Чжао (царство)

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Чжао (период Чжаньго)»)
Перейти к: навигация, поиск
У этого термина существуют и другие значения, см. Чжао.
История Китая
Доисторическая эпоха
3 властителя 5 императоров
Династия Ся
Династия Шан
Чжоу
Восточная Чжоу Вёсны и Осени
Сражающиеся царства
Империя Цинь
(Династия Чу) — смутное время
Хань Западная Хань
Синь: Ван Ман
Восточная Хань
Троецарствие: Вэй, Шу, У
Западная Цзинь
16 варварских государств Восточная Цзинь
Южные и Северные Династии
Династия Суй
Династия Тан

Чжао (кит. упр. 趙, пиньинь: Zhào, палл.: Чжао) — одно из семи основных северокитайских царств Периода Сражающихся царств (Чжаньго). Существовало с 403 года до н. э. по 222 год до н. э.





Расцвет царства Чжао

Чжао возникло на основе царства Цзинь, распавшегося в конце V века до н. э. Три самых могущественных рода царства Цзинь — Хань, Вэй и Чжао — в 403 году до н. э. поделили между собой Цзинь. Таким образом, на свет появились три новых государства — соответственно Хань, Вэй и Чжао. Хотя их еще долго называли "три Цзинь", на самом деле каждое из них проводило совершенно самостоятельную политику, исходя только из своих интересов и ничем в этом не отличаясь от прочих царств древнего Китая. Столица Чжао в Период Сражающихся царств утвердилась в городе Ханьдань.

В начале эпохи Сражающихся царств царство Чжао было довольно слабым в военном отношении и терпело поражения от соседних китайских царств, вплоть до угрозы потери независимости и полного уничтожения как государства. Большую опасность для молодого государства представляло полуварварское царство Чжуншань, находившееся в самом центре царства Чжао и совершавшее нападения на все соседние китайские царства. Наряду с этим территория Чжао также подвергалась набегам кочевников дунху на востоке и линьху и лоуфань на западе.[1] В 371 году до н. э., когда царство Вэй осталось без правителя, Чжао и Хань вступили в конфликт между собой. Чжао уступило, и на престоле Вэй оказался ханьский претендент — «вэйский» Хуэй-ван. В 354 до н. э. Хуэй-ван начал вторжение в Чжао. Чжао проигрывало войну, вэйские войска вступили в чжаоскую столицу Ханьдань. Чжао могло окончательно пасть, но ему на помощь пришел могущественный восточный сосед — царство Ци, опасавшееся чрезмерного усиления Вэй в случае захвата им территории Чжао.

Вместо того, чтобы сражаться с войсками Вэй на земле Чжао, по совету стратега Сунь Биня армия Ци ударила по самому царству Вэй, в отсутствие армии оставшемуся почти беззащитным. Вэй пришлось срочно оставить Чжао, чего Ци и добивалось. В китайской истории память об этих событиях осталась в виде изречения «Осадить Вэй, чтобы спасти Чжао»(圍魏救趙). Это означает нанесение удара по уязвимому месту противника вместо того, чтобы вступить с ним в прямое противоборство. ( Таким образом, стратегия непрямых действий в древнем Китае была создана и сформулирована на двадцать три века раньше, чем это было сделано в Европе Лиддел Гартом. )

Чжао существенно окрепло лишь во времена царя-реформатора Улин-вана (правил 325—295 до н. э.), который первым в Китае оснастил свои войска доспехами и использовал в войне полноценную кавалерию — конных лучников, переняв их использование от кочевников. Аристократы Чжао, включая наследника престола, протестовали против этого, как и против другого нововведения — коротких курток и прочных кавалеристских штанов для воинов, считая и то и другое отказом от китайской культуры и позорным падением в дикость и варварство.

Однако царь Улин-ван считал намного большим позором терпеть унизительные поражения от соседей и кочевников и настоял на своем. Лошадей для кавалерии он получил от северных кочевников ( "линьских ху" ), а для обучения чжаоских солдат верховой езде в качестве инструкторов были приглашены опытные ци и ( конники, умеющие стрелять из лука со спины лошади ).[1][2] После того, как чжаоская кавалерия в сражениях быстро доказала своё преимущество, протесты консерваторов смолкли и кавалерией обзавелись все другие «Сражающиеся царства».[3]

Благодаря постоянному вниманию чжаоских правителей к подготовке войск царство Чжао в военном отношении весьма усилилось. В 300 до н. э. Чжао смогло завоевать царство Чжуншань, являвшееся тогда вассалом Вэй, тогдашнего противника Чжао, а в 295 до н. э. при помощи царства Ци полностью покончило с восстановившим было свою самостоятельность Чжуншань, аннексировав его территорию.

Падение царства Чжао

К концу Периода Сражающихся царств основным фактором внешней политики стало неуклонное усиление царства Цинь, которое вело крайне агрессивную политику по отношению к соседним царствам, претендуя не только на гегемонию, но и на полное их завоевание. Тогда в Китае появилось изречение, характеризовавшее циньскую внешнюю политику следующим образом: «Умиротворять царство Цинь путём уступок земель – все равно, что дровами тушить пожар; дров нужно будет все больше, а пожар не прекратится». В это время Чжао было единственным государством Северного Китая, способным на равных противостоять экспансии царства Цинь, которое вело почти непрерывные захватнические войны.

