Чжан Цянь

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Чжань Цянь»)
Перейти к: навигация, поиск
Чжан Цянь
кит. трад. 張騫, упр. 张骞, пиньинь: Zhāng Qiān

Посольство Чжан Цяня. Фреска из Храма тысячи будд.
Имя при рождении:

Чжан Цянь

Род деятельности:

исследователь, путешественник, дипломат

Дата рождения:

1 октября 200 до н. э.(-200-10-01)

Место рождения:

Ханьчжун

Дата смерти:

21 июля 114 до н. э.(-114-07-21) (85 лет)

Место смерти:

Бактрия

Чжан Цянь (кит. трад. 張騫, упр. 张骞, пиньинь: Zhāng Qiān; ум. в 114 г. до н. э.) — китайский путешественник и дипломат, чьи исторические сведения о народах, населявших Среднюю Азию во II веке до н. э., изложены Сыма Цянем в тексте «Ши цзи» («Исторические записки»), в главе «Повествование о Давань»[1].





Путешествия Чжан Цяня

Уроженец Ханьчжуна. Между 140 и 135 годом до н. э. стал чиновником, получив должность лана (郎). В 138 г. до н. э. он был направлен (сочтён подходящим послом) ханьским императором У-ди на запад для установления союза с юэчжами против степняков хунну. Цянь отличался физической крепостью и силой. Внушал доверие людям обходительностью, умел находить общий язык с инородцами. Поскольку ехать надо было через земли враждебных хунну вместе с Цянем был отправлен Танъи (堂邑, в некоторых вариантах Гань — 故) Ганьфу (甘父), который был хуннским рабом[2]. Танъи был «северным варваром» и отлично стрелял из лука, что позволяло ему добывать пищу охотой на птиц и зверей. В посольстве было свыше ста человек.

Посольство выехало из области Лунси (隴西, 35°05′N 104°39′E) и вскоре было захвачено хуннами и отправлено к шаньюю (главе хуннов) Цзюньчэню. Шаньюй заявил, что посольство не может направиться на север к юэчжам (月氏在吾北, хотя юэчжи были на западе[3]), так как Хань не пропустит хуннских послов в Юэ, что на юге. Шаньюй задержал послов на десять лет. Шаньюй дал Цяню жену хуннку, которая родила ему сына. Цяню удалось сохранить верительную бирку посла. Пользуясь относительной свободой Цянь бежал вместе с семьёй и челядью. И через несколько десятков дней достиг Даюани. Там были наслышаны о богатстве Хань и уже хотели открыть сообщение, но не могли. Цянь посоветовал даюаньскому царю (王) дать посольству сопровождающих и тогда Цянь вернётся в Хань и обратно привезёт богатейшие дары. Царь обрадовался и отправил Цяня с сопровождающими по почтовым станциям (разночтения «繹» порядок(?) или «驛» почтовая станция) в Кангюй. Оттуда посольство было направлено к Великим Юэчжам (大月氏) в Фараруд. В это время там правил малолетний наследник убитого хуннами юэчжийского царя (сведения Сыма Цянь) либо его мать царица (сведения Хань Шу). Юэчжи тогда вторглись в Дася (大夏), то есть Бактрию в тех землях юэчжи жили привольно и богато, не опасаясь набегов и забыли о войне с хунну. Поэтому попытки Цяня заключить союз не имели успеха.

Через год в Бактрии Цянь выехал в Хань через Наньшань и соответственно земля цянов и мылых юэчжей, а не хунну. Но хунну перехватили его. Через год, в 126 году до н. э. умер шаньюй Цзюньчэнь, его сын Юйдань (или Юйби) был свергнут дядей Ичжисе. Пока хунну сражались в междоусобной войне Чжан Цянь с женой-хуннкой и проводником Танъи Фу (堂邑父) вернулся в Китай. Чжан Цянь был повышен до тайчжун дайфу (太中大夫), а Танъи Фу стал особым государевым посланцем (奉使君). Из более чем ста выехавших с Цянем вернулись двое: он и Танъи (не считая новой семьи Цяня). Посольство привезло в Китай сведения о том, что в Центральной Азии есть множество стран.

В докладе императору Цянь написал, что обнаружил в Бактрии посохи из Сычуани, которые были привезены туда через Индию. В практическом плане это означало возможность проложения торгового маршрута не через земли Хунну или цянов, а из Чэнду в восточную Индию, то есть южный путь. Император осознал, что если склонить Юэчжей и канцзюй на свою сторону можно значительно увеличить империю за счёт присоединения Западных стран.

