Чеченский конфликт

Исторические корни росси́йско-чече́нского конфли́кта уходят во времена Кавказской войны XIX века, когда Российская империя, укрепляя свои позиции на юге, столкнулась с чеченским сопротивлением, вылившимся в затяжную войну с 1771 по 1861 год (90 лет).

Начиная с XVIII века, измученная набегами горцев, турецких и персидских войск, Грузия неоднократно добровольно подаёт прошения о вступлении в состав Российской империи. Наконец, в 1806 году Грузия принимает российское подданство. Стремясь обеспечить надёжное и безопасное сообщение с новыми закавказскими территориями, Россия пытается взять под свой контроль горные регионы Северного Кавказа. Наиболее ожесточённые военные действия происходили в периоды с 1786—1791 и 1817—1864 гг. Основные районы военных действий — Западный (Адыгея) и Северо-Восточный (Чечня, Дагестан) Кавказ. Россия в конце концов ценой значительного кровопролития смогла подавить вооружённое сопротивление горцев, в результате чего многотысячное местное население, не принявшее российской власти, было вынуждено покинуть родные места и перебраться в Турцию и на Ближний Восток.

В 1860 году после окончания Кавказской войны по указу императора Александра II территория современных Чечни и Ингушетии вошла во вновь созданную Терскую область (Чеченский, Ичкерийский, Ингушский и Нагорный округа).

31 января 1944 г. в ходе Великой Отечественной войны Государственный комитет обороны СССР принял решение о принудительном переселении всех чеченцев и ингушей в Киргизскую и Казахскую ССР в целях стабилизации обстановки в Чечено-Ингушской АССР. Чечено-Ингушская АССР была официально ликвидирована и восстановлена лишь 9 января 1957 года, но в несколько иных границах.

После распада СССР в 1991 году в бывшей Чечено-Ингушской АССР усилилось сепаратистское движение. Это привело к вооружённому конфликту, но по результатам Первой и Второй чеченских войн Чечня осталась в составе Российской Федерации.

Россия на Северном Кавказе

Появление русских поселенцев на Северном Кавказе (гребенских казаков) относится к XVI веку. По берегам Терека и Сунжи возникают казачьи станицы, в 1577 основано Терское казачье войско. Терский острог, построенный в 1567 году, стал первым русским укреплённым пунктом в этом регионе. В этот же период чеченцы начинают возвращаться на Чеченскую равнину из горных районов, куда они были вытеснены Тимуровским нашествием XIV века.

Гребенские казаки первыми непосредственно столкнулись с набегами соседей-чеченцев, которые считали территории за р. Терек своими землями. Набеги предпринимались с целью захвата скота и другой добычи, а также пленных, которых либо превращали в рабов, либо возвращали за выкуп. Это приводило к неизбежным стычкам, в ходе которых казаки призывали на помощь Русскую армию и совершали ответные опустошительные нападения на чеченские аулы. Несмотря на это, в XVI—XVII веках отношения между казаками и чеченцами носили характер относительно мирного сосуществования: между ними развивались торговые связи, завязывались куначеские и даже родственные отношения. Казаки заимствовали у чеченцев одежды и вооружения; в свою очередь, чеченцы перенимали у казаков некоторые элементы хозяйственного уклада.

Первые походы русских войск в чеченские земли относятся ко временам Петра I. Эти походы, вписываясь в общую стратегию начавшегося активного продвижения Российского государства на Кавказ, не преследовали, однако, цели присоединения Чечни к России: речь шла лишь о поддержании «спокойствия» на Тереке, ставшем в этот период естественным южным рубежом Российской империи. Главным поводом к военным походам служили постоянные набеги чеченцев на казачьи «городки». К этому периоду в глазах русской власти чеченцы снискали репутацию опасных разбойников, соседство с которыми доставляло постоянное беспокойство государственным рубежам.

С 1721 по 1783 год карательные экспедиции русских войск в Чечню для усмирения «буйных» племён становятся систематическими — в наказание за набеги, а также за выход из повиновения так называемым чеченским владельцам — кабардинским и кумыкским князьям, от которых номинально зависели некоторые чеченские общества и которые пользовались российским покровительством. В походах, помимо регулярных войск, участвуют казаки, а также дружины, сформированные из «покорных» народов — калмыков, кабардинцев, ногайцев. Экспедиции сопровождаются сожжением «буйных» аулов и приведением их жителей в лице родовых старейшин к присяге на подданство России. Из наиболее влиятельных семей берутся заложники — аманаты, которые содержатся в русских крепостях. Жестокость войск порождала у местного населения ответную ненависть и желание мести, так что через какое-то время ситуация повторялась..

Начиная со второй половины XVIII века российские власти предпринимают новые шаги для укрепления своих позиций на Северном Кавказе и покорения северокавказских народов. Начало было положено военной колонизацией — переселением волжских и донских казаков на pp. Кубань и Терек. Русское командование строило казацкие станицы и поселения на равнинных землях, а в предгорьях сооружало военные крепости. С основанием крепости Моздок (1763 год) русское командование приступило к созданию левого фланга Кавказской укреплённой линии, стали закладываться новые крепости. В 1769 году по указу Екатерины II на Терек были переведены волжские казаки, расселившиеся между крепостью Моздок и гребенскими городками, в станицах Галюгаевской, Наурской, Ищорской, Мекенской и Калиновской. Таким образом Терская линия была значительно усилена.

Кавказская война

См. также: Хронология Кавказской войны

Начиная с XVIII века, измученная набегами горцев, турецких и персидских войск, Грузия неоднократно добровольно подаёт прошения о вступлении в состав Российской империи. Наконец, в 1806 году Грузия принимает российское подданство. Стремясь обеспечить надёжное и безопасное сообщение с новыми закавказскими территориями, Россия пытается взять под свой контроль горные регионы Северного Кавказа.

Наиболее ожесточённые военные действия происходили в периоды с 1786—1791 и 1817—1864 гг. Основные районы военных действий — Западный (Адыгея) и Северо-Восточный (Чечня, Дагестан) Кавказ.

Россия в конце концов ценой значительного кровопролития смогла подавить вооружённое сопротивление горцев, в результате чего многотысячное местное население, не принявшее российской власти, было вынуждено покинуть родные места и перебраться в Турцию и на Ближний Восток.

На Кавказе установился хрупкий мир, чему способствовало закрепление России в Закавказье и ослабление возможностей для получения мусульманами Кавказа финансовой и вооружённой поддержки от своих единоверцев. Спокойствие на Северном Кавказе обеспечивало присутствие хорошо организованного, обученного и вооружённого казачьего войска.

В 1860 году по указу императора Александра II территория современных Чечни и Ингушетии вошла во вновь созданную Терскую область (Чеченский, Ичкерийский, Ингушский и Нагорный округа).

Советская власть

После Октябрьской революции казаки, однако, в своей массе выступили против Советской власти, и многие из тех, кто прошёл через Гражданскую войну, вскоре были вместе с семьями высланы на север. Многие станицы опустели, другие были разорены горцами, поддержавшими Красную Армию. Коллективизация разочаровала местное население в советской власти, после чего последовали массовые восстания в Чечне. В 1930-е годы НКВД провёл ряд спецопераций против чеченских бандформирований.

В марте 1920 декретом Всероссийского ЦИКа Терская область была расформирована, а Чеченский (объединённый с Ичкерийским) и Ингушский (объединённый с Нагорным) округа стали самостоятельными территориальными образованиями.

20 января 1921 при образовании Горской АССР в её состав вошли Чечня и Ингушетия (наряду с Карачаево-Черкесией, Кабардино-Балкарией и Северной Осетией).

30 ноября 1922 из Горской АССР была выделена Чеченская автономная область, а 7 ноября 1924 года Горская АССР была ликвидирована.

15 января 1934 года Чечня и Ингушетия были объединены в Чечено-Ингушскую автономную область, которая 5 декабря 1936 года была преобразована в Чечено-Ингушскую АССР.

В 1956 году Наурский и Шелковской районы Ставропольского края единолично отданы Н. С. Хрущевым Чечне.

Депортация

31 января 1944 г. в ходе Великой Отечественной войны Государственный комитет обороны СССР принял решение о принудительном переселении всех чеченцев и ингушей в Киргизскую и Казахскую ССР в целях стабилизации обстановки в Чечено-Ингушской АССР. Массовая депортация была проведена войсками НКВД под личным руководством Л. П. Берии. Начиная с 23 февраля 1944 г., за несколько недель в целом было выселено около 650 тыс. человек. Согласно Н. Ф. Бугаю не менее 144 тыс. (ок. 24 %) из них погибли в процессе депортации и в течение первых четырёх лет нахождения в ссылке (см. Бугай Н. Ф. Правда о депортации чеченского и ингушского народов // Вопросы истории. 1990. № 7. С. 32-44.). Эти цифры не учитывают повышенную смертность среди высланных в следующие годы, а также более долгосрочные демографические последствия. В Киргизию и Казахстан вынуждены были позднее направиться и чеченцы и ингуши, которые на момент депортации находились на фронте.

Чечено-Ингушская АССР была официально ликвидирована, и на её бывшей территории был вначале создан Грозненский округ, который затем был преобразован в Грозненскую область (в составе Ставропольского края), а часть территории бывшей республики была передана в состав Грузинской ССР, Дагестанской и Северо-Осетинской АССР. В частности, Ингушетия стала частью Северо-Осетинской АССР (Назранский и Малгобекский районы). За этим последовали переименования районов и районных центров, переселение опустевших горских аулов, и дальнейшая адаптация населения районов к советской власти.

Восстановление ЧИАССР

9 января 1957 года Чечено-Ингушская АССР была восстановлена, но в несколько иных границах; Пригородный район и часть Малгобекского и Джейрахского района остались в Северной Осетии, так же, как и Ауховский район, исторически населённый чеченцами-аккинцами (ауховцами) остался в составе Дагестанской АССР. В качестве «компенсации» в состав ЧИАССР были переданы населённые исключительно русскими два казачьих района Ставропольского края — Наурский и Шелковский, никогда не считавшиеся историческими чеченскими и ингушскими землями и без учёта мнения населения этих районов.

Тем не менее, возвращение коренного населения не стабилизировало, а только обострило обстановку в регионе. В 1958 году в Грозном произошли массовые беспорядки на национальной почве. Продолжались столкновения между органами КГБ и бандформированиями. Режим чрезвычайного положения в ЧИАССР был отменён лишь в 1976 году.

Зарождение сепаратизма

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан) Чеченский конфликт в его современном виде, как борьба вокруг вопроса о независимости Чечни или сохранении её в составе России, зародился, как почти все иные национальные конфликты на территории бывшего СССР, во второй половине 1980-х годов, с началом перестройки. Политолог В. В. Черноус отмечает, что

И вот уже на митингах в Грозном вместе с танцующими джигитами чаще стали звучать лозунги «Русские в Рязань, ингуши — в Назрань, армяне — в Ереван». Медленно, но верно русские (как и представители других этнических общностей — армяне, греки, евреи) начинают распродавать свою недвижимость и убираться подобру- поздорову, кто в Рязань, а кто в другие места необъятной России.

Экономических оснований для чеченского сепаратизма практически не было — если не рассчитывать на помощь из-за рубежа. Республика была одной из самых бедных, существовала на дотации из Центра. Собственная нефтедобыча сохранялась на довольно низком уровне, а иных природных ресурсов не было вообще. Промышленность (нефтепереработка) практически вся была завязана на привозную нефть — из Азербайджана и Западной Сибири. Для вернувшихся из ссылки в конце 1950-х чеченцев рабочих мест не хватало, и приходилось существовать на доходы от натурального хозяйства и отхожих промыслов — работа на Севере (отсюда крупные чеченские общины в Тюменской области) и стихийные строительные бригады.

Однако неформальное движение из экологического и мемориального быстро приобрело характер национально-сепаратистского и получило массовую поддержку на селе — среди тех чеченцев, которые в предыдущие десятилетия Советской власти так и продолжали чувствовать себя изгоями, не вошедшими в «новую историческую общность людей — советский народ». Не имея возможности работать и жить в городе, они жили собственной патриархальной жизнью. Чеченская национальная номенклатура была вполне довольна своим положением при власти, поэтому лидеры национал-радикалов могли появиться лишь со стороны — среди тех, кто сделал карьеру вне Чечено-Ингушетии.

Среди них были такие, как Зелимхан Яндарбиев, деятель Союза писателей, поэт «из рабочих» — типичная личность для национальных движений того времени. Яндарбиев убедил в необходимости вернуться на родину и возглавить национальное движение единственного в Советской Армии этнического чеченца-генерала — Джохара Дудаева, командовавшего в Тарту (Эстония) дивизией стратегических бомбардировщиков.

Среди молодых активистов национального движения были и те, кто получил образование в Москве, познакомившись здесь с самиздатом (в том числе с книгами известного чеченца-советолога А. Авторханова), но не успел ещё влиться в местную номенклатуру. Разумеется, вспомнили о Кавказской войне XIX века, о депортации 1944 г. и 13 годах в Казахстане.

События 1980-х и начала 1990-х годов характеризовались большим количеством жертв среди населения, военных и правоохранительных органов, массовым геноцидом русских со стороны участников бандформирований.