Война Цинь против Чжао, по признанию историков, была самой большой и самой жестокой войной периода Сражающихся царств. В 270 до н. э. чжаоское войско под командованием Чжао Шэ, посланное на помощь Хань, в битве при Яньюй нанесло крупное поражение циньской армии.[4] Но через десять лет Чжао потерпело сокрушительное поражение от Цинь в битве при Чанпине в 260 до н. э., где выдающийся циньский полководец Бай Ци заманил в ущелье, окружил и уничтожил 400-тысячную чжаоскую армию.[5]. Причиной этой страшной катастрофы было то, что правитель Сяочэн-ван, поддавшись интригам циньских агентов, сместил опытного главнокомандующего Лянь По и назначил вместо него молодого и амбициозного, но безрассудного генерала Чжао Ко, который привел огромную чжаоскую армию в циньскую ловушку.

Поражение в битве при Чанпине стало для Чжао не только военной, но и государственной катастрофой, царство потеряло огромное количество солдат и уже никогда после этого не восстановило прежние силы. После битвы при Чанпине царство Чжао, лишившись почти всех вооруженных сил, было уже готово пасть, его столица Ханьдань в 258 году до н. э. была осаждена циньскими войсками. В этой тяжелейшей ситуации Ханьдань, уже доведенный голодом до людоедства, от падения спасла лишь срочная помощь в 257 до н. э. войск царств Вэй[6] и Чу [7], опасавшихся дальнейшего усиления Цинь.

После этого Чжао пришлось отражать нападение царства Янь, стремившегося воспользоваться внезапным ослаблением соседа и оторвать часть чжаоских земель прежде, чем в Чжао вырастут новые воины. Несмотря на то, что чжаоской армии во главе с Лянь По удалось нанести поражение Янь и даже заставить его уступить часть территории, на войнах против Цинь эти успехи никак не сказались. Чжаосцы упорно и порой небезуспешно сражались против циньской агрессии, но все сражения шли на чжаоской земле и в последующие двадцать лет чжаосцы уступили циньцам почти сорок городов. Одновременно продолжались столкновения на яньской границе, а население захваченных у Янь территорий бунтовало против Чжао.

В это время полководец Лянь По, столько сделавший для обороны Чжао, снова вступил в конфликт с чжаоским правителем, вновь был смещен с поста и изгнан из царства. В дальнейшем, когда Чжао из-за непрекращавшихся циньских нападений оказалось в трудном положении и очень нуждалось в талантливом генерале, новый чжаоский правитель Даосян-ван предложил вернуть Лянь По и назначить его на прежний пост. Изгнанный полководец, находившийся тогда в царстве Вэй, мечтал о том же, чтобы послужить своей родине. Однако занимавший пост первого чжаоского министра сановник Го Кай, завидуя славе великого полководца, помешал его возвращению, ложно сообщив правителю, что Лянь По слишком дряхл и уже непригоден к службе. В результате военный гений Лянь По никогда более не был использован для обороны Чжао, что имело для Чжао тяжелые последствия в виде поражений от циньской армии и потери многих земель.[4]

Во время атаки на Хань в 234 до н. э. опасаясь, что Чжао, как и в 270 до н. э., придёт Хань на помощь, Цинь отправило против Чжао армию под руководством Хуань Ци. В битве при Пинъяне чжаоская армия была разбита, потеряв 100 тысяч человек (циньцы, как обычно, вырезали всех попавших в плен). Циньские армии к этому времени уже захватили значительную часть коренных чжаоских земель, при этом тяжелое положение царства Чжао усугублялось тем, что оно, не имея надежных и постоянных внешнеполитических партнеров, было дипломатически изолировано от потенциальных союзников. Причиной тому были как искусные действия циньской дипломатии, сумевшей разобщить противостоящие царства, так и собственные ошибки чжаоской внешней политики, из-за чего Чжао ранее оппортунистически участвовало в ряде союзов то с участием Цинь, то антициньской направленности. Поэтому царству Чжао в эти судьбоносные для государства годы приходилось рассчитывать только на собственные силы.

Армия Хуань Ци продолжала наносить удары по Чжао, но в 233 до н. э. потерпела полное поражение в битве при Фэй от выдающегося чжаоского полководца Ли Му и была почти полностью истреблена. Поскольку обычным наказанием циньского вана для потерпевших поражение полководцев была смерть, Хуань Ци, спасая свою жизнь, бежал в царство Янь. В 232 до н. э. циньцы напали на Фаньу (в некоторых текстах — Паньу), но опять были разбиты. Войска Ли Му, двигаясь к югу, также отразили наступление войск царств Хань и Вэй, являвшихся тогда союзниками царства Цинь. Тем не менее чжаоские армии тоже понесли значительные потери, и отступили, чтобы прикрыть столицу царства город Ханьдань.

Природные бедствия последующих лет (землетрясение в области Дай в 231 до н. э.и сильная засуха в 230 до н. э., вызвавшая голод) существенно подорвали обороноспособность Чжао, и Цинь, используя это обстоятельство, в 229 до н. э. направило против Чжао огромные силы. Циньские армии, руководимые Ван Цзянем, наступали с запада, а силы во главе Ян Дуаньхэ и Цзян Хуем шли с юга, из района Хэнэя.[8] Поскольку циньские войска в полевом сражении обладали значительным превосходством, чжаоский генерал Ли Му укрыл войска за мощными укреплениями, и ситуация стала патовой: циньцы при безуспешных попытках атаковать чжаоские укрепления несли большие потери, в то время как чжаоский полководец не желал выводить войска из укреплений и вести полевое сражение с численно превосходящим противником.

