Чжу Дэ

Чжу Дэ
朱德
Дата рождения	1 декабря 1886(1886-12-01)
Место рождения	деревня Лицзявань уезда Илун провинции Сычуань, Китай
Дата смерти	6 июля 1976(1976-07-06) (89 лет)
Место смерти	Пекин, Китай
Принадлежность	НРА НОАК
Звание	Маршал КНР
Командовал	главнокомандующий Красной армии Китая, командир 8-й НРА, Маршал НОАК
Сражения/войны	Наньчанское восстание Великий поход Ляошэньское сражение Пинцзиньское сражение Хуайхайское сражение
Награды и премии

Чжу Дэ
Председатель Постоянного комитета ВСНП
апрель 1959 — июль 1976
Предшественник:	Лю Шаоци
Преемник:	Должность вакантна, обязанности коллективно исполняли заместители председателя; Е Цзяньин
Заместитель Председателя КПК
28 сентября 1956 — 1 августа 1966
Заместитель Председателя КНР
27 сентября 1954 — 27 апреля 1959
Предшественник:	Должность учреждена
Преемник:	Сун Цинлин и Дун Биу
Секретарь Центральной комиссии КПК по проверке дисциплины
ноябрь 1949 — март 1955
Предшественник:	Ли Вэйхань
Преемник:	Дун Биу

Чжу Дэ (кит. упр. 朱德, пиньинь: Zhū Dé; цзы: Юй Цзе 玉阶, 1 декабря 1886 — 6 июля 1976) — китайский военный, государственный и политический деятель, лидер китайской революции 30—40 гг. XX века. Чжу Дэ являлся одним из наиболее близких соратников Мао Цзэдуна. До конца 1950-х гг. он оказывал всемерную поддержку вождю партии, тем самым поощряя единение КПК вокруг одного лидера. Однако во время проведения «большого скачка» он проявил острое неприятие политики, проводимой Мао. И хотя Чжу Дэ не входил ни в одну из группировок в партии и не высказывал критических замечаний в отношении лично Председателя, в годы «культурной революции» он был подвергнут огульной критике и отправлен в изгнание, хотя и сохранил при этом пост одного из высших руководителей КПК.

Биография

Молодые годы

Родился в деревне Лицзявань уезда Илун провинции Сычуань в семье крестьян-арендаторов. Его предки перебрались в Сычуань из северной части провинции Гуандун. В 1944 году, скорбя о кончине матери, Чжу Дэ вспоминал, что он родился в бедной семье, в которой помимо него было ещё 12 детей.

Из-за бедности всех их прокормить было нельзя, только первые восемь остались в живых, остальных пришлось утопить. Чжу Дэ

По другой версии Чжу Дэ родился в богатой помещичьей семье. О происхождении Чжу Дэ из состоятельной семьи пишет и П. В. Владимиров в книге «Особый район Китая. 1942—1945».

Когда Чжу Дэ исполнилось девять лет, помещик потребовал увеличить арендную плату, так что семье пришлось уйти с его земли, разделиться и жить в разных местах. До этого воспитанием мальчика занимался дядя, не имевший своих детей. Он определил Чжу Дэ в 1892 году в деревенскую школу, где тот выучился грамоте, читал древние книги и одновременно трудился, помогая семье. В 1905 году Чжу Дэ уехал в Шуньцин, где продолжил учёбу. В 1907—1908 годах Чжу Дэ продолжил учёбу в физкультурном училище в Чэнду, вернувшись затем в родной уезд Илун он стал учителем физкультуры. Однако прогрессивные взгляды Чжу Дэ вызвали враждебное отношение со стороны местных чиновников и шэньши, и потому Чжу Дэ был вынужден покинуть родные края.

За 70 дней Чжу Дэ пешком дошёл до Юньнаньфу (ныне Куньмин) — столицы провинции Юньнань, где вступил в армию, несколько месяцев прослужил ротным писарем, а затем был принят в Юньнаньское военное училище. Там он познакомился с революционными идеями приверженцев Сунь Ятсена. В конце 1909 года он вступил в революционную организацию Тунмэнхой; побратавшись с четырнадцатью другими курсантами, он поклялся бороться за спасение Китая. В августе 1911 года Чжу Дэ среди ста лучших курсантов окончил училище и был назначен командиром взвода в частях Юньнаньской армии.

«Милитаристский период»

Синьхайская революция сразу была поддержана на Юго-западе Китая. 30 октября в Куньмине восстал 73-й полк под командованием Ли Гэньюаня и 74-й полк под командованием генерала Цай Э, осуществлявшего общее руководство восстанием. Чжу Дэ, ставший к тому времени командиром роты, принял участие в штурме резиденции генерал-губернатора. 1 ноября Цай Э направил войска на помощь революционерам в соседнюю провинцию Сычуань, в их составе была и рота Чжу Дэ.

