это не правда, что он женат!
– Нет, это правда.
– Он женат был и давно? – спросила она, – честное слово?
Пьер дал ей честное слово.
– Он здесь еще? – спросила она быстро.
– Да, я его сейчас видел.
Она очевидно была не в силах говорить и делала руками знаки, чтобы оставили ее.


Пьер не остался обедать, а тотчас же вышел из комнаты и уехал. Он поехал отыскивать по городу Анатоля Курагина, при мысли о котором теперь вся кровь у него приливала к сердцу и он испытывал затруднение переводить дыхание. На горах, у цыган, у Comoneno – его не было. Пьер поехал в клуб.
В клубе всё шло своим обыкновенным порядком: гости, съехавшиеся обедать, сидели группами и здоровались с Пьером и говорили о городских новостях. Лакей, поздоровавшись с ним, доложил ему, зная его знакомство и привычки, что место ему оставлено в маленькой столовой, что князь Михаил Захарыч в библиотеке, а Павел Тимофеич не приезжали еще. Один из знакомых Пьера между разговором о погоде спросил у него, слышал ли он о похищении Курагиным Ростовой, про которое говорят в городе, правда ли это? Пьер, засмеявшись, сказал, что это вздор, потому что он сейчас только от Ростовых. Он спрашивал у всех про Анатоля; ему сказал один, что не приезжал еще, другой, что он будет обедать нынче. Пьеру странно было смотреть на эту спокойную, равнодушную толпу людей, не знавшую того, что делалось у него в душе. Он прошелся по зале, дождался пока все съехались, и не дождавшись Анатоля, не стал обедать и поехал домой.
Анатоль, которого он искал, в этот день обедал у Долохова и совещался с ним о том, как поправить испорченное дело. Ему казалось необходимо увидаться с Ростовой. Вечером он поехал к сестре, чтобы переговорить с ней о средствах устроить это свидание. Когда Пьер, тщетно объездив всю Москву, вернулся домой, камердинер доложил ему, что князь Анатоль Васильич у графини. Гостиная графини была полна гостей.
Пьер не здороваясь с женою, которую он не видал после приезда (она больше чем когда нибудь ненавистна была ему в эту минуту), вошел в гостиную и увидав Анатоля подошел к нему.
– Ah, Pierre, – сказала графиня, подходя к мужу. – Ты не знаешь в каком положении наш Анатоль… – Она остановилась, увидав в опущенной низко голове мужа, в его блестящих глазах, в его решительной походке то страшное выражение бешенства и силы, которое она знала и испытала на себе после дуэли с Долоховым.
– Где вы – там разврат, зло, – сказал Пьер жене. – Анатоль, пойдемте, мне надо поговорить с вами, – сказал он по французски.
Анатоль оглянулся на сестру и покорно встал, готовый следовать за Пьером.
Пьер, взяв его за руку, дернул к себе и пошел из комнаты.
– Si vous vous permettez dans mon salon, [Если вы позволите себе в моей гостиной,] – шопотом проговорила Элен; но Пьер, не отвечая ей вышел из комнаты.
Анатоль шел за ним обычной, молодцоватой походкой. Но на лице его было заметно беспокойство.
Войдя в свой кабинет, Пьер затворил дверь и обратился к Анатолю, не глядя на него.
– Вы обещали графине Ростовой жениться на ней и хотели увезти ее?
– Мой милый, – отвечал Анатоль по французски (как и шел весь разговор), я не считаю себя обязанным отвечать на допросы, делаемые в таком тоне.
Лицо Пьера, и прежде бледное, исказилось бешенством. Он схватил своей большой рукой Анатоля за воротник мундира и стал трясти из стороны в сторону до тех пор, пока лицо Анатоля не приняло достаточное выражение испуга.
– Когда я говорю, что мне надо говорить с вами… – повторял Пьер.
– Ну что, это глупо. А? – сказал Анатоль, ощупывая оторванную с сукном пуговицу воротника.
– Вы негодяй и мерзавец, и не знаю, что меня воздерживает от удовольствия разможжить вам голову вот этим, – говорил Пьер, – выражаясь так искусственно потому, что он говорил по французски. Он взял в руку тяжелое пресспапье и угрожающе поднял и тотчас же торопливо положил его на место.
– Обещали вы ей жениться?
– Я, я, я не думал; впрочем я никогда не обещался, потому что…
Пьер перебил его. – Есть у вас письма ее? Есть у вас письма? – повторял Пьер, подвигаясь к Анатолю.
Анатоль взглянул на него и тотчас же, засунув руку в карман, достал бумажник.
Пьер взял подаваемое ему письмо и оттолкнув стоявший на дороге стол повалился на диван.
– Je ne serai pas violent, ne craignez rien, [Не бойтесь, я насилия не употреблю,] – сказал Пьер, отвечая на испуганный жест Анатоля. – Письма – раз, – сказал Пьер, как будто повторяя урок для самого себя. – Второе, – после минутного молчания продолжал он, опять вставая и начиная ходить, – вы завтра должны уехать из Москвы.