Тогда циньцы в очередной раз сделали ставку на интриги, чтобы устранить талантливого полководца, которого не сумели победить в сражении. Подкупив большим количеством золота первого министра Го Кая, циньские агенты смогли очернить Ли Му, который был снят с должности и казнён по обвинению в мятеже и сговоре с циньцами, а его заместитель генерал Сыма Шан смещен с поста. На пост чжаоского главнокомандующего был поставлены генерал Чжао Цун и циский полководец Янь Цзюй, не имевшие способностей, сравнимых с военным гением Ли Му. Узнав о казни великого полководца, циньцы атаковали и разбили войска Чжао Цуна и Яня Цзюя, Чжао Цун погиб в бою, Янь Цзюй бежал. После этого циньские войска в 228 году до н. э. окончательно захватили Чжао, взяв его правителя Цяна (Ю-мяо-вана) в плен. При этом циньцы заняли основную территорию Чжао вместе со столицей Ханьдань, но по какой-то причине не стали оккупировать отдаленную чжаоскую область Дай на севере.

Так как циньцы взяли в плен прежнего чжаоского правителя, бежавшие в область Дай чжаоские сановники поставили у власти другого сына умершего правителя, принца Цзя. Он правил только в области Дай, ставшей "осколком" некогда большого и сильного царства Чжао, шесть лет и потому вошел в историю под именем Дай-вана. В 222 году до н. э. Цинь двинуло на север большую армию во главе с генералом Ван Бэнем, сыном Ван Цзяня, для разгрома царства Янь. После успешного выполнения этой задачи на обратном пути Ван Бэнь мимоходом захватил область Дай, взяв Цзя в плен. Царство Чжао было окончательно ликвидировано и стало циньской областью.[1]. Вместе с ним была уничтожено и царство Янь, которое постигла такая же судьба.

Родоначальники наследственного дома Чжао

  • Чжун Янь, служил колесничим у иньского правителя Тай-у(太戊) (годы правления по традиционно-условным датам — в 1637-1563 гг. до н.э. (см."Истзап", т. 1, гл. 3, с. 171)).
  • Фэй Лянь, "потомок" Чжун Яня (в каком поколении, "Ши цзи" не сообщает)
  • Цзи Шэн, младший сын Фэй Ляна, от него пошла ветвь рода Чжао. Старший сын, по имени Э-лай, служил полулегендарному последнему иньскому правителю Чжоу Синю (紂辛) ( XI век до н.э.), известному своей жестокостью и был убит им в числе прочих жертв его тирании; его потомки стали правителями дома Цинь. Таким образом, роды Чжао и Цинь, через семь веков ставшие смертельными врагами, во II тысячелетии до н.э. имели общих родоначальников.
  • Мэн Цзэн, сын Цзи Шэна, который был в фаворе у чжоуского Чэн-вана и жил в Гаолане ( по мнению некоторых комментаторов (Сюй Гуана, Сыма Чжэня), Гаолан — название уезда к западу от Хуанхэ (в совр. уезде Усян, на юго-востоке пров. Шаньси )
  • Хэн-фу, сын Мэн Цзэна
  • Цзао-фу, сын Хэн-фу, служил чжоускому Му-вану, которому добыл восьмерку коней из местности Чжаолинь (территория, входящая в современный уезд Линбао провинции Хэнань). По легенде, Му-ван отправился на запад в объезд своих земель и там повидался с царицей Запада Си-ван-му. Он так был рад этой встрече, что забыл о своем возвращении. В это время восстал сюйский Янь-ван. Тогда Му-ван сел на лошадей, пробегавших в день по тысяче ли, напал на сюйского Янь-вана и разбил его, после чего пожаловал Цзао-фу город Чжаочэн, располагавшийся в современном уезде Хуэйсянь провинции Шаньси. Отсюда и пошел род Чжао.
  • Янь-фу, родился через шесть поколений после Цзао-фу. Служил чжоускому правителю Сюань-вану (827-782 до н.э.) в качестве возничего( колесницы ). В битве под Цяньму(802 или 789 г. до н.э.) Янь-фу спас Сюань-вана.
  • Шу-дай, сын Янь-фу. Сначала служил чжоускому Ю-вану (781-771 гг. до н.э.), потом покинул Чжоу и прибыл в Цзинь, где стал служить цзиньскому Вэнь-хоу (780-746 гг. до н.э.). С этих пор род Чжао обосновался в княжестве Цзинь. После Шу-дая клан Чжао все больше поднимался, и в пятом поколении в нем родился Чжао Су.
  • Чжао Су, служил цзиньскому правителю по одним источникам, в качестве военачальника, по другим в качестве колесничего. На шестнадцатом году правления цзиньского Сянь-гуна (661 г.), когда гун напал на царства Хо, Вэй и Гэн, Чжао Су в качестве военачальника вел наступление на Хо. В 660 до н.э. цзиньский Сянь-гунь пожаловал Чжао Су земли в Гэн, которые стали первым владением клана Чжао.
  • Гун Мэн, сын Чжао Су, родился в 661 до н.э.
  • Чжао Шуай, сын Гун Мэна, личное имя Цзы Юй, посмертное имя Чэн-цзи
  • Чжао Дунь, посмертное имя Сюань Мэн, сын Чжао Шуая от жены-пленницы из племени цянцзюшу. Встал у власти, истребив других своих братьев (детей отца от китайской жены).
  • Чжао Шо, сын Чжао Дуня
  • Вэнь-цзы, сын Чжао Шо, личное имя Чжао У. Сирота, родившийся после резни, в ходе которого по приказу цзиньского военачальника Ту Ань-гу его отец был убит вместе со всеми мужчинами-аристократами клана Чжао. Младенец был спасен преданными друзьями погибшего отца Хань Цюэ, Чэн Ином и Гунсунь Чу-цзю. При этом Гунсунь Чу-цзю добровольно отдал за это спасение Чжао У свою жизнь, выдав за него младенца простолюдина и был убит вместе с ним. После этого спасенный сирота вырос в горах и был воспитан Чэн Ином. Возможность вернуться в столицу ему представилась, когда заболевший и раскаявшийся цзиньский правитель Цзин-гун(599-581 до н.э.)(晋景公) по призыву Хань Цюэ восстановил права клана Чжао, главой которого стал Чжао У.[1]
  • Цзин-шу, сын Вэнь-цзы
  • Цзянь-цзы, 518-458 до н.э., сын Цзин-шу, личное имя Чжао Ян. В 494-491 гг. до н.э. разгромил кланы Фань и Чжунхан, их города и земли были захвачены кланом Чжао, среди них город Ханьдань, в будущем ставший столицей царства Чжао.
  • Сян-цзы, 457-425 до н.э., сын Цзянь-цзы, личное имя У-сюй. На начальном году правления (в 457 до н.э.) вероломно убил приглашенных в гости правителя "области" ( точнее, небольшого царства ) Дай и его чиновников, после чего чжаосцы аннексировали Дай. В 453 до н.э. совместно с кланами Вэй и Хань уничтожил могущественный клан Чжи, захвативший власть в царстве Цзинь и разделил его владения. Цзиньский правитель Чу-гун лишился всякой власти, но был оставлен как номинальный правитель формально все еще существовавшего царства.
  • Хуань-цзы, 424-423 до н.э., младший брат Сян-цзы. Захватил власть вопреки воле старшего брата, желавшего после своей смерти передать власть над кланом Чэну, сыну Чжао Бо Лу, который, однако, рано умер.
  • Сянь-хоу (獻侯), 424-409 до н.э., внук Чжао Бо Лу. Возведен на престол после смерти Хуань-цзы в результате восстания чжаосцев, при этом сын Хуань-цзы был ими убит.

