Чешская хроника

Chronica Boemorum
Чешская хроника
Страница рукописи «Чешской хроники» со знаком Генриха IV (Будишинский список, XII век)
Автор(ы)	Козьма Пражский
Дата написания	1119—1125
Язык оригинала	латынь
Жанр	историческая хроника
Оригинал	не сохранился
[www.dmgh.de/de/fs1/object/display/bsb00000683_00002.html?sortIndex=010:060:0002:010:00:00 Электронный текст произведения]

«Чешская хроника» (лат. Chronica Boemorum) — первая хроника на латинском языке, в которой была последовательно и относительно полно изложена история Чехии. В неё вошли сведения об исторических событиях в чешской земле с древнейших времён по первую четверть XII в. При этом «Хроника» не ограничивается чешской национальной историографией, раскрывая также вопросы взаимоотношений различных европейских государств в Х—XII веках.

Автором хроники был декан капитула собора Святого Вита в Праге Козьма Пражский. Являясь ценным историческим источником, особенно в части, касающейся событий, современником которых был Козьма, «Чешская хроника» во многом задала направление последующего развития чешского летописания. Работу над хроникой летописец вёл до своей смерти в 1125 году. Несмотря на некоторые неточности и яркое выражение собственной позиции автора, высокий для той эпохи научный уровень и важность описанных в ней событий выдвигают Козьму Пражского в число одних из самых значительных летописцев средневековой Европы.

«Чешская хроника» Козьмы Пражского, наряду с «Повестью временных лет» Нестора и «Хроникой и деяниями князей или правителей польских» Галла Анонима, имеет фундаментальное значение для славянской культуры и входит в число важнейших источников по истории Чехии и соседних с ней государств.

Содержание хроники

«Хроника» состоит из трёх книг. В оригинальных списках заглавия и нумерация глав отсутствуют, однако в издании Бретхольца была введена нумерация глав арабскими цифрами.

Первая книга охватывает историю Чехии, начиная с древних времён и до 1038 года. Книга содержит 2 предисловия и 42 главы. Козьма посвятил её канонику Пражского капитула Гервазию. Описание языческого периода в данной книге основано на древних преданиях, которые во время жизни Козьмы ещё сохранялись в народной памяти. Многие из этих сведений легендарны, но в основе некоторых из них лежат исторические факты. Только при описании начала распространения христианства автор начинает использовать письменные источники, часть из которых указана, а часть так и осталась неизвестной.

Книга начинается со всемирного потопа. Далее Козьма приводит легенду о том, что название Чехии связано с именем легендарного праотца Чеха. Затем он описывает легендарную историю Чехии. При этом в «Хронике» отсутствует какая-либо информация о прежних обитателях Чехии, а также информация о прежних местах обитания чехов. Хотя какая-то историческая основа в этих сказаниях присутствует, но в этой части достоверных исторических фактов очень мало. По мнению исследователей, ряд событий и имён выдуман самим автором. Только начиная с 14-й главы (крещения князя Борживоя I) повествование опирается на письменные источники. Заканчивается книга смертью князя Яромира (4 ноября 1038 года).

Вторая книга охватывает период с 1039 до 1092 года и описывает правление чешских князей, начиная с Бржетислава I. Она заканчивается смертью Вратислава II. Книга состоит из предисловия и 51 главы и посвящена Клименту, аббату Бржевновского монастыря. Вторая книга основана на сообщениях очевидцев, а также на личных наблюдениях Козьмы, о чём он сообщает в предисловии. При этом данная книга содержит ряд хронологических и фактических ошибок, а также некоторые умолчания.

Наиболее достоверной и подробной является третья книга, охватывающая период с 1093 до 1125 года. Она состоит из предисловия и 62 глав. Автор является очевидцем описываемых событий, однако при изложении фактов он выражает свою политическую позицию, а также старается избегать критики правителей княжества. Начинается книга описанием правления князя Бржетислава II и заканчивается первым годом правления князя Собеслава I — 1125 годом. В этом году Козьма умер, о чём в конце хроники была сделана последняя запись.

Стиль и язык хроники

«Хроника», как и большинство других европейских хроник того времени, была написана на латыни. Сам автор называл свой язык «сельским», однако, по мнению позднейших исследователей, язык, которым написана хроника, находился на том же уровне, на котором писались большинство произведений того времени. При этом Козьма использует как латинские слова и выражения классического периода, так и термины средневековой латыни. Кроме того, встречаются и греческие слова.

Как и многие другие хронисты того времени, Козьма в своём произведении сохранил традиции античных авторов. По его собственным словам, он относился к «Хронике» как к героическому эпосу. Нередко автор использует мифологические и библейские сюжеты, а также античную поэзию. Иногда он указывает цитируемых авторов, однако чаще цитаты даются без упоминания имён. Для изображения битв используются трафаретные приёмы. В ряде мест Козьма подражает Гомеру, а также чувствуется сильное влияние на автора произведений Гая Саллюстия Криспа, Тита Ливия и Боэция. Вместе с тем, сильно влияние и традиций средневековых хронистов, в первую очередь Регино Прюмского.

Язык, которым написана «Хроника», отличается живостью и выразительностью, несмотря на некоторую риторику. В тексте хроники встречается как прозаический текст, так и рифмованный, для которого используются разные стихотворные формы (чаще всего — гекзаметр). Одним из применяемых Козьмой риторических приёмов «Хроники» является использование прямой речи.

Источники для создания хроники

На момент создания «Чешской хроники» существовали и другие сочинения по истории Чехии. Однако сочинение Козьмы Пражского было первым последовательным и сравнительно полным её изложением.

В предисловии к первой книге Козьма упоминает о том, что «Хроника» была написана во времена правления императора Генриха V (1105—1125), папы Каликста II (1119—1124) и князя Владислава I (1110—1125). На основании этого, первоначально сложилось мнение, что «Хроника» была создана в период между 1119 и 1125 годами. Однако в современной историографии считается, что «Чешская хроника» является итогом многолетнего труда автора, а указание на время правления отражает только период работы над окончательной редакцией, которую прервала только смерть автора в 1125 году.

Поскольку Козьма Пражский получил хорошее образование, он был знаком с классической литературой, западноевропейскими хрониками, чешскими и польскими анналами. Для событий X—XI веков основными источниками послужили жития различных святых, а также Пражские и Краковские анналы. Кроме того, он использовал различные документы из архива Пражского епископства, поскольку он занимал достаточно высокое положение в Пражской церкви и имел к ним доступ. В число этих документов входили папские буллы, императорские грамоты, списки епископов, а также некрологи, содержавшие даты смерти князей и членов их семей. Часть этих документов сейчас утрачена.

Среди упомянутых самим Козьмой источников можно отметить следующие:

• привилегии Моравской церкви: по мнению исследователя В. Регеля, имеется в виду грамота моравского архиепископа, датированная 880 годом;
• эпилог Моравии и Чехии: не установлено, какой источник имеется в виду;
• «Житие святого Вацлава»: по мнению исследователей, имеется в виду «Crescente fide», которое было опубликовано в «Fontes rerum Bohemicarum», T. I. Praha, 1873, str. 183—190.

Среди других источников следует отметить не сохранившиеся древние Пражские анналы, «Список епископов Пражской церкви» и некрологи собора св. Вита. Также Козьма использовал известия из «Хроники» Регино Прюмского, хотя нигде и не упоминает данный источник. При этом некоторые исследователи, вслед за И. Лозертом, обвиняли Козьму в плагиате из произведения Регино, однако после исследований Душана Тржештика мнение о плагиате было опровергнуто.

Достоверность данных хроники

Большинство исследователей «Хроники» отмечали, что Козьма Пражский был добросовестным летописцем. Этим он отличается от некоторых позднейших хронистов. Своей целью при написании «Хроники» Козьма видел воссоздание славного прошлого чешского народа. Для этого он старался отбирать наиболее достоверные факты. При этом он, в большинстве случаев, всегда указывал, где он использовал народные предания, а где — исторические источники (на которые он периодически ссылается) или «рассказы свидетелей, достойных доверия». Кроме того, автор строго разделяет историю Чехии — до и после введения христианства. Для дохристианской Чехии Козьма Пражский не стал датировать события, даты появляются только начиная с правления князя Борживоя I.

При всех своих достоинствах, «Хроника» в некоторых местах содержит ошибки и неточности. Описывая некоторые события (по большей части при освещении «мифологического периода»), автор отходит от своих принципов. По мнению позднейших исследователей, некоторые легенды были выдуманы самим Козьмой. Кроме того, при изложении событий исторического периода иногда присутствуют ошибки в хронологии, причём даты «Хроники» иногда расходятся с датами анналов, которые использовались самим Козьмой. В первую очередь, это касается истории Пражского епископства, которое было основано князем Болеславом I Грозным. Козьма сам упоминает о том, что папа Иоанн XIII даровал грамоту об основании епископства во время правления Болеслава. Однако Козьма не скрывает своего отрицательного отношения к Болеславу I, который был убийцей своего брата, святого Вацлава. И, поскольку в использованных Козьмой анналах был указан неправильный год смерти Болеслава I (967, а не 972 год), автор «Чешской хроники» отнёс основание епископства к периоду правления Болеслава II Благочестивого, сына Болеслава I, произвольно указав 967 год как дату выбора первого епископа. В действительности, первый епископ Детмар был утверждён в 973 (по другой версии в 975) году. Существуют и другие неточности в хронологии.

Кроме того, в ряде случаев Козьма Пражский не был беспристрастен. Так, в «Хронике» отсутствуют упоминания о Сазавском монастыре, в котором проводились славянские литургии. Козьма, который был ярым католиком, отрицательно относился к «схизматикам». Также в «Хронике» полностью отсутствуют упоминания о польском князе Болеславе I Храбром. Образы многих правителей Чехии искажены. Кроме упомянутого выше Болеслава Грозного, сильно чувствуется неприязнь хрониста к князю Вратиславу II. Также в «Хронике» опущены военные успехи князя в 1074—1081 годах и не сообщается о его смерти. Эта неприязнь имеет несколько причин. Козьма был сторонником пражского епископа Яромира, который серьёзно враждовал с Вратиславом. Кроме того, Козьма считал Вратислава приверженцем сазавских схизматиков. Ещё одной причиной было то, что Вышеградский капитул, основанный Вратиславом, был серьёзным конкурентом Святовитского капитула, к которому принадлежал сам Козьма. Для обоснования своих взглядов Козьма приводит поддельную папскую грамоту о запрете славянского богослужения.

