Чехово (Ялта)

Село Чехово † укр. Чехове, крымско-тат. Autka Страна Россия/УкраинаРоссия/Украина Регион Республика Крым/Автономная Республика Крым Район Ялтинский горсовет Координаты 44°29′30″ с. ш. 34°08′25″ в. д.44.49167° с. ш. 34.14028° в. д. / 44.49167; 34.14028    Первое упоминание 1520 Прежние названия до 1945 — Аутка Часовой пояс UTC+3 Автомобильный код Республика Крым: RUS 82 АР Крым: AK, КК / 01 Чехово † Чехово †

К:Статьи о населённых пунктах без категории на Викискладе

Че́хово (до 1945 года Ау́тка; укр. Чехове, крымско-тат. Autka, греч. Autka) — упразднённое село в составе Ялтинского горсовета Республики Крым, включённое в черту города Ялта. Сейчас район на западе города, в районе Дома-музея Чехова.

История

Существует точка зрения, что Аутку, в долине речки Кремасто-Неро, основали ещё античные греки — в её пользу свидетельствует находка на территории посёлка святилища римского времени 2-й половины II — начала III века нашей эры Во всяком случае, селение древнее, точно существовавшее до XV века — об этом свидетельствует запись в Камеральном Описании Крыма… 1784 года, зафиксировавшая наличие в Аутке действующей церкви Феодора Тирона (турки во времена владычества империи запрещали строить новые церкви). В средние века большое селение, расположенное на пути из Ялты, через перевал Аутка-Богаз (иначе Иограф-Богаз, ранее Япрахлы-Гёль-Богаз и Фулис-Богаз) в Биюк-Узенбаш и Стилю (в долины Бельбека и Качи), входило в вотчину расположенного рядом замка — Учансу-исара — одного из феодалов княжества Феодоро. После захвата княжества османами в 1475 году селение перешло под власть Османской империи и административно было приписано к Инкирману в составе Мангупского кадылыка Кефинского санджака, а впоследствии эялета. В материалах переписей населения Кефинского санджака селение учитывалось, как квартал (маалле) Ялты Хавитка и на 1520 год в нём числилось 34 семьи исключительно христиан. На 1542 год маалле Хавитка также чисто немусульманское селение: 37 семей, из них 33 полных и 2 — потерявших мужчину-кормильца и 5 взрослых неженатых мужчин. В XVII веке на южном побережье Крыма начинает распространяться ислам, но Аутка оставалась в основном христианской, в джизйе дефтера Лива-и Кефе (Османских налоговых ведомостях) 1652 года перечислены три десятка имён и фамилий христиан-налогоплательщиков из селения Агутка. В 1774 году, по Кючук-Кайнарджийскому мирному договору, бывшие турецкие владения вошли в состав Крымского ханства, Аутка — в Мангупский кадылык бакчи-сарайскаго каймаканства. В 1778 году состоялось выселение греков и армян из Крыма: согласно «Ведомости о выведенных из Крыма в Приазовье христианах» А. В. Суворова от 18 сентября 1778 года из деревни Агутка выехало 2 священников и 167 греков (81 мужчина и 86 женщин). В ведомости митрополита Игнатия впервые селение подразделено на Аутку Верхнюю, из которой выведено 45 семей и Аутку Нижнюю, просто упомянутую в списке. На новом месте переселенцы, вместе с выходцами из других южнобережных деревень, основали селение Ялта.