Правители царства Чжао

  • Ле-хоу (烈侯), 409-400 до н.э., сын Сянь-хоу, личное имя Цзи. Провел несколько важных реформ. Царство Цзинь в 403 до н.э. было окончательно разделено на независимые царства Хань, Вэй и Чжао, а их правители чжоуским ваном были возведены в ранг чжухоу.
  • У-гун, 399-387 до н.э. Младший брат Ле-хоу.
  • Цзин-хоу (敬侯), 387-375 до н.э., сын Ле-хоу, личное имя Чжан. Основал столицу в Ханьдане
  • Чэн-хоу (成侯), 374-350 до н.э., сын Цзин-хоу, личное имя Чжун.
  • Су-хоу (肅侯), 349-326 до н.э., сын Чэн-хоу, личное имя Ю.
  • Улин-ван (武靈王), 325-300 до н.э., сын Су-хоу. Провел важные военные реформы, усилившие царство Чжао. Погиб в 295 до н.э. в борьбе за престол после передачи власти в 299 до н.э. сыну Хэ от наложницы У в обход законного наследника принца Чжана, который также был убит в ходе смуты.
  • Хуэйвэнь-ван (惠文王), 299-266 до н.э., сын Улин-вана от наложницы У, личное имя Хэ.
  • Сяочэн-ван (孝成王), 265-245 до н.э., сын Хуэйвэнь-вана, личное имя Дань.
  • Даосян-ван (悼襄王), 244-236 до н.э., сын Сяочэн-вана, личное имя Янь.
  • Ю-мяо-ван (幽繆王), 235-228 до н.э., сын Даосян-вана от наложницы, личное имя Цянь. Получил престол благодаря уговорам своей матери в ущерб правам законного наследника принца Цзя. Сдался в 228 до н.э. циньской армии и потерял государство, превращенное в циньскую область.
  • Дай-ван (代王), 228-222 до н.э., старший сын Даосян-вана от жены и соответственно единокровный брат Цяня, личное имя Цзя. Был возведен на трон сановниками, бежавшими в область Дай после оккупации циньцами основной территории Чжао. Был свергнут циньцами после захвата ими области Дай в 222 до н.э.[9] Впрочем, маловероятно, что циньцы обращались с Дай-ваном жестоко, поскольку его сын впоследствии был послан к хунну в качестве посла от Цинь.

Экономика

Ханьдань — столица царства Чжао был известен как один из крупнейших по тому времени центров железоделательного производства. Изготовленные в Чжао железные лопаты славились по всему Китаю. В Чжао в торговле использовались бронзовые монеты в форме лезвия мотыги или лопаты, как и в двух других царствах, возникших на территории бывшего царства Цзинь ( Хань и Вэй ).