В 123 году до н. э. был назначен сяовэем (старший офицер) в армию Вэй Цина, направленную против Хунну. Цянь, знавший местность, успешно нашёл места с травой и водой. За это Цянь получил титул Бован-хоу (博望侯), но из документов неясно, с землями или без.

В 122 году до н. э. Цянь должен был сопровождать армию генерала Ли. Армия попала в окружения и многих хунну перебили, но Цянь опоздал и не участвовал в битве. Ему полагалась казнь, но он отдал титул вместо головы. В конечном итоге император простил Цяня. Цянь подал императору совет заручиться поддержкой Усуней против хунну.

В 117 году до н. э. У-ди направил Чжан Цяня с новой миссией, на этот раз в землю усуней, населявших бассейн реки Или. В посольстве было 300 человек, 600 лошадей, 10000 быков и баранов, огромное количество денег и щёлка. От усуней послы должны были разъехаться по другим странам. Своего помощника Чжан Цянь отправил в Кангюй и соседние с ним земли (Бактрия, Согдиана). Гуньмо (титул, а не имя правителя усуней) принял Цяня как шаньюй (а не как вассал) без поклона, но Цянь сказал, что за подарки следует поклониться и гуньмо поклонился. Цань пообещал, что если усуни переселятся на запад и будут прикрывать Хань от Хунну, то У-ди даст принцессу в супруги гуньмо. Но знать усуней отказалась переселяться. Цань нашел, что усуни разделены на три партии по 10 000 воинов: партию старого гуньмо, партию его сына Далу (大祿) и партию наследника, внука гуньмо малолетнего Цэньцюя (岑娶). Всё же удалось уговорить усуней отправить посольства в Хань для уяснения обстановки.

Вернувшись Цянь стал дасином (大行) и вошёл в состав цзюнцинов (九卿) — 9 важнейших чиновников империи. В 113 году до н. э., проведя год с небольшим на родине, он умер.

Историческое значение путешествий Чжан Цяня трудно переоценить. Ему удалось собрать сведения о Парфии и Индии, установить дипломатические связи между Китаем и эллинистическими государствами Азии. Благодаря его путешествиям в Китай были принесены виноград и люцерна, а со временем наладилась торговля по Великому шёлковому пути.

Напишите отзыв о статье "Чжан Цянь"

Примечания

  1. Лысенко Н. Н. Этногенез и военная история иранских кочевников Евразии и период II века до н. э. — II века н. э. — С. 20.
  2. Текст 與堂邑氏(故)胡奴甘父 может иметь совершенно разное прочтение: Танъи можно считать названием уезда или фамилией, Хуннуганьфу можно прочитать как фамилию или как хусский раб Гань Фу. По предположению Л. А. Боровиковой имеется в виду хуссец Гань Фу раб рода Танъи, который возможно был юэчжем по происхождению
  3. Возможно разное толкование помещения юэчжей на север: ошибка переписчика, сознательная дезинформация, дать риторики противопоставления север-юр

См. также

Литература

  • Гумилёв Л. Н. История народа хунну.—М.: ООО «Издательство АСТ»: ОАО «ЛЮКС», 2004. С. 141—144 ([gumilevica.kulichki.net/HPH/hph08.htm#hph08text4 онлайн])
  • Боровкова Л. А. [kronk.spb.ru/library/borovkova-la-1989-1.htm Запад Центральной Азии во II в. до н.э. — VII в. н.э. (историко-географический обзор по древнекитайским источникам)]. — М., 1989. — 181 с. — ISBN 5-02-016459-3.
  • Боровкова Л. А. Царства Западного края во II-I веках до н. э. (Восточный Туркестан и Средняя Азия по сведениям из "Ши Цзи" и "Хань Шу"). — Москва: Институт Востоковедения РАН, 2001. — 368 с. — ISBN 5-89282-153-6.
  • Бичурин Н. Я. (о. Иакинф) «Собрание сведений…»
  • Сыма Цянь. гл. 123 // Исторические записки (Ши Цзи). — XXXII. — Москва: Наука, 2010. — Т. 9. — (Памятники письменности Востока). — ISBN 5-02-018264-8.