Во многом все неточности и ошибки «Чешской хроники» связаны с тем, что Козьма выступал защитником интересов пражского капитула. При этом он был поборником сильной княжеской власти и сторонником независимости чехов. Эта позиция нашла отражение в хронике, когда автор выступает против феодальных междоусобиц. Кроме того, из текста видно, что Козьма наиболее симпатизирует тем правителям, которые укрепляли христианство и занимались борьбой с язычеством. Вместе с тем, следует учитывать то, что автор опасался говорить правду о правителях Чехии, о чём сообщает прямо. Особенно сильно виден субъективизм автора в третьей книге.

Однако в целом «Хроника» является ценным историческим источником, причём не только по истории Чехии, но также по истории ряда соседних государств (Германии, Польши, Венгрии). При этом многие её сведения уникальны. «Хроника» Козьма Пражского, наряду с «Повестью временных лет» Нестора и «Хроникой и деяниями князей или правителей польских» Галла Анонима, имеет фундаментальное значение для славянской культуры и входит в число важнейших источников по истории Чехии и соседних с ней государств.

Исследования хроники

Рукописные списки «Чешской хроники»

Оригинал «Чешской хроники» не сохранился, в 1923 году Б. Бретхольц на базе сопоставительного исследования 15 списков составил классификацию списков, разделил их на три группы: A, B и C. Впоследствии были обнаружены некоторые отрывки и фрагменты, не учтённые в этой классификации. В дальнейшем точность деления на три группы подвергалась критике со стороны Марии Войцеховской, однако полноценная замена не была предложена. После Второй мировой войны Лейпцигский и Дрезденский списки длительное время считались утраченными, в настоящее время оба списка найдены, хотя Дрезденский список критически повреждён пожаром. Страсбургский список полностью утрачен в результате пожара в 1870 году. Стокгольмский и Будишинский списки в оцифрованном виде общедоступны.

Название	Код	Век	Описание
Будишинский список чеш. Rukopis Budyšínský	A1	12конец XII — начало XIII века	Это древнейший список «Хроники», датированный концом XII — началом XIII века. Первоначально список находился в Будишине, но в 1952 году президент ГДР Вильгельм Пик преподнёс его в дар премьер-министру Чехословакии Готвальду. В настоящее время он хранится в библиотеке Национального музея Праги (библиотечный шифр: VIII.F.69). Список написан на пергаменте и состоит из 73 листов. Он не сохранился полностью: в нём отсутствует первая страница, где были посвящения. Также отсутствуют ещё, в общей сложности, двенадцать страниц из второй и третьей книг. Список написан минускулом, каллиграфически, красными чернилами и содержит глоссы, которые вошли во все остальные списки.
Брненский список чеш. Rukopis Brněnský чеш. Rukopis Třebíčský	A1a	XV	Написан между 1439—1468 годами, в бенедиктинском монастыре города Тршебич, обнаружен в 1819 году. Наряду с «Чешской хроникой» содержит и другие произведения, объём самой хроники частично сокращён. В отличие от других списков в нём содержится так называемый устав монастыря Тршебич. В настоящее время хранится в Городском архиве города Брно (библиотечный шифр: A101).
Лейпцигский список чеш. Rukopis Lipský	A2а	12конец XII — начало XIII века	Наряду с Будишским является наиболее ранним списоком, его датируют концом XII — началом XIII века. Содержит изображение Козьмы Пражского. В 1839 году он был приобретён и хранился в библиотеке Лейпцигского университета, после Второй мировой войны длительное время считался утерянным, в настоящее время найден и хранится в библиотеке (библиотечный шифр: 1324).
Карловский список чеш. Rukopis Karlovský	A2b	XV XV	В 1415 году списком владел пражский Монастырь августинцев канонов, сохранилась только часть, в которую входят первая книга и часть второй книги «Хроники». В настоящее время хранится в библиотеке Пражского капитула (архив Пражского града, библиотечный шифр: G 57).
Дрезденский список чеш. Rukopis Drážďanský	A3a	12конец XII — начало XIII века	Датирован концом XII — началом XIII веков. В этом списке «Хроника» разделена на 4 книги,. К ценным особенностям данного списка относятся интерполяция Сазавского монаха, так называемая «Сазавская редакция», и упоминание о польских военнопленных в 1038 году, что позволило предполагать возможное польское происхождение Козьмы Пражского. Список хранится в Публичной библиотеке Дрездена (библиотечный шифр: J 43), во время Второй мировой войны был существенно повреждён пожаром, сохранившаяся часть практически не допускает чтения.
Венский список чеш. Rukopis Vídeňský	A3b	XIIIXIII	Датирован XIII веком, его текст почти дословно совпадает с Дрезденским списком, но в отдельных местах текст испорчен. В настоящее время список хранится в Австрийской национальной библиотеке в Вене (библиотечный шифр: 508).
Страсбургский список чеш. Rukopis Štrasburský	A4	12конец XII — начало XIII века	Датирован XIII веком, хранился в Городской библиотеке Страсбурга (библиотечный шифр: 88), но сгорел во время пожара 1870 года. Текст этого списка был опубликован в 1602 году в первом издании «Чешской хроники» Фреером. Включал первую и часть второй книги, доходил до 1086 года. Содержал поддельный устав Вышеградской капитулы.
Мюнхенский список чеш. Rukopis Mnichovský	A4a	XV	Датирован XV веком, текст в целом совпадает со Страсбургским списком. В тексте первой книги дополнений больше, чем в Страсбургском списке, также включает поддельный устав Вышеградской капитулы. В настоящее время хранится в Баварской государственной библиотеке в Мюнхене (библиотечный шифр: 11029).
Стокгольмский список чеш. Rukopis Stockholmský лат. Codex Gigas	B	XIIIXIII	Датирован XIII веком. Из-за своих больших размеров (88 см ширины и 48 см высоты) список получил название «книжного великана» (лат. gigas librorum), текст в нём расположен в 2 колонки по 106 строк в каждой. Данная книга в настоящий момент состоит из 624 страниц, сам список в ней занимает всего 21 страницу. Книга была создана для Подлажицкого монастыря, впоследствии находился в Седлецком, Бржевновском и Брумовом монастырях. В 1594 году список передали в Пражский град, но в 1648 году шведы, захватившие во время Тридцатилетней войны Прагу, увезли его в Стокгольм. В настоящее время хранится в Королевской библиотеке в Стокгольме (библиотечный шифр: A 148).
Капитульный список чеш. Rukopis pražské kapituly	C1a	XIV	Был переписан не позднее 1343 года, по заказу епископа Праги Яна IV. Этот список «Хроники» дополнен очень ценными сообщениями на базе какой-то неизвестной нам хроники. В настоящее время хранится в библиотеке Пражского капитула (библиотечный шифр: G 5).
Фюрстенбергский список чеш. Rukopis Fürstenberský	C1b	XV	Датирован XV веком. Помимо самой «Хроники», содержит дополнения её продолжателей и первую книгу «Збраславской хроники (чеш. Zbraslavská kronika)». Хранился в библиотеке Фюрстенбергов в Донауэшингене, откуда перенесён на хранение в библиотеку земли Вюртемберг в Штутгарте (библиотечный шифр: 697).
Роудницкий список чеш. Rukopis Roudnický	C2a	XV	Датирован XV веком. Обнаружена Ф. Палацким в 1826 году. Наряду с «Чешской хроникой» список содержит продолжения от Кановника Вышеградского. Хранится в библиотеке Лобковицев в Нелагозевесе(библиотечный шифр: VI. F. bЗ).
Будеевский список чеш. Rukopis Muzejní	C2b	XV	Датирован XV веком, в 1840 году был обнаружен в деканстве Ческих-Будеёвиц. Как и Роудницкий список, наряду с «Чешской хроникой» включает продолжения (четвёртую книгу) от Кановника Вышеградского и другие тексты. В настоящее время хранится в библиотеке Национального музея Праги (библиотечный шифр: VIII. D 20).
Бржевновский список чеш. Rukopis Břevnovský	C3	XVI	Датирован XVI веком, в настоящее время хранится в библиотеке Национального музея Праги (библиотечный шифр: Ms. 293).
Второй Венский список	нет	XVII	У Бретхольца только упомянут и не имеет нумерации. Датирован XVII веком, является копией Стокгольмского списка. В настоящее время хранится в Австрийской национальной библиотеке в Вене (библиотечный шифр: 7391).

История исследований

В XII—XIII веках сведения из «Хроники» Козьмы Пражского часто заимствовались другими хронистами. Начиная с XIV века, хронисты пытались дополнять и интерпретировать сведения «Хроники» в соответствии со своими политическими взглядами. Однако при этом, на протяжении всего средневековья, «Хроника» Козьмы считалась основным источником по древней истории Чехии, а сведения из неё использовались без всякой критики.

Ситуация изменилась в конце XVIII века, в связи с выявлением многочисленных фальсификаций в «Хронике» Вацлава Гаека. Поскольку одним из источников для работы Гаека была «Хроника» Козьмы Пражского, то критическому анализу подверглась и она. Первым автором критического анализа «Хроники» стал Геласий Добнер, который отметил рациональное историческое ядро произведения. В дальнейшем Й. Пубичка, Франтишек Пельцель и Йозеф Добровский, видные чешские исследователи конца XVIII — начала XIX века, систематизировали сведения о Козьме Пражском, а также на основании различных списков создали единую редакцию «Хроники», которая была издана Ф. Пельцелем и И. Добровским. В XIX веке «Хроника» подробно исследовалась Ф. Палацким и В. Томеком. Палацкий первым указал на то, что в тексте «Хроники» присутствуют позднейшие интерполяции. Кроме того, он высоко оценил творчество Козьмы, показав его роль как основателя чешского летописания. Также Палацкий отметил, что «Хроника» имеет важное значение для того, чтобы воссоздать раннюю историю Чехии.