Выдающиеся деятели царства Чжао

Царство Чжао было родиной философа Сюнь-цзы, полководцев Лянь По и Ли Му, двух из четырех «Величайших генералов эпохи "Сражающихся царств"»

Напишите отзыв о статье "Чжао (царство)"

Примечания

  1. ↑ 1 2 3 4 [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/China/I/Syma_Tsjan/Tom_VI/frametext43.htm >ШИ ЦЗИ ГЛАВА 43 ЧЖАО ШИ ЦЗЯ — НАСЛЕДСТВЕННЫЙ ДОМ КНЯЖЕСТВА ЧЖАО]
  2. ↑ [oldevrasia.ru/library/Vasilev-L-C-_Drevniy-Kitay--Tom-3--Period-CHzhango--V-III-vv--do-n-e--/7 Царство Чжао. Л.C. Васильев.Древний Китай. Том 3. Период Чжаньго (V-III вв. до н.э.). История древней Евразии]
  3. ↑ Следует отметить, что кавалерия в эту эпоху использовалась не для сражений в конном строю, для чего китайские солдаты не имели достаточной выучки, а для быстрой переброски воинов, которые вступали в бой пешими, наподобие европейских драгун XVII-XIX веков. Исключение составляла наемная конница из кочевников, которая имела такую выучку, например, жунская конница в циньской армии.
  4. ↑ 1 2 www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/China/I/Syma_Tsjan/Tom_VII/text81.phtml
  5. ↑ [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/China/I/Syma_Tsjan/Tom_II/frametext5.htm ШИ ЦЗИ ГЛАВА 5 ЦИНЬ БЭНЬ ЦЗИ — ОСНОВНЫЕ ЗАПИСИ О ДЕЯНИЯХ ДОМА ЦИНЬ]
  6. ↑ [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/China/I/Syma_Tsjan/Tom_VII/text77.phtml Вэй-гунцзы ле чжуань-Жизнеописание княжича Вэя]
  7. ↑ www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/China/I/Syma_Tsjan/Tom_VII/text76.phtml
  8. ↑ [www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/China/I/Syma_Tsjan/Tom_II/frametext6.htm Neue Seite 10]
  9. ↑ www.vostlit.info/Texts/Dokumenty/China/I/Syma_Tsjan/Tom_VI/pril.phtml
Китайские царства эпохи Чжаньго

Чжоу (周) • Ци (齊) • Цинь (秦) • Чу (楚) • Вэй (Чжаньго) (魏) • Хань (Чжаньго) (韓) • Чжао (趙)• Янь (燕)
Юэ (越) • Сун (宋) • Шу (蜀) • Ба (巴)

Отрывок, характеризующий Чжао (царство)


Военный совет, на котором князю Андрею не удалось высказать свое мнение, как он надеялся, оставил в нем неясное и тревожное впечатление. Кто был прав: Долгоруков с Вейротером или Кутузов с Ланжероном и др., не одобрявшими план атаки, он не знал. «Но неужели нельзя было Кутузову прямо высказать государю свои мысли? Неужели это не может иначе делаться? Неужели из за придворных и личных соображений должно рисковать десятками тысяч и моей, моей жизнью?» думал он.
«Да, очень может быть, завтра убьют», подумал он. И вдруг, при этой мысли о смерти, целый ряд воспоминаний, самых далеких и самых задушевных, восстал в его воображении; он вспоминал последнее прощание с отцом и женою; он вспоминал первые времена своей любви к ней! Вспомнил о ее беременности, и ему стало жалко и ее и себя, и он в нервично размягченном и взволнованном состоянии вышел из избы, в которой он стоял с Несвицким, и стал ходить перед домом.
Ночь была туманная, и сквозь туман таинственно пробивался лунный свет. «Да, завтра, завтра! – думал он. – Завтра, может быть, всё будет кончено для меня, всех этих воспоминаний не будет более, все эти воспоминания не будут иметь для меня более никакого смысла. Завтра же, может быть, даже наверное, завтра, я это предчувствую, в первый раз мне придется, наконец, показать всё то, что я могу сделать». И ему представилось сражение, потеря его, сосредоточение боя на одном пункте и замешательство всех начальствующих лиц. И вот та счастливая минута, тот Тулон, которого так долго ждал он, наконец, представляется ему. Он твердо и ясно говорит свое мнение и Кутузову, и Вейротеру, и императорам. Все поражены верностью его соображения, но никто не берется исполнить его, и вот он берет полк, дивизию, выговаривает условие, чтобы уже никто не вмешивался в его распоряжения, и ведет свою дивизию к решительному пункту и один одерживает победу. А смерть и страдания? говорит другой голос. Но князь Андрей не отвечает этому голосу и продолжает свои успехи. Диспозиция следующего сражения делается им одним. Он носит звание дежурного по армии при Кутузове, но делает всё он один. Следующее сражение выиграно им одним. Кутузов сменяется, назначается он… Ну, а потом? говорит опять другой голос, а потом, ежели ты десять раз прежде этого не будешь ранен, убит или обманут; ну, а потом что ж? – «Ну, а потом, – отвечает сам себе князь Андрей, – я не знаю, что будет потом, не хочу и не могу знать: но ежели хочу этого, хочу славы, хочу быть известным людям, хочу быть любимым ими, то ведь я не виноват, что я хочу этого, что одного этого я хочу, для одного этого я живу. Да, для одного этого! Я никогда никому не скажу этого, но, Боже мой! что же мне делать, ежели я ничего не люблю, как только славу, любовь людскую. Смерть, раны, потеря семьи, ничто мне не страшно. И как ни дороги, ни милы мне многие люди – отец, сестра, жена, – самые дорогие мне люди, – но, как ни страшно и неестественно это кажется, я всех их отдам сейчас за минуту славы, торжества над людьми, за любовь к себе людей, которых я не знаю и не буду знать, за любовь вот этих людей», подумал он, прислушиваясь к говору на дворе Кутузова. На дворе Кутузова слышались голоса укладывавшихся денщиков; один голос, вероятно, кучера, дразнившего старого Кутузовского повара, которого знал князь Андрей, и которого звали Титом, говорил: «Тит, а Тит?»
– Ну, – отвечал старик.
– Тит, ступай молотить, – говорил шутник.
– Тьфу, ну те к чорту, – раздавался голос, покрываемый хохотом денщиков и слуг.
«И все таки я люблю и дорожу только торжеством над всеми ими, дорожу этой таинственной силой и славой, которая вот тут надо мной носится в этом тумане!»