После присоединения Крыма к России 8 февраля 1784 года деревня была приписана к Симферопольскому уезду Таврической области. Уже в 1789—1792 годах из приазовской Ялты, по указу князя Потёмкина, в Аутку вернулась артель ловцов устриц Фёдора Реиза — 96 греков-старожилов (20 семей). Вероятно, они же восстановили в конце XVIII века церковь — храм был заново построен из дерева. Пётр Паллас, в своём труде 1794 года «Наблюдения, сделанные во время путешествия по южным наместничествам Русского государства», так описал селение

Аутка населена исключительно греками, переселившимися с другими христианами, жителями полуострова, в Мариупольский округ, но после завоевания Крыма двадцать семейств получили разрешение от князя Потемкина вернуться обратно для ловли устриц на алупкинских устричных банках; устрицы, хотя и малы, но столь же вкусны, как английские. В этой деревне есть маленькая церковь и развалины другой большой. Вне деревни, по дороге, видны еще следы церкви и около неё могилы.

После Павловских реформ, с 1796 по 1802 год, входила в Акмечетский уезд Новороссийской губернии. В 1794 году в Аутке была построена каменная Успенская церковь. По новому административному делению, после создания 8 (20) октября 1802 года Таврической губернии, Аутка была включена в состав Махульдурской волости Симферопольского уезда.

По Ведомости о всех селениях в Симферопольском уезде состоящих с показанием в которой волости сколько числом дворов и душ… от 9 октября 1805 года, в деревне Аутка числилось 17 дворов и 86 жителей, исключительно крымских татар. На военно-топографической карте генерал-майора Мухина 1817 года деревня Аутка обозначена с 12 дворами. После реформы волостного деления 1829 года Аутку, согласно «Ведомости о казённых волостях Таврической губернии 1829 г», отнесли к Алуштинской волости.

Именным указом Николая I от 23 марта (по старому стилю) 1838 года, 15 апреля был образован новый Ялтинский уезд и деревню включили в состав новой, Алуштинской волости. На карте 1842 года Аутка обозначена с 40 дворами. К этому храм времени в селе сгорел и был восстановлен в 1842 году за казенный счёт. По итогам земской реформы Александра II 1860-х годов Актка была приписана к Дерекойской волости, при этом были официально зафиксированы 2 деревни Верхняя Аутка и Нижняя Аутка, или Фарфара. Согласно «Списку населённых мест Таврической губернии по сведениям 1864 года», составленному по результатам VIII ревизии 1864 года, Верхняя Аутка — казённое греческое и татарское село, со 112 дворами, 277 жителями, православной церковью и развалинами укрепления при речках Барбала-Узени, Учан-Су и Алонице, Нижняя Аутка (или Фарфара) — также казённое греческое село, с 60 дворами, 329 жителями и православной церковью при речке Учан-Су. На трёхверстовой карте 1865—1876 года Верхняя и Нижняя Аутки обозначены раздельно, со 140 дворами в обоих. На 1886 год в селе Нижняя Аутка (Верхняя Аутка), согласно справочнику «Волости и важнѣйшія селенія Европейской Россіи», проживало 180 человек в 27 домохозяйствах, действовали 2 православные церкви и мечеть, 4 лавки и 2 пекарни. Согласно «Памятной книге Таврической губернии 1889 года», по результатам Х ревизии 1887 года, в деревне Аутка нижняя числилось 159 дворов и 714 жителей, в Аутке верхней — 108 дворов и 464 жителя. На верстовой карте 1891 года в деревне Аутка обозначено 189 дворов с греческо-татарским населением.

После земской реформы 1890-х годов, которая в Ялтинском уезде прошла после 1892 года, деревня осталась в составе преобразованной Дерекойской волости, причём с этого времени в документах учитывалось одно селение. По «…Памятной книжке Таврической губернии на 1892 год» в деревне Аутка, составлявшей Аутское сельское общество, числилось 145 жителей в 22 домохозяйствах. По Высочайшему повелению Его Императорского Величества и утверждению Кабинета Министров от 15 марта 1896 года, деревня Верхняя Аутка была включена в черту города Ялта. Учитывая, что Верхняя Аутка находится дальше от центра, чем Нижняя, можно предположить, что Нижняя могла стать пригородом раньше — документ о присоединении Верхней обнаружен только в 2005 году. Осенью 1898 года Антон Павлович Чехов приобрёл в Аутке участок земли и в течение октября 1898 года — сентября 1899 года выстроил дом, в котором жил с августа 1899 по 1 мая 1904 года вместе с матерью Евгенией Яковлевной и сестрой Марией Павловной.