27 ноября 1990 была заявлена идея создания чеченского государства «Нохчи-Чо» и выхода его не только из состава России, но и из СССР. Верховный Совет Чечено-Ингушской АССР, избранный в марте 1990, принял Декларацию о государственном суверенитете Чечено-Ингушской Республики.

В начале 1991 чечено-ингушское руководство отказалось проводить на своей территории референдум о целостности СССР, инициированный Михаилом Горбачёвым. Это было ещё задолго до появления генерала Дудаева на политической сцене, когда республикой руководил Доку Завгаев. Отказ мотивировался тем, что Северная Осетия отказывалась вернуть ингушам Пригородный район — территорию, на которой ингуши проживали в бывших казачьих станицах после уничтожения казачества вплоть до депортации 1944 года и которая была после 1944 передана в состав Северной Осетии, хотя первоначально эти земли принадлежали ингушам. Таким образом сознательно и целенаправленно осуществлялась дестабилизация обстановки, взращивались экстремистские настроения и их лидеры.

15 мая 1991 года ЧИАССР была переименована в Чечено-Ингушскую республику.

В июне 1991 года Джохар Дудаев возглавил исполком ОКЧН (Общенационального Конгресса чеченского народа). Дудаев и его сторонники из ОКЧН приступили к созданию незаконных органов управления в республике.

Провозглашение независимости

6 сентября 1991 в Чечне был совершён вооружённый переворот — Верховный Совет ЧИАССР был разогнан членами бандформирований, созданных Исполкомом Общенационального конгресса чеченского народа. В качестве предлога было использовано то, что 19 августа 1991 партийное руководство в Грозном, в отличие от российского руководства, поддержало действия ГКЧП.

С согласия руководства российского парламента, из небольшой группы депутатов Верховного Совета ЧИАССР и представителей ОКЧН был создан Временный высший совет, который был признан Верховным Советом РФ высшим органом власти на территории республики. Однако менее чем через 3 недели ОКЧН распустил его и объявил, что берёт на себя всю полноту власти.

1 октября 1991 года решением Верховного совета РСФСР Чечено-Ингушская Республика была разделена на Чеченскую и Ингушскую Республики (без определения границ).

27 октября 1991 Джохар Дудаев был избран президентом Чеченской Республики.

Одновременно прошли выборы парламента Чеченской республики. По оценкам многих экспертов, всё это было лишь инсценировкой (участвовало 10 — 12 % избирателей, голосование прошло только в 6 из 14 районов ЧИАССР). В некоторых районах число проголосовавших превысило число зарегистрированных избирателей. В это же время исполком ОКЧН объявил всеобщую мобилизацию мужчин в возрасте от 15 до 65 лет и привёл в полную боевую готовность свою Национальную гвардию.

Съезд народных депутатов РСФСР официально заявил о непризнании этих выборов, так как они прошли с нарушениями действующего законодательства.

Первым своим декретом 1 ноября 1991 Дудаев провозгласил независимость Чеченской Республики Ичкерия (ЧРИ) от РСФСР, что не было признано ни российскими властями, ни какими-либо иностранными государствами.

Россия

7 ноября 1991 президент России Борис Ельцин издал указ О введении чрезвычайного положения в Чечено-Ингушской республике. В ответ на это Дудаев ввёл на её территории военное положение. Верховный Совет России, где большинство мест было у противников Ельцина, не утвердил президентский указ.

2 марта 1992 года в Лондоне армянской разведкой были убиты Руслан и Назарбек Уциевы, первый являлся заместителем военного совета самопровозглашенной республики. У братьев было задание чеченского правительства провести переговоры о печатании чеченских денег и паспортов, а также договориться о поставках 2 тысяч портативных ракет «Стингер» типа «земля — воздух» для Азербайджана.

3 марта 1992 Джохар Дудаев заявил, что Чечня сядет за стол переговоров с российским руководством только в том случае, если Москва признает её независимость.

12 марта 1992 парламент Чечни принял конституцию республики, объявив Чеченскую Республику независимым светским государством.

10 июня 1992 на территории Чечни были ликвидированы структуры Министерства обороны России. Чеченские власти, почти не встречая организованного сопротивления, захватили вооружение российских воинских частей, дислоцированных на территории Чечни.

В ноябре 1992, после подавления осетино-ингушского конфликта в Пригородном районе Северной Осетии, военные, по свидетельству президента Ингушетии генерала Руслана Аушева, уже готовы были двинуться в сторону Чечни. 10 ноября Джохар Дудаев ввёл на территории Чечни чрезвычайное положение. Ситуацию разрядил и. о. Председателя Правительства России Егор Гайдар.

За время нахождения Дудаева у власти процесс вытеснения русских из Чечни принял характер неприкрытого геноцида.

Дудаевская Чечня переживала острый социально-экономический кризис: резко снизилось производство, не выплачивались пенсии, закрывались учебные заведения и больницы, безработными оказались 70 % её трудоспособного населения.

Ситуация вокруг Чечни предоставляла возможности для крупномасштабных злоупотреблений и хищений: осуществлялась незаконная торговля оружием, нефтепродуктами и наркотиками, производился беспошлинный ввоз и вывоз товаров. На чеченских НПЗ перерабатывалась западносибирская нефть, а нефтепродукты экспортировались через черноморские порты уже как оффшорная собственность, не облагавшаяся налогами. Почти все многочисленные вооружённые структуры в Чечне занимались хищением нефтепродуктов под видом их охраны. Регулярно подвергались разграблению российские поезда, проходившие транзитом через Чечню. Только в 1993 году были совершены нападения на 559 поездов, было разграблено 4000 вагонов. В 1992—1994 годах погибли больше 20 сотрудников железной дороги.

Массовый характер приняли сомнительные финансовые операции (межбанковские переводы несуществующих средств с последующим обналичиванием), в которых принимали участие многие российские и прибалтийские банки и их филиалы в Чечне и соседнем Дагестане — в частности, с помощью так называемых «чеченских» фальшивых авизо. Считается, что таким образом в карманы преступников попало до 5 миллиардов долларов США. Эти средства использовались в ходе приватизации многих российских предприятий. Грозненский аэропорт стал крупнейшим центром контрабанды (в том числе оружия и наркотиков), поскольку на территории Чечни не действовали федеральные таможенные органы. Через Чечню на территорию России ввозились фальшивые доллары и советские рубли из республик бывшего СССР (советские банкноты к тому времени были выведены из обращения в России и не принимались в качестве платёжного средства). Дудаев и его чиновники свободно вылетали за рубеж через российское воздушное пространство. Чечня стала убежищем для многих российских уголовных и экономических преступников, скрывавшихся здесь после совершения преступлений. Здесь процветали похищения и торговля людьми.

Одновременно российские силовые структуры использовали неподконтрольную Чечню для действий у собственных границ. Чеченцы и представители других северокавказских республик в 1992 воевали в мятежной Абхазии против грузинской армии в составе сил Конфедерации горских народов Кавказа, командовал ими Шамиль Басаев.

В январе 1993 прошло несколько раундов переговоров парламентских и правительственных делегаций Чечни и федерального центра, но в условиях противостояния Дудаева с собственным парламентом всегда вставал вопрос о полномочиях переговорщиков. Борис Ельцин отказывался лично встречаться с Дудаевым. Некоторые переговорщики открыто говорили о том, что стремятся к войне, чтобы получить от конфликта политические дивиденды, например, Сергей Шахрай в гостях на популярной радиостанции вспоминал следующее о Зелимхане Яндарбиеве:

Что касается Дудаева, то в 93-м году в Грозном, мне, Рамазану Абдулатипову и Валерию Шуйкову удалось подписать соглашение с парламентом Чечни. И Дудаев тогда тоже против этого не возражал о разграничении предметов ведения и полномочий. Мы готовы были этот договор с Грозным подписать. Кстати, именно этот договор в последующем подписал Шаймиев, ну, доведенный до логического конца. Через месяц или 2 после подписания этого документа осенью в Москву явился Яндарбиев. Привез бумагу о том, что они свои подписи под этим документом отзывают. Яндарбиев не скрывал свою концепцию. Он говорил, понимаете, Сергей Михайлович, он и мне это говорил, чеченское общество, общество тейповое, родовое, важны клановые и прочие интересы. Один клан за образование отвечал, другой за МВД, третий ещё за что-то. В такой ситуации Дудаев никто, все решают эти кланы между собой и внутри себя. Нам нужна большая война, чтобы в пламени войны с Россией переплавить, разрушить родовые племенные отношения, а потом мы, говорит, после войны с Россией заключим мир, но мы будем уже демократическим государством, где нужен президент, разделение властей, но хлеще Геббельса. Это была концепция. Им в войне надо было переплавить свои там тейповые отношения. И построить в кавычках гражданское общество.

— [www.echo.msk.ru/programs/korzun/504829-echo/ Передача "Без дураков" от 02.04.2008], радиостанция "Эхо Москвы"

В обстановке обострившегося кризиса власти 17 апреля 1993 года Джохар Дудаев распустил кабинет министров Чеченской Республики, парламент, Конституционный суд Чечни и Грозненское городское собрание, ввёл прямое президентское правление на всей территории Чечни и комендантский час.

4 июня 1993 спецподразделение дудаевской национальной гвардии взяло штурмом здание парламента в Грозном. В результате погибло 58 человек и ранено около 200. 5-6 июня 1993 года та же гвардия разогнала митинг сторонников парламента.

После дудаевского переворота и провозглашения «суверенной Ичкерии» последовала реакция в Ингушетии — здесь состоялся референдум, на котором население республики проголосовало за её самостоятельность в рамках Федерации (то есть отделение от Чечни). Договор «О принципах определения границ Чеченской и Ингушской республик» был подписан 23 июля 1993.

26 мая и 29 июля 1994 чеченские экстремисты совершили террористические акты за пределами Чечни. В г. Минеральные Воды дважды состоялся захват заложников, в том числе детей. Погибло 4 человека.

В конце 1993 оппозиция начала партизанскую войну против Дудаева, и летом 1994 запросила помощи у России, которая была предоставлена, поскольку чеченцы систематически грабили приграничные с Чечней территории и занимались всевозможной преступной деятельностью по всей стране.

Временный совет во главе с Умаром Автурхановым из Надтеречного региона был основным организатором антидудаевских акций.

26 ноября 1994 российские СМИ объявили, что антидудаевская оппозиция, вооружённая всеми видами оружия вплоть до танков (5000 оппозиционеров плюс 85 российских солдат и 40 танков), вошла в Грозный. Штурм закончился полным провалом (потери штурмующих составили около 500 человек убитыми, около 40 танков). Среди пленных оказались военнослужащие Вооружённых Сил Российской Федерации, заявившие перед телекамерами, что служат в воинских частях, дислоцированных в Подмосковье.

Особенности этнического состава защитников Грозного от штурма антидудаевской оппозиции отмечал бывший корреспондент газеты Верховного Совета Республики Беларусь «Народная газета» очевидец Александр Очеретний:

Тусовался народ в Грозном в основном на площади у Дворца президента. Там же, прямо на улице, разложив общую снедь на парапетах, в складчину обедали. Шашлык, кстати, жарили на «Вечном огне», у памятника советскому солдату, у которого (у солдата) гранатометным выстрелом была снесена голова. На площади я заметил здоровенного парня в камуфляже с эмблемой УНА-УНСО на рукаве. Познакомились. Сашко с явной неохотой отвечал на мои вопросы. Удалось выяснить только то, что, по его словам, на «стажировку» в Грозный приехало около двухсот украинских бойцов. Вооружили их на месте. (Кстати, во время новогоднего штурма Грозного этот Сашко самолично взял в плен семерых российских десантников-срочников.) Там же я познакомился и с группой кубанских казаков, которые также приехали защищать город, но они скорее ряженых напоминали, чем бойцов — в национальных одеждах и при шашках. Среди потенциальных защитников было много выходцев с Кавказа, а также русских — граждан Чечни.

В той же статье корреспондент Александр Очеретний вспоминал, что значительную часть танкистов пленили, многих из побросавших оружие пехотинцев — тоже. Однако в плен брали только солдат и офицеров славянской внешности, попадавшихся же среди пленников чеченцев расстреливали на месте выстрелом в живот.

Через несколько дней здесь началась самая кровопролитная война на всём постсоветском пространстве, приведшая к массовым разрушениям и гибели тысяч мирных жителей и военнослужащих федеральных войск.

По опубликованным Госсоветом Чечни данным, с 1991 по 2005 год в Чечне погибли 160 тысяч человек, из которых только 30-40 тысяч были чеченцами. Большинство жертв конфликта — русские, также пострадали дагестанцы, ингуши и прочие народы, проживавшие в Чечне. Впоследствии глава Госсовета Чечни Таус Джабраилов отметил, что в число погибших им были включены все без вести пропавшие в Чечне, и что названные им цифры не могут считаться официальными, так как их нельзя подтвердить документально. Приведенные им данные ставились под сомнение газетой International Herald Tribune и радио Свободная Европа Есть и другие оценки потерь, зачастую кардинально расходящиеся между собой.

Так Ахмед Закаев, заявлял о гибели более 200 тысяч жителей Чечни разных национальностей.