Ростов в эту ночь был со взводом во фланкёрской цепи, впереди отряда Багратиона. Гусары его попарно были рассыпаны в цепи; сам он ездил верхом по этой линии цепи, стараясь преодолеть сон, непреодолимо клонивший его. Назади его видно было огромное пространство неясно горевших в тумане костров нашей армии; впереди его была туманная темнота. Сколько ни вглядывался Ростов в эту туманную даль, он ничего не видел: то серелось, то как будто чернелось что то; то мелькали как будто огоньки, там, где должен быть неприятель; то ему думалось, что это только в глазах блестит у него. Глаза его закрывались, и в воображении представлялся то государь, то Денисов, то московские воспоминания, и он опять поспешно открывал глаза и близко перед собой он видел голову и уши лошади, на которой он сидел, иногда черные фигуры гусар, когда он в шести шагах наезжал на них, а вдали всё ту же туманную темноту. «Отчего же? очень может быть, – думал Ростов, – что государь, встретив меня, даст поручение, как и всякому офицеру: скажет: „Поезжай, узнай, что там“. Много рассказывали же, как совершенно случайно он узнал так какого то офицера и приблизил к себе. Что, ежели бы он приблизил меня к себе! О, как бы я охранял его, как бы я говорил ему всю правду, как бы я изобличал его обманщиков», и Ростов, для того чтобы живо представить себе свою любовь и преданность государю, представлял себе врага или обманщика немца, которого он с наслаждением не только убивал, но по щекам бил в глазах государя. Вдруг дальний крик разбудил Ростова. Он вздрогнул и открыл глаза.
«Где я? Да, в цепи: лозунг и пароль – дышло, Ольмюц. Экая досада, что эскадрон наш завтра будет в резервах… – подумал он. – Попрошусь в дело. Это, может быть, единственный случай увидеть государя. Да, теперь недолго до смены. Объеду еще раз и, как вернусь, пойду к генералу и попрошу его». Он поправился на седле и тронул лошадь, чтобы еще раз объехать своих гусар. Ему показалось, что было светлей. В левой стороне виднелся пологий освещенный скат и противоположный, черный бугор, казавшийся крутым, как стена. На бугре этом было белое пятно, которого никак не мог понять Ростов: поляна ли это в лесу, освещенная месяцем, или оставшийся снег, или белые дома? Ему показалось даже, что по этому белому пятну зашевелилось что то. «Должно быть, снег – это пятно; пятно – une tache», думал Ростов. «Вот тебе и не таш…»
«Наташа, сестра, черные глаза. На… ташка (Вот удивится, когда я ей скажу, как я увидал государя!) Наташку… ташку возьми…» – «Поправей то, ваше благородие, а то тут кусты», сказал голос гусара, мимо которого, засыпая, проезжал Ростов. Ростов поднял голову, которая опустилась уже до гривы лошади, и остановился подле гусара. Молодой детский сон непреодолимо клонил его. «Да, бишь, что я думал? – не забыть. Как с государем говорить буду? Нет, не то – это завтра. Да, да! На ташку, наступить… тупить нас – кого? Гусаров. А гусары в усы… По Тверской ехал этот гусар с усами, еще я подумал о нем, против самого Гурьева дома… Старик Гурьев… Эх, славный малый Денисов! Да, всё это пустяки. Главное теперь – государь тут. Как он на меня смотрел, и хотелось ему что то сказать, да он не смел… Нет, это я не смел. Да это пустяки, а главное – не забывать, что я нужное то думал, да. На – ташку, нас – тупить, да, да, да. Это хорошо». – И он опять упал головой на шею лошади. Вдруг ему показалось, что в него стреляют. «Что? Что? Что!… Руби! Что?…» заговорил, очнувшись, Ростов. В то мгновение, как он открыл глаза, Ростов услыхал перед собою там, где был неприятель, протяжные крики тысячи голосов. Лошади его и гусара, стоявшего подле него, насторожили уши на эти крики. На том месте, с которого слышались крики, зажегся и потух один огонек, потом другой, и по всей линии французских войск на горе зажглись огни, и крики всё более и более усиливались. Ростов слышал звуки французских слов, но не мог их разобрать. Слишком много гудело голосов. Только слышно было: аааа! и рррр!
– Что это? Ты как думаешь? – обратился Ростов к гусару, стоявшему подле него. – Ведь это у неприятеля?
Гусар ничего не ответил.
– Что ж, ты разве не слышишь? – довольно долго подождав ответа, опять спросил Ростов.
– А кто ё знает, ваше благородие, – неохотно отвечал гусар.
– По месту должно быть неприятель? – опять повторил Ростов.
– Може он, а може, и так, – проговорил гусар, – дело ночное. Ну! шали! – крикнул он на свою лошадь, шевелившуюся под ним.
Лошадь Ростова тоже торопилась, била ногой по мерзлой земле, прислушиваясь к звукам и приглядываясь к огням. Крики голосов всё усиливались и усиливались и слились в общий гул, который могла произвести только несколько тысячная армия. Огни больше и больше распространялись, вероятно, по линии французского лагеря. Ростову уже не хотелось спать. Веселые, торжествующие крики в неприятельской армии возбудительно действовали на него: Vive l'empereur, l'empereur! [Да здравствует император, император!] уже ясно слышалось теперь Ростову.
– А недалеко, – должно быть, за ручьем? – сказал он стоявшему подле него гусару.
Гусар только вздохнул, ничего не отвечая, и прокашлялся сердито. По линии гусар послышался топот ехавшего рысью конного, и из ночного тумана вдруг выросла, представляясь громадным слоном, фигура гусарского унтер офицера.
– Ваше благородие, генералы! – сказал унтер офицер, подъезжая к Ростову.
Ростов, продолжая оглядываться на огни и крики, поехал с унтер офицером навстречу нескольким верховым, ехавшим по линии. Один был на белой лошади. Князь Багратион с князем Долгоруковым и адъютантами выехали посмотреть на странное явление огней и криков в неприятельской армии. Ростов, подъехав к Багратиону, рапортовал ему и присоединился к адъютантам, прислушиваясь к тому, что говорили генералы.
– Поверьте, – говорил князь Долгоруков, обращаясь к Багратиону, – что это больше ничего как хитрость: он отступил и в арьергарде велел зажечь огни и шуметь, чтобы обмануть нас.
– Едва ли, – сказал Багратион, – с вечера я их видел на том бугре; коли ушли, так и оттуда снялись. Г. офицер, – обратился князь Багратион к Ростову, – стоят там еще его фланкёры?
– С вечера стояли, а теперь не могу знать, ваше сиятельство. Прикажите, я съезжу с гусарами, – сказал Ростов.
Багратион остановился и, не отвечая, в тумане старался разглядеть лицо Ростова.
– А что ж, посмотрите, – сказал он, помолчав немного.
– Слушаю с.
Ростов дал шпоры лошади, окликнул унтер офицера Федченку и еще двух гусар, приказал им ехать за собою и рысью поехал под гору по направлению к продолжавшимся крикам. Ростову и жутко и весело было ехать одному с тремя гусарами туда, в эту таинственную и опасную туманную даль, где никто не был прежде его. Багратион закричал ему с горы, чтобы он не ездил дальше ручья, но Ростов сделал вид, как будто не слыхал его слов, и, не останавливаясь, ехал дальше и дальше, беспрестанно обманываясь, принимая кусты за деревья и рытвины за людей и беспрестанно объясняя свои обманы. Спустившись рысью под гору, он уже не видал ни наших, ни неприятельских огней, но громче, яснее слышал крики французов. В лощине он увидал перед собой что то вроде реки, но когда он доехал до нее, он узнал проезженную дорогу. Выехав на дорогу, он придержал лошадь в нерешительности: ехать по ней, или пересечь ее и ехать по черному полю в гору. Ехать по светлевшей в тумане дороге было безопаснее, потому что скорее можно было рассмотреть людей. «Пошел за мной», проговорил он, пересек дорогу и стал подниматься галопом на гору, к тому месту, где с вечера стоял французский пикет.
– Ваше благородие, вот он! – проговорил сзади один из гусар.
И не успел еще Ростов разглядеть что то, вдруг зачерневшееся в тумане, как блеснул огонек, щелкнул выстрел, и пуля, как будто жалуясь на что то, зажужжала высоко в тумане и вылетела из слуха. Другое ружье не выстрелило, но блеснул огонек на полке. Ростов повернул лошадь и галопом поехал назад. Еще раздались в разных промежутках четыре выстрела, и на разные тоны запели пули где то в тумане. Ростов придержал лошадь, повеселевшую так же, как он, от выстрелов, и поехал шагом. «Ну ка еще, ну ка еще!» говорил в его душе какой то веселый голос. Но выстрелов больше не было.
Только подъезжая к Багратиону, Ростов опять пустил свою лошадь в галоп и, держа руку у козырька, подъехал к нему.
Долгоруков всё настаивал на своем мнении, что французы отступили и только для того, чтобы обмануть нас, разложили огни.
– Что же это доказывает? – говорил он в то время, как Ростов подъехал к ним. – Они могли отступить и оставить пикеты.
– Видно, еще не все ушли, князь, – сказал Багратион. – До завтрашнего утра, завтра всё узнаем.
– На горе пикет, ваше сиятельство, всё там же, где был с вечера, – доложил Ростов, нагибаясь вперед, держа руку у козырька и не в силах удержать улыбку веселья, вызванного в нем его поездкой и, главное, звуками пуль.
– Хорошо, хорошо, – сказал Багратион, – благодарю вас, г. офицер.
– Ваше сиятельство, – сказал Ростов, – позвольте вас просить.
– Что такое?
– Завтра эскадрон наш назначен в резервы; позвольте вас просить прикомандировать меня к 1 му эскадрону.
– Как фамилия?
– Граф Ростов.
– А, хорошо. Оставайся при мне ординарцем.
– Ильи Андреича сын? – сказал Долгоруков.
Но Ростов не отвечал ему.
– Так я буду надеяться, ваше сиятельство.
– Я прикажу.
«Завтра, очень может быть, пошлют с каким нибудь приказанием к государю, – подумал он. – Слава Богу».

