Четырёхлетний сейм

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск

Четырёхлетний сейм (польск. Sejm Czteroletni) или Великий Сейм (польск. Sejm Wielki) — сейм Речи Посполитой, длившийся с 6 октября 1788 до 29 мая 1792 года и совершивший весьма важные преобразования в общественно-политическом устройстве Речи Посполитой. Его целями стало восстановление суверенитета и политическое и экономическое реформирование польско-литовского государства. Главным достижением Сейма стало принятие в 1791 году Конституции 3 мая. Результаты реформ Великого сейма были ликвидированы в результате деятельности Тарговицкой конфедерации и военного вмешательства Российской империи.





Организация

Екатерина II, которая рассматривала Речь Посполитую как вассальное государство, намеревалась с помощью Сейма привлечь польский корпус в количестве 100 тысяч человек на помощь российской армии в войне с Османской империей. Вследствие этого, Сейм был конфедеративным, то есть, в отличие от ординарного сейма, где действовало правило Liberum veto и решения принимались в результате полного единогласия, здесь решения принимались большинством голосов.

Однако, поскольку Россия была втянута сразу в две войны (против Турции, а позднее и против Швеции), Сейм попал под влияние сторонников реформ. В 1790 году Польша заключила оборонительный союз с Пруссией, обязывавший стороны оказывать друг другу помощь в случае конфликта с Россией.

Деятельность Сейма

В день открытия сейма (6 октября) была образована конфедерация. Маршалами посольской избы были избраны коронный референдарий Станислав Малаховский и генерал литовской артиллерии Казимир Нестор Сапега.

С самого начала дебаты в Сейме вызывали широкий интерес у населения, одним из самых ярких проявлений которого стала «Чёрная процессия» мещан, требующих равенства с шляхтой, и проходили в атмосфере гласности. На Сейм оказали большое влияние события во Франции — Великая французская революция, где требования подобных реформ привели к свержению абсолютной монархии Людовика XVI. Сторонники реформ встретили существенное сопротивление со стороны большинства польских магнатов и богатого дворянства, которые были заинтересованы в сохранении своего положения, и от соседей Польши (Австрия, Пруссия и Россия), которым была выгодна слабость Польши.

Тем не менее, движение сторонников реформ становилось сильнее и влиятельнее. Патриотическая партия, сформировавшаяся вокруг короля (Станислав Август Понятовский), получила поддержку со стороны либерально настроенных магнатов и, с 1790 года, от рода Чарторыжских. Самыми радикальными защитниками реформ были польские якобинцы.

Сейм ликвидировал Постоянный Совет и с 1790 года был во власти короля-реформиста и его сторонников. Были сформированы комиссии, занимающиеся вопросами финансов, экономики и вооруженных сил.

20 октября единогласно был принят сеймом проект увеличения армии до 100 000 человек (хотя из-за финансовых проблем её вскоре пришлось сократить до 65 000).

3 ноября был упразднён большинством голосов военный департамент, как учреждение, возникшее в силу протектората России над Речью Посполитой (по договору 1775 года), и заменён военной комиссией.

Продолжить совещания сейма за двухлетний срок — значило нарушить конституцию. Между тем патриотическая партия желала их продолжения, опасаясь, что новый сейм будет действовать вопреки её преобразовательным планам. Вопрос о продолжении деятельности сейма вызвал оживленные прения.

Наконец, в середине июня 1790 года решено было продолжить существование действовавшего сейма и конфедерации до 9 февраля 1791 года и вместе с тем созвать сеймики для выбора новых депутатов; но так как и продолженный сейм не был в состоянии окончить все рассматривавшиеся им дела, то патриотическая партия предложила присоединить к составу работавшего сейма весь состав новых послов.

Предложение это было принято, сейм в новом составе начал свою деятельность 16 декабря 1790 года и продолжал её в духе реформ. 24 марта 1791 года он принял устав о сеймиках, а 18 апреля — положение о городах.

Избирательное право было преобразовано. Устав о сеймиках устранил от выборов бедную, безземельную шляхту, и предоставил избирательное право поземельным собственникам и тем пожизненным арендаторам, которые платили не меньше 100 злотых подати.