В работах ряда германских исследователей конца XIX — начала XX веков прослеживалась нигилистическая тенденция. Так, А. Дюмлер и В. Ватенбах считали «Хронику» не очень достоверным источником. Крайней позицией здесь стала работа историка И. Лозерта, который отрицал историческое значение «Хроники» Козьмы и обвинял его в фальсификации истории и плагиате. Однако эту позицию подверг критике другой германский исследователь, Бертольд Бретхольц, который пришёл к выводу о том, что заимствования Козьмы отражают большую эрудицию автора и являются широко распространённым среди хронистов того времени приёмом.

В XX веке исследованиями «Хроники» занимался чешский историк В. Новотный, который в своей работе «Чешская история» подробно рассмотрел «Хронику» Козьмы Пражского, попытавшись увязать её материал с основными моментами развития чешского государства в раннем средневековье. Также он привёл обширную библиографию работ, связанных с исследованием как «Хроники», так и её автора. Позднее исследованиями «Хроники» занимались чешские историки Ф. Граус, 3. Неедлы и Душан Тржештик, а также польские историки Б. Кшеменьская и М. Войцеховская. Из работ русской дореволюционной историографии большое значение имеет работа Василия Регеля.

Издания «Чешской хроники» на латыни и переводы

Первое издание «Хроники» на латыни было предпринято в 1602 году в Ганновере историком Марквардом Фреером, который на основании Страсбургского списка издал первую книгу сочинения Козьмы Пражского. В 1607 году Фреер выпустил второе издание хроники. В его основу был положен уже Стокгольмский список. Кроме того, в него вошли уже все три книги, однако в этом издании были ошибки, а также искажены имена собственные. В 1620 году второе издание «Хроники» Фреера было переиздано, отличаясь от него только титульным листом.

Следующее издание «Хроники» предпринял в 1728 году профессор Лейпцигского университета Иоганн Бурхард Менке, который включил её в состав «Scriptores rerum Germanicarum». За основу было взято второе издание Фреера, кроме того, были добавлены комментарии профессора К. Шварца.

В 1783 году чешские исследователи Франтишек Мартин Пельцель и Йозеф Добровский выпустили новое издание «Хроники». В данном издании, на основании шести известных в то время списков, была создана единая редакция «Хроники». За основу был взят Капитульный список. Для своего времени издание считалось образцовым.

Следующее издание в середине XIX века предпринял Рудольф Кёпке, включивший «Хронику» в состав «Monumenta Germaniae Historica». В этом издании уже было использовано 13 списков «Хроники», а за основу был положен Будишский список. Кроме того, в издании были обширные примечания, а также была добавлена вводная статья о Козьме Пражском и его произведении.

В 1854 году французский аббат Жак Поль Минь включил «Хронику» в состав первой части «Латинской патрологии» (лат. Patrologia Latina) — «Patrologiae cursus completus». Данное издание было перепечаткой издания Кёпке, при этом были допущены текстологические ошибки.

В 1854 году новое издание предпринял чешский историк Йосеф Эмлер. За основу было взято издание Кёпке, однако Эмлер использовал ещё шесть новых списков (Капитульный, Бржевновский, Роудницкий, Фюрстспбергский, Брпенский, Карловский). Кроме того, в издании были обширные примечания и вводная статья, в которой была дана характеристика всех использованных списков, а также была предпринята попытка интерпретировать различные события и даты «Хроники» по вопросам биографии Козьмы Пражского. При этом в издании впервые содержался перевод «Хроники» на чешский язык, выполненный К. Томеком.

В 1923 году новое издание «Хроники» в составе «Monumenta Germaniae Historica» предпринял Бертольд Бретхольц. В его основу был положен Будишский список. По сравнению с предыдущими изданиями был использован ещё и Брненский список. Особенностью данного издания было то, что Бретхольц в вводной статье привёл полную характеристику всех рукописных списков. Также он достаточно подробно осветил биографию Козьмы Пражского и дал характеристику литературных особенностей «Хроники». Кроме того, в издании приведены обширные текстологические комментарии, в которых представлены различные мнения по достоверности дат и разных моментов «Хроники». Данное издание долго считалось лучшим изданием «Хроники», однако в 1957 году польский исследователь М. Войцеховская провела новое сопоставление сохранившихся списков «Хроники» и подвергла издание Бретхольца серьёзной критике. В 1995 году это издание «Хроники» было переиздано в «Monumenta Germaniae Historica».

Кроме изданий «Хроники» на латыни, существуют её переводы на немецком, чешском, английском, польском и русском языках. На чешском языке первый перевод выполнил К. Томек для издания хроники Эмлером. Существуют ещё несколько переводов на чешский язык. Для изданий 1929 и 1947 годов перевод выполнил К. Грдина. Перевод 1947 года неоднократно переиздавался, редакторами были Мария Благова и Магдалена Моравова. Последнее издание вышло в 2011 году.

На русский язык хроника впервые была переведена в 1962 году в издательстве Академии наук СССР. За основу было взято издание Бретхольца. Перевод выполнил Генрих Санчук.

Публикации хроники

На латыни

• Cosmae Pragensis ecclesiae clecani Chronica Bohemorum // Rerum Bohemicarum antiqui scriptores / М. Freher. — Hanoviae, 1602.
• Cosmae Pragensis ecclesiae decani Chronicae Bohemorum libri III / М. Freher. — Hanoviae, 1607.
• Cosmae Pragensis esslesiae decani Chronicae Bohemorum III. Altera editio / М. Freher. — Hanoviae, 1620.
• Cosmae Pragensis ecclesiae decani Chronica Bohemorum // Scriptores rerum Germanicarum, B. I / J. B. Mencken. — Lipsiae, 1728.
• [books.google.ru/books?id=oN0vAAAAYAAJ&printsec=frontcover#v=onepage&q&f=false Cosmae ecclesiae Pragensis decani Chronicon Bohemorum] // Scriptores rerum Bohemicarum. T. I / F. Perlcel, J. Dоbrovskу. — Pragae, 1783.
• Cosmae Chronica Boemorum. // Monumenta Germaniae Historica. Scriptores. T. IX / R. Кoepke. — Hannoverae, 1851.
• [gallica.bnf.fr/ark:/12148/bpt6k5730039c.r=Cosmae+Pragensis+Chronica.langEN Cosmae Pragensis Chronica] // Patrologiae cursus completus. Series latina. T. 166 / J. P. Migne. — Cosmae Pragensis Chronica.— «Patrologiae cursus completus. Series latina». T. 166, 1854.
• Cosmae Chronicon Boemorum // Fontes rerum Bohemicarum. T. II / J. Emler. — Praha, 1874.
• [www.dmgh.de/de/fs1/object/display/bsb00000683_00002.html?sortIndex=010:060:0002:010:00:00 Die Chronik der Böhmen des Cosmos von Prag] // Monumenta Germaniae Historica. Scriptores rerum Germanicarum. Nova series. T. II / В. Вretholz (Hrsg.). — Berlin, 1923.

На чешском

• Kosmova kronika česká / Hrdina К. — Praha: Melantrich, 1929. — С. 203.
• Kosmova kronika česká / Hrdina К. — Praha: Melantrich, 1947. — С. 203.
• Kosmas. Kronika česká / Hrdina К., Bláhová M. — Praha: Svoboda, 1972. — С. 261.
• Kosmova kronika česká / Hrdina К., Bláhová M. — Praha: Svoboda, 1975. — С. 260.
• Kosmas - Kronika Čechů / Hrdina K., Bláhová M, Moravová M. — Прага: Argo, 2011. — 285 p. — ISBN 978-80-257-0465-3.

На польском

• Kronika czeska / Kownасki A. — Warszawa, 1823.
• Kosmasa Kronika Czechów / wyd. Maria Wojciechowska. — Warszawa: Państwowe Wydawnictwo Naukowe, 1968. — 459 p.
• Kosmasa Kronika Czechów / wyd. Maria Wojciechowska. — Wrocław, 2006. — 459 p.

На немецком

• Des Decans Comas Chronik von Bohmen / Grandauer G. — Leipzig, 1885.

На английском

• Cosmas of Prague. The chronicle of the Czechs / Lisa Wolverton. — Catholic University of America Press, 2009. — ISBN 9780813215709.

На русском

• Козьма Пражский. Чешская хроника / Пер. Г. Э. Санчук. — М.: Изд-во Академии наук СССР, 1962. — 296 с. — (Памятники средневековой истории народов Центральной и Восточной Европы). — 1500 экз.
• Козма Пражский. Чешская хроника // Козьма Пражский, Галл Аноним. Чешская хроника. Хроника и деяния князей, или правителей, польских. — Рязань: Александрия, 2009. — С. 9—248. — ISBN 978-5-94460-082-0.

Влияние хроники на чешскую историографию

«Хроника», законченная в 1125 году, получила широкую известность в Чехии. Она не раз переписывалась, а некоторые хронисты её продолжали. Так, пражский каноник Гервазий, друг и соратник Козьмы, дополнил «Хронику» вставками из Пражских, Краковских и Мецских анналов. Кроме того, он сделал литературную обработку «Хроники». Хроника дополнялась и в разных монастырях. Известны дополненные хроники Сазавского монастыря (доведена до 1162 года, кроме того, с 932 года были сделаны дополнения из истории Сазавского и Бржевновского монастырей на основе некрологов, анналов и актов этих монастырей), а также Вышеградского монастыря (доведена до 1142 года). Эти авторы известны в историографии как «первые продолжатели Козьмы». Существуют также продолжения, доводящие изложение чешской истории до 1283 года. Наиболее обстоятельными были дополнения, сделанные пражским каноником Винцентием (доведена до 1167 года) и аббатом Милевского монастыря Герлахом (Ярлохом) (доведена до 1198 года, однако сохранилась только частично). Кроме того, есть цикл хроник, написанных анонимными авторами, которые имеют вид анналов, а также содержат подробные описания сюжетов. Эти сочинения являются разрозненными и не представляют собой единого целого, однако в них чувствуется сильное влияние творчества Козьмы Пражского. Этот цикл хроник, авторами которого, судя по всему, были представители пражского духовенства, в историографии называют «Вторыми продолжателями Козьмы».