Крики и огни в неприятельской армии происходили оттого, что в то время, как по войскам читали приказ Наполеона, сам император верхом объезжал свои бивуаки. Солдаты, увидав императора, зажигали пуки соломы и с криками: vive l'empereur! бежали за ним. Приказ Наполеона был следующий:
«Солдаты! Русская армия выходит против вас, чтобы отмстить за австрийскую, ульмскую армию. Это те же баталионы, которые вы разбили при Голлабрунне и которые вы с тех пор преследовали постоянно до этого места. Позиции, которые мы занимаем, – могущественны, и пока они будут итти, чтоб обойти меня справа, они выставят мне фланг! Солдаты! Я сам буду руководить вашими баталионами. Я буду держаться далеко от огня, если вы, с вашей обычной храбростью, внесете в ряды неприятельские беспорядок и смятение; но если победа будет хоть одну минуту сомнительна, вы увидите вашего императора, подвергающегося первым ударам неприятеля, потому что не может быть колебания в победе, особенно в тот день, в который идет речь о чести французской пехоты, которая так необходима для чести своей нации.
Под предлогом увода раненых не расстроивать ряда! Каждый да будет вполне проникнут мыслию, что надо победить этих наемников Англии, воодушевленных такою ненавистью против нашей нации. Эта победа окончит наш поход, и мы можем возвратиться на зимние квартиры, где застанут нас новые французские войска, которые формируются во Франции; и тогда мир, который я заключу, будет достоин моего народа, вас и меня.
Наполеон».


