Джамсаран

Джамсаран (тиб. Бёгдзе) — монголо-тибетский бог войны и дхармапала («защитник дхармы», бур. сахюсан) в тибетском буддизме.

Джамсаран известен с середины XVI века, когда он был объявлен главным защитником далай-лам и монастыря Ташилунпо. Он также является охранителем казны тибетского правительства. По преданию, тантра Джамсарана была принесена Падмасамбхавой, который преподал его садхану одному из своих ближайших 25 учеников по имени Намхай Ньингпо. Эта садхана была скрыта в монастыре Самье, где она затем и была найдена. Поэтому Джамсаран широко почитается не только в школе Гелугпа, но и в Ньингма. Тибетцы верят, что молитвы к Джамсарану уничтожают врагов, препятствия на Пути и защищают от страха и опасности.

Легенды

Легенда повествует о двух братьях, старший из которых был приверженцем Учения, а младший – нет. На все уговоры старшего младший отвечал отказом, но в конце концов сказал, что если его брат станет буддой, то он станет защитником веры. Спустя многие перерождения старший стал Шакьямуни, а младший родился у медноволосого якшаса из красного кораллового яйца, которое Шива (по другой версии – Хаягрива) разбил своим трезубцем. Бог родился в полном доспехе и при оружии. Шива спросил его, кто он такой, и он назвал себя воплощением речи Ямантаки.

По легенде он был королём демонов, но в 1577 году был укрощен Далай-ламой III и перешёл на сторону Учения, сохранив свои свойства. В эпосе хоринцев Джамсаран упомянут в числе демонов, побежд`нных Гэсэром. В других версиях мифа Гэсэр сам является воплощением Джамсарана.

Иконография

На иконографию Джамсарана, возможно, оказал влияние образ китайского бога войны Гуань-Ди. В поднятой правой руке он держит меч, рукоятью которому служит скорпион, в левой – лёгкие и сердце врага веры, под мышкой – бунчук с трезубцем, лук и стрелу, с плеч свисает ожерелье из отрубленных человеческих голов. По другим версиям у него корона с изображением черепов. Он попирает ногами человека и зелёную лошадь. Черты его лица искажены гневом, три его глаза пылают ненавистью ко всем врагам Учения, рот оскален. Его лицо и одежды красного цвета (поэтому он имеет имя монг. Улаан сахиус — «красный хранитель»), жёлто-красные волосы, пламенеющие брови и усы. Местом его обитания является море из крови.

По обеим сторонам бога едут его спутники: божество в доспехах (генерал) верхом на сером волке, грызущем грешника, и дакини (сестра Джамсарана) верхом на медведе, стоящем на грешнике. По краям – восемь краснотелых демонов смерти, терзающих грешников. На некоторых картинах эта свита вырастает многократно, превращая Джамсарана во владыку мира смерти. За его спиной в этом случае вырастает дворец, сделанный из человеческих костей.

Ссылки

• [esseclub.narod.ru/Myths16/Jamsaran.html Джамсаран]
• [mifolog.ru/mythology/item/f00/s04/e0004103/index.shtml Джамсаран (Джамсран, Джамсрин, Бегдзе)]
• [www.thangka.ru/gallery/gr_jamsaran.html Защитник Учения Жамсаран]
• [mith.ru/alb/buddhism/tg24.htm Дхармапалы]

Отрывок, характеризующий Джамсаран

Все дома Можайска были заняты постоем войск, и на постоялом дворе, на котором Пьера встретили его берейтор и кучер, в горницах не было места: все было полно офицерами.
В Можайске и за Можайском везде стояли и шли войска. Казаки, пешие, конные солдаты, фуры, ящики, пушки виднелись со всех сторон. Пьер торопился скорее ехать вперед, и чем дальше он отъезжал от Москвы и чем глубже погружался в это море войск, тем больше им овладевала тревога беспокойства и не испытанное еще им новое радостное чувство. Это было чувство, подобное тому, которое он испытывал и в Слободском дворце во время приезда государя, – чувство необходимости предпринять что то и пожертвовать чем то. Он испытывал теперь приятное чувство сознания того, что все то, что составляет счастье людей, удобства жизни, богатство, даже самая жизнь, есть вздор, который приятно откинуть в сравнении с чем то… С чем, Пьер не мог себе дать отчета, да и ее старался уяснить себе, для кого и для чего он находит особенную прелесть пожертвовать всем. Его не занимало то, для чего он хочет жертвовать, но самое жертвование составляло для него новое радостное чувство.


24 го было сражение при Шевардинском редуте, 25 го не было пущено ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны, 26 го произошло Бородинское сражение.
Для чего и как были даны и приняты сражения при Шевардине и при Бородине? Для чего было дано Бородинское сражение? Ни для французов, ни для русских оно не имело ни малейшего смысла. Результатом ближайшим было и должно было быть – для русских то, что мы приблизились к погибели Москвы (чего мы боялись больше всего в мире), а для французов то, что они приблизились к погибели всей армии (чего они тоже боялись больше всего в мире). Результат этот был тогда же совершении очевиден, а между тем Наполеон дал, а Кутузов принял это сражение.
Ежели бы полководцы руководились разумными причинами, казалось, как ясно должно было быть для Наполеона, что, зайдя за две тысячи верст и принимая сражение с вероятной случайностью потери четверти армии, он шел на верную погибель; и столь же ясно бы должно было казаться Кутузову, что, принимая сражение и тоже рискуя потерять четверть армии, он наверное теряет Москву. Для Кутузова это было математически ясно, как ясно то, что ежели в шашках у меня меньше одной шашкой и я буду меняться, я наверное проиграю и потому не должен меняться.
Когда у противника шестнадцать шашек, а у меня четырнадцать, то я только на одну восьмую слабее его; а когда я поменяюсь тринадцатью шашками, то он будет втрое сильнее меня.
До Бородинского сражения наши силы приблизительно относились к французским как пять к шести, а после сражения как один к двум, то есть до сражения сто тысяч; ста двадцати, а после сражения пятьдесят к ста. А вместе с тем умный и опытный Кутузов принял сражение. Наполеон же, гениальный полководец, как его называют, дал сражение, теряя четверть армии и еще более растягивая свою линию. Ежели скажут, что, заняв Москву, он думал, как занятием Вены, кончить кампанию, то против этого есть много доказательств. Сами историки Наполеона рассказывают, что еще от Смоленска он хотел остановиться, знал опасность своего растянутого положения знал, что занятие Москвы не будет концом кампании, потому что от Смоленска он видел, в каком положении оставлялись ему русские города, и не получал ни одного ответа на свои неоднократные заявления о желании вести переговоры.