Ауткинскую церковь в 1861 и 1867 году посещал император Александр II с семьёй, выделивший деньги на её перестройку; в 1888 году при церкви открылась церковно-приходская школа. К концу века старый деревянный храм уже не мог вместить всех прихожан, к тому же обветшал и был разобран. На его месте, в 1898 году, возвели новую каменную церковь — в ней в 1901 году венчались Антон Павлович Чехов и Ольга Леонардовна Книппер. По «…Памятной книжке Таврической губернии на 1902 год» в деревне Аутка, составлявшей Ауткинское сельское общество, числилось 177 жителей в 22 домохозяйствах. В Статистическом справочнике Таврической губернии 1915 года в Дерекойской волости Ялтинского уезда также значится деревня Аутка.

После установления в Крыму Советской власти, по постановлению Крымревкома от 8 января 1921 года была упразднена волостная система и село подчинили Ялтинскому району Ялтинского уезда. В 1922 году уезды получили название округов. Согласно Списку населённых пунктов Крымской АССР по Всесоюзной переписи 17 декабря 1926 года, в пригороде Ялты Аутка, центре Ауткского сельсовета Ялтинского района, числилось 412 дворов, из них 107 крестьянских, население составляло 1996 человек, из них 827 русских, 648 греков, 264 крымских татарина, 171 украинец, 18 евреев, 14 армян, 11 немцев, 5 белорусов, 38 записаны в графе «прочие», действовали татарская, русская и греческая школы I ступени.

В 1944 году, после освобождения Крыма от фашистов, согласно Постановлению ГКО № 5859 от 11 мая 1944 года, 18 мая крымские татары были депортированы в Среднюю Азию, а 27 июня, по Постановлению ГКО № 5984сс от 2 июня 1944 года, та же участь постигла крымских греков и армян. 12 августа 1944 года было принято постановление № ГОКО-6372с «О переселении колхозников в районы Крыма», по которому в район из Ростовской области РСФСР в район переселялось 3000 семей колхозников, а в начале 1950-х годов последовала вторая волна переселенцев из различных областей Украины. Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 21 августа 1945 года Аутка была переименована в Чехово и Аутский сельсовет — в Чеховский. С 25 июня 1946 года Чехово в составе Крымской области РСФСР Указом Президиума Верховного Совета РСФСР от 31 августа 1948 года ликвидирован Ялтинский район и образован Ялтинский горсовет. Чехово включили в состав Ялты в период с 1968 года, когда пгт ещё числился в составе горсовета и 1977 годом, кода уже записан, как присоединённый к городу.

Кладбище

Вблизи деревни располагалось одно из старейших кладбищ Ялты — Ауткинское. Здесь нашли упокоение многие ялтинские жители, среди них — мать А. П. Чехова Евгения Яковлевна (1835—1919), его брат Михаил и сестра Мария Павловна, известный врач-климатолог В. Н. Дмитриев, вдова Ф. М. Достоевского Анна Григорьевна.

Кладбище было ликвидировано в 1960-х годах. Часть захоронений (Г. А. Мачтет, Д. К. Чернов, Л. П. Радин, В. И. Ребиков, П. Ф. Жевандрова) удалось перенести на Поликуровское кладбище. В 1968 году останки А. Г. Достоевской были перезахоронены рядом с могилой мужа в Александро-Невской лавре.

В настоящее время на территории бывшего кладбища разбит парк имени Батурина.

Литература

• [www.soldat.ru/files/f/adm_terr_preobrazovania_v_krimu_1783_1998.part1.rar Административно-территориальные преобразования в Крыму. 1783-1998 гг. Справочник] / под ред. Г. Н. Гржибовской. — Симферополь: Таврия-Плюс, 1999.