В 5 часов утра еще было совсем темно. Войска центра, резервов и правый фланг Багратиона стояли еще неподвижно; но на левом фланге колонны пехоты, кавалерии и артиллерии, долженствовавшие первые спуститься с высот, для того чтобы атаковать французский правый фланг и отбросить его, по диспозиции, в Богемские горы, уже зашевелились и начали подниматься с своих ночлегов. Дым от костров, в которые бросали всё лишнее, ел глаза. Было холодно и темно. Офицеры торопливо пили чай и завтракали, солдаты пережевывали сухари, отбивали ногами дробь, согреваясь, и стекались против огней, бросая в дрова остатки балаганов, стулья, столы, колеса, кадушки, всё лишнее, что нельзя было увезти с собою. Австрийские колонновожатые сновали между русскими войсками и служили предвестниками выступления. Как только показывался австрийский офицер около стоянки полкового командира, полк начинал шевелиться: солдаты сбегались от костров, прятали в голенища трубочки, мешочки в повозки, разбирали ружья и строились. Офицеры застегивались, надевали шпаги и ранцы и, покрикивая, обходили ряды; обозные и денщики запрягали, укладывали и увязывали повозки. Адъютанты, батальонные и полковые командиры садились верхами, крестились, отдавали последние приказания, наставления и поручения остающимся обозным, и звучал однообразный топот тысячей ног. Колонны двигались, не зная куда и не видя от окружавших людей, от дыма и от усиливающегося тумана ни той местности, из которой они выходили, ни той, в которую они вступали.
Солдат в движении так же окружен, ограничен и влеком своим полком, как моряк кораблем, на котором он находится. Как бы далеко он ни прошел, в какие бы странные, неведомые и опасные широты ни вступил он, вокруг него – как для моряка всегда и везде те же палубы, мачты, канаты своего корабля – всегда и везде те же товарищи, те же ряды, тот же фельдфебель Иван Митрич, та же ротная собака Жучка, то же начальство. Солдат редко желает знать те широты, в которых находится весь корабль его; но в день сражения, Бог знает как и откуда, в нравственном мире войска слышится одна для всех строгая нота, которая звучит приближением чего то решительного и торжественного и вызывает их на несвойственное им любопытство. Солдаты в дни сражений возбужденно стараются выйти из интересов своего полка, прислушиваются, приглядываются и жадно расспрашивают о том, что делается вокруг них.
Туман стал так силен, что, несмотря на то, что рассветало, не видно было в десяти шагах перед собою. Кусты казались громадными деревьями, ровные места – обрывами и скатами. Везде, со всех сторон, можно было столкнуться с невидимым в десяти шагах неприятелем. Но долго шли колонны всё в том же тумане, спускаясь и поднимаясь на горы, минуя сады и ограды, по новой, непонятной местности, нигде не сталкиваясь с неприятелем. Напротив того, то впереди, то сзади, со всех сторон, солдаты узнавали, что идут по тому же направлению наши русские колонны. Каждому солдату приятно становилось на душе оттого, что он знал, что туда же, куда он идет, то есть неизвестно куда, идет еще много, много наших.
– Ишь ты, и курские прошли, – говорили в рядах.
– Страсть, братец ты мой, что войски нашей собралось! Вечор посмотрел, как огни разложили, конца краю не видать. Москва, – одно слово!
Хотя никто из колонных начальников не подъезжал к рядам и не говорил с солдатами (колонные начальники, как мы видели на военном совете, были не в духе и недовольны предпринимаемым делом и потому только исполняли приказания и не заботились о том, чтобы повеселить солдат), несмотря на то, солдаты шли весело, как и всегда, идя в дело, в особенности в наступательное. Но, пройдя около часу всё в густом тумане, большая часть войска должна была остановиться, и по рядам пронеслось неприятное сознание совершающегося беспорядка и бестолковщины. Каким образом передается это сознание, – весьма трудно определить; но несомненно то, что оно передается необыкновенно верно и быстро разливается, незаметно и неудержимо, как вода по лощине. Ежели бы русское войско было одно, без союзников, то, может быть, еще прошло бы много времени, пока это сознание беспорядка сделалось бы общею уверенностью; но теперь, с особенным удовольствием и естественностью относя причину беспорядков к бестолковым немцам, все убедились в том, что происходит вредная путаница, которую наделали колбасники.
– Что стали то? Аль загородили? Или уж на француза наткнулись?
– Нет не слыхать. А то палить бы стал.


Источник — «http://wiki-org.ru/wiki/index.php?title=Чжао_(царство)&oldid=78065319»