По данным расследования историка и демографа Александра Бабёнышева, опубликованного в «Новой Газете» в конце 2005 года — боевые потери чеченской стороны составили около 8,5 тысяч мирных жителей и 16,5 тысяч боевиков, ещё приблизительно 40 тысяч составляют потери от ухудшения условий жизни. Примерно 7-10 тысяч гражданских лиц других национальностей. Потери Федеральных сил оцениваются как 12-15 тысяч солдат и офицеров.

Первая чеченская война

1 декабря 1994 был издан указ президента РФ «О некоторых мерах по укреплению правопорядка на Северном Кавказе», которым предписывалось всем лицам, незаконно владеющим оружием, добровольно сдать его к 15 декабря органам правопорядка России.

11 декабря 1994, на основании указа президента РФ Бориса Ельцина «О мерах по пресечению деятельности незаконных вооружённых формирований на территории Чеченской Республики» подразделения Минобороны и МВД России вошли на территорию Чечни.

12-14 декабря 1994 во Владикавказе прошли переговоры, на которых обсуждалась ситуация, сложившаяся после ввода подразделений российской армии. Переговоры были прерваны после того, как российская сторона потребовала от чеченской делегации подписать документ, в соответствии с которым Чечня признавала себя субъектом Российской Федерации. В общей сложности на операцию было мобилизовано примерно 40 тыс.чел., из местного военного округа, из Пскова, с Волги, из Уральского ВО, из Хабаровска, Казани, со всех флотов. Экспедиционная группа была составлена из малых подразделений.

Чеченские НВО, по квалифицированным оценкам, насчитывали на тот момент от 11-12 до 15 тыс. чел. На стороне Дудаева воевало более 5000 наёмников из 14 государств ближнего и дальнего зарубежья (в том числе из Афганистана, Пакистана, Турции, Боснии, Прибалтики, Грузии, Украины, Азербайджана, Иордании, Таджикистана и русские наёмники). По тем же данным почти половина наёмников были выходцами из Грузии, Азербайджана, Дагестана, 700 человек из Афганистана, по 200 — из Балтии (включая женщин) и Турции, 150 с Украины (многие из УНА-УНСО), 100 — выходцы из арабских стран, средний оклад наёмника составлял от 200 до 800 долларов в день плюс бонусы (800 за убитого офицера, 600 за солдата, 1200 за выведенную из строя бронетехнику), а в середине декабря оценивали оклад наёмника в 800—1000 долларов, так же проводились дополнительные выплаты за выполненную работу. «Российская газета» отмечала, что

«Внутренний российский, вернее, чеченский рынок несколько дороже. Самая оплачиваемая профессия — снайпер. У него солдат оценивается в 50 долларов, офицер — в 200. Подрыв любой бронетехники стоит примерно 600 долларов. За подбитый самолёт или вертолёт можно купить дом. Часто даже не в Чечне.». В ходе чеченских кампаний боевики старались в первую очередь уничтожить служебных собак, на которых тогда была объявлена настоящая охота. За каждого убитого пса главари бандгрупп выплачивали до пяти тысяч долларов — как за подбитый танк или БТР

. Встречались также ополченцы, воевавшие по идейным соображениям (например, те самые УНА-УНСО), некоторые попадали в ряды под угрозами (многие русские и представительницы «белых колготок»).

«Дудаевцы» имели на вооружении значительное количество тяжёлого вооружения и техники. Только в 1991—1992 гг. ими было захвачено на военных складах и базах хранения 42 танка Т-62 и Т-72, 34 БМП-1 и БМП-2, 30 БТР-70 и БРДМ, 44 МТЛБ, 139 артиллерийских систем (в том числе 30 САУ 2С1, 2С3 и гаубиц Д-30), 18 противотанковых пушек МТ-12 калибра 100 мм, 5 ЗРК, 25 зенитных установок, 18 РСЗО "Град". Имелись у боевиков и две пусковые установки ОТР «Луна-М», правда, без ракет и в неисправном состоянии. На четырёх аэродромах республики (Ханкала, Калиновская, Грозный-Северный и Катаяма) базировалось большое количество учебно-боевых самолётов, оставленных Армавирским военно-авиационным училищем: 111 L-39, 149 L-29, 3 МиГ-17, 2 МиГ-15УТИ, а также 6 самолётов Ан-2 и 2 вертолёта Ми-8.

К декабрю 1994 года в ВС Ичкерии было сформировано две бригады, 7 отдельных полков и три батальона. Президентская гвардия состояла из 2 тыс. человек, подразделения чеченского МВД и Департамента госбезопасности — 3,5 тыс. служащих. Ещё до 40 тысяч человек состояли в ополчении. Широко применялись для ведения боевых действий и оказания помощи боевикам «мирные» жители, особенно чеченские подростки.

Ситуация осложнялась тем, что на руководство России оказывали давление лидеры западных стран, в первую очередь США, требуя решить конфликт мирным путём.

Армия вошла в Чеченскую республику с трёх направлений 11 декабря в 7 часов утра с целью блокировать Грозный и затем постепенно разоружать фракции; предполагалось окружить город в течение первых трёх дней, а потом принудить противника выбираться из него на юг, далее в течение 4-10 дней занять Грозный без борьбы, а потом некоторое время чистить горы. Первыми следовали десантники и спецназовцы, затем армия, потом МВД, а Ми-24 и Су-25 прикрывали колонны с воздуха.

Полковник ФСБ в отставке, депутат Государственной Думы, Герой России Сергей Шаврин, в 1994 году руководивший группой Управления специальных операций ФСБ, которая, по замыслу командования, должна была захватить дворец Дудаева, вспоминал следующее:

Нас подняли по тревоге, как я уже говорил, 2 декабря. А, надо сказать, на самом верху в это время царила страшная неразбериха. Не все, как мы потом узнали, разделяли идею наводить конституционный порядок на территории собственной страны при помощи танков. Если помните, некоторые из высоких военных начальников тогда подали в отставку. Но тем не менее 11 декабря всей собранной группировке зачитали указ президента о начале мероприятий по наведению конституционного порядка в Чечне. А на следующий день колонны танков и боевой техники двинулись в Чеченскую Республику. Сначала шли мирно. Но как только вступили на территорию Ингушетии, в нашу броню полетели бутылки с зажигательной смесью, да и пули тоже. Но даже там, где обходилось без огня, местные жители перекрывали дороги, пытались колонну остановить. Через всё это мы продирались долго, до самого 31 декабря.

В 5 утра 22 декабря начался обстрел Грозного, но только 24 числа стали с самолётов разбрасывать листовки с объяснениями для русского населения, которое полагало, что войска идут их освобождать и потому не рвалось покинуть города и укрыться в сельской местности, где, к тому же, у многих не было родственников. Хотя военные требовали ещё две недели на подготовку, 26 декабря на Совете безопасности было решено штурмовать и поскорее.

В Новогоднюю ночь штурм начался. Согласно изначальному плану, наступление полагалось провести с трёх сторон. Авиационная поддержка обеспечена не была, и в любом случае 1-2 января была скверная погода. Карты были только крупномасштабные (1:50 тыс. или даже 1:100 тыс.), и точных указаний, что будет, командирам не дали. Более того, танкистам не выдали патронов для пулемётов, чтобы отвечать огнём на атаки сверху, из зоны вне досягаемости пушек, не объяснили, что делать и кому они подчиняются, некоторые машины для удобства несуществующей авиаподдержки покрасили по крышам белыми полосами, так что противнику было легче целиться. Западная и восточная группа двигаться к центру города не стали, так что северная (131-я мсб и 81-й мсп) практически не встречая сопротивления вошла в центр в одиночку, направляясь к железнодорожному вокзалу. Заняв вокзал, командир 131-й бригады полковник Иван Савин разместил свою технику на прилегающей улице как резерв. После подбития первого и последнего танка колонна оказалась взаперти, и не могла отбиваться, поскольку пулемётами и артиллерией не доставала ни верхние этажи, ни подвалы, где и гнездился противник. Данные о потерях сильно разнятся, но ясно, что они были велики, как в живой силе, так и в технике. 106-ю и 76-ю дивизии отрядили на помощь уже уничтоженным частям поутру, но успеха они не добились.

3 января началось новое наступление, путём захвата города поквартально с предварительными авиаударами и артподготовкой.

К 22 февраля 1995 российская армия установила контроль над Грозным и начала продвижение в южные районы Чечни, в конце марта взяты штурмом Шали, Аргун и Гудермес.

К лету 1995 года дудаевские вооружённые формирования находились на грани разгрома. Однако произошло событие, резко изменившее ход боевых действий: 14 июня 1995 года состоялся рейд отряда боевиков под командованием Шамиля Басаева на город Будённовск (Ставропольский край), сопровождавшийся массовым захватом заложников в городе. Эта акция привела к гибели 150 мирных граждан. После теракта в Будённовске начались переговоры российских властей с дудаевскими представителями. Эти переговоры парализовали действия российских силовиков и способствовали полной утрате победы над сепаратистами. Воспользовавшись передышкой, дудаевские боевики вновь стали проникать в населённые пункты Чечни. За лето-осень 1995 года боевиками были убиты несколько десятков строителей, приехавших восстанавливать объекты в Чечне. В то же время в Грозном были совершены покушения на командующего Объединённой группировкой федеральных войск в Чечне Анатолия Романова и секретаря Совбеза РФ Олега Лобова.

9 января 1996 года отряд Салмана Радуева совершил нападение на город Кизляр (Дагестан). Совершив нападение на вертолётную базу, отряд отступил в город и занял здание больницы. Были захвачены в заложники жители ближайших домов (всего свыше 3000 человек, среди которых было много женщин и детей). В результате террористической атаки погибло 25 мирных граждан.

В апреле 1996 Джохар Дудаев был убит в результате ракетного удара, наведённого на сигнал его спутникового телефона.

27 апреля 1996 совет чеченских «полевых командиров» возложил исполнение обязанностей президента ЧРИ на вице-президента Зелимхана Яндарбиева.

Несмотря на подавляющее превосходство в живой силе, вооружении и воздушной поддержке, федеральные войска не смогли установить эффективный контроль над многими районами Чечни. Сказались слабость и нерешительность как политического, так и военного руководства России. Необустроенность российских границ на Кавказе приводила к тому, что сепаратисты получали постоянную «подпитку» из-за рубежа финансовыми средствами, вооружением, боеприпасами, добровольцами, инструкторами, прошедшими подготовку, в частности, в Афганистане. Средства поступали и от чеченцев, проживающих в других районах России, от чеченских организованных преступных группировок. В горных районах были созданы многочисленные базы, учебные лагеря, тайники с оружием, медикаментами и боеприпасами. Раненых боевиков вывозили на лечение за рубеж.

Серьёзные потери, которые понесли федеральные войска в Чечне, недостаточное боевое и тыловое обеспечение (некоторым подразделениям не доставалось еды по 6-8 дней), враждебность местного населения и непрекращающиеся нападения со стороны боевиков привели к падению морального духа личного состава. Российское государство потерпело поражение в пропагандистской войне. Общественное мнение России оказалось в целом настроено против продолжения боевых действий.

28 мая 1996 Борис Ельцин впервые встретился с представителями Чеченской Республики Ичкерия (ЧРИ). С чеченской стороны в переговорах участвовали Зелимхан Яндарбиев, полевой командир Ахмед Закаев и политический советник и. о. президента ЧРИ Х. Яриханов.

Попытки заключить мир уже производились — к определенным датам — в мае 1995 к полувековому юбилею победы в Великой Отечественной войне, в июне 1995 к саммиту Большой Семёрки, в 1996 к выборам. На сей раз результатом переговоров стало подписание соглашения «О прекращении боевых действий в Чечне с 1 июня». В течение 2 недель после подписания документа (до 10 июня) должны были получить свободу все пленные и заложники. Договорённость об этом в присутствии Бориса Ельцина подписали Виктор Черномырдин и Зелимхан Яндарбиев, а также представители миссии ОБСЕ.

На следующий день Борис Ельцин посетил Чечню. До его возвращения Яндарбиев оставался в Москве.

Летом 1996 в России состоялись президентские выборы.

18 июня 1996 года генерал Александр Лебедь был назначен на пост секретаря Совета безопасности РФ и в этом качестве возглавил российскую делегацию на переговорах с чеченскими сепаратистами в Хасавюрте.

16 августа] 1996 Зелимхан Яндарбиев и Александр Лебедь в селении Новые Атаги объявили о создании наблюдательной комиссии для контроля за выполнением условий прекращения огня, а также наблюдательного совета, в который должны были войти секретари Советов безопасности Дагестана, Ингушетии и Кабардино-Балкарии.

31 августа 1996 года были заключены Хасавюртовские соглашения между РФ и ЧРИ, по которым решение вопроса о статусе ЧРИ было отложено до 2001 года. Предполагался также обмен пленными по принципу «всех на всех», по поводу которого были заявления правозащитников, что «это условие не соблюдалось чеченцами».

В 1997 президентом ЧРИ был избран Аслан Масхадов.

Межвоенное время

После подписания Хасавюртовских соглашений мира и спокойствия в Чечне и прилегающих к ней регионах не наступило.