Ссылки

• [crimea-map.com.ua/map468472_0_0.htm Карта территории Ялтинского горсовета.]
• Аутка // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

Отрывок, характеризующий Чехово (Ялта)

– Да, im Raum verlegen, [перенести в пространство (нем.) ] – повторил, злобно фыркая носом, князь Андрей, когда они проехали. – Im Raum то [В пространстве (нем.) ] у меня остался отец, и сын, и сестра в Лысых Горах. Ему это все равно. Вот оно то, что я тебе говорил, – эти господа немцы завтра не выиграют сражение, а только нагадят, сколько их сил будет, потому что в его немецкой голове только рассуждения, не стоящие выеденного яйца, а в сердце нет того, что одно только и нужно на завтра, – то, что есть в Тимохине. Они всю Европу отдали ему и приехали нас учить – славные учители! – опять взвизгнул его голос.
– Так вы думаете, что завтрашнее сражение будет выиграно? – сказал Пьер.
– Да, да, – рассеянно сказал князь Андрей. – Одно, что бы я сделал, ежели бы имел власть, – начал он опять, – я не брал бы пленных. Что такое пленные? Это рыцарство. Французы разорили мой дом и идут разорить Москву, и оскорбили и оскорбляют меня всякую секунду. Они враги мои, они преступники все, по моим понятиям. И так же думает Тимохин и вся армия. Надо их казнить. Ежели они враги мои, то не могут быть друзьями, как бы они там ни разговаривали в Тильзите.
– Да, да, – проговорил Пьер, блестящими глазами глядя на князя Андрея, – я совершенно, совершенно согласен с вами!
Тот вопрос, который с Можайской горы и во весь этот день тревожил Пьера, теперь представился ему совершенно ясным и вполне разрешенным. Он понял теперь весь смысл и все значение этой войны и предстоящего сражения. Все, что он видел в этот день, все значительные, строгие выражения лиц, которые он мельком видел, осветились для него новым светом. Он понял ту скрытую (latente), как говорится в физике, теплоту патриотизма, которая была во всех тех людях, которых он видел, и которая объясняла ему то, зачем все эти люди спокойно и как будто легкомысленно готовились к смерти.
– Не брать пленных, – продолжал князь Андрей. – Это одно изменило бы всю войну и сделало бы ее менее жестокой. А то мы играли в войну – вот что скверно, мы великодушничаем и тому подобное. Это великодушничанье и чувствительность – вроде великодушия и чувствительности барыни, с которой делается дурнота, когда она видит убиваемого теленка; она так добра, что не может видеть кровь, но она с аппетитом кушает этого теленка под соусом. Нам толкуют о правах войны, о рыцарстве, о парламентерстве, щадить несчастных и так далее. Все вздор. Я видел в 1805 году рыцарство, парламентерство: нас надули, мы надули. Грабят чужие дома, пускают фальшивые ассигнации, да хуже всего – убивают моих детей, моего отца и говорят о правилах войны и великодушии к врагам. Не брать пленных, а убивать и идти на смерть! Кто дошел до этого так, как я, теми же страданиями…
Князь Андрей, думавший, что ему было все равно, возьмут ли или не возьмут Москву так, как взяли Смоленск, внезапно остановился в своей речи от неожиданной судороги, схватившей его за горло. Он прошелся несколько раз молча, но тлаза его лихорадочно блестели, и губа дрожала, когда он опять стал говорить:
– Ежели бы не было великодушничанья на войне, то мы шли бы только тогда, когда стоит того идти на верную смерть, как теперь. Тогда не было бы войны за то, что Павел Иваныч обидел Михаила Иваныча. А ежели война как теперь, так война. И тогда интенсивность войск была бы не та, как теперь. Тогда бы все эти вестфальцы и гессенцы, которых ведет Наполеон, не пошли бы за ним в Россию, и мы бы не ходили драться в Австрию и в Пруссию, сами не зная зачем. Война не любезность, а самое гадкое дело в жизни, и надо понимать это и не играть в войну. Надо принимать строго и серьезно эту страшную необходимость. Всё в этом: откинуть ложь, и война так война, а не игрушка. А то война – это любимая забава праздных и легкомысленных людей… Военное сословие самое почетное. А что такое война, что нужно для успеха в военном деле, какие нравы военного общества? Цель войны – убийство, орудия войны – шпионство, измена и поощрение ее, разорение жителей, ограбление их или воровство для продовольствия армии; обман и ложь, называемые военными хитростями; нравы военного сословия – отсутствие свободы, то есть дисциплина, праздность, невежество, жестокость, разврат, пьянство. И несмотря на то – это высшее сословие, почитаемое всеми. Все цари, кроме китайского, носят военный мундир, и тому, кто больше убил народа, дают большую награду… Сойдутся, как завтра, на убийство друг друга, перебьют, перекалечат десятки тысяч людей, а потом будут служить благодарственные молебны за то, что побили много люден (которых число еще прибавляют), и провозглашают победу, полагая, что чем больше побито людей, тем больше заслуга. Как бог оттуда смотрит и слушает их! – тонким, пискливым голосом прокричал князь Андрей. – Ах, душа моя, последнее время мне стало тяжело жить. Я вижу, что стал понимать слишком много. А не годится человеку вкушать от древа познания добра и зла… Ну, да не надолго! – прибавил он. – Однако ты спишь, да и мне пера, поезжай в Горки, – вдруг сказал князь Андрей.
– О нет! – отвечал Пьер, испуганно соболезнующими глазами глядя на князя Андрея.
– Поезжай, поезжай: перед сраженьем нужно выспаться, – повторил князь Андрей. Он быстро подошел к Пьеру, обнял его и поцеловал. – Прощай, ступай, – прокричал он. – Увидимся ли, нет… – и он, поспешно повернувшись, ушел в сарай.
Было уже темно, и Пьер не мог разобрать того выражения, которое было на лице князя Андрея, было ли оно злобно или нежно.
Пьер постоял несколько времени молча, раздумывая, пойти ли за ним или ехать домой. «Нет, ему не нужно! – решил сам собой Пьер, – и я знаю, что это наше последнее свидание». Он тяжело вздохнул и поехал назад в Горки.
Князь Андрей, вернувшись в сарай, лег на ковер, но не мог спать.
Он закрыл глаза. Одни образы сменялись другими. На одном он долго, радостно остановился. Он живо вспомнил один вечер в Петербурге. Наташа с оживленным, взволнованным лицом рассказывала ему, как она в прошлое лето, ходя за грибами, заблудилась в большом лесу. Она несвязно описывала ему и глушь леса, и свои чувства, и разговоры с пчельником, которого она встретила, и, всякую минуту прерываясь в своем рассказе, говорила: «Нет, не могу, я не так рассказываю; нет, вы не понимаете», – несмотря на то, что князь Андрей успокоивал ее, говоря, что он понимает, и действительно понимал все, что она хотела сказать. Наташа была недовольна своими словами, – она чувствовала, что не выходило то страстно поэтическое ощущение, которое она испытала в этот день и которое она хотела выворотить наружу. «Это такая прелесть был этот старик, и темно так в лесу… и такие добрые у него… нет, я не умею рассказать», – говорила она, краснея и волнуясь. Князь Андрей улыбнулся теперь той же радостной улыбкой, которой он улыбался тогда, глядя ей в глаза. «Я понимал ее, – думал князь Андрей. – Не только понимал, но эту то душевную силу, эту искренность, эту открытость душевную, эту то душу ее, которую как будто связывало тело, эту то душу я и любил в ней… так сильно, так счастливо любил…» И вдруг он вспомнил о том, чем кончилась его любовь. «Ему ничего этого не нужно было. Он ничего этого не видел и не понимал. Он видел в ней хорошенькую и свеженькую девочку, с которой он не удостоил связать свою судьбу. А я? И до сих пор он жив и весел».
Князь Андрей, как будто кто нибудь обжег его, вскочил и стал опять ходить перед сараем.