Кроме продолжений, существовали хроники, написанные в подражание «Хронике» Козьмы Пражского. В них использовались сведения из сочинений Козьмы и его продолжателей. Одной из таких хроник была «Збраславская хроника», написанная в начале XIV века. Её стиль во многом повторяет стиль «Хроники» Козьмы Пражского. Также на «Хронике» Козьмы Пражского основана созданная в начале XIV века рифмованная «Далимилова хроника» (доведена до 1310 года) — первое историческое повествование, которое было написано на чешском языке. В середине XV века была создана «Хроника» Франтишека Пражского (охватывает период от начала правления Вацлава I и до 1316 года), первые главы которой были основаны на «Вторых продолжателях Козьмы». Также «Хроника» Козьмы Пражского до 1125 года использовалась в «Хронике» Пршибика Пулкавы из Раденина, охватывающей события «от начала земли чешской» до периода правления короля Яна Слепого. При этом Пришибик Пулкава исправил некоторые ошибки Козьмы. Влияние Козьмы Пражского ощущается и ещё в двух хрониках XIV века: «Чешской хронике» флорентийца Джованни Мариньола, жившего некоторое время при дворе императора Карла IV (доведена до 1283 года), и «Хронике» Неплаха, аббата бенедиктинского монастыря в Опатовицах над Лабой.

В XV веке популярность «Хроники» Козьмы Пражского снизилась. Во многом это было связано с Гуситскими войнами — Козьма был католическим священником, и сведения, сообщаемые им, были неприемлемы для сторонников преобразования церкви. Однако некоторые хронисты заимствовали сведения из «Хроники» Козьмы непосредственно или через заимствования «Хроники» Пулкавы (примером может служить «Хроника об основании чешской земли и первых её обывателях» Мартина Кутен из Шпринсберка). Также некоторые сведения из «Хроники» Козьмы заимствовал Вацлав Гаек из Либочан в своей «Чешской хронике», но в его работе было много фальсификаций истории, которые были разоблачены в XVIII веке. Одновременно ревизии подверглись и некоторые сведения из «Хроники» Козьмы Пражского.

См. также

• Вышеградское Продолжение «Чешской Хроники» Козьмы Пражского
• Сазавское Продолжение «Чешской Хроники» Козьмы Пражского
• Продолжение «Чешской Хроники» Козьмы Пражского пражских каноников

Литература

• [historik.ru/books/item/f00/s00/z0000055/ Историография истории южных и западных славян]. — М.: Изд-во МГУ, 1987.
• Лаптева Л. П. [www.sgu.ru/files/nodes/42217/13.pdf Хроника Козьмы Пражского и её использование в чешской историографии позднего средневековья] // Средневековый город. Вып. 18. — Саратов: Изд-во Саратовского государственного университета, 2007. — С. 131—138. — ISSN [www.sigla.ru/table.jsp?f=8&t=3&v0=0134-3904&f=1003&t=1&v1=&f=4&t=2&v2=&f=21&t=3&v3=&f=1016&t=3&v4=&f=1016&t=3&v5=&bf=4&b=&d=0&ys=&ye=&lng=&ft=&mt=&dt=&vol=&pt=&iss=&ps=&pe=&tr=&tro=&cc=UNION&i=1&v=tagged&s=0&ss=0&st=0&i18n=ru&rlf=&psz=20&bs=20&ce=hJfuypee8JzzufeGmImYYIpZKRJeeOeeWGJIZRrRRrdmtdeee88NJJJJpeeefTJ3peKJJ3UWWPtzzzzzzzzzzzzzzzzzbzzvzzpy5zzjzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzztzzzzzzzbzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzzvzzzzzzyeyTjkDnyHzTuueKZePz9decyzzLzzzL*.c8.NzrGJJvufeeeeeJheeyzjeeeeJh*peeeeKJJJJJJJJJJmjHvOJJJJJJJJJfeeeieeeeSJJJJJSJJJ3TeIJJJJ3..E.UEAcyhxD.eeeeeuzzzLJJJJ5.e8JJJheeeeeeeeeeeeyeeK3JJJJJJJJ*s7defeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeeSJJJJJJJJZIJJzzz1..6LJJJJJJtJJZ4....EK*&debug=false 0134-3904].
• Люблинская А. Д.. Источниковедение истории средних веков. — Л.: Издательство Ленинградского университета, 1955. — 367 с. — 4000 экз.
• Регель В. Э. О хронике Козьмы Пражского. — СПб.: ЖМНП, 1890.
• Санчук Г. Э. [www.vostlit.info/Texts/rus/Cosmas/framevved.htm Предисловие] // Козьма Пражский. Чешская хроника. — М.: Изд-во Академии наук СССР, 1962. — С. 6—25.

Ссылки

• [www.dmgh.de/de/fs1/object/display/bsb00000683_00002.html?sortIndex=010:060:0002:010:00:00 Die Chronik der Böhmen des Cosmas von Prag]. Monumenta Germaniae Historica. — Издание «Чешской хроники» 1923 года. Проверено 9 июля 2011. [www.webcitation.org/67YiYWmW3 Архивировано из первоисточника 10 мая 2012].
• Русский перевод «Чешской хроники» на сайте «Восточная литература»:
  • [www.vostlit.info/Texts/rus/Cosmas/framekniga1.htm Книга 1]. Проверено 9 июля 2011. [www.webcitation.org/67YiZHQcF Архивировано из первоисточника 10 мая 2012].
  • [www.vostlit.info/Texts/rus/Cosmas/framekniga2.htm Книга 2]. Проверено 9 июля 2011. [www.webcitation.org/67Yia7CQM Архивировано из первоисточника 10 мая 2012].
  • [www.vostlit.info/Texts/rus/Cosmas/framekniga3.htm Книга 3]. Проверено 9 июля 2011. [www.webcitation.org/67YianyQe Архивировано из первоисточника 10 мая 2012].