Осенью 1912 года Чжу Дэ стал командиром отряда Юньнаньского военного училища и преподавателем военного дела. Летом 1913 года он стал командиром батальона, отвечавшего за охрану границы с Вьетнамом и борьбу с местными бандитами. Действуя против бандитов, Чжу Дэ разработал специфическую тактику, впоследствии переработанную в тактику партизанской борьбы КПК. Успешные действия батальона Чжу Дэ привели к стабилизации положения в приграничном районе и росту популярности самого Чжу Дэ. В начале 1916 года, будучи уже командиром полка, Чжу Дэ принял участие в боях против сторонников новой монархии Юань Шикая. Позднее, в ходе борьбы между региональными милитаристами, Чжу Дэ командовал бригадой в составе Юньнаньской армии (впоследствии переименованной в Армию умиротворения государства).

В августе 1912 года Чжу Дэ одним из первых в Юньнани вступает в только что созданную партию Гоминьдан. Его политическая деятельность становится всё более активной, чему способствовали сами по себе статус командира бригады и генеральский чин. «Милитаристский период» жизни Чжу Дэ слабо освещён его китайскими биографами, да и сам будущий маршал неохотно вспоминал эти годы. В 1916—1920 гг. 3-я пехотная бригада Чжу Дэ контролировала несколько уездов в провинциях Сычуань и Юньнань. После неудачной попытки вмешаться в политическую жизнь и прекратить междоусобную борьбу за власть между местными группировками его бригада понесла большие потери и была расформирована весной 1921 года. В течение года Чжу Дэ возглавлял полицейское управление в Куньмине, затем принял решение выйти в отставку. В 1922 году он покидает Юньнань и перебирается в Шанхай.

Вступление в компартию

В июле в Шанхае Чжу Дэ встретился с лидерами Гоминьдана — Сунь Ятсеном, Ван Цзинвэем и Ху Ханьмином. Они предложили Чжу Дэ сформировать армию для захвата провинции Гуандун и помочь им в боях, но Чжу Дэ отказался, сказав Сунь Ятсену, что потратил на ошибочную тактику использования одних милитаристов против других одиннадцать лет своей жизни, и что окончательно решил ехать в Европу изучать марксистскую теорию и военное дело.

В Шанхае Чжу Дэ наконец встретился с Генеральным секретарём ЦК КПК Чэнь Дусю и высказал ему своё желание вступить в компартию. Но Чэнь Дусю отказал Чжу Дэ, считая, что высокое положение, которое тот занимал в милитаристских частях, требует длительного срока для проверки его искренности и для изучения им марксизма, задач и политики КПК.

В Германии Чжу Дэ познакомился с Чжоу Эньлаем и в ноябре 1922 года вступил в КПК. Будучи в Германии Чжу Дэ серьёзно занялся самообразованием, учил немецкий язык, изучал произведения К. Маркса, Ф. Энгельса, В. И. Ленина. В марте 1924 года Чжу Дэ поступил на философский факультет Гёттингенского университета. Параллельно с прочей учёбой и политической деятельностью он всемерно повышал свой уровень владения военным делом, покупал книги по военной теории, встречался с немецкими офицерами и генералами, изучал известные операции Первой мировой войны. Когда за активное участие в политической жизни китайского студенчества (Чжу Дэ активно проводил в жизнь политику единого фронта КПК и гоминьдана, выпуская журнал «Минсин», готовя манифестации китайской общины) он был выслан из Германии, то отправился в СССР.

4 июля 1925 года он прибыл в Ленинград, а затем в Москву. Некоторое время Чжу Дэ занимался в Коммунистическом университете трудящихся Востока, а затем был направлен в подмосковный посёлок Малаховка, где разместились курсы военного дела. 18 мая 1926 года Чжу Дэ уехал во Владивосток, а затем 12 июля — в Шанхай.

Военно-политическая работа в 1920-е годы

В Китае знакомство Чжу Дэ с местным милитаристом Ян Сэнем привело к переходу войск последнего на сторону Национально-революционной армии (НРА) Гоминьдана. Войска Ян Сэня были переформированы в 20-й корпус НРА, а Чжу Дэ стал комиссаром (представителем партии Гоминьдан) этого корпуса. Однако Ян Сэнь с неодобрением следил, как в результате действий Чжу Дэ происходит «большевизация» его частей, и в январе 1927 года отправил Чжу Дэ и его активных помощников в Ухань под предлогом ознакомления с опытом работы штаба НРА.