Конституция 3 мая 1791 года

Главным достижением Сейма было принятие Конституции 3 мая. Она была призвана исправить давние политические недостатки системы государственного устройства Речи Посполитой и «золотой вольности». Конституция утверждала политическое равенство между мещанами и шляхтичами и дала правительственную защиту крестьянам, смягчив таким образом, последствия злоупотреблений крепостничеством. Конституция отменила устаревшие парламентские обычаи, такие как Liberum veto, которое ставило сейм в зависимость от любого депутата, который мог быть подкуплен какой-либо внутренней заинтересованной группировкой, или иностранным государством, и блокировать все законодательные инициативы сейма. Конституция 3 мая должна была заменить существующую шляхетскую анархию, существовавшую в интересах части реакционных магнатов, эгалитарной и демократической конституционной монархией.

Принятие конституции было отчасти государственным переворотом. Защитникам Конституции, которые столкнулись с угрозой насилия со стороны противников реформ из пророссийской партии в Сейме (также известной как «гетманская партия» поскольку во главе её стояли гетманы — военачальники), сумели назначить дебаты по Правительственному закону на два дня раньше, нежели было запланировано. Многие сторонники реформ прибыли на заседание тайно и раньше назначенного времени, а королевская стража заняла позиции во дворе замка, чтобы воспрепятствовать действиям пророссийской партии. Конституция была зачтена вслух и вступила в силу немедленно, к ликованию толп, собравшихся снаружи.

Олигархи составили для ниспровержения этой конституции конфедерацию в Тарговице (14 мая 1792 года), и вскоре на помощь ей двинулись русские войска.

Ввиду предстоявшей войны сейм 29 мая 1792 года приостановил на время свою деятельность, но в действительности прекратил её навсегда, поскольку последовавшие события прекратили само существование Речи Посполитой.

Польская Конституция 3 мая 1791 года, действовала только 14 месяцев и 3 недели.

Напишите отзыв о статье "Четырёхлетний сейм"

Литература

Отрывок, характеризующий Четырёхлетний сейм

И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?
– Нет с, Петр Николаич, я только желаю показать, что в кавалерии выгод гораздо меньше против пехоты. Вот теперь сообразите, Петр Николаич, мое положение…
Берг говорил всегда очень точно, спокойно и учтиво. Разговор его всегда касался только его одного; он всегда спокойно молчал, пока говорили о чем нибудь, не имеющем прямого к нему отношения. И молчать таким образом он мог несколько часов, не испытывая и не производя в других ни малейшего замешательства. Но как скоро разговор касался его лично, он начинал говорить пространно и с видимым удовольствием.
– Сообразите мое положение, Петр Николаич: будь я в кавалерии, я бы получал не более двухсот рублей в треть, даже и в чине поручика; а теперь я получаю двести тридцать, – говорил он с радостною, приятною улыбкой, оглядывая Шиншина и графа, как будто для него было очевидно, что его успех всегда будет составлять главную цель желаний всех остальных людей.
– Кроме того, Петр Николаич, перейдя в гвардию, я на виду, – продолжал Берг, – и вакансии в гвардейской пехоте гораздо чаще. Потом, сами сообразите, как я мог устроиться из двухсот тридцати рублей. А я откладываю и еще отцу посылаю, – продолжал он, пуская колечко.
– La balance у est… [Баланс установлен…] Немец на обухе молотит хлебец, comme dit le рroverbe, [как говорит пословица,] – перекладывая янтарь на другую сторону ртa, сказал Шиншин и подмигнул графу.
Граф расхохотался. Другие гости, видя, что Шиншин ведет разговор, подошли послушать. Берг, не замечая ни насмешки, ни равнодушия, продолжал рассказывать о том, как переводом в гвардию он уже выиграл чин перед своими товарищами по корпусу, как в военное время ротного командира могут убить, и он, оставшись старшим в роте, может очень легко быть ротным, и как в полку все любят его, и как его папенька им доволен. Берг, видимо, наслаждался, рассказывая всё это, и, казалось, не подозревал того, что у других людей могли быть тоже свои интересы. Но всё, что он рассказывал, было так мило степенно, наивность молодого эгоизма его была так очевидна, что он обезоруживал своих слушателей.