Отрывок, характеризующий Чешская хроника

Он продолжал свой дневник, и вот что он писал в нем за это время:
«24 ro ноября.
«Встал в восемь часов, читал Св. Писание, потом пошел к должности (Пьер по совету благодетеля поступил на службу в один из комитетов), возвратился к обеду, обедал один (у графини много гостей, мне неприятных), ел и пил умеренно и после обеда списывал пиесы для братьев. Ввечеру сошел к графине и рассказал смешную историю о Б., и только тогда вспомнил, что этого не должно было делать, когда все уже громко смеялись.
«Ложусь спать с счастливым и спокойным духом. Господи Великий, помоги мне ходить по стезям Твоим, 1) побеждать часть гневну – тихостью, медлением, 2) похоть – воздержанием и отвращением, 3) удаляться от суеты, но не отлучать себя от а) государственных дел службы, b) от забот семейных, с) от дружеских сношений и d) экономических занятий».
«27 го ноября.
«Встал поздно и проснувшись долго лежал на постели, предаваясь лени. Боже мой! помоги мне и укрепи меня, дабы я мог ходить по путям Твоим. Читал Св. Писание, но без надлежащего чувства. Пришел брат Урусов, беседовали о суетах мира. Рассказывал о новых предначертаниях государя. Я начал было осуждать, но вспомнил о своих правилах и слова благодетеля нашего о том, что истинный масон должен быть усердным деятелем в государстве, когда требуется его участие, и спокойным созерцателем того, к чему он не призван. Язык мой – враг мой. Посетили меня братья Г. В. и О., была приуготовительная беседа для принятия нового брата. Они возлагают на меня обязанность ритора. Чувствую себя слабым и недостойным. Потом зашла речь об объяснении семи столбов и ступеней храма. 7 наук, 7 добродетелей, 7 пороков, 7 даров Святого Духа. Брат О. был очень красноречив. Вечером совершилось принятие. Новое устройство помещения много содействовало великолепию зрелища. Принят был Борис Друбецкой. Я предлагал его, я и был ритором. Странное чувство волновало меня во всё время моего пребывания с ним в темной храмине. Я застал в себе к нему чувство ненависти, которое я тщетно стремлюсь преодолеть. И потому то я желал бы истинно спасти его от злого и ввести его на путь истины, но дурные мысли о нем не оставляли меня. Мне думалось, что его цель вступления в братство состояла только в желании сблизиться с людьми, быть в фаворе у находящихся в нашей ложе. Кроме тех оснований, что он несколько раз спрашивал, не находится ли в нашей ложе N. и S. (на что я не мог ему отвечать), кроме того, что он по моим наблюдениям не способен чувствовать уважения к нашему святому Ордену и слишком занят и доволен внешним человеком, чтобы желать улучшения духовного, я не имел оснований сомневаться в нем; но он мне казался неискренним, и всё время, когда я стоял с ним с глазу на глаз в темной храмине, мне казалось, что он презрительно улыбается на мои слова, и хотелось действительно уколоть его обнаженную грудь шпагой, которую я держал, приставленною к ней. Я не мог быть красноречив и не мог искренно сообщить своего сомнения братьям и великому мастеру. Великий Архитектон природы, помоги мне находить истинные пути, выводящие из лабиринта лжи».
После этого в дневнике было пропущено три листа, и потом было написано следующее:
«Имел поучительный и длинный разговор наедине с братом В., который советовал мне держаться брата А. Многое, хотя и недостойному, мне было открыто. Адонаи есть имя сотворившего мир. Элоим есть имя правящего всем. Третье имя, имя поизрекаемое, имеющее значение Всего . Беседы с братом В. подкрепляют, освежают и утверждают меня на пути добродетели. При нем нет места сомнению. Мне ясно различие бедного учения наук общественных с нашим святым, всё обнимающим учением. Науки человеческие всё подразделяют – чтобы понять, всё убивают – чтобы рассмотреть. В святой науке Ордена всё едино, всё познается в своей совокупности и жизни. Троица – три начала вещей – сера, меркурий и соль. Сера елейного и огненного свойства; она в соединении с солью, огненностью своей возбуждает в ней алкание, посредством которого притягивает меркурий, схватывает его, удерживает и совокупно производит отдельные тела. Меркурий есть жидкая и летучая духовная сущность – Христос, Дух Святой, Он».
«3 го декабря.
«Проснулся поздно, читал Св. Писание, но был бесчувствен. После вышел и ходил по зале. Хотел размышлять, но вместо того воображение представило одно происшествие, бывшее четыре года тому назад. Господин Долохов, после моей дуэли встретясь со мной в Москве, сказал мне, что он надеется, что я пользуюсь теперь полным душевным спокойствием, несмотря на отсутствие моей супруги. Я тогда ничего не отвечал. Теперь я припомнил все подробности этого свидания и в душе своей говорил ему самые злобные слова и колкие ответы. Опомнился и бросил эту мысль только тогда, когда увидал себя в распалении гнева; но недостаточно раскаялся в этом. После пришел Борис Друбецкой и стал рассказывать разные приключения; я же с самого его прихода сделался недоволен его посещением и сказал ему что то противное. Он возразил. Я вспыхнул и наговорил ему множество неприятного и даже грубого. Он замолчал и я спохватился только тогда, когда было уже поздно. Боже мой, я совсем не умею с ним обходиться. Этому причиной мое самолюбие. Я ставлю себя выше его и потому делаюсь гораздо его хуже, ибо он снисходителен к моим грубостям, а я напротив того питаю к нему презрение. Боже мой, даруй мне в присутствии его видеть больше мою мерзость и поступать так, чтобы и ему это было полезно. После обеда заснул и в то время как засыпал, услыхал явственно голос, сказавший мне в левое ухо: – „Твой день“.
«Я видел во сне, что иду я в темноте, и вдруг окружен собаками, но иду без страха; вдруг одна небольшая схватила меня за левое стегно зубами и не выпускает. Я стал давить ее руками. И только что я оторвал ее, как другая, еще большая, стала грызть меня. Я стал поднимать ее и чем больше поднимал, тем она становилась больше и тяжеле. И вдруг идет брат А. и взяв меня под руку, повел с собою и привел к зданию, для входа в которое надо было пройти по узкой доске. Я ступил на нее и доска отогнулась и упала, и я стал лезть на забор, до которого едва достигал руками. После больших усилий я перетащил свое тело так, что ноги висели на одной, а туловище на другой стороне. Я оглянулся и увидал, что брат А. стоит на заборе и указывает мне на большую аллею и сад, и в саду большое и прекрасное здание. Я проснулся. Господи, Великий Архитектон природы! помоги мне оторвать от себя собак – страстей моих и последнюю из них, совокупляющую в себе силы всех прежних, и помоги мне вступить в тот храм добродетели, коего лицезрения я во сне достигнул».
«7 го декабря.
«Видел сон, будто Иосиф Алексеевич в моем доме сидит, я рад очень, и желаю угостить его. Будто я с посторонними неумолчно болтаю и вдруг вспомнил, что это ему не может нравиться, и желаю к нему приблизиться и его обнять. Но только что приблизился, вижу, что лицо его преобразилось, стало молодое, и он мне тихо что то говорит из ученья Ордена, так тихо, что я не могу расслышать. Потом, будто, вышли мы все из комнаты, и что то тут случилось мудреное. Мы сидели или лежали на полу. Он мне что то говорил. А мне будто захотелось показать ему свою чувствительность и я, не вслушиваясь в его речи, стал себе воображать состояние своего внутреннего человека и осенившую меня милость Божию. И появились у меня слезы на глазах, и я был доволен, что он это приметил. Но он взглянул на меня с досадой и вскочил, пресекши свой разговор. Я обробел и спросил, не ко мне ли сказанное относилось; но он ничего не отвечал, показал мне ласковый вид, и после вдруг очутились мы в спальне моей, где стоит двойная кровать. Он лег на нее на край, и я будто пылал к нему желанием ласкаться и прилечь тут же. И он будто у меня спрашивает: „Скажите по правде, какое вы имеете главное пристрастие? Узнали ли вы его? Я думаю, что вы уже его узнали“. Я, смутившись сим вопросом, отвечал, что лень мое главное пристрастие. Он недоверчиво покачал головой. И я ему, еще более смутившись, отвечал, что я, хотя и живу с женою, по его совету, но не как муж жены своей. На это он возразил, что не должно жену лишать своей ласки, дал чувствовать, что в этом была моя обязанность. Но я отвечал, что я стыжусь этого, и вдруг всё скрылось. И я проснулся, и нашел в мыслях своих текст Св. Писания: Живот бе свет человеком, и свет во тме светит и тма его не объят . Лицо у Иосифа Алексеевича было моложавое и светлое. В этот день получил письмо от благодетеля, в котором он пишет об обязанностях супружества».
«9 го декабря.
«Видел сон, от которого проснулся с трепещущимся сердцем. Видел, будто я в Москве, в своем доме, в большой диванной, и из гостиной выходит Иосиф Алексеевич. Будто я тотчас узнал, что с ним уже совершился процесс возрождения, и бросился ему на встречу. Я будто его целую, и руки его, а он говорит: „Приметил ли ты, что у меня лицо другое?“ Я посмотрел на него, продолжая держать его в своих объятиях, и будто вижу, что лицо его молодое, но волос на голове нет, и черты совершенно другие. И будто я ему говорю: „Я бы вас узнал, ежели бы случайно с вами встретился“, и думаю между тем: „Правду ли я сказал?“ И вдруг вижу, что он лежит как труп мертвый; потом понемногу пришел в себя и вошел со мной в большой кабинет, держа большую книгу, писанную, в александрийский лист. И будто я говорю: „это я написал“. И он ответил мне наклонением головы. Я открыл книгу, и в книге этой на всех страницах прекрасно нарисовано. И я будто знаю, что эти картины представляют любовные похождения души с ее возлюбленным. И на страницах будто я вижу прекрасное изображение девицы в прозрачной одежде и с прозрачным телом, возлетающей к облакам. И будто я знаю, что эта девица есть ничто иное, как изображение Песни песней. И будто я, глядя на эти рисунки, чувствую, что я делаю дурно, и не могу оторваться от них. Господи, помоги мне! Боже мой, если это оставление Тобою меня есть действие Твое, то да будет воля Твоя; но ежели же я сам причинил сие, то научи меня, что мне делать. Я погибну от своей развратности, буде Ты меня вовсе оставишь».


Денежные дела Ростовых не поправились в продолжение двух лет, которые они пробыли в деревне.
Несмотря на то, что Николай Ростов, твердо держась своего намерения, продолжал темно служить в глухом полку, расходуя сравнительно мало денег, ход жизни в Отрадном был таков, и в особенности Митенька так вел дела, что долги неудержимо росли с каждым годом. Единственная помощь, которая очевидно представлялась старому графу, это была служба, и он приехал в Петербург искать места; искать места и вместе с тем, как он говорил, в последний раз потешить девчат.
Вскоре после приезда Ростовых в Петербург, Берг сделал предложение Вере, и предложение его было принято.
Несмотря на то, что в Москве Ростовы принадлежали к высшему обществу, сами того не зная и не думая о том, к какому они принадлежали обществу, в Петербурге общество их было смешанное и неопределенное. В Петербурге они были провинциалы, до которых не спускались те самые люди, которых, не спрашивая их к какому они принадлежат обществу, в Москве кормили Ростовы.
Ростовы в Петербурге жили так же гостеприимно, как и в Москве, и на их ужинах сходились самые разнообразные лица: соседи по Отрадному, старые небогатые помещики с дочерьми и фрейлина Перонская, Пьер Безухов и сын уездного почтмейстера, служивший в Петербурге. Из мужчин домашними людьми в доме Ростовых в Петербурге очень скоро сделались Борис, Пьер, которого, встретив на улице, затащил к себе старый граф, и Берг, который целые дни проводил у Ростовых и оказывал старшей графине Вере такое внимание, которое может оказывать молодой человек, намеревающийся сделать предложение.
Берг недаром показывал всем свою раненую в Аустерлицком сражении правую руку и держал совершенно не нужную шпагу в левой. Он так упорно и с такою значительностью рассказывал всем это событие, что все поверили в целесообразность и достоинство этого поступка, и Берг получил за Аустерлиц две награды.
В Финляндской войне ему удалось также отличиться. Он поднял осколок гранаты, которым был убит адъютант подле главнокомандующего и поднес начальнику этот осколок. Так же как и после Аустерлица, он так долго и упорно рассказывал всем про это событие, что все поверили тоже, что надо было это сделать, и за Финляндскую войну Берг получил две награды. В 19 м году он был капитан гвардии с орденами и занимал в Петербурге какие то особенные выгодные места.
Хотя некоторые вольнодумцы и улыбались, когда им говорили про достоинства Берга, нельзя было не согласиться, что Берг был исправный, храбрый офицер, на отличном счету у начальства, и нравственный молодой человек с блестящей карьерой впереди и даже прочным положением в обществе.
Четыре года тому назад, встретившись в партере московского театра с товарищем немцем, Берг указал ему на Веру Ростову и по немецки сказал: «Das soll mein Weib werden», [Она должна быть моей женой,] и с той минуты решил жениться на ней. Теперь, в Петербурге, сообразив положение Ростовых и свое, он решил, что пришло время, и сделал предложение.
Предложение Берга было принято сначала с нелестным для него недоумением. Сначала представилось странно, что сын темного, лифляндского дворянина делает предложение графине Ростовой; но главное свойство характера Берга состояло в таком наивном и добродушном эгоизме, что невольно Ростовы подумали, что это будет хорошо, ежели он сам так твердо убежден, что это хорошо и даже очень хорошо. Притом же дела Ростовых были очень расстроены, чего не мог не знать жених, а главное, Вере было 24 года, она выезжала везде, и, несмотря на то, что она несомненно была хороша и рассудительна, до сих пор никто никогда ей не сделал предложения. Согласие было дано.
– Вот видите ли, – говорил Берг своему товарищу, которого он называл другом только потому, что он знал, что у всех людей бывают друзья. – Вот видите ли, я всё это сообразил, и я бы не женился, ежели бы не обдумал всего, и это почему нибудь было бы неудобно. А теперь напротив, папенька и маменька мои теперь обеспечены, я им устроил эту аренду в Остзейском крае, а мне прожить можно в Петербурге при моем жалованьи, при ее состоянии и при моей аккуратности. Прожить можно хорошо. Я не из за денег женюсь, я считаю это неблагородно, но надо, чтоб жена принесла свое, а муж свое. У меня служба – у нее связи и маленькие средства. Это в наше время что нибудь такое значит, не так ли? А главное она прекрасная, почтенная девушка и любит меня…
Берг покраснел и улыбнулся.
– И я люблю ее, потому что у нее характер рассудительный – очень хороший. Вот другая ее сестра – одной фамилии, а совсем другое, и неприятный характер, и ума нет того, и эдакое, знаете?… Неприятно… А моя невеста… Вот будете приходить к нам… – продолжал Берг, он хотел сказать обедать, но раздумал и сказал: «чай пить», и, проткнув его быстро языком, выпустил круглое, маленькое колечко табачного дыма, олицетворявшее вполне его мечты о счастьи.
Подле первого чувства недоуменья, возбужденного в родителях предложением Берга, в семействе водворилась обычная в таких случаях праздничность и радость, но радость была не искренняя, а внешняя. В чувствах родных относительно этой свадьбы были заметны замешательство и стыдливость. Как будто им совестно было теперь за то, что они мало любили Веру, и теперь так охотно сбывали ее с рук. Больше всех смущен был старый граф. Он вероятно не умел бы назвать того, что было причиной его смущенья, а причина эта была его денежные дела. Он решительно не знал, что у него есть, сколько у него долгов и что он в состоянии будет дать в приданое Вере. Когда родились дочери, каждой было назначено по 300 душ в приданое; но одна из этих деревень была уж продана, другая заложена и так просрочена, что должна была продаваться, поэтому отдать имение было невозможно. Денег тоже не было.
Берг уже более месяца был женихом и только неделя оставалась до свадьбы, а граф еще не решил с собой вопроса о приданом и не говорил об этом с женою. Граф то хотел отделить Вере рязанское именье, то хотел продать лес, то занять денег под вексель. За несколько дней до свадьбы Берг вошел рано утром в кабинет к графу и с приятной улыбкой почтительно попросил будущего тестя объявить ему, что будет дано за графиней Верой. Граф так смутился при этом давно предчувствуемом вопросе, что сказал необдуманно первое, что пришло ему в голову.
– Люблю, что позаботился, люблю, останешься доволен…
И он, похлопав Берга по плечу, встал, желая прекратить разговор. Но Берг, приятно улыбаясь, объяснил, что, ежели он не будет знать верно, что будет дано за Верой, и не получит вперед хотя части того, что назначено ей, то он принужден будет отказаться.
– Потому что рассудите, граф, ежели бы я теперь позволил себе жениться, не имея определенных средств для поддержания своей жены, я поступил бы подло…
Разговор кончился тем, что граф, желая быть великодушным и не подвергаться новым просьбам, сказал, что он выдает вексель в 80 тысяч. Берг кротко улыбнулся, поцеловал графа в плечо и сказал, что он очень благодарен, но никак не может теперь устроиться в новой жизни, не получив чистыми деньгами 30 тысяч. – Хотя бы 20 тысяч, граф, – прибавил он; – а вексель тогда только в 60 тысяч.
– Да, да, хорошо, – скороговоркой заговорил граф, – только уж извини, дружок, 20 тысяч я дам, а вексель кроме того на 80 тысяч дам. Так то, поцелуй меня.