Отрывок, характеризующий Чжан Цянь

Князя Андрея внесли и положили на только что очистившийся стол, с которого фельдшер споласкивал что то. Князь Андрей не мог разобрать в отдельности того, что было в палатке. Жалобные стоны с разных сторон, мучительная боль бедра, живота и спины развлекали его. Все, что он видел вокруг себя, слилось для него в одно общее впечатление обнаженного, окровавленного человеческого тела, которое, казалось, наполняло всю низкую палатку, как несколько недель тому назад в этот жаркий, августовский день это же тело наполняло грязный пруд по Смоленской дороге. Да, это было то самое тело, та самая chair a canon [мясо для пушек], вид которой еще тогда, как бы предсказывая теперешнее, возбудил в нем ужас.
В палатке было три стола. Два были заняты, на третий положили князя Андрея. Несколько времени его оставили одного, и он невольно увидал то, что делалось на других двух столах. На ближнем столе сидел татарин, вероятно, казак – по мундиру, брошенному подле. Четверо солдат держали его. Доктор в очках что то резал в его коричневой, мускулистой спине.
– Ух, ух, ух!.. – как будто хрюкал татарин, и вдруг, подняв кверху свое скуластое черное курносое лицо, оскалив белые зубы, начинал рваться, дергаться и визжат ь пронзительно звенящим, протяжным визгом. На другом столе, около которого толпилось много народа, на спине лежал большой, полный человек с закинутой назад головой (вьющиеся волоса, их цвет и форма головы показались странно знакомы князю Андрею). Несколько человек фельдшеров навалились на грудь этому человеку и держали его. Белая большая полная нога быстро и часто, не переставая, дергалась лихорадочными трепетаниями. Человек этот судорожно рыдал и захлебывался. Два доктора молча – один был бледен и дрожал – что то делали над другой, красной ногой этого человека. Управившись с татарином, на которого накинули шинель, доктор в очках, обтирая руки, подошел к князю Андрею. Он взглянул в лицо князя Андрея и поспешно отвернулся.
– Раздеть! Что стоите? – крикнул он сердито на фельдшеров.
Самое первое далекое детство вспомнилось князю Андрею, когда фельдшер торопившимися засученными руками расстегивал ему пуговицы и снимал с него платье. Доктор низко нагнулся над раной, ощупал ее и тяжело вздохнул. Потом он сделал знак кому то. И мучительная боль внутри живота заставила князя Андрея потерять сознание. Когда он очнулся, разбитые кости бедра были вынуты, клоки мяса отрезаны, и рана перевязана. Ему прыскали в лицо водою. Как только князь Андрей открыл глаза, доктор нагнулся над ним, молча поцеловал его в губы и поспешно отошел.
После перенесенного страдания князь Андрей чувствовал блаженство, давно не испытанное им. Все лучшие, счастливейшие минуты в его жизни, в особенности самое дальнее детство, когда его раздевали и клали в кроватку, когда няня, убаюкивая, пела над ним, когда, зарывшись головой в подушки, он чувствовал себя счастливым одним сознанием жизни, – представлялись его воображению даже не как прошедшее, а как действительность.
Около того раненого, очертания головы которого казались знакомыми князю Андрею, суетились доктора; его поднимали и успокоивали.
– Покажите мне… Ооооо! о! ооооо! – слышался его прерываемый рыданиями, испуганный и покорившийся страданию стон. Слушая эти стоны, князь Андрей хотел плакать. Оттого ли, что он без славы умирал, оттого ли, что жалко ему было расставаться с жизнью, от этих ли невозвратимых детских воспоминаний, оттого ли, что он страдал, что другие страдали и так жалостно перед ним стонал этот человек, но ему хотелось плакать детскими, добрыми, почти радостными слезами.
Раненому показали в сапоге с запекшейся кровью отрезанную ногу.
– О! Ооооо! – зарыдал он, как женщина. Доктор, стоявший перед раненым, загораживая его лицо, отошел.
– Боже мой! Что это? Зачем он здесь? – сказал себе князь Андрей.
В несчастном, рыдающем, обессилевшем человеке, которому только что отняли ногу, он узнал Анатоля Курагина. Анатоля держали на руках и предлагали ему воду в стакане, края которого он не мог поймать дрожащими, распухшими губами. Анатоль тяжело всхлипывал. «Да, это он; да, этот человек чем то близко и тяжело связан со мною, – думал князь Андрей, не понимая еще ясно того, что было перед ним. – В чем состоит связь этого человека с моим детством, с моею жизнью? – спрашивал он себя, не находя ответа. И вдруг новое, неожиданное воспоминание из мира детского, чистого и любовного, представилось князю Андрею. Он вспомнил Наташу такою, какою он видел ее в первый раз на бале 1810 года, с тонкой шеей и тонкими рукамис готовым на восторг, испуганным, счастливым лицом, и любовь и нежность к ней, еще живее и сильнее, чем когда либо, проснулись в его душе. Он вспомнил теперь ту связь, которая существовала между им и этим человеком, сквозь слезы, наполнявшие распухшие глаза, мутно смотревшим на него. Князь Андрей вспомнил все, и восторженная жалость и любовь к этому человеку наполнили его счастливое сердце.
Князь Андрей не мог удерживаться более и заплакал нежными, любовными слезами над людьми, над собой и над их и своими заблуждениями.
«Сострадание, любовь к братьям, к любящим, любовь к ненавидящим нас, любовь к врагам – да, та любовь, которую проповедовал бог на земле, которой меня учила княжна Марья и которой я не понимал; вот отчего мне жалко было жизни, вот оно то, что еще оставалось мне, ежели бы я был жив. Но теперь уже поздно. Я знаю это!»