6 сентября 1996 в газете «Ичкерия» был опубликован Уголовный кодекс Чеченской Республики Ичкерия, интересен факт, что он являлся точной копией Уголовного кодекса Судана. Начальник Управления по надзору за исполнением законов на территории Чеченской Республики Главного управления Генеральной прокуратуры Российской Федерации на Северном Кавказе, исполняющий обязанности прокурора Чеченской Республики государственный советник юстиции 3 класса Игорь Иванович Киселев в эксклюзивном интервью «Российской газете» рассказал следующее о нормах законности и правопорядка, применяемых на тот период времени в Чеченской Республике Ичкерия:

Все законодательство самопровозглашенной Ичкерии, как и политика её лидеров, производят впечатление «эффекта редиски». Снаружи для внешнего применения — конституция чуть ли не европейского образца, где провозглашены основные права и свободы человека и гражданина, декларированы нормы международного права, закреплены красивые постулаты о стремлении к всеобщему и справедливому миру, основанному на общечеловеческих ценностях, а внутри — террористический анклав, где процветают разбой, насилие, работорговля и подневольный труд, производство наркотиков и фальшивой валюты, геноцид граждан нечеченской национальности.

Сегодня кто-то сетует на поток беженцев из Чечни в связи с боевыми действиями, а как быть с массовым бегством из республики русских, ногайцев, даргинцев, аварцев и других дагестанских народов? За истекшие годы из Чечни, спасая свои жизни и имущество, ушли сотни тысяч российских граждан — более половины населения республики.

Отдельная тема — законы Чеченской Республики Ичкерия. Остановлюсь лишь на одном из них, но принципиально важном — Уголовном кодексе, который утвержден указом Масхадова в августе 1996 года. В подавляющем числе своих положений кодекс противоречит даже объявленной Конституции Ичкерии. По этому документу в качестве наказания применяется смертная казнь путём отсечения головы, забивания камнями либо таким же путём, каким преступник лишил жизни свою жертву. Другое варварское наказание — бичевание. Наряду с этим кодексом также предусмотрен принцип «воздаяния равным», или известный доправовой вандализм «око за око, зуб за зуб». Перечень частей тела и тех ранений, за которые назначается наказание в виде воздаяния равным, в кодексе тоже детально прописан. К примеру, у виновного выкалывается зрячий глаз, если он выбил глаз жертве, отсекается рука у осужденного, если у потерпевшего отрезана рука в суставе, и т. д. Правом на варварское наказание наделяется прежде всего жертва преступления, но затем оно переходит к близким родственникам. Действовавший кодекс Ичкерии юридически закрепил и право на существование обычаев кровной мести.

Как известно, одним из основополагающих принципов права цивилизованных государств является свобода совести и вероисповедания. Вероотступников же в Чечне все эти годы ждала смертная казнь. Общепризнано, что человеческая жизнь не имеет цены. Уголовным правом Ичкерии её стоимость была определена в «100 коров, или такую же сумму денег, которая эквивалентна их стоимости, периодически определяемой верховным судьей после консультаций с компетентными органами».

Думаю, теперь понятно, как обстояли дела в Чечне с соблюдением законности и какая бомба под российскую государственность сегодня разряжается федеральными силами.

— Статья [www.rg.ru/anons/arc_1999/1126/22.htm "Кровная месть отменяется"], "Российская газета", 1999 г.

Чеченские криминальные структуры безнаказанно делали бизнес на массовых похищениях людей, захвате заложников (в том числе официальных российских представителей, работающих в Чечне), хищениях нефти из нефтепроводов и нефтяных скважин, производстве и контрабанде наркотиков, выпуске и распространении фальшивых денежных купюр, терактах и нападениях на соседние российские регионы.

После гибели Дудаева в республике стало усиливаться влияние исламских экстремистов, лозунг создания национального государства был заменен на построение исламской республики на Северном Кавказе. На территории Чеченской Республики Ичкерия были созданы лагеря для обучения боевиков — молодых людей из мусульманских регионов России. Сюда направлялись из-за рубежа инструкторы по минно-подрывному делу, специалисты по партизанской войне и исламские проповедники. Значительную роль в жизни ЧРИ стали играть многочисленные арабские наёмники. Главной их целью стала дестабилизация положения в соседних с Чечнёй российских регионах и распространение идей сепаратизма на северокавказские республики (в первую очередь Дагестан, Карачаево-Черкесия, Кабардино-Балкария).

23 апреля 1997 года взорвана бомба в здании железнодорожного вокзала на станции Армавир (Краснодарский край), 28 апреля 1997 года — бомба на втором этаже здания вокзала станции Пятигорск (Ставропольский край).

В 1998 банда полевого командира Хаттаба произвела несколько нападений на российских военнослужащих в Дагестане.

19 июня 1998 года президент Ичкерии Аслан Масхадов после столкновений между своими сторонниками и религиозными экстремистами в Гудермесском районе объявил ваххабизм в ЧРИ вне закона. Был выпущен указ о запрете всех проповедующих данное учение общественно-политических организаций, в том числе ряда работавших в Чечне саудовских и кувейтских религиозных фондов. Однако реализовать запрет не удалось, так как экстремистов поддержали Шамиль Басаев и Зелимхан Яндарбиев.

19 марта 1999 был осуществлён взрыв на Центральном рынке Владикавказа, результатом которого были многочисленные человеческие жертвы.

В августе 1999 с территории ЧРИ отряды полевых командиров Шамиля Басаева и Хаттаба вторглись на территорию Дагестана. Ожесточённые бои продолжались свыше трёх недель. Официальное правительство ЧРИ, неспособное контролировать действия различных вооружённых группировок на территории Чечни, отмежевалось от действий Шамиля Басаева, но практических действий против него не предприняло.

После разгрома отрядов Шамиля Басаева и Хаттаба российские федеральные войска, продолжая их преследование, были введены в ЧРИ. Началась вторая чеченская кампания.

Руководители сепаратистов не раз заявляли о намерении перенести войну на российскую территорию. Поэтому, когда с началом второй чеченской кампании произошла серия подрывов многоэтажных жилых домов в Москве (9 и 13 сентября 1999 г.) и Волгодонске (16 сентября 1999 г.), эти преступления потрясли Россию и мир. Первые данные расследования этих взрывов показали, что теракты организованы карачаевскими и дагестанскими ваххабитами, которые были связаны с арабскими наёмниками, осуществившими нападение на Дагестан. Теракты способствовали появлению массового убеждения, что за ними стоят чеченские сепаратисты.

Вторая чеченская война

Началась в 1999 году и фактически длилась по 2009 год. Наиболее активная боевая фаза пришлась на 1999—2000 год.

Чечня после 2001 года

С началом Второй чеченской войны была сформирована пророссийская администрация Чеченской республики. Возглавил её муфтий Ахмат Кадыров, перешедший на сторону России. В 2003 году была принята новая Конституция республики, согласно которой Чечня являлась субъектом Российской Федерации. В этом же году состоялись президентские выборы, победу на которых одержал Ахмат Кадыров.

9 мая 2004 Кадыров-старший погиб в результате теракта. Его преемником стал Алу Алханов.

8 марта 2005 президент самопровозглашённой Ичкерии Аслан Масхадов был уничтожен в ходе спецоперации.

17 июня 2006 президент самопровозглашённой Ичкерии Абдул-Халим Садулаев был убит в результате спецоперации, проведённой российским ФСБ и чеченским спецназом в городе Аргун. Полномочия президента Ичкерии перешли к вице-президенту Докке Умарову. Его заместителем стал Шамиль Басаев.

10 июля 2006 Шамиль Басаев был убит в результате взрыва сопровождаемого им грузовика со взрывчаткой. По версии ФСБ, взрыв стал следствием спецоперации, хотя источники, связанные с чеченскими сепаратистами, склонны утверждать о случайности и неосторожном обращении со взрывчаткой.

15 февраля 2007 года Алу Алханов ушёл с поста президента (формально по собственному желанию). Обязанности президента возложены на премьера Рамзана Кадырова (младшего сына Ахмада Кадырова), который командует республиканскими силовыми структурами.

Тем временем на территории республики и соседних регионов сохраняется диверсионная активность боевиков (см. Россия и терроризм).

16 апреля 2009 года в Чеченской республике официально отменён режим контртеррористической операции.

См. также

• Террористические акты, совершённые в России
• Россия и терроризм
• Геноцид русского населения в Чечне
• Главы Чечни после 1991 года
• Белые колготки
• Исламистский терроризм на Северном Кавказе (с 2009)

Литература

• Беккин Р. И., Бобровников В. О. [www.bekkin.ru/index.php?rub=8&art=28 Северный Кавказ — не царство благородных разбойников] // Татарский мир. — 2003. — № 19 (29). — С. 8.
• Кудрявцев В. В. Глава 15. Современная Россия // Новейшая история Отечества. XX век: Учеб. для студ. высш. учеб заведений: В 2 т / Под ред. А. Ф. Киселева, Э. М. Щагина. — М.: Гуманит. изд. центр ВЛАДОС, 1998. — Т. 2. — 448 с. — 30 000 экз. — ISBN 5-691-00110-8.
• Черноус В. В. Ксенофобия на Юге России — сепаратизм, конфликты и пути их преодоления. — Ростов-на-Дону: Издательство СКНЦ ВШ, 2002. — 220 с. — ISBN 5-87872-141-4.
• З. Гасанов., Горец. Победитель 2-го литературного конкурса «Open Central Asia» (Великобритания, Лондон). Издательство Hertfordshire Press, 2014 — ISBN 099304445X.

Ссылки

• [www.chechnyafree.ru/index.php?lng=rus&section=historyrus&row=11 Анализ чеченского конфликта] на сайте [www.chechnyafree.ru ChechnyaFree.ru]
• [gorod-grozny.ru/ Город ГРОЗНЫЙ. История г. Грозного. Много фотографий, виртуальный музей, форум.]
• [conrad2001.narod.ru/russian/genocide/genocide.htm О преследовании русского населения в период независимости Чечни]
• Андрей Савельев [www.savelev.ru/book/?ch=18&mode=reply «Черная книга Чеченской войны (2000)»]
• [chechnya.gov.ru/ Правительство Чеченской Республики]
• [www.admhmao.ru/power/antiterror/polez_inf/rukov_band.doc Руководители бандформирований на Кавказе] // Сайт администрации Ханты-Мансийского автономного округа
• [www.memo.ru/hr/hotpoints/caucas1/index.htm «Мемориал» о войне на Северном Кавказе]
• [www.watchdog.cz/ru Prague Watchdog о конфликте в Чечне]
• [www.axisglobe-ru.com/article.asp?article=349 Досье: Чеченские силовые структуры 2000—2006 гг.] (недоступная ссылка с 18-05-2013 (3990 дней) — история)
• [rozysk.org Центр гражданского содействия розыску пропавших без вести на Северном Кавказе] при Миротворческой миссии имени генерала Лебедя
• [conrad2001.narod.ru/russian/grozny.htm Юрий Кондратьев. «Грозный. Несколько дней…»]
• [zvezda.ru/politics/2006/10/13/genocide_1.htm Забытый геноцид]
• [artofwar.ru/f/farukshin_r_n/03.shtm Документальный роман Раяна Фарукшина о штурме Грозного в 1994—1995ггl] (недоступная ссылка с 18-05-2013 (3990 дней) — история)
• [artofwar.ru/z/zaripow_a/text_0010.shtml «Первомайка» — Повесть о штурме Первомайского, захваченного отрядом Радуева. Зарипов Альберт Маратович]