Наташе было 16 лет, и был 1809 год, тот самый, до которого она четыре года тому назад по пальцам считала с Борисом после того, как она с ним поцеловалась. С тех пор она ни разу не видала Бориса. Перед Соней и с матерью, когда разговор заходил о Борисе, она совершенно свободно говорила, как о деле решенном, что всё, что было прежде, – было ребячество, про которое не стоило и говорить, и которое давно было забыто. Но в самой тайной глубине ее души, вопрос о том, было ли обязательство к Борису шуткой или важным, связывающим обещанием, мучил ее.
С самых тех пор, как Борис в 1805 году из Москвы уехал в армию, он не видался с Ростовыми. Несколько раз он бывал в Москве, проезжал недалеко от Отрадного, но ни разу не был у Ростовых.
Наташе приходило иногда к голову, что он не хотел видеть ее, и эти догадки ее подтверждались тем грустным тоном, которым говаривали о нем старшие:
– В нынешнем веке не помнят старых друзей, – говорила графиня вслед за упоминанием о Борисе.
Анна Михайловна, в последнее время реже бывавшая у Ростовых, тоже держала себя как то особенно достойно, и всякий раз восторженно и благодарно говорила о достоинствах своего сына и о блестящей карьере, на которой он находился. Когда Ростовы приехали в Петербург, Борис приехал к ним с визитом.
Он ехал к ним не без волнения. Воспоминание о Наташе было самым поэтическим воспоминанием Бориса. Но вместе с тем он ехал с твердым намерением ясно дать почувствовать и ей, и родным ее, что детские отношения между ним и Наташей не могут быть обязательством ни для нее, ни для него. У него было блестящее положение в обществе, благодаря интимности с графиней Безуховой, блестящее положение на службе, благодаря покровительству важного лица, доверием которого он вполне пользовался, и у него были зарождающиеся планы женитьбы на одной из самых богатых невест Петербурга, которые очень легко могли осуществиться. Когда Борис вошел в гостиную Ростовых, Наташа была в своей комнате. Узнав о его приезде, она раскрасневшись почти вбежала в гостиную, сияя более чем ласковой улыбкой.
Борис помнил ту Наташу в коротеньком платье, с черными, блестящими из под локон глазами и с отчаянным, детским смехом, которую он знал 4 года тому назад, и потому, когда вошла совсем другая Наташа, он смутился, и лицо его выразило восторженное удивление. Это выражение его лица обрадовало Наташу.
– Что, узнаешь свою маленькую приятельницу шалунью? – сказала графиня. Борис поцеловал руку Наташи и сказал, что он удивлен происшедшей в ней переменой.
– Как вы похорошели!
«Еще бы!», отвечали смеющиеся глаза Наташи.
– А папа постарел? – спросила она. Наташа села и, не вступая в разговор Бориса с графиней, молча рассматривала своего детского жениха до малейших подробностей. Он чувствовал на себе тяжесть этого упорного, ласкового взгляда и изредка взглядывал на нее.
Мундир, шпоры, галстук, прическа Бориса, всё это было самое модное и сomme il faut [вполне порядочно]. Это сейчас заметила Наташа. Он сидел немножко боком на кресле подле графини, поправляя правой рукой чистейшую, облитую перчатку на левой, говорил с особенным, утонченным поджатием губ об увеселениях высшего петербургского света и с кроткой насмешливостью вспоминал о прежних московских временах и московских знакомых. Не нечаянно, как это чувствовала Наташа, он упомянул, называя высшую аристократию, о бале посланника, на котором он был, о приглашениях к NN и к SS.
Наташа сидела всё время молча, исподлобья глядя на него. Взгляд этот всё больше и больше, и беспокоил, и смущал Бориса. Он чаще оглядывался на Наташу и прерывался в рассказах. Он просидел не больше 10 минут и встал, раскланиваясь. Всё те же любопытные, вызывающие и несколько насмешливые глаза смотрели на него. После первого своего посещения, Борис сказал себе, что Наташа для него точно так же привлекательна, как и прежде, но что он не должен отдаваться этому чувству, потому что женитьба на ней – девушке почти без состояния, – была бы гибелью его карьеры, а возобновление прежних отношений без цели женитьбы было бы неблагородным поступком. Борис решил сам с собою избегать встреч с Наташей, нo, несмотря на это решение, приехал через несколько дней и стал ездить часто и целые дни проводить у Ростовых. Ему представлялось, что ему необходимо было объясниться с Наташей, сказать ей, что всё старое должно быть забыто, что, несмотря на всё… она не может быть его женой, что у него нет состояния, и ее никогда не отдадут за него. Но ему всё не удавалось и неловко было приступить к этому объяснению. С каждым днем он более и более запутывался. Наташа, по замечанию матери и Сони, казалась по старому влюбленной в Бориса. Она пела ему его любимые песни, показывала ему свой альбом, заставляла его писать в него, не позволяла поминать ему о старом, давая понимать, как прекрасно было новое; и каждый день он уезжал в тумане, не сказав того, что намерен был сказать, сам не зная, что он делал и для чего он приезжал, и чем это кончится. Борис перестал бывать у Элен, ежедневно получал укоризненные записки от нее и всё таки целые дни проводил у Ростовых.