В Ухани Чжу Дэ получил новое задание ЦК КПК — развернуть работу среди расположенных в Наньчане войск 5-го фронта НРА, которым командовал Юньнаньский генерал Чжу Пэйдэ. Чжу Пэйдэ, хорошо знавший Чжу Дэ, назначил его главным советником штаба 5-го фронта и командиром учебного офицерского полка. Возглавив полк, Чжу Дэ наряду с военным обучением особое внимание уделял политическому воспитанию курсантов. Планомерно шло привлечение курсантов в ряды КПК.

Наньчанское восстание. Главнокомандующий Красной армией Китая

В апреле 1927 года, после контрреволюционного переворота Чан Кайши, Чжу Дэ пришлось покинуть Наньчан. 21 июля Чжу Дэ нелегально вернулся туда, и 1 августа расквартированные в Наньчане части подняли восстание. 5 августа повстанческая армия выступила на юг. Потери в боях, от болезней и вследствие дезертирства были очень велики, в восточную часть провинции Гуандун в конце сентября пробилось только около 10 тысяч бойцов. В районе Чаочжоу-Шаньтоу эти части были разбиты превосходящими силами противника. 25-я дивизия (около 3 тысяч бойцов) под командованием Чжу Дэ три дня самоотверженно сражалась у Саньхэба против трёх дивизий противника, но потерпела поражение. Отступив с 2 тысячами бойцов от Саньхэба, Чжу Дэ собрал в Маочжи командиров и политработников, чтобы обсудить дальнейшие действия. На этом совещании Чжу Дэ одним из первых в КПК выдвинул курс на партизанскую войну в сельской местности. В конце октября отряд пришёл в Тяньсиньюй (юго-восточная часть провинции Цзянси), где было проведено переформирование. После переформирования в отряде Чжу Дэ осталось всего 300—400 человек с двумя сотнями винтовок, но зато это были сознательные бойцы, решившие идти за Чжу Дэ, за КПК до победы революции. В результате успешных действий войска Чжу Дэ сумели захватить несколько уездных городов и выросли в численности до десяти тысяч человек, но в конечном итоге им пришлось отступить в горный район на границах провинций Хунань и Цзянси — Цзинганшань, где объединились с отрядом Мао Цзэдуна (в несколько сот человек). 4 мая 1928 года на массовом митинге в Лунши уезда Нинган провинции Цзянси по решению фронтового комитета КПК было объявлено о создании 4-го корпуса Красной армии Китая. Командиром корпуса стал Чжу Дэ, комиссаром — Мао Цзэдун, начальником политотдела — Чэнь И. В марте 1929 года Чжу Дэ женился на Кан Кэцин — комсомолке с 1926 года, участнице восстания 1927 года в уезде Ваньань провинции Цзянси. В 1928 году она вступила в Красную армию, пришла в Цзинганшань, в 1931 году была принята в КПК.

Учитывая авторитет в КПК и заслуги Чжу Дэ в военном деле, ЦК КПК назначил его 28 августа 1930 года главнокомандующим Красной армии Китая, а на III пленуме ЦК КПК (сентябрь 1930 года) он был избран кандидатом в члены ЦК. Под руководством Чжу Дэ были отбиты четыре карательных похода Гоминьдана. Из-за разногласий по вопросу о характере ведения боевых действий в октябре 1932 года Мао Цзэдун был заменён на посту политкомиссара Красной армии Чжоу Эньлаем.

В 1934 году под натиском войск Чан Кайши положение в Центральном советском районе стало критическим. Чжу Дэ разработал план прорыва четырёх укреплённых линий вражеского окружения, в результате чего вооружённые силы КПК совершили стратегическое перебазирование на северо-запад страны, названное впоследствии «Великим походом».

Война с Японией

В 1937 году, после начала войны с Японией и образования единого фронта КПК и Гоминьдана, коммунисты согласились на включение своих войск в состав Народно-революционной армии. 22 августа 1937 года председатель Военного комитета Национального правительства Чан Кайши издал приказ о преобразовании Красной армии в 8-ю армию Национально-революционной армии Китая. Её командующим был назначен Чжу Дэ, а его заместителем — Пэн Дэхуай. 25 сентября войска под командованием Чжу Дэ нанесли удар по японской бригаде в районе горного прохода Пинсингуань.

Во время антияпонской борьбы Чжу Дэ решительно отстаивал идею единого фронта с гоминьданом, вместо автономной партизанской войны, за которую ратовал Мао Цзэдун, он отстаивал тактику комбинированных операций, то есть сочетание действий регулярных соединений и партизанских отрядов во взаимодействии с войсковыми частями гоминьдановского Национального правительства. Пользуясь огромным авторитетом в армии, он долгое время занимал высшие командные посты, не вмешиваясь во внутрипартийную жизнь, управление которой брал в свои руки Мао Цзэдун. Последнего подобный дуумвират («Чжу-Мао») вполне устраивал