Отрывок, характеризующий Чеченский конфликт

Когда они приехали в Богучарово, Десаль с маленьким князем уже уехали в Москву.
Все в том же положении, не хуже и не лучше, разбитый параличом, старый князь три недели лежал в Богучарове в новом, построенном князем Андреем, доме. Старый князь был в беспамятстве; он лежал, как изуродованный труп. Он не переставая бормотал что то, дергаясь бровями и губами, и нельзя было знать, понимал он или нет то, что его окружало. Одно можно было знать наверное – это то, что он страдал и, чувствовал потребность еще выразить что то. Но что это было, никто не мог понять; был ли это какой нибудь каприз больного и полусумасшедшего, относилось ли это до общего хода дел, или относилось это до семейных обстоятельств?
Доктор говорил, что выражаемое им беспокойство ничего не значило, что оно имело физические причины; но княжна Марья думала (и то, что ее присутствие всегда усиливало его беспокойство, подтверждало ее предположение), думала, что он что то хотел сказать ей. Он, очевидно, страдал и физически и нравственно.
Надежды на исцеление не было. Везти его было нельзя. И что бы было, ежели бы он умер дорогой? «Не лучше ли бы было конец, совсем конец! – иногда думала княжна Марья. Она день и ночь, почти без сна, следила за ним, и, страшно сказать, она часто следила за ним не с надеждой найти призкаки облегчения, но следила, часто желая найти признаки приближения к концу.
Как ни странно было княжне сознавать в себе это чувство, но оно было в ней. И что было еще ужаснее для княжны Марьи, это было то, что со времени болезни ее отца (даже едва ли не раньше, не тогда ли уж, когда она, ожидая чего то, осталась с ним) в ней проснулись все заснувшие в ней, забытые личные желания и надежды. То, что годами не приходило ей в голову – мысли о свободной жизни без вечного страха отца, даже мысли о возможности любви и семейного счастия, как искушения дьявола, беспрестанно носились в ее воображении. Как ни отстраняла она от себя, беспрестанно ей приходили в голову вопросы о том, как она теперь, после того, устроит свою жизнь. Это были искушения дьявола, и княжна Марья знала это. Она знала, что единственное орудие против него была молитва, и она пыталась молиться. Она становилась в положение молитвы, смотрела на образа, читала слова молитвы, но не могла молиться. Она чувствовала, что теперь ее охватил другой мир – житейской, трудной и свободной деятельности, совершенно противоположный тому нравственному миру, в который она была заключена прежде и в котором лучшее утешение была молитва. Она не могла молиться и не могла плакать, и житейская забота охватила ее.
Оставаться в Вогучарове становилось опасным. Со всех сторон слышно было о приближающихся французах, и в одной деревне, в пятнадцати верстах от Богучарова, была разграблена усадьба французскими мародерами.
Доктор настаивал на том, что надо везти князя дальше; предводитель прислал чиновника к княжне Марье, уговаривая ее уезжать как можно скорее. Исправник, приехав в Богучарово, настаивал на том же, говоря, что в сорока верстах французы, что по деревням ходят французские прокламации и что ежели княжна не уедет с отцом до пятнадцатого, то он ни за что не отвечает.
Княжна пятнадцатого решилась ехать. Заботы приготовлений, отдача приказаний, за которыми все обращались к ней, целый день занимали ее. Ночь с четырнадцатого на пятнадцатое она провела, как обыкновенно, не раздеваясь, в соседней от той комнаты, в которой лежал князь. Несколько раз, просыпаясь, она слышала его кряхтенье, бормотанье, скрип кровати и шаги Тихона и доктора, ворочавших его. Несколько раз она прислушивалась у двери, и ей казалось, что он нынче бормотал громче обыкновенного и чаще ворочался. Она не могла спать и несколько раз подходила к двери, прислушиваясь, желая войти и не решаясь этого сделать. Хотя он и не говорил, но княжна Марья видела, знала, как неприятно было ему всякое выражение страха за него. Она замечала, как недовольно он отвертывался от ее взгляда, иногда невольно и упорно на него устремленного. Она знала, что ее приход ночью, в необычное время, раздражит его.
Но никогда ей так жалко не было, так страшно не было потерять его. Она вспоминала всю свою жизнь с ним, и в каждом слове, поступке его она находила выражение его любви к ней. Изредка между этими воспоминаниями врывались в ее воображение искушения дьявола, мысли о том, что будет после его смерти и как устроится ее новая, свободная жизнь. Но с отвращением отгоняла она эти мысли. К утру он затих, и она заснула.
Она проснулась поздно. Та искренность, которая бывает при пробуждении, показала ей ясно то, что более всего в болезни отца занимало ее. Она проснулась, прислушалась к тому, что было за дверью, и, услыхав его кряхтенье, со вздохом сказала себе, что было все то же.
– Да чему же быть? Чего же я хотела? Я хочу его смерти! – вскрикнула она с отвращением к себе самой.
Она оделась, умылась, прочла молитвы и вышла на крыльцо. К крыльцу поданы были без лошадей экипажи, в которые укладывали вещи.
Утро было теплое и серое. Княжна Марья остановилась на крыльце, не переставая ужасаться перед своей душевной мерзостью и стараясь привести в порядок свои мысли, прежде чем войти к нему.
Доктор сошел с лестницы и подошел к ней.
– Ему получше нынче, – сказал доктор. – Я вас искал. Можно кое что понять из того, что он говорит, голова посвежее. Пойдемте. Он зовет вас…
Сердце княжны Марьи так сильно забилось при этом известии, что она, побледнев, прислонилась к двери, чтобы не упасть. Увидать его, говорить с ним, подпасть под его взгляд теперь, когда вся душа княжны Марьи была переполнена этих страшных преступных искушений, – было мучительно радостно и ужасно.
– Пойдемте, – сказал доктор.
Княжна Марья вошла к отцу и подошла к кровати. Он лежал высоко на спине, с своими маленькими, костлявыми, покрытыми лиловыми узловатыми жилками ручками на одеяле, с уставленным прямо левым глазом и с скосившимся правым глазом, с неподвижными бровями и губами. Он весь был такой худенький, маленький и жалкий. Лицо его, казалось, ссохлось или растаяло, измельчало чертами. Княжна Марья подошла и поцеловала его руку. Левая рука сжала ее руку так, что видно было, что он уже давно ждал ее. Он задергал ее руку, и брови и губы его сердито зашевелились.
Она испуганно глядела на него, стараясь угадать, чего он хотел от нее. Когда она, переменя положение, подвинулась, так что левый глаз видел ее лицо, он успокоился, на несколько секунд не спуская с нее глаза. Потом губы и язык его зашевелились, послышались звуки, и он стал говорить, робко и умоляюще глядя на нее, видимо, боясь, что она не поймет его.
Княжна Марья, напрягая все силы внимания, смотрела на него. Комический труд, с которым он ворочал языком, заставлял княжну Марью опускать глаза и с трудом подавлять поднимавшиеся в ее горле рыдания. Он сказал что то, по нескольку раз повторяя свои слова. Княжна Марья не могла понять их; но она старалась угадать то, что он говорил, и повторяла вопросительно сказанные им слона.
– Гага – бои… бои… – повторил он несколько раз. Никак нельзя было понять этих слов. Доктор думал, что он угадал, и, повторяя его слова, спросил: княжна боится? Он отрицательно покачал головой и опять повторил то же…
– Душа, душа болит, – разгадала и сказала княжна Марья. Он утвердительно замычал, взял ее руку и стал прижимать ее к различным местам своей груди, как будто отыскивая настоящее для нее место.
– Все мысли! об тебе… мысли, – потом выговорил он гораздо лучше и понятнее, чем прежде, теперь, когда он был уверен, что его понимают. Княжна Марья прижалась головой к его руке, стараясь скрыть свои рыдания и слезы.
Он рукой двигал по ее волосам.
– Я тебя звал всю ночь… – выговорил он.
– Ежели бы я знала… – сквозь слезы сказала она. – Я боялась войти.
Он пожал ее руку.
– Не спала ты?
– Нет, я не спала, – сказала княжна Марья, отрицательно покачав головой. Невольно подчиняясь отцу, она теперь так же, как он говорил, старалась говорить больше знаками и как будто тоже с трудом ворочая язык.
– Душенька… – или – дружок… – Княжна Марья не могла разобрать; но, наверное, по выражению его взгляда, сказано было нежное, ласкающее слово, которого он никогда не говорил. – Зачем не пришла?
«А я желала, желала его смерти! – думала княжна Марья. Он помолчал.
– Спасибо тебе… дочь, дружок… за все, за все… прости… спасибо… прости… спасибо!.. – И слезы текли из его глаз. – Позовите Андрюшу, – вдруг сказал он, и что то детски робкое и недоверчивое выразилось в его лице при этом спросе. Он как будто сам знал, что спрос его не имеет смысла. Так, по крайней мере, показалось княжне Марье.
– Я от него получила письмо, – отвечала княжна Марья.
Он с удивлением и робостью смотрел на нее.
– Где же он?
– Он в армии, mon pere, в Смоленске.
Он долго молчал, закрыв глаза; потом утвердительно, как бы в ответ на свои сомнения и в подтверждение того, что он теперь все понял и вспомнил, кивнул головой и открыл глаза.
– Да, – сказал он явственно и тихо. – Погибла Россия! Погубили! – И он опять зарыдал, и слезы потекли у него из глаз. Княжна Марья не могла более удерживаться и плакала тоже, глядя на его лицо.
Он опять закрыл глаза. Рыдания его прекратились. Он сделал знак рукой к глазам; и Тихон, поняв его, отер ему слезы.
Потом он открыл глаза и сказал что то, чего долго никто не мог понять и, наконец, понял и передал один Тихон. Княжна Марья отыскивала смысл его слов в том настроении, в котором он говорил за минуту перед этим. То она думала, что он говорит о России, то о князе Андрее, то о ней, о внуке, то о своей смерти. И от этого она не могла угадать его слов.
– Надень твое белое платье, я люблю его, – говорил он.
Поняв эти слова, княжна Марья зарыдала еще громче, и доктор, взяв ее под руку, вывел ее из комнаты на террасу, уговаривая ее успокоиться и заняться приготовлениями к отъезду. После того как княжна Марья вышла от князя, он опять заговорил о сыне, о войне, о государе, задергал сердито бровями, стал возвышать хриплый голос, и с ним сделался второй и последний удар.
Княжна Марья остановилась на террасе. День разгулялся, было солнечно и жарко. Она не могла ничего понимать, ни о чем думать и ничего чувствовать, кроме своей страстной любви к отцу, любви, которой, ей казалось, она не знала до этой минуты. Она выбежала в сад и, рыдая, побежала вниз к пруду по молодым, засаженным князем Андреем, липовым дорожкам.
– Да… я… я… я. Я желала его смерти. Да, я желала, чтобы скорее кончилось… Я хотела успокоиться… А что ж будет со мной? На что мне спокойствие, когда его не будет, – бормотала вслух княжна Марья, быстрыми шагами ходя по саду и руками давя грудь, из которой судорожно вырывались рыдания. Обойдя по саду круг, который привел ее опять к дому, она увидала идущих к ней навстречу m lle Bourienne (которая оставалась в Богучарове и не хотела оттуда уехать) и незнакомого мужчину. Это был предводитель уезда, сам приехавший к княжне с тем, чтобы представить ей всю необходимость скорого отъезда. Княжна Марья слушала и не понимала его; она ввела его в дом, предложила ему завтракать и села с ним. Потом, извинившись перед предводителем, она подошла к двери старого князя. Доктор с встревоженным лицом вышел к ней и сказал, что нельзя.
– Идите, княжна, идите, идите!
Княжна Марья пошла опять в сад и под горой у пруда, в том месте, где никто не мог видеть, села на траву. Она не знала, как долго она пробыла там. Чьи то бегущие женские шаги по дорожке заставили ее очнуться. Она поднялась и увидала, что Дуняша, ее горничная, очевидно, бежавшая за нею, вдруг, как бы испугавшись вида своей барышни, остановилась.
– Пожалуйте, княжна… князь… – сказала Дуняша сорвавшимся голосом.
– Сейчас, иду, иду, – поспешно заговорила княжна, не давая времени Дуняше договорить ей то, что она имела сказать, и, стараясь не видеть Дуняши, побежала к дому.
– Княжна, воля божья совершается, вы должны быть на все готовы, – сказал предводитель, встречая ее у входной двери.
– Оставьте меня. Это неправда! – злобно крикнула она на него. Доктор хотел остановить ее. Она оттолкнула его и подбежала к двери. «И к чему эти люди с испуганными лицами останавливают меня? Мне никого не нужно! И что они тут делают? – Она отворила дверь, и яркий дневной свет в этой прежде полутемной комнате ужаснул ее. В комнате были женщины и няня. Они все отстранились от кровати, давая ей дорогу. Он лежал все так же на кровати; но строгий вид его спокойного лица остановил княжну Марью на пороге комнаты.
«Нет, он не умер, это не может быть! – сказала себе княжна Марья, подошла к нему и, преодолевая ужас, охвативший ее, прижала к щеке его свои губы. Но она тотчас же отстранилась от него. Мгновенно вся сила нежности к нему, которую она чувствовала в себе, исчезла и заменилась чувством ужаса к тому, что было перед нею. «Нет, нет его больше! Его нет, а есть тут же, на том же месте, где был он, что то чуждое и враждебное, какая то страшная, ужасающая и отталкивающая тайна… – И, закрыв лицо руками, княжна Марья упала на руки доктора, поддержавшего ее.
В присутствии Тихона и доктора женщины обмыли то, что был он, повязали платком голову, чтобы не закостенел открытый рот, и связали другим платком расходившиеся ноги. Потом они одели в мундир с орденами и положили на стол маленькое ссохшееся тело. Бог знает, кто и когда позаботился об этом, но все сделалось как бы само собой. К ночи кругом гроба горели свечи, на гробу был покров, на полу был посыпан можжевельник, под мертвую ссохшуюся голову была положена печатная молитва, а в углу сидел дьячок, читая псалтырь.
Как лошади шарахаются, толпятся и фыркают над мертвой лошадью, так в гостиной вокруг гроба толпился народ чужой и свой – предводитель, и староста, и бабы, и все с остановившимися испуганными глазами, крестились и кланялись, и целовали холодную и закоченевшую руку старого князя.