Однажды вечером, когда старая графиня, вздыхая и крехтя, в ночном чепце и кофточке, без накладных буклей, и с одним бедным пучком волос, выступавшим из под белого, коленкорового чепчика, клала на коврике земные поклоны вечерней молитвы, ее дверь скрипнула, и в туфлях на босу ногу, тоже в кофточке и в папильотках, вбежала Наташа. Графиня оглянулась и нахмурилась. Она дочитывала свою последнюю молитву: «Неужели мне одр сей гроб будет?» Молитвенное настроение ее было уничтожено. Наташа, красная, оживленная, увидав мать на молитве, вдруг остановилась на своем бегу, присела и невольно высунула язык, грозясь самой себе. Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одной маленькой ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее гробом. Одр этот был высокий, перинный, с пятью всё уменьшающимися подушками. Наташа вскочила, утонула в перине, перевалилась к стенке и начала возиться под одеялом, укладываясь, подгибая коленки к подбородку, брыкая ногами и чуть слышно смеясь, то закрываясь с головой, то взглядывая на мать. Графиня кончила молитву и с строгим лицом подошла к постели; но, увидав, что Наташа закрыта с головой, улыбнулась своей доброй, слабой улыбкой.
– Ну, ну, ну, – сказала мать.
– Мама, можно поговорить, да? – сказала Hаташa. – Ну, в душку один раз, ну еще, и будет. – И она обхватила шею матери и поцеловала ее под подбородок. В обращении своем с матерью Наташа выказывала внешнюю грубость манеры, но так была чутка и ловка, что как бы она ни обхватила руками мать, она всегда умела это сделать так, чтобы матери не было ни больно, ни неприятно, ни неловко.
– Ну, об чем же нынче? – сказала мать, устроившись на подушках и подождав, пока Наташа, также перекатившись раза два через себя, не легла с ней рядом под одним одеялом, выпростав руки и приняв серьезное выражение.
Эти ночные посещения Наташи, совершавшиеся до возвращения графа из клуба, были одним из любимейших наслаждений матери и дочери.
– Об чем же нынче? А мне нужно тебе сказать…
Наташа закрыла рукою рот матери.
– О Борисе… Я знаю, – сказала она серьезно, – я затем и пришла. Не говорите, я знаю. Нет, скажите! – Она отпустила руку. – Скажите, мама. Он мил?
– Наташа, тебе 16 лет, в твои года я была замужем. Ты говоришь, что Боря мил. Он очень мил, и я его люблю как сына, но что же ты хочешь?… Что ты думаешь? Ты ему совсем вскружила голову, я это вижу…
Говоря это, графиня оглянулась на дочь. Наташа лежала, прямо и неподвижно глядя вперед себя на одного из сфинксов красного дерева, вырезанных на углах кровати, так что графиня видела только в профиль лицо дочери. Лицо это поразило графиню своей особенностью серьезного и сосредоточенного выражения.
Наташа слушала и соображала.
– Ну так что ж? – сказала она.
– Ты ему вскружила совсем голову, зачем? Что ты хочешь от него? Ты знаешь, что тебе нельзя выйти за него замуж.
– Отчего? – не переменяя положения, сказала Наташа.
– Оттого, что он молод, оттого, что он беден, оттого, что он родня… оттого, что ты и сама не любишь его.
– А почему вы знаете?
– Я знаю. Это не хорошо, мой дружок.
– А если я хочу… – сказала Наташа.
– Перестань говорить глупости, – сказала графиня.
– А если я хочу…
– Наташа, я серьезно…
Наташа не дала ей договорить, притянула к себе большую руку графини и поцеловала ее сверху, потом в ладонь, потом опять повернула и стала целовать ее в косточку верхнего сустава пальца, потом в промежуток, потом опять в косточку, шопотом приговаривая: «январь, февраль, март, апрель, май».
– Говорите, мама, что же вы молчите? Говорите, – сказала она, оглядываясь на мать, которая нежным взглядом смотрела на дочь и из за этого созерцания, казалось, забыла всё, что она хотела сказать.
– Это не годится, душа моя. Не все поймут вашу детскую связь, а видеть его таким близким с тобой может повредить тебе в глазах других молодых людей, которые к нам ездят, и, главное, напрасно мучает его. Он, может быть, нашел себе партию по себе, богатую; а теперь он с ума сходит.
– Сходит? – повторила Наташа.
– Я тебе про себя скажу. У меня был один cousin…
– Знаю – Кирилла Матвеич, да ведь он старик?
– Не всегда был старик. Но вот что, Наташа, я поговорю с Борей. Ему не надо так часто ездить…
– Отчего же не надо, коли ему хочется?
– Оттого, что я знаю, что это ничем не кончится.
– Почему вы знаете? Нет, мама, вы не говорите ему. Что за глупости! – говорила Наташа тоном человека, у которого хотят отнять его собственность.
– Ну не выйду замуж, так пускай ездит, коли ему весело и мне весело. – Наташа улыбаясь поглядела на мать.
– Не замуж, а так , – повторила она.
– Как же это, мой друг?
– Да так . Ну, очень нужно, что замуж не выйду, а… так .
– Так, так, – повторила графиня и, трясясь всем своим телом, засмеялась добрым, неожиданным старушечьим смехом.
– Полноте смеяться, перестаньте, – закричала Наташа, – всю кровать трясете. Ужасно вы на меня похожи, такая же хохотунья… Постойте… – Она схватила обе руки графини, поцеловала на одной кость мизинца – июнь, и продолжала целовать июль, август на другой руке. – Мама, а он очень влюблен? Как на ваши глаза? В вас были так влюблены? И очень мил, очень, очень мил! Только не совсем в моем вкусе – он узкий такой, как часы столовые… Вы не понимаете?…Узкий, знаете, серый, светлый…
– Что ты врешь! – сказала графиня.
Наташа продолжала:
– Неужели вы не понимаете? Николенька бы понял… Безухий – тот синий, темно синий с красным, и он четвероугольный.
– Ты и с ним кокетничаешь, – смеясь сказала графиня.
– Нет, он франмасон, я узнала. Он славный, темно синий с красным, как вам растолковать…
– Графинюшка, – послышался голос графа из за двери. – Ты не спишь? – Наташа вскочила босиком, захватила в руки туфли и убежала в свою комнату.
Она долго не могла заснуть. Она всё думала о том, что никто никак не может понять всего, что она понимает, и что в ней есть.
«Соня?» подумала она, глядя на спящую, свернувшуюся кошечку с ее огромной косой. «Нет, куда ей! Она добродетельная. Она влюбилась в Николеньку и больше ничего знать не хочет. Мама, и та не понимает. Это удивительно, как я умна и как… она мила», – продолжала она, говоря про себя в третьем лице и воображая, что это говорит про нее какой то очень умный, самый умный и самый хороший мужчина… «Всё, всё в ней есть, – продолжал этот мужчина, – умна необыкновенно, мила и потом хороша, необыкновенно хороша, ловка, – плавает, верхом ездит отлично, а голос! Можно сказать, удивительный голос!» Она пропела свою любимую музыкальную фразу из Херубиниевской оперы, бросилась на постель, засмеялась от радостной мысли, что она сейчас заснет, крикнула Дуняшу потушить свечку, и еще Дуняша не успела выйти из комнаты, как она уже перешла в другой, еще более счастливый мир сновидений, где всё было так же легко и прекрасно, как и в действительности, но только было еще лучше, потому что было по другому.

На другой день графиня, пригласив к себе Бориса, переговорила с ним, и с того дня он перестал бывать у Ростовых.


31 го декабря, накануне нового 1810 года, le reveillon [ночной ужин], был бал у Екатерининского вельможи. На бале должен был быть дипломатический корпус и государь.
На Английской набережной светился бесчисленными огнями иллюминации известный дом вельможи. У освещенного подъезда с красным сукном стояла полиция, и не одни жандармы, но полицеймейстер на подъезде и десятки офицеров полиции. Экипажи отъезжали, и всё подъезжали новые с красными лакеями и с лакеями в перьях на шляпах. Из карет выходили мужчины в мундирах, звездах и лентах; дамы в атласе и горностаях осторожно сходили по шумно откладываемым подножкам, и торопливо и беззвучно проходили по сукну подъезда.
Почти всякий раз, как подъезжал новый экипаж, в толпе пробегал шопот и снимались шапки.
– Государь?… Нет, министр… принц… посланник… Разве не видишь перья?… – говорилось из толпы. Один из толпы, одетый лучше других, казалось, знал всех, и называл по имени знатнейших вельмож того времени.
Уже одна треть гостей приехала на этот бал, а у Ростовых, долженствующих быть на этом бале, еще шли торопливые приготовления одевания.
Много было толков и приготовлений для этого бала в семействе Ростовых, много страхов, что приглашение не будет получено, платье не будет готово, и не устроится всё так, как было нужно.
Вместе с Ростовыми ехала на бал Марья Игнатьевна Перонская, приятельница и родственница графини, худая и желтая фрейлина старого двора, руководящая провинциальных Ростовых в высшем петербургском свете.
В 10 часов вечера Ростовы должны были заехать за фрейлиной к Таврическому саду; а между тем было уже без пяти минут десять, а еще барышни не были одеты.
Наташа ехала на первый большой бал в своей жизни. Она в этот день встала в 8 часов утра и целый день находилась в лихорадочной тревоге и деятельности. Все силы ее, с самого утра, были устремлены на то, чтобы они все: она, мама, Соня были одеты как нельзя лучше. Соня и графиня поручились вполне ей. На графине должно было быть масака бархатное платье, на них двух белые дымковые платья на розовых, шелковых чехлах с розанами в корсаже. Волоса должны были быть причесаны a la grecque [по гречески].
Все существенное уже было сделано: ноги, руки, шея, уши были уже особенно тщательно, по бальному, вымыты, надушены и напудрены; обуты уже были шелковые, ажурные чулки и белые атласные башмаки с бантиками; прически были почти окончены. Соня кончала одеваться, графиня тоже; но Наташа, хлопотавшая за всех, отстала. Она еще сидела перед зеркалом в накинутом на худенькие плечи пеньюаре. Соня, уже одетая, стояла посреди комнаты и, нажимая до боли маленьким пальцем, прикалывала последнюю визжавшую под булавкой ленту.
– Не так, не так, Соня, – сказала Наташа, поворачивая голову от прически и хватаясь руками за волоса, которые не поспела отпустить державшая их горничная. – Не так бант, поди сюда. – Соня присела. Наташа переколола ленту иначе.
– Позвольте, барышня, нельзя так, – говорила горничная, державшая волоса Наташи.
– Ах, Боже мой, ну после! Вот так, Соня.
– Скоро ли вы? – послышался голос графини, – уж десять сейчас.
– Сейчас, сейчас. – А вы готовы, мама?
– Только току приколоть.
– Не делайте без меня, – крикнула Наташа: – вы не сумеете!
– Да уж десять.
На бале решено было быть в половине одиннадцатого, a надо было еще Наташе одеться и заехать к Таврическому саду.
Окончив прическу, Наташа в коротенькой юбке, из под которой виднелись бальные башмачки, и в материнской кофточке, подбежала к Соне, осмотрела ее и потом побежала к матери. Поворачивая ей голову, она приколола току, и, едва успев поцеловать ее седые волосы, опять побежала к девушкам, подшивавшим ей юбку.
Дело стояло за Наташиной юбкой, которая была слишком длинна; ее подшивали две девушки, обкусывая торопливо нитки. Третья, с булавками в губах и зубах, бегала от графини к Соне; четвертая держала на высоко поднятой руке всё дымковое платье.
– Мавруша, скорее, голубушка!
– Дайте наперсток оттуда, барышня.
– Скоро ли, наконец? – сказал граф, входя из за двери. – Вот вам духи. Перонская уж заждалась.
– Готово, барышня, – говорила горничная, двумя пальцами поднимая подшитое дымковое платье и что то обдувая и потряхивая, высказывая этим жестом сознание воздушности и чистоты того, что она держала.
Наташа стала надевать платье.
– Сейчас, сейчас, не ходи, папа, – крикнула она отцу, отворившему дверь, еще из под дымки юбки, закрывавшей всё ее лицо. Соня захлопнула дверь. Через минуту графа впустили. Он был в синем фраке, чулках и башмаках, надушенный и припомаженный.
– Ах, папа, ты как хорош, прелесть! – сказала Наташа, стоя посреди комнаты и расправляя складки дымки.
– Позвольте, барышня, позвольте, – говорила девушка, стоя на коленях, обдергивая платье и с одной стороны рта на другую переворачивая языком булавки.
– Воля твоя! – с отчаянием в голосе вскрикнула Соня, оглядев платье Наташи, – воля твоя, опять длинно!
Наташа отошла подальше, чтоб осмотреться в трюмо. Платье было длинно.
– Ей Богу, сударыня, ничего не длинно, – сказала Мавруша, ползавшая по полу за барышней.
– Ну длинно, так заметаем, в одну минутую заметаем, – сказала решительная Дуняша, из платочка на груди вынимая иголку и опять на полу принимаясь за работу.
В это время застенчиво, тихими шагами, вошла графиня в своей токе и бархатном платье.
– Уу! моя красавица! – закричал граф, – лучше вас всех!… – Он хотел обнять ее, но она краснея отстранилась, чтоб не измяться.
– Мама, больше на бок току, – проговорила Наташа. – Я переколю, и бросилась вперед, а девушки, подшивавшие, не успевшие за ней броситься, оторвали кусочек дымки.
– Боже мой! Что ж это такое? Я ей Богу не виновата…
– Ничего, заметаю, не видно будет, – говорила Дуняша.
– Красавица, краля то моя! – сказала из за двери вошедшая няня. – А Сонюшка то, ну красавицы!…
В четверть одиннадцатого наконец сели в кареты и поехали. Но еще нужно было заехать к Таврическому саду.
Перонская была уже готова. Несмотря на ее старость и некрасивость, у нее происходило точно то же, что у Ростовых, хотя не с такой торопливостью (для нее это было дело привычное), но также было надушено, вымыто, напудрено старое, некрасивое тело, также старательно промыто за ушами, и даже, и так же, как у Ростовых, старая горничная восторженно любовалась нарядом своей госпожи, когда она в желтом платье с шифром вышла в гостиную. Перонская похвалила туалеты Ростовых.
Ростовы похвалили ее вкус и туалет, и, бережа прически и платья, в одиннадцать часов разместились по каретам и поехали.


