Чех, Юзеф

Юзеф Чех
польск. Józef Czech
Дата рождения:	11 декабря 1762(1762-12-11)
Место рождения:	Краков
Дата смерти:	1810(1810)
Место смерти:	Кременец
Страна:	Речь Посполитая
Научная сфера:	математика, геометрия
Место работы:	Ягеллонский университет, Волынский лицей
Учёное звание:	профессор
Альма-матер:	Ягеллонский университет
Известен как:	математик, философ, педагог, переводчик, первый директор Высшей Волынской гимназии

Юзеф Чех (польск. Józef Czech; * 11 декабря 1762, Краков — † 1810, Кременец, (теперь Тернопольской области Украины) — польский математик, философ, педагог и переводчик, первый директор Высшей Волынской гимназии (Волынского лицея).

Биография

Обучался в Ягеллонском университете. После его окончания работал преподавателем в школах Плоцка и Люблине. После реформ системы образования Речи Посполитой, проведëнных эдукационной комиссией был учителем геометрии в краковском Kolegium Nowodworskie.

Приглашëный для работы в Краковскую академию, в 1797 профессор Юзеф Чех стал деканом кафедры математики. Отсюда в 1805 был приглашëн для работы в созданную Высшую Волынскую гимназию (лицей) в Кременце, где стал еë первым директором. На этом посту трудился до своей смерти в 1810 г.

Главной целью Ю. Чеха было создание доступных для академической молодëжи учебников математики. С этой целью им был сделан перевод на польский язык вершины античной геометрии и античной математики — труда Евклида «Начала». Первые 8 книг «Начала» были опубликованы им в 1807, а затем вторым изданием вышли уже после смерти Чеха в 1817 г.

В 1807 им был написан учебник «Краткий курс арифметики с таблицами...» ( пол. «Krótki wykład arytmetyki z tablicami, przykłady rachunkowe zawierającemi, napisany dla młodzi akademickiej»), выдержавший 5 переизданий.

Выдающийся математик Ю. Чех тесно сотрудничал с ректором Виленского университета, математиком Яном Снядецким.

Ссылки

• [www.matematycy.interklasa.pl/biografie/matematyk.php?str=czech Czech Józef]  (польск.)

Отрывок, характеризующий Чех, Юзеф

7 го августа князь Багратион в своей стоянке Михайловке на Смоленской дороге писал следующее:
«Милостивый государь граф Алексей Андреевич.
(Он писал Аракчееву, но знал, что письмо его будет прочтено государем, и потому, насколько он был к тому способен, обдумывал каждое свое слово.)
Я думаю, что министр уже рапортовал об оставлении неприятелю Смоленска. Больно, грустно, и вся армия в отчаянии, что самое важное место понапрасну бросили. Я, с моей стороны, просил лично его убедительнейшим образом, наконец и писал; но ничто его не согласило. Я клянусь вам моею честью, что Наполеон был в таком мешке, как никогда, и он бы мог потерять половину армии, но не взять Смоленска. Войска наши так дрались и так дерутся, как никогда. Я удержал с 15 тысячами более 35 ти часов и бил их; но он не хотел остаться и 14 ти часов. Это стыдно, и пятно армии нашей; а ему самому, мне кажется, и жить на свете не должно. Ежели он доносит, что потеря велика, – неправда; может быть, около 4 тысяч, не более, но и того нет. Хотя бы и десять, как быть, война! Но зато неприятель потерял бездну…
Что стоило еще оставаться два дни? По крайней мере, они бы сами ушли; ибо не имели воды напоить людей и лошадей. Он дал слово мне, что не отступит, но вдруг прислал диспозицию, что он в ночь уходит. Таким образом воевать не можно, и мы можем неприятеля скоро привести в Москву…
Слух носится, что вы думаете о мире. Чтобы помириться, боже сохрани! После всех пожертвований и после таких сумасбродных отступлений – мириться: вы поставите всю Россию против себя, и всякий из нас за стыд поставит носить мундир. Ежели уже так пошло – надо драться, пока Россия может и пока люди на ногах…
Надо командовать одному, а не двум. Ваш министр, может, хороший по министерству; но генерал не то что плохой, но дрянной, и ему отдали судьбу всего нашего Отечества… Я, право, с ума схожу от досады; простите мне, что дерзко пишу. Видно, тот не любит государя и желает гибели нам всем, кто советует заключить мир и командовать армиею министру. Итак, я пишу вам правду: готовьте ополчение. Ибо министр самым мастерским образом ведет в столицу за собою гостя. Большое подозрение подает всей армии господин флигель адъютант Вольцоген. Он, говорят, более Наполеона, нежели наш, и он советует все министру. Я не токмо учтив против него, но повинуюсь, как капрал, хотя и старее его. Это больно; но, любя моего благодетеля и государя, – повинуюсь. Только жаль государя, что вверяет таким славную армию. Вообразите, что нашею ретирадою мы потеряли людей от усталости и в госпиталях более 15 тысяч; а ежели бы наступали, того бы не было. Скажите ради бога, что наша Россия – мать наша – скажет, что так страшимся и за что такое доброе и усердное Отечество отдаем сволочам и вселяем в каждого подданного ненависть и посрамление. Чего трусить и кого бояться?. Я не виноват, что министр нерешим, трус, бестолков, медлителен и все имеет худые качества. Вся армия плачет совершенно и ругают его насмерть…»