Богучарово было всегда, до поселения в нем князя Андрея, заглазное именье, и мужики богучаровские имели совсем другой характер от лысогорских. Они отличались от них и говором, и одеждой, и нравами. Они назывались степными. Старый князь хвалил их за их сносливость в работе, когда они приезжали подсоблять уборке в Лысых Горах или копать пруды и канавы, но не любил их за их дикость.
Последнее пребывание в Богучарове князя Андрея, с его нововведениями – больницами, школами и облегчением оброка, – не смягчило их нравов, а, напротив, усилило в них те черты характера, которые старый князь называл дикостью. Между ними всегда ходили какие нибудь неясные толки, то о перечислении их всех в казаки, то о новой вере, в которую их обратят, то о царских листах каких то, то о присяге Павлу Петровичу в 1797 году (про которую говорили, что тогда еще воля выходила, да господа отняли), то об имеющем через семь лет воцариться Петре Феодоровиче, при котором все будет вольно и так будет просто, что ничего не будет. Слухи о войне в Бонапарте и его нашествии соединились для них с такими же неясными представлениями об антихристе, конце света и чистой воле.
В окрестности Богучарова были всё большие села, казенные и оброчные помещичьи. Живущих в этой местности помещиков было очень мало; очень мало было также дворовых и грамотных, и в жизни крестьян этой местности были заметнее и сильнее, чем в других, те таинственные струи народной русской жизни, причины и значение которых бывают необъяснимы для современников. Одно из таких явлений было проявившееся лет двадцать тому назад движение между крестьянами этой местности к переселению на какие то теплые реки. Сотни крестьян, в том числе и богучаровские, стали вдруг распродавать свой скот и уезжать с семействами куда то на юго восток. Как птицы летят куда то за моря, стремились эти люди с женами и детьми туда, на юго восток, где никто из них не был. Они поднимались караванами, поодиночке выкупались, бежали, и ехали, и шли туда, на теплые реки. Многие были наказаны, сосланы в Сибирь, многие с холода и голода умерли по дороге, многие вернулись сами, и движение затихло само собой так же, как оно и началось без очевидной причины. Но подводные струи не переставали течь в этом народе и собирались для какой то новой силы, имеющей проявиться так же странно, неожиданно и вместе с тем просто, естественно и сильно. Теперь, в 1812 м году, для человека, близко жившего с народом, заметно было, что эти подводные струи производили сильную работу и были близки к проявлению.
Алпатыч, приехав в Богучарово несколько времени перед кончиной старого князя, заметил, что между народом происходило волнение и что, противно тому, что происходило в полосе Лысых Гор на шестидесятиверстном радиусе, где все крестьяне уходили (предоставляя казакам разорять свои деревни), в полосе степной, в богучаровской, крестьяне, как слышно было, имели сношения с французами, получали какие то бумаги, ходившие между ними, и оставались на местах. Он знал через преданных ему дворовых людей, что ездивший на днях с казенной подводой мужик Карп, имевший большое влияние на мир, возвратился с известием, что казаки разоряют деревни, из которых выходят жители, но что французы их не трогают. Он знал, что другой мужик вчера привез даже из села Вислоухова – где стояли французы – бумагу от генерала французского, в которой жителям объявлялось, что им не будет сделано никакого вреда и за все, что у них возьмут, заплатят, если они останутся. В доказательство того мужик привез из Вислоухова сто рублей ассигнациями (он не знал, что они были фальшивые), выданные ему вперед за сено.
Наконец, важнее всего, Алпатыч знал, что в тот самый день, как он приказал старосте собрать подводы для вывоза обоза княжны из Богучарова, поутру была на деревне сходка, на которой положено было не вывозиться и ждать. А между тем время не терпело. Предводитель, в день смерти князя, 15 го августа, настаивал у княжны Марьи на том, чтобы она уехала в тот же день, так как становилось опасно. Он говорил, что после 16 го он не отвечает ни за что. В день же смерти князя он уехал вечером, но обещал приехать на похороны на другой день. Но на другой день он не мог приехать, так как, по полученным им самим известиям, французы неожиданно подвинулись, и он только успел увезти из своего имения свое семейство и все ценное.
Лет тридцать Богучаровым управлял староста Дрон, которого старый князь звал Дронушкой.
Дрон был один из тех крепких физически и нравственно мужиков, которые, как только войдут в года, обрастут бородой, так, не изменяясь, живут до шестидесяти – семидесяти лет, без одного седого волоса или недостатка зуба, такие же прямые и сильные в шестьдесят лет, как и в тридцать.
Дрон, вскоре после переселения на теплые реки, в котором он участвовал, как и другие, был сделан старостой бурмистром в Богучарове и с тех пор двадцать три года безупречно пробыл в этой должности. Мужики боялись его больше, чем барина. Господа, и старый князь, и молодой, и управляющий, уважали его и в шутку называли министром. Во все время своей службы Дрон нн разу не был ни пьян, ни болен; никогда, ни после бессонных ночей, ни после каких бы то ни было трудов, не выказывал ни малейшей усталости и, не зная грамоте, никогда не забывал ни одного счета денег и пудов муки по огромным обозам, которые он продавал, и ни одной копны ужи на хлеба на каждой десятине богучаровских полей.
Этого то Дрона Алпатыч, приехавший из разоренных Лысых Гор, призвал к себе в день похорон князя и приказал ему приготовить двенадцать лошадей под экипажи княжны и восемнадцать подвод под обоз, который должен был быть поднят из Богучарова. Хотя мужики и были оброчные, исполнение приказания этого не могло встретить затруднения, по мнению Алпатыча, так как в Богучарове было двести тридцать тягол и мужики были зажиточные. Но староста Дрон, выслушав приказание, молча опустил глаза. Алпатыч назвал ему мужиков, которых он знал и с которых он приказывал взять подводы.
Дрон отвечал, что лошади у этих мужиков в извозе. Алпатыч назвал других мужиков, и у тех лошадей не было, по словам Дрона, одни были под казенными подводами, другие бессильны, у третьих подохли лошади от бескормицы. Лошадей, по мнению Дрона, нельзя было собрать не только под обоз, но и под экипажи.
Алпатыч внимательно посмотрел на Дрона и нахмурился. Как Дрон был образцовым старостой мужиком, так и Алпатыч недаром управлял двадцать лет имениями князя и был образцовым управляющим. Он в высшей степени способен был понимать чутьем потребности и инстинкты народа, с которым имел дело, и потому он был превосходным управляющим. Взглянув на Дрона, он тотчас понял, что ответы Дрона не были выражением мысли Дрона, но выражением того общего настроения богучаровского мира, которым староста уже был захвачен. Но вместе с тем он знал, что нажившийся и ненавидимый миром Дрон должен был колебаться между двумя лагерями – господским и крестьянским. Это колебание он заметил в его взгляде, и потому Алпатыч, нахмурившись, придвинулся к Дрону.
– Ты, Дронушка, слушай! – сказал он. – Ты мне пустого не говори. Его сиятельство князь Андрей Николаич сами мне приказали, чтобы весь народ отправить и с неприятелем не оставаться, и царский на то приказ есть. А кто останется, тот царю изменник. Слышишь?
– Слушаю, – отвечал Дрон, не поднимая глаз.
Алпатыч не удовлетворился этим ответом.
– Эй, Дрон, худо будет! – сказал Алпатыч, покачав головой.
– Власть ваша! – сказал Дрон печально.
– Эй, Дрон, оставь! – повторил Алпатыч, вынимая руку из за пазухи и торжественным жестом указывая ею на пол под ноги Дрона. – Я не то, что тебя насквозь, я под тобой на три аршина все насквозь вижу, – сказал он, вглядываясь в пол под ноги Дрона.
Дрон смутился, бегло взглянул на Алпатыча и опять опустил глаза.
– Ты вздор то оставь и народу скажи, чтобы собирались из домов идти в Москву и готовили подводы завтра к утру под княжнин обоз, да сам на сходку не ходи. Слышишь?
Дрон вдруг упал в ноги.
– Яков Алпатыч, уволь! Возьми от меня ключи, уволь ради Христа.
– Оставь! – сказал Алпатыч строго. – Под тобой насквозь на три аршина вижу, – повторил он, зная, что его мастерство ходить за пчелами, знание того, когда сеять овес, и то, что он двадцать лет умел угодить старому князю, давно приобрели ему славу колдуна и что способность видеть на три аршина под человеком приписывается колдунам.
Дрон встал и хотел что то сказать, но Алпатыч перебил его:
– Что вы это вздумали? А?.. Что ж вы думаете? А?
– Что мне с народом делать? – сказал Дрон. – Взбуровило совсем. Я и то им говорю…
– То то говорю, – сказал Алпатыч. – Пьют? – коротко спросил он.
– Весь взбуровился, Яков Алпатыч: другую бочку привезли.
– Так ты слушай. Я к исправнику поеду, а ты народу повести, и чтоб они это бросили, и чтоб подводы были.
– Слушаю, – отвечал Дрон.
Больше Яков Алпатыч не настаивал. Он долго управлял народом и знал, что главное средство для того, чтобы люди повиновались, состоит в том, чтобы не показывать им сомнения в том, что они могут не повиноваться. Добившись от Дрона покорного «слушаю с», Яков Алпатыч удовлетворился этим, хотя он не только сомневался, но почти был уверен в том, что подводы без помощи воинской команды не будут доставлены.
И действительно, к вечеру подводы не были собраны. На деревне у кабака была опять сходка, и на сходке положено было угнать лошадей в лес и не выдавать подвод. Ничего не говоря об этом княжне, Алпатыч велел сложить с пришедших из Лысых Гор свою собственную кладь и приготовить этих лошадей под кареты княжны, а сам поехал к начальству.

Х
После похорон отца княжна Марья заперлась в своей комнате и никого не впускала к себе. К двери подошла девушка сказать, что Алпатыч пришел спросить приказания об отъезде. (Это было еще до разговора Алпатыча с Дроном.) Княжна Марья приподнялась с дивана, на котором она лежала, и сквозь затворенную дверь проговорила, что она никуда и никогда не поедет и просит, чтобы ее оставили в покое.
Окна комнаты, в которой лежала княжна Марья, были на запад. Она лежала на диване лицом к стене и, перебирая пальцами пуговицы на кожаной подушке, видела только эту подушку, и неясные мысли ее были сосредоточены на одном: она думала о невозвратимости смерти и о той своей душевной мерзости, которой она не знала до сих пор и которая выказалась во время болезни ее отца. Она хотела, но не смела молиться, не смела в том душевном состоянии, в котором она находилась, обращаться к богу. Она долго лежала в этом положении.
Солнце зашло на другую сторону дома и косыми вечерними лучами в открытые окна осветило комнату и часть сафьянной подушки, на которую смотрела княжна Марья. Ход мыслей ее вдруг приостановился. Она бессознательно приподнялась, оправила волоса, встала и подошла к окну, невольно вдыхая в себя прохладу ясного, но ветреного вечера.
«Да, теперь тебе удобно любоваться вечером! Его уж нет, и никто тебе не помешает», – сказала она себе, и, опустившись на стул, она упала головой на подоконник.
Кто то нежным и тихим голосом назвал ее со стороны сада и поцеловал в голову. Она оглянулась. Это была m lle Bourienne, в черном платье и плерезах. Она тихо подошла к княжне Марье, со вздохом поцеловала ее и тотчас же заплакала. Княжна Марья оглянулась на нее. Все прежние столкновения с нею, ревность к ней, вспомнились княжне Марье; вспомнилось и то, как он последнее время изменился к m lle Bourienne, не мог ее видеть, и, стало быть, как несправедливы были те упреки, которые княжна Марья в душе своей делала ей. «Да и мне ли, мне ли, желавшей его смерти, осуждать кого нибудь! – подумала она.
Княжне Марье живо представилось положение m lle Bourienne, в последнее время отдаленной от ее общества, но вместе с тем зависящей от нее и живущей в чужом доме. И ей стало жалко ее. Она кротко вопросительно посмотрела на нее и протянула ей руку. M lle Bourienne тотчас заплакала, стала целовать ее руку и говорить о горе, постигшем княжну, делая себя участницей этого горя. Она говорила о том, что единственное утешение в ее горе есть то, что княжна позволила ей разделить его с нею. Она говорила, что все бывшие недоразумения должны уничтожиться перед великим горем, что она чувствует себя чистой перед всеми и что он оттуда видит ее любовь и благодарность. Княжна слушала ее, не понимая ее слов, но изредка взглядывая на нее и вслушиваясь в звуки ее голоса.
– Ваше положение вдвойне ужасно, милая княжна, – помолчав немного, сказала m lle Bourienne. – Я понимаю, что вы не могли и не можете думать о себе; но я моей любовью к вам обязана это сделать… Алпатыч был у вас? Говорил он с вами об отъезде? – спросила она.
Княжна Марья не отвечала. Она не понимала, куда и кто должен был ехать. «Разве можно было что нибудь предпринимать теперь, думать о чем нибудь? Разве не все равно? Она не отвечала.
– Вы знаете ли, chere Marie, – сказала m lle Bourienne, – знаете ли, что мы в опасности, что мы окружены французами; ехать теперь опасно. Ежели мы поедем, мы почти наверное попадем в плен, и бог знает…
Княжна Марья смотрела на свою подругу, не понимая того, что она говорила.
– Ах, ежели бы кто нибудь знал, как мне все все равно теперь, – сказала она. – Разумеется, я ни за что не желала бы уехать от него… Алпатыч мне говорил что то об отъезде… Поговорите с ним, я ничего, ничего не могу и не хочу…
– Я говорила с ним. Он надеется, что мы успеем уехать завтра; но я думаю, что теперь лучше бы было остаться здесь, – сказала m lle Bourienne. – Потому что, согласитесь, chere Marie, попасть в руки солдат или бунтующих мужиков на дороге – было бы ужасно. – M lle Bourienne достала из ридикюля объявление на нерусской необыкновенной бумаге французского генерала Рамо о том, чтобы жители не покидали своих домов, что им оказано будет должное покровительство французскими властями, и подала ее княжне.
– Я думаю, что лучше обратиться к этому генералу, – сказала m lle Bourienne, – и я уверена, что вам будет оказано должное уважение.
Княжна Марья читала бумагу, и сухие рыдания задергали ее лицо.
– Через кого вы получили это? – сказала она.
– Вероятно, узнали, что я француженка по имени, – краснея, сказала m lle Bourienne.
Княжна Марья с бумагой в руке встала от окна и с бледным лицом вышла из комнаты и пошла в бывший кабинет князя Андрея.
– Дуняша, позовите ко мне Алпатыча, Дронушку, кого нибудь, – сказала княжна Марья, – и скажите Амалье Карловне, чтобы она не входила ко мне, – прибавила она, услыхав голос m lle Bourienne. – Поскорее ехать! Ехать скорее! – говорила княжна Марья, ужасаясь мысли о том, что она могла остаться во власти французов.
«Чтобы князь Андрей знал, что она во власти французов! Чтоб она, дочь князя Николая Андреича Болконского, просила господина генерала Рамо оказать ей покровительство и пользовалась его благодеяниями! – Эта мысль приводила ее в ужас, заставляла ее содрогаться, краснеть и чувствовать еще не испытанные ею припадки злобы и гордости. Все, что только было тяжелого и, главное, оскорбительного в ее положении, живо представлялось ей. «Они, французы, поселятся в этом доме; господин генерал Рамо займет кабинет князя Андрея; будет для забавы перебирать и читать его письма и бумаги. M lle Bourienne lui fera les honneurs de Богучарово. [Мадемуазель Бурьен будет принимать его с почестями в Богучарове.] Мне дадут комнатку из милости; солдаты разорят свежую могилу отца, чтобы снять с него кресты и звезды; они мне будут рассказывать о победах над русскими, будут притворно выражать сочувствие моему горю… – думала княжна Марья не своими мыслями, но чувствуя себя обязанной думать за себя мыслями своего отца и брата. Для нее лично было все равно, где бы ни оставаться и что бы с ней ни было; но она чувствовала себя вместе с тем представительницей своего покойного отца и князя Андрея. Она невольно думала их мыслями и чувствовала их чувствами. Что бы они сказали, что бы они сделали теперь, то самое она чувствовала необходимым сделать. Она пошла в кабинет князя Андрея и, стараясь проникнуться его мыслями, обдумывала свое положение.
Требования жизни, которые она считала уничтоженными со смертью отца, вдруг с новой, еще неизвестной силой возникли перед княжной Марьей и охватили ее. Взволнованная, красная, она ходила по комнате, требуя к себе то Алпатыча, то Михаила Ивановича, то Тихона, то Дрона. Дуняша, няня и все девушки ничего не могли сказать о том, в какой мере справедливо было то, что объявила m lle Bourienne. Алпатыча не было дома: он уехал к начальству. Призванный Михаил Иваныч, архитектор, явившийся к княжне Марье с заспанными глазами, ничего не мог сказать ей. Он точно с той же улыбкой согласия, с которой он привык в продолжение пятнадцати лет отвечать, не выражая своего мнения, на обращения старого князя, отвечал на вопросы княжны Марьи, так что ничего определенного нельзя было вывести из его ответов. Призванный старый камердинер Тихон, с опавшим и осунувшимся лицом, носившим на себе отпечаток неизлечимого горя, отвечал «слушаю с» на все вопросы княжны Марьи и едва удерживался от рыданий, глядя на нее.
Наконец вошел в комнату староста Дрон и, низко поклонившись княжне, остановился у притолоки.
Княжна Марья прошлась по комнате и остановилась против него.
– Дронушка, – сказала княжна Марья, видевшая в нем несомненного друга, того самого Дронушку, который из своей ежегодной поездки на ярмарку в Вязьму привозил ей всякий раз и с улыбкой подавал свой особенный пряник. – Дронушка, теперь, после нашего несчастия, – начала она и замолчала, не в силах говорить дальше.
– Все под богом ходим, – со вздохом сказал он. Они помолчали.
– Дронушка, Алпатыч куда то уехал, мне не к кому обратиться. Правду ли мне говорят, что мне и уехать нельзя?
– Отчего же тебе не ехать, ваше сиятельство, ехать можно, – сказал Дрон.
– Мне сказали, что опасно от неприятеля. Голубчик, я ничего не могу, ничего не понимаю, со мной никого нет. Я непременно хочу ехать ночью или завтра рано утром. – Дрон молчал. Он исподлобья взглянул на княжну Марью.
– Лошадей нет, – сказал он, – я и Яков Алпатычу говорил.
– Отчего же нет? – сказала княжна.
– Все от божьего наказания, – сказал Дрон. – Какие лошади были, под войска разобрали, а какие подохли, нынче год какой. Не то лошадей кормить, а как бы самим с голоду не помереть! И так по три дня не емши сидят. Нет ничего, разорили вконец.
Княжна Марья внимательно слушала то, что он говорил ей.
– Мужики разорены? У них хлеба нет? – спросила она.
– Голодной смертью помирают, – сказал Дрон, – не то что подводы…
– Да отчего же ты не сказал, Дронушка? Разве нельзя помочь? Я все сделаю, что могу… – Княжне Марье странно было думать, что теперь, в такую минуту, когда такое горе наполняло ее душу, могли быть люди богатые и бедные и что могли богатые не помочь бедным. Она смутно знала и слышала, что бывает господский хлеб и что его дают мужикам. Она знала тоже, что ни брат, ни отец ее не отказали бы в нужде мужикам; она только боялась ошибиться как нибудь в словах насчет этой раздачи мужикам хлеба, которым она хотела распорядиться. Она была рада тому, что ей представился предлог заботы, такой, для которой ей не совестно забыть свое горе. Она стала расспрашивать Дронушку подробности о нуждах мужиков и о том, что есть господского в Богучарове.
– Ведь у нас есть хлеб господский, братнин? – спросила она.
– Господский хлеб весь цел, – с гордостью сказал Дрон, – наш князь не приказывал продавать.
– Выдай его мужикам, выдай все, что им нужно: я тебе именем брата разрешаю, – сказала княжна Марья.
Дрон ничего не ответил и глубоко вздохнул.
– Ты раздай им этот хлеб, ежели его довольно будет для них. Все раздай. Я тебе приказываю именем брата, и скажи им: что, что наше, то и ихнее. Мы ничего не пожалеем для них. Так ты скажи.
Дрон пристально смотрел на княжну, в то время как она говорила.
– Уволь ты меня, матушка, ради бога, вели от меня ключи принять, – сказал он. – Служил двадцать три года, худого не делал; уволь, ради бога.
Княжна Марья не понимала, чего он хотел от нее и от чего он просил уволить себя. Она отвечала ему, что она никогда не сомневалась в его преданности и что она все готова сделать для него и для мужиков.


Через час после этого Дуняша пришла к княжне с известием, что пришел Дрон и все мужики, по приказанию княжны, собрались у амбара, желая переговорить с госпожою.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна Марья, – я только сказала Дронушке, чтобы раздать им хлеба.
– Только ради бога, княжна матушка, прикажите их прогнать и не ходите к ним. Все обман один, – говорила Дуняша, – а Яков Алпатыч приедут, и поедем… и вы не извольте…
– Какой же обман? – удивленно спросила княжна
– Да уж я знаю, только послушайте меня, ради бога. Вот и няню хоть спросите. Говорят, не согласны уезжать по вашему приказанию.
– Ты что нибудь не то говоришь. Да я никогда не приказывала уезжать… – сказала княжна Марья. – Позови Дронушку.
Пришедший Дрон подтвердил слова Дуняши: мужики пришли по приказанию княжны.
– Да я никогда не звала их, – сказала княжна. – Ты, верно, не так передал им. Я только сказала, чтобы ты им отдал хлеб.
Дрон, не отвечая, вздохнул.
– Если прикажете, они уйдут, – сказал он.
– Нет, нет, я пойду к ним, – сказала княжна Марья
Несмотря на отговариванье Дуняши и няни, княжна Марья вышла на крыльцо. Дрон, Дуняша, няня и Михаил Иваныч шли за нею. «Они, вероятно, думают, что я предлагаю им хлеб с тем, чтобы они остались на своих местах, и сама уеду, бросив их на произвол французов, – думала княжна Марья. – Я им буду обещать месячину в подмосковной, квартиры; я уверена, что Andre еще больше бы сделав на моем месте», – думала она, подходя в сумерках к толпе, стоявшей на выгоне у амбара.
Толпа, скучиваясь, зашевелилась, и быстро снялись шляпы. Княжна Марья, опустив глаза и путаясь ногами в платье, близко подошла к ним. Столько разнообразных старых и молодых глаз было устремлено на нее и столько было разных лиц, что княжна Марья не видала ни одного лица и, чувствуя необходимость говорить вдруг со всеми, не знала, как быть. Но опять сознание того, что она – представительница отца и брата, придало ей силы, и она смело начала свою речь.
– Я очень рада, что вы пришли, – начала княжна Марья, не поднимая глаз и чувствуя, как быстро и сильно билось ее сердце. – Мне Дронушка сказал, что вас разорила война. Это наше общее горе, и я ничего не пожалею, чтобы помочь вам. Я сама еду, потому что уже опасно здесь и неприятель близко… потому что… Я вам отдаю все, мои друзья, и прошу вас взять все, весь хлеб наш, чтобы у вас не было нужды. А ежели вам сказали, что я отдаю вам хлеб с тем, чтобы вы остались здесь, то это неправда. Я, напротив, прошу вас уезжать со всем вашим имуществом в нашу подмосковную, и там я беру на себя и обещаю вам, что вы не будете нуждаться. Вам дадут и домы и хлеба. – Княжна остановилась. В толпе только слышались вздохи.
– Я не от себя делаю это, – продолжала княжна, – я это делаю именем покойного отца, который был вам хорошим барином, и за брата, и его сына.
Она опять остановилась. Никто не прерывал ее молчания.
– Горе наше общее, и будем делить всё пополам. Все, что мое, то ваше, – сказала она, оглядывая лица, стоявшие перед нею.
Все глаза смотрели на нее с одинаковым выражением, значения которого она не могла понять. Было ли это любопытство, преданность, благодарность, или испуг и недоверие, но выражение на всех лицах было одинаковое.
– Много довольны вашей милостью, только нам брать господский хлеб не приходится, – сказал голос сзади.
– Да отчего же? – сказала княжна.
Никто не ответил, и княжна Марья, оглядываясь по толпе, замечала, что теперь все глаза, с которыми она встречалась, тотчас же опускались.
– Отчего же вы не хотите? – спросила она опять.
Никто не отвечал.
Княжне Марье становилось тяжело от этого молчанья; она старалась уловить чей нибудь взгляд.
– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.
То ей живо представлялась та минута, когда с ним сделался удар и его из сада в Лысых Горах волокли под руки и он бормотал что то бессильным языком, дергал седыми бровями и беспокойно и робко смотрел на нее.
«Он и тогда хотел сказать мне то, что он сказал мне в день своей смерти, – думала она. – Он всегда думал то, что он сказал мне». И вот ей со всеми подробностями вспомнилась та ночь в Лысых Горах накануне сделавшегося с ним удара, когда княжна Марья, предчувствуя беду, против его воли осталась с ним. Она не спала и ночью на цыпочках сошла вниз и, подойдя к двери в цветочную, в которой в эту ночь ночевал ее отец, прислушалась к его голосу. Он измученным, усталым голосом говорил что то с Тихоном. Ему, видно, хотелось поговорить. «И отчего он не позвал меня? Отчего он не позволил быть мне тут на месте Тихона? – думала тогда и теперь княжна Марья. – Уж он не выскажет никогда никому теперь всего того, что было в его душе. Уж никогда не вернется для него и для меня эта минута, когда бы он говорил все, что ему хотелось высказать, а я, а не Тихон, слушала бы и понимала его. Отчего я не вошла тогда в комнату? – думала она. – Может быть, он тогда же бы сказал мне то, что он сказал в день смерти. Он и тогда в разговоре с Тихоном два раза спросил про меня. Ему хотелось меня видеть, а я стояла тут, за дверью. Ему было грустно, тяжело говорить с Тихоном, который не понимал его. Помню, как он заговорил с ним про Лизу, как живую, – он забыл, что она умерла, и Тихон напомнил ему, что ее уже нет, и он закричал: „Дурак“. Ему тяжело было. Я слышала из за двери, как он, кряхтя, лег на кровать и громко прокричал: „Бог мой!Отчего я не взошла тогда? Что ж бы он сделал мне? Что бы я потеряла? А может быть, тогда же он утешился бы, он сказал бы мне это слово“. И княжна Марья вслух произнесла то ласковое слово, которое он сказал ей в день смерти. «Ду ше нь ка! – повторила княжна Марья это слово и зарыдала облегчающими душу слезами. Она видела теперь перед собою его лицо. И не то лицо, которое она знала с тех пор, как себя помнила, и которое она всегда видела издалека; а то лицо – робкое и слабое, которое она в последний день, пригибаясь к его рту, чтобы слышать то, что он говорил, в первый раз рассмотрела вблизи со всеми его морщинами и подробностями.
«Душенька», – повторила она.
«Что он думал, когда сказал это слово? Что он думает теперь? – вдруг пришел ей вопрос, и в ответ на это она увидала его перед собой с тем выражением лица, которое у него было в гробу на обвязанном белым платком лице. И тот ужас, который охватил ее тогда, когда она прикоснулась к нему и убедилась, что это не только не был он, но что то таинственное и отталкивающее, охватил ее и теперь. Она хотела думать о другом, хотела молиться и ничего не могла сделать. Она большими открытыми глазами смотрела на лунный свет и тени, всякую секунду ждала увидеть его мертвое лицо и чувствовала, что тишина, стоявшая над домом и в доме, заковывала ее.
– Дуняша! – прошептала она. – Дуняша! – вскрикнула она диким голосом и, вырвавшись из тишины, побежала к девичьей, навстречу бегущим к ней няне и девушкам.


17 го августа Ростов и Ильин, сопутствуемые только что вернувшимся из плена Лаврушкой и вестовым гусаром, из своей стоянки Янково, в пятнадцати верстах от Богучарова, поехали кататься верхами – попробовать новую, купленную Ильиным лошадь и разузнать, нет ли в деревнях сена.
Богучарово находилось последние три дня между двумя неприятельскими армиями, так что так же легко мог зайти туда русский арьергард, как и французский авангард, и потому Ростов, как заботливый эскадронный командир, желал прежде французов воспользоваться тем провиантом, который оставался в Богучарове.
Ростов и Ильин были в самом веселом расположении духа. Дорогой в Богучарово, в княжеское именье с усадьбой, где они надеялись найти большую дворню и хорошеньких девушек, они то расспрашивали Лаврушку о Наполеоне и смеялись его рассказам, то перегонялись, пробуя лошадь Ильина.
Ростов и не знал и не думал, что эта деревня, в которую он ехал, была именье того самого Болконского, который был женихом его сестры.
Ростов с Ильиным в последний раз выпустили на перегонку лошадей в изволок перед Богучаровым, и Ростов, перегнавший Ильина, первый вскакал в улицу деревни Богучарова.
– Ты вперед взял, – говорил раскрасневшийся Ильин.
– Да, всё вперед, и на лугу вперед, и тут, – отвечал Ростов, поглаживая рукой своего взмылившегося донца.
– А я на французской, ваше сиятельство, – сзади говорил Лаврушка, называя французской свою упряжную клячу, – перегнал бы, да только срамить не хотел.
Они шагом подъехали к амбару, у которого стояла большая толпа мужиков.
Некоторые мужики сняли шапки, некоторые, не снимая шапок, смотрели на подъехавших. Два старые длинные мужика, с сморщенными лицами и редкими бородами, вышли из кабака и с улыбками, качаясь и распевая какую то нескладную песню, подошли к офицерам.
– Молодцы! – сказал, смеясь, Ростов. – Что, сено есть?
– И одинакие какие… – сказал Ильин.
– Развесе…oo…ооо…лая бесе… бесе… – распевали мужики с счастливыми улыбками.
Один мужик вышел из толпы и подошел к Ростову.
– Вы из каких будете? – спросил он.
– Французы, – отвечал, смеючись, Ильин. – Вот и Наполеон сам, – сказал он, указывая на Лаврушку.
– Стало быть, русские будете? – переспросил мужик.
– А много вашей силы тут? – спросил другой небольшой мужик, подходя к ним.
– Много, много, – отвечал Ростов. – Да вы что ж собрались тут? – прибавил он. – Праздник, что ль?
– Старички собрались, по мирскому делу, – отвечал мужик, отходя от него.
В это время по дороге от барского дома показались две женщины и человек в белой шляпе, шедшие к офицерам.
– В розовом моя, чур не отбивать! – сказал Ильин, заметив решительно подвигавшуюся к нему Дуняшу.
– Наша будет! – подмигнув, сказал Ильину Лаврушка.
– Что, моя красавица, нужно? – сказал Ильин, улыбаясь.
– Княжна приказали узнать, какого вы полка и ваши фамилии?
– Это граф Ростов, эскадронный командир, а я ваш покорный слуга.
– Бе…се…е…ду…шка! – распевал пьяный мужик, счастливо улыбаясь и глядя на Ильина, разговаривающего с девушкой. Вслед за Дуняшей подошел к Ростову Алпатыч, еще издали сняв свою шляпу.
– Осмелюсь обеспокоить, ваше благородие, – сказал он с почтительностью, но с относительным пренебрежением к юности этого офицера и заложив руку за пазуху. – Моя госпожа, дочь скончавшегося сего пятнадцатого числа генерал аншефа князя Николая Андреевича Болконского, находясь в затруднении по случаю невежества этих лиц, – он указал на мужиков, – просит вас пожаловать… не угодно ли будет, – с грустной улыбкой сказал Алпатыч, – отъехать несколько, а то не так удобно при… – Алпатыч указал на двух мужиков, которые сзади так и носились около него, как слепни около лошади.
– А!.. Алпатыч… А? Яков Алпатыч!.. Важно! прости ради Христа. Важно! А?.. – говорили мужики, радостно улыбаясь ему. Ростов посмотрел на пьяных стариков и улыбнулся.
– Или, может, это утешает ваше сиятельство? – сказал Яков Алпатыч с степенным видом, не заложенной за пазуху рукой указывая на стариков.
– Нет, тут утешенья мало, – сказал Ростов и отъехал. – В чем дело? – спросил он.
– Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что грубый народ здешний не желает выпустить госпожу из имения и угрожает отпречь лошадей, так что с утра все уложено и ее сиятельство не могут выехать.
– Не может быть! – вскрикнул Ростов.
– Имею честь докладывать вам сущую правду, – повторил Алпатыч.
Ростов слез с лошади и, передав ее вестовому, пошел с Алпатычем к дому, расспрашивая его о подробностях дела. Действительно, вчерашнее предложение княжны мужикам хлеба, ее объяснение с Дроном и с сходкою так испортили дело, что Дрон окончательно сдал ключи, присоединился к мужикам и не являлся по требованию Алпатыча и что поутру, когда княжна велела закладывать, чтобы ехать, мужики вышли большой толпой к амбару и выслали сказать, что они не выпустят княжны из деревни, что есть приказ, чтобы не вывозиться, и они выпрягут лошадей. Алпатыч выходил к ним, усовещивая их, но ему отвечали (больше всех говорил Карп; Дрон не показывался из толпы), что княжну нельзя выпустить, что на то приказ есть; а что пускай княжна остается, и они по старому будут служить ей и во всем повиноваться.
В ту минуту, когда Ростов и Ильин проскакали по дороге, княжна Марья, несмотря на отговариванье Алпатыча, няни и девушек, велела закладывать и хотела ехать; но, увидав проскакавших кавалеристов, их приняли за французов, кучера разбежались, и в доме поднялся плач женщин.
– Батюшка! отец родной! бог тебя послал, – говорили умиленные голоса, в то время как Ростов проходил через переднюю.
Княжна Марья, потерянная и бессильная, сидела в зале, в то время как к ней ввели Ростова. Она не понимала, кто он, и зачем он, и что с нею будет. Увидав его русское лицо и по входу его и первым сказанным словам признав его за человека своего круга, она взглянула на него своим глубоким и лучистым взглядом и начала говорить обрывавшимся и дрожавшим от волнения голосом. Ростову тотчас же представилось что то романическое в этой встрече. «Беззащитная, убитая горем девушка, одна, оставленная на произвол грубых, бунтующих мужиков! И какая то странная судьба натолкнула меня сюда! – думал Ростов, слушяя ее и глядя на нее. – И какая кротость, благородство в ее чертах и в выражении! – думал он, слушая ее робкий рассказ.
Когда она заговорила о том, что все это случилось на другой день после похорон отца, ее голос задрожал. Она отвернулась и потом, как бы боясь, чтобы Ростов не принял ее слова за желание разжалобить его, вопросительно испуганно взглянула на него. У Ростова слезы стояли в глазах. Княжна Марья заметила это и благодарно посмотрела на Ростова тем своим лучистым взглядом, который заставлял забывать некрасивость ее лица.
– Не могу выразить, княжна, как я счастлив тем, что я случайно заехал сюда и буду в состоянии показать вам свою готовность, – сказал Ростов, вставая. – Извольте ехать, и я отвечаю вам своей честью, что ни один человек не посмеет сделать вам неприятность, ежели вы мне только позволите конвоировать вас, – и, почтительно поклонившись, как кланяются дамам царской крови, он направился к двери.
Почтительностью своего тона Ростов как будто показывал, что, несмотря на то, что он за счастье бы счел свое знакомство с нею, он не хотел пользоваться случаем ее несчастия для сближения с нею.
Княжна Марья поняла и оценила этот тон.
– Я очень, очень благодарна вам, – сказала ему княжна по французски, – но надеюсь, что все это было только недоразуменье и что никто не виноват в том. – Княжна вдруг заплакала. – Извините меня, – сказала она.
Ростов, нахмурившись, еще раз низко поклонился и вышел из комнаты.


– Ну что, мила? Нет, брат, розовая моя прелесть, и Дуняшей зовут… – Но, взглянув на лицо Ростова, Ильин замолк. Он видел, что его герой и командир находился совсем в другом строе мыслей.
Ростов злобно оглянулся на Ильина и, не отвечая ему, быстрыми шагами направился к деревне.
– Я им покажу, я им задам, разбойникам! – говорил он про себя.
Алпатыч плывущим шагом, чтобы только не бежать, рысью едва догнал Ростова.
– Какое решение изволили принять? – сказал он, догнав его.
Ростов остановился и, сжав кулаки, вдруг грозно подвинулся на Алпатыча.
– Решенье? Какое решенье? Старый хрыч! – крикнул он на него. – Ты чего смотрел? А? Мужики бунтуют, а ты не умеешь справиться? Ты сам изменник. Знаю я вас, шкуру спущу со всех… – И, как будто боясь растратить понапрасну запас своей горячности, он оставил Алпатыча и быстро пошел вперед. Алпатыч, подавив чувство оскорбления, плывущим шагом поспевал за Ростовым и продолжал сообщать ему свои соображения. Он говорил, что мужики находились в закоснелости, что в настоящую минуту было неблагоразумно противуборствовать им, не имея военной команды, что не лучше ли бы было послать прежде за командой.
– Я им дам воинскую команду… Я их попротивоборствую, – бессмысленно приговаривал Николай, задыхаясь от неразумной животной злобы и потребности излить эту злобу. Не соображая того, что будет делать, бессознательно, быстрым, решительным шагом он подвигался к толпе. И чем ближе он подвигался к ней, тем больше чувствовал Алпатыч, что неблагоразумный поступок его может произвести хорошие результаты. То же чувствовали и мужики толпы, глядя на его быструю и твердую походку и решительное, нахмуренное лицо.
После того как гусары въехали в деревню и Ростов прошел к княжне, в толпе произошло замешательство и раздор. Некоторые мужики стали говорить, что эти приехавшие были русские и как бы они не обиделись тем, что не выпускают барышню. Дрон был того же мнения; но как только он выразил его, так Карп и другие мужики напали на бывшего старосту.
– Ты мир то поедом ел сколько годов? – кричал на него Карп. – Тебе все одно! Ты кубышку выроешь, увезешь, тебе что, разори наши дома али нет?
– Сказано, порядок чтоб был, не езди никто из домов, чтобы ни синь пороха не вывозить, – вот она и вся! – кричал другой.
– Очередь на твоего сына была, а ты небось гладуха своего пожалел, – вдруг быстро заговорил маленький старичок, нападая на Дрона, – а моего Ваньку забрил. Эх, умирать будем!
– То то умирать будем!
– Я от миру не отказчик, – говорил Дрон.
– То то не отказчик, брюхо отрастил!..
Два длинные мужика говорили свое. Как только Ростов, сопутствуемый Ильиным, Лаврушкой и Алпатычем, подошел к толпе, Карп, заложив пальцы за кушак, слегка улыбаясь, вышел вперед. Дрон, напротив, зашел в задние ряды, и толпа сдвинулась плотнее.
– Эй! кто у вас староста тут? – крикнул Ростов, быстрым шагом подойдя к толпе.
– Староста то? На что вам?.. – спросил Карп. Но не успел он договорить, как шапка слетела с него и голова мотнулась набок от сильного удара.
– Шапки долой, изменники! – крикнул полнокровный голос Ростова. – Где староста? – неистовым голосом кричал он.
– Старосту, старосту кличет… Дрон Захарыч, вас, – послышались кое где торопливо покорные голоса, и шапки стали сниматься с голов.
– Нам бунтовать нельзя, мы порядки блюдем, – проговорил Карп, и несколько голосов сзади в то же мгновенье заговорили вдруг:
– Как старички пороптали, много вас начальства…
– Разговаривать?.. Бунт!.. Разбойники! Изменники! – бессмысленно, не своим голосом завопил Ростов, хватая за юрот Карпа. – Вяжи его, вяжи! – кричал он, хотя некому было вязать его, кроме Лаврушки и Алпатыча.
Лаврушка, однако, подбежал к Карпу и схватил его сзади за руки.
– Прикажете наших из под горы кликнуть? – крикнул он.
Алпатыч обратился к мужикам, вызывая двоих по именам, чтобы вязать Карпа. Мужики покорно вышли из толпы и стали распоясываться.
– Староста где? – кричал Ростов.
Дрон, с нахмуренным и бледным лицом, вышел из толпы.
– Ты староста? Вязать, Лаврушка! – кричал Ростов, как будто и это приказание не могло встретить препятствий. И действительно, еще два мужика стали вязать Дрона, который, как бы помогая им, снял с себя кушан и подал им.