Страшный вид поля сражения, покрытого трупами и ранеными, в соединении с тяжестью головы и с известиями об убитых и раненых двадцати знакомых генералах и с сознанием бессильности своей прежде сильной руки произвели неожиданное впечатление на Наполеона, который обыкновенно любил рассматривать убитых и раненых, испытывая тем свою душевную силу (как он думал). В этот день ужасный вид поля сражения победил ту душевную силу, в которой он полагал свою заслугу и величие. Он поспешно уехал с поля сражения и возвратился к Шевардинскому кургану. Желтый, опухлый, тяжелый, с мутными глазами, красным носом и охриплым голосом, он сидел на складном стуле, невольно прислушиваясь к звукам пальбы и не поднимая глаз. Он с болезненной тоской ожидал конца того дела, которого он считал себя причиной, но которого он не мог остановить. Личное человеческое чувство на короткое мгновение взяло верх над тем искусственным призраком жизни, которому он служил так долго. Он на себя переносил те страдания и ту смерть, которые он видел на поле сражения. Тяжесть головы и груди напоминала ему о возможности и для себя страданий и смерти. Он в эту минуту не хотел для себя ни Москвы, ни победы, ни славы. (Какой нужно было ему еще славы?) Одно, чего он желал теперь, – отдыха, спокойствия и свободы. Но когда он был на Семеновской высоте, начальник артиллерии предложил ему выставить несколько батарей на эти высоты, для того чтобы усилить огонь по столпившимся перед Князьковым русским войскам. Наполеон согласился и приказал привезти ему известие о том, какое действие произведут эти батареи.
Адъютант приехал сказать, что по приказанию императора двести орудий направлены на русских, но что русские все так же стоят.
– Наш огонь рядами вырывает их, а они стоят, – сказал адъютант.
– Ils en veulent encore!.. [Им еще хочется!..] – сказал Наполеон охриплым голосом.
– Sire? [Государь?] – повторил не расслушавший адъютант.
– Ils en veulent encore, – нахмурившись, прохрипел Наполеон осиплым голосом, – donnez leur en. [Еще хочется, ну и задайте им.]
И без его приказания делалось то, чего он хотел, и он распорядился только потому, что думал, что от него ждали приказания. И он опять перенесся в свой прежний искусственный мир призраков какого то величия, и опять (как та лошадь, ходящая на покатом колесе привода, воображает себе, что она что то делает для себя) он покорно стал исполнять ту жестокую, печальную и тяжелую, нечеловеческую роль, которая ему была предназначена.
И не на один только этот час и день были помрачены ум и совесть этого человека, тяжеле всех других участников этого дела носившего на себе всю тяжесть совершавшегося; но и никогда, до конца жизни, не мог понимать он ни добра, ни красоты, ни истины, ни значения своих поступков, которые были слишком противоположны добру и правде, слишком далеки от всего человеческого, для того чтобы он мог понимать их значение. Он не мог отречься от своих поступков, восхваляемых половиной света, и потому должен был отречься от правды и добра и всего человеческого.