Наташа с утра этого дня не имела ни минуты свободы, и ни разу не успела подумать о том, что предстоит ей.
В сыром, холодном воздухе, в тесноте и неполной темноте колыхающейся кареты, она в первый раз живо представила себе то, что ожидает ее там, на бале, в освещенных залах – музыка, цветы, танцы, государь, вся блестящая молодежь Петербурга. То, что ее ожидало, было так прекрасно, что она не верила даже тому, что это будет: так это было несообразно с впечатлением холода, тесноты и темноты кареты. Она поняла всё то, что ее ожидает, только тогда, когда, пройдя по красному сукну подъезда, она вошла в сени, сняла шубу и пошла рядом с Соней впереди матери между цветами по освещенной лестнице. Только тогда она вспомнила, как ей надо было себя держать на бале и постаралась принять ту величественную манеру, которую она считала необходимой для девушки на бале. Но к счастью ее она почувствовала, что глаза ее разбегались: она ничего не видела ясно, пульс ее забил сто раз в минуту, и кровь стала стучать у ее сердца. Она не могла принять той манеры, которая бы сделала ее смешною, и шла, замирая от волнения и стараясь всеми силами только скрыть его. И эта то была та самая манера, которая более всего шла к ней. Впереди и сзади их, так же тихо переговариваясь и так же в бальных платьях, входили гости. Зеркала по лестнице отражали дам в белых, голубых, розовых платьях, с бриллиантами и жемчугами на открытых руках и шеях.
Наташа смотрела в зеркала и в отражении не могла отличить себя от других. Всё смешивалось в одну блестящую процессию. При входе в первую залу, равномерный гул голосов, шагов, приветствий – оглушил Наташу; свет и блеск еще более ослепил ее. Хозяин и хозяйка, уже полчаса стоявшие у входной двери и говорившие одни и те же слова входившим: «charme de vous voir», [в восхищении, что вижу вас,] так же встретили и Ростовых с Перонской.
Две девочки в белых платьях, с одинаковыми розами в черных волосах, одинаково присели, но невольно хозяйка остановила дольше свой взгляд на тоненькой Наташе. Она посмотрела на нее, и ей одной особенно улыбнулась в придачу к своей хозяйской улыбке. Глядя на нее, хозяйка вспомнила, может быть, и свое золотое, невозвратное девичье время, и свой первый бал. Хозяин тоже проводил глазами Наташу и спросил у графа, которая его дочь?
– Charmante! [Очаровательна!] – сказал он, поцеловав кончики своих пальцев.
В зале стояли гости, теснясь у входной двери, ожидая государя. Графиня поместилась в первых рядах этой толпы. Наташа слышала и чувствовала, что несколько голосов спросили про нее и смотрели на нее. Она поняла, что она понравилась тем, которые обратили на нее внимание, и это наблюдение несколько успокоило ее.
«Есть такие же, как и мы, есть и хуже нас» – подумала она.
Перонская называла графине самых значительных лиц, бывших на бале.
– Вот это голландский посланик, видите, седой, – говорила Перонская, указывая на старичка с серебряной сединой курчавых, обильных волос, окруженного дамами, которых он чему то заставлял смеяться.
– А вот она, царица Петербурга, графиня Безухая, – говорила она, указывая на входившую Элен.
– Как хороша! Не уступит Марье Антоновне; смотрите, как за ней увиваются и молодые и старые. И хороша, и умна… Говорят принц… без ума от нее. А вот эти две, хоть и нехороши, да еще больше окружены.
Она указала на проходивших через залу даму с очень некрасивой дочерью.
– Это миллионерка невеста, – сказала Перонская. – А вот и женихи.
– Это брат Безуховой – Анатоль Курагин, – сказала она, указывая на красавца кавалергарда, который прошел мимо их, с высоты поднятой головы через дам глядя куда то. – Как хорош! неправда ли? Говорят, женят его на этой богатой. .И ваш то соusin, Друбецкой, тоже очень увивается. Говорят, миллионы. – Как же, это сам французский посланник, – отвечала она о Коленкуре на вопрос графини, кто это. – Посмотрите, как царь какой нибудь. А всё таки милы, очень милы французы. Нет милей для общества. А вот и она! Нет, всё лучше всех наша Марья то Антоновна! И как просто одета. Прелесть! – А этот то, толстый, в очках, фармазон всемирный, – сказала Перонская, указывая на Безухова. – С женою то его рядом поставьте: то то шут гороховый!
Пьер шел, переваливаясь своим толстым телом, раздвигая толпу, кивая направо и налево так же небрежно и добродушно, как бы он шел по толпе базара. Он продвигался через толпу, очевидно отыскивая кого то.
Наташа с радостью смотрела на знакомое лицо Пьера, этого шута горохового, как называла его Перонская, и знала, что Пьер их, и в особенности ее, отыскивал в толпе. Пьер обещал ей быть на бале и представить ей кавалеров.
Но, не дойдя до них, Безухой остановился подле невысокого, очень красивого брюнета в белом мундире, который, стоя у окна, разговаривал с каким то высоким мужчиной в звездах и ленте. Наташа тотчас же узнала невысокого молодого человека в белом мундире: это был Болконский, который показался ей очень помолодевшим, повеселевшим и похорошевшим.
– Вот еще знакомый, Болконский, видите, мама? – сказала Наташа, указывая на князя Андрея. – Помните, он у нас ночевал в Отрадном.
– А, вы его знаете? – сказала Перонская. – Терпеть не могу. Il fait a present la pluie et le beau temps. [От него теперь зависит дождливая или хорошая погода. (Франц. пословица, имеющая значение, что он имеет успех.)] И гордость такая, что границ нет! По папеньке пошел. И связался с Сперанским, какие то проекты пишут. Смотрите, как с дамами обращается! Она с ним говорит, а он отвернулся, – сказала она, указывая на него. – Я бы его отделала, если бы он со мной так поступил, как с этими дамами.


Вдруг всё зашевелилось, толпа заговорила, подвинулась, опять раздвинулась, и между двух расступившихся рядов, при звуках заигравшей музыки, вошел государь. За ним шли хозяин и хозяйка. Государь шел быстро, кланяясь направо и налево, как бы стараясь скорее избавиться от этой первой минуты встречи. Музыканты играли Польской, известный тогда по словам, сочиненным на него. Слова эти начинались: «Александр, Елизавета, восхищаете вы нас…» Государь прошел в гостиную, толпа хлынула к дверям; несколько лиц с изменившимися выражениями поспешно прошли туда и назад. Толпа опять отхлынула от дверей гостиной, в которой показался государь, разговаривая с хозяйкой. Какой то молодой человек с растерянным видом наступал на дам, прося их посторониться. Некоторые дамы с лицами, выражавшими совершенную забывчивость всех условий света, портя свои туалеты, теснились вперед. Мужчины стали подходить к дамам и строиться в пары Польского.
Всё расступилось, и государь, улыбаясь и не в такт ведя за руку хозяйку дома, вышел из дверей гостиной. За ним шли хозяин с М. А. Нарышкиной, потом посланники, министры, разные генералы, которых не умолкая называла Перонская. Больше половины дам имели кавалеров и шли или приготовлялись итти в Польской. Наташа чувствовала, что она оставалась с матерью и Соней в числе меньшей части дам, оттесненных к стене и не взятых в Польской. Она стояла, опустив свои тоненькие руки, и с мерно поднимающейся, чуть определенной грудью, сдерживая дыхание, блестящими, испуганными глазами глядела перед собой, с выражением готовности на величайшую радость и на величайшее горе. Ее не занимали ни государь, ни все важные лица, на которых указывала Перонская – у ней была одна мысль: «неужели так никто не подойдет ко мне, неужели я не буду танцовать между первыми, неужели меня не заметят все эти мужчины, которые теперь, кажется, и не видят меня, а ежели смотрят на меня, то смотрят с таким выражением, как будто говорят: А! это не она, так и нечего смотреть. Нет, это не может быть!» – думала она. – «Они должны же знать, как мне хочется танцовать, как я отлично танцую, и как им весело будет танцовать со мною».