– Но как же я могу…
– Третье, – не слушая его, продолжал Пьер, – вы никогда ни слова не должны говорить о том, что было между вами и графиней. Этого, я знаю, я не могу запретить вам, но ежели в вас есть искра совести… – Пьер несколько раз молча прошел по комнате. Анатоль сидел у стола и нахмурившись кусал себе губы.
– Вы не можете не понять наконец, что кроме вашего удовольствия есть счастье, спокойствие других людей, что вы губите целую жизнь из того, что вам хочется веселиться. Забавляйтесь с женщинами подобными моей супруге – с этими вы в своем праве, они знают, чего вы хотите от них. Они вооружены против вас тем же опытом разврата; но обещать девушке жениться на ней… обмануть, украсть… Как вы не понимаете, что это так же подло, как прибить старика или ребенка!…
Пьер замолчал и взглянул на Анатоля уже не гневным, но вопросительным взглядом.
– Этого я не знаю. А? – сказал Анатоль, ободряясь по мере того, как Пьер преодолевал свой гнев. – Этого я не знаю и знать не хочу, – сказал он, не глядя на Пьера и с легким дрожанием нижней челюсти, – но вы сказали мне такие слова: подло и тому подобное, которые я comme un homme d'honneur [как честный человек] никому не позволю.
Пьер с удивлением посмотрел на него, не в силах понять, чего ему было нужно.
– Хотя это и было с глазу на глаз, – продолжал Анатоль, – но я не могу…
– Что ж, вам нужно удовлетворение? – насмешливо сказал Пьер.
– По крайней мере вы можете взять назад свои слова. А? Ежели вы хотите, чтоб я исполнил ваши желанья. А?
– Беру, беру назад, – проговорил Пьер и прошу вас извинить меня. Пьер взглянул невольно на оторванную пуговицу. – И денег, ежели вам нужно на дорогу. – Анатоль улыбнулся.
Это выражение робкой и подлой улыбки, знакомой ему по жене, взорвало Пьера.
– О, подлая, бессердечная порода! – проговорил он и вышел из комнаты.
На другой день Анатоль уехал в Петербург.


Пьер поехал к Марье Дмитриевне, чтобы сообщить об исполнении ее желанья – об изгнании Курагина из Москвы. Весь дом был в страхе и волнении. Наташа была очень больна, и, как Марья Дмитриевна под секретом сказала ему, она в ту же ночь, как ей было объявлено, что Анатоль женат, отравилась мышьяком, который она тихонько достала. Проглотив его немного, она так испугалась, что разбудила Соню и объявила ей то, что она сделала. Во время были приняты нужные меры против яда, и теперь она была вне опасности; но всё таки слаба так, что нельзя было думать везти ее в деревню и послано было за графиней. Пьер видел растерянного графа и заплаканную Соню, но не мог видеть Наташи.
Пьер в этот день обедал в клубе и со всех сторон слышал разговоры о попытке похищения Ростовой и с упорством опровергал эти разговоры, уверяя всех, что больше ничего не было, как только то, что его шурин сделал предложение Ростовой и получил отказ. Пьеру казалось, что на его обязанности лежит скрыть всё дело и восстановить репутацию Ростовой.
Он со страхом ожидал возвращения князя Андрея и каждый день заезжал наведываться о нем к старому князю.
Князь Николай Андреич знал через m lle Bourienne все слухи, ходившие по городу, и прочел ту записку к княжне Марье, в которой Наташа отказывала своему жениху. Он казался веселее обыкновенного и с большим нетерпением ожидал сына.
Чрез несколько дней после отъезда Анатоля, Пьер получил записку от князя Андрея, извещавшего его о своем приезде и просившего Пьера заехать к нему.
Князь Андрей, приехав в Москву, в первую же минуту своего приезда получил от отца записку Наташи к княжне Марье, в которой она отказывала жениху (записку эту похитила у княжны Марьи и передала князю m lle Вourienne) и услышал от отца с прибавлениями рассказы о похищении Наташи.
Князь Андрей приехал вечером накануне. Пьер приехал к нему на другое утро. Пьер ожидал найти князя Андрея почти в том же положении, в котором была и Наташа, и потому он был удивлен, когда, войдя в гостиную, услыхал из кабинета громкий голос князя Андрея, оживленно говорившего что то о какой то петербургской интриге. Старый князь и другой чей то голос изредка перебивали его. Княжна Марья вышла навстречу к Пьеру. Она вздохнула, указывая глазами на дверь, где был князь Андрей, видимо желая выразить свое сочувствие к его горю; но Пьер видел по лицу княжны Марьи, что она была рада и тому, что случилось, и тому, как ее брат принял известие об измене невесты.
– Он сказал, что ожидал этого, – сказала она. – Я знаю, что гордость его не позволит ему выразить своего чувства, но всё таки лучше, гораздо лучше он перенес это, чем я ожидала. Видно, так должно было быть…