25 го августа, накануне Бородинского сражения, префект дворца императора французов m r de Beausset и полковник Fabvier приехали, первый из Парижа, второй из Мадрида, к императору Наполеону в его стоянку у Валуева.
Переодевшись в придворный мундир, m r de Beausset приказал нести впереди себя привезенную им императору посылку и вошел в первое отделение палатки Наполеона, где, переговариваясь с окружавшими его адъютантами Наполеона, занялся раскупориванием ящика.
Fabvier, не входя в палатку, остановился, разговорясь с знакомыми генералами, у входа в нее.
Император Наполеон еще не выходил из своей спальни и оканчивал свой туалет. Он, пофыркивая и покряхтывая, поворачивался то толстой спиной, то обросшей жирной грудью под щетку, которою камердинер растирал его тело. Другой камердинер, придерживая пальцем склянку, брызгал одеколоном на выхоленное тело императора с таким выражением, которое говорило, что он один мог знать, сколько и куда надо брызнуть одеколону. Короткие волосы Наполеона были мокры и спутаны на лоб. Но лицо его, хоть опухшее и желтое, выражало физическое удовольствие: «Allez ferme, allez toujours…» [Ну еще, крепче…] – приговаривал он, пожимаясь и покряхтывая, растиравшему камердинеру. Адъютант, вошедший в спальню с тем, чтобы доложить императору о том, сколько было во вчерашнем деле взято пленных, передав то, что нужно было, стоял у двери, ожидая позволения уйти. Наполеон, сморщась, взглянул исподлобья на адъютанта.
– Point de prisonniers, – повторил он слова адъютанта. – Il se font demolir. Tant pis pour l'armee russe, – сказал он. – Allez toujours, allez ferme, [Нет пленных. Они заставляют истреблять себя. Тем хуже для русской армии. Ну еще, ну крепче…] – проговорил он, горбатясь и подставляя свои жирные плечи.
– C'est bien! Faites entrer monsieur de Beausset, ainsi que Fabvier, [Хорошо! Пускай войдет де Боссе, и Фабвье тоже.] – сказал он адъютанту, кивнув головой.
– Oui, Sire, [Слушаю, государь.] – и адъютант исчез в дверь палатки. Два камердинера быстро одели его величество, и он, в гвардейском синем мундире, твердыми, быстрыми шагами вышел в приемную.
Боссе в это время торопился руками, устанавливая привезенный им подарок от императрицы на двух стульях, прямо перед входом императора. Но император так неожиданно скоро оделся и вышел, что он не успел вполне приготовить сюрприза.
Наполеон тотчас заметил то, что они делали, и догадался, что они были еще не готовы. Он не захотел лишить их удовольствия сделать ему сюрприз. Он притворился, что не видит господина Боссе, и подозвал к себе Фабвье. Наполеон слушал, строго нахмурившись и молча, то, что говорил Фабвье ему о храбрости и преданности его войск, дравшихся при Саламанке на другом конце Европы и имевших только одну мысль – быть достойными своего императора, и один страх – не угодить ему. Результат сражения был печальный. Наполеон делал иронические замечания во время рассказа Fabvier, как будто он не предполагал, чтобы дело могло идти иначе в его отсутствие.
– Я должен поправить это в Москве, – сказал Наполеон. – A tantot, [До свиданья.] – прибавил он и подозвал де Боссе, который в это время уже успел приготовить сюрприз, уставив что то на стульях, и накрыл что то покрывалом.
Де Боссе низко поклонился тем придворным французским поклоном, которым умели кланяться только старые слуги Бурбонов, и подошел, подавая конверт.
Наполеон весело обратился к нему и подрал его за ухо.
– Вы поспешили, очень рад. Ну, что говорит Париж? – сказал он, вдруг изменяя свое прежде строгое выражение на самое ласковое.
– Sire, tout Paris regrette votre absence, [Государь, весь Париж сожалеет о вашем отсутствии.] – как и должно, ответил де Боссе. Но хотя Наполеон знал, что Боссе должен сказать это или тому подобное, хотя он в свои ясные минуты знал, что это было неправда, ему приятно было это слышать от де Боссе. Он опять удостоил его прикосновения за ухо.
– Je suis fache, de vous avoir fait faire tant de chemin, [Очень сожалею, что заставил вас проехаться так далеко.] – сказал он.
– Sire! Je ne m'attendais pas a moins qu'a vous trouver aux portes de Moscou, [Я ожидал не менее того, как найти вас, государь, у ворот Москвы.] – сказал Боссе.
Наполеон улыбнулся и, рассеянно подняв голову, оглянулся направо. Адъютант плывущим шагом подошел с золотой табакеркой и подставил ее. Наполеон взял ее.
– Да, хорошо случилось для вас, – сказал он, приставляя раскрытую табакерку к носу, – вы любите путешествовать, через три дня вы увидите Москву. Вы, верно, не ждали увидать азиатскую столицу. Вы сделаете приятное путешествие.
Боссе поклонился с благодарностью за эту внимательность к его (неизвестной ему до сей поры) склонности путешествовать.
– А! это что? – сказал Наполеон, заметив, что все придворные смотрели на что то, покрытое покрывалом. Боссе с придворной ловкостью, не показывая спины, сделал вполуоборот два шага назад и в одно и то же время сдернул покрывало и проговорил:
– Подарок вашему величеству от императрицы.
Это был яркими красками написанный Жераром портрет мальчика, рожденного от Наполеона и дочери австрийского императора, которого почему то все называли королем Рима.
Весьма красивый курчавый мальчик, со взглядом, похожим на взгляд Христа в Сикстинской мадонне, изображен был играющим в бильбоке. Шар представлял земной шар, а палочка в другой руке изображала скипетр.
Хотя и не совсем ясно было, что именно хотел выразить живописец, представив так называемого короля Рима протыкающим земной шар палочкой, но аллегория эта, так же как и всем видевшим картину в Париже, так и Наполеону, очевидно, показалась ясною и весьма понравилась.
– Roi de Rome, [Римский король.] – сказал он, грациозным жестом руки указывая на портрет. – Admirable! [Чудесно!] – С свойственной итальянцам способностью изменять произвольно выражение лица, он подошел к портрету и сделал вид задумчивой нежности. Он чувствовал, что то, что он скажет и сделает теперь, – есть история. И ему казалось, что лучшее, что он может сделать теперь, – это то, чтобы он с своим величием, вследствие которого сын его в бильбоке играл земным шаром, чтобы он выказал, в противоположность этого величия, самую простую отеческую нежность. Глаза его отуманились, он подвинулся, оглянулся на стул (стул подскочил под него) и сел на него против портрета. Один жест его – и все на цыпочках вышли, предоставляя самому себе и его чувству великого человека.
Посидев несколько времени и дотронувшись, сам не зная для чего, рукой до шероховатости блика портрета, он встал и опять позвал Боссе и дежурного. Он приказал вынести портрет перед палатку, с тем, чтобы не лишить старую гвардию, стоявшую около его палатки, счастья видеть римского короля, сына и наследника их обожаемого государя.
Как он и ожидал, в то время как он завтракал с господином Боссе, удостоившимся этой чести, перед палаткой слышались восторженные клики сбежавшихся к портрету офицеров и солдат старой гвардии.
– Vive l'Empereur! Vive le Roi de Rome! Vive l'Empereur! [Да здравствует император! Да здравствует римский король!] – слышались восторженные голоса.
После завтрака Наполеон, в присутствии Боссе, продиктовал свой приказ по армии.
– Courte et energique! [Короткий и энергический!] – проговорил Наполеон, когда он прочел сам сразу без поправок написанную прокламацию. В приказе было:
«Воины! Вот сражение, которого вы столько желали. Победа зависит от вас. Она необходима для нас; она доставит нам все нужное: удобные квартиры и скорое возвращение в отечество. Действуйте так, как вы действовали при Аустерлице, Фридланде, Витебске и Смоленске. Пусть позднейшее потомство с гордостью вспомнит о ваших подвигах в сей день. Да скажут о каждом из вас: он был в великой битве под Москвою!»
– De la Moskowa! [Под Москвою!] – повторил Наполеон, и, пригласив к своей прогулке господина Боссе, любившего путешествовать, он вышел из палатки к оседланным лошадям.
– Votre Majeste a trop de bonte, [Вы слишком добры, ваше величество,] – сказал Боссе на приглашение сопутствовать императору: ему хотелось спать и он не умел и боялся ездить верхом.
Но Наполеон кивнул головой путешественнику, и Боссе должен был ехать. Когда Наполеон вышел из палатки, крики гвардейцев пред портретом его сына еще более усилились. Наполеон нахмурился.
– Снимите его, – сказал он, грациозно величественным жестом указывая на портрет. – Ему еще рано видеть поле сражения.
Боссе, закрыв глаза и склонив голову, глубоко вздохнул, этим жестом показывая, как он умел ценить и понимать слова императора.


Весь этот день 25 августа, как говорят его историки, Наполеон провел на коне, осматривая местность, обсуживая планы, представляемые ему его маршалами, и отдавая лично приказания своим генералам.
Первоначальная линия расположения русских войск по Ко лоче была переломлена, и часть этой линии, именно левый фланг русских, вследствие взятия Шевардинского редута 24 го числа, была отнесена назад. Эта часть линии была не укреплена, не защищена более рекою, и перед нею одною было более открытое и ровное место. Очевидно было для всякого военного и невоенного, что эту часть линии и должно было атаковать французам. Казалось, что для этого не нужно было много соображений, не нужно было такой заботливости и хлопотливости императора и его маршалов и вовсе не нужно той особенной высшей способности, называемой гениальностью, которую так любят приписывать Наполеону; но историки, впоследствии описывавшие это событие, и люди, тогда окружавшие Наполеона, и он сам думали иначе.
Наполеон ездил по полю, глубокомысленно вглядывался в местность, сам с собой одобрительно или недоверчиво качал головой и, не сообщая окружавшим его генералам того глубокомысленного хода, который руководил его решеньями, передавал им только окончательные выводы в форме приказаний. Выслушав предложение Даву, называемого герцогом Экмюльским, о том, чтобы обойти левый фланг русских, Наполеон сказал, что этого не нужно делать, не объясняя, почему это было не нужно. На предложение же генерала Компана (который должен был атаковать флеши), провести свою дивизию лесом, Наполеон изъявил свое согласие, несмотря на то, что так называемый герцог Эльхингенский, то есть Ней, позволил себе заметить, что движение по лесу опасно и может расстроить дивизию.
Осмотрев местность против Шевардинского редута, Наполеон подумал несколько времени молча и указал на места, на которых должны были быть устроены к завтрему две батареи для действия против русских укреплений, и места, где рядом с ними должна была выстроиться полевая артиллерия.
Отдав эти и другие приказания, он вернулся в свою ставку, и под его диктовку была написана диспозиция сражения.
Диспозиция эта, про которую с восторгом говорят французские историки и с глубоким уважением другие историки, была следующая:
«С рассветом две новые батареи, устроенные в ночи, на равнине, занимаемой принцем Экмюльским, откроют огонь по двум противостоящим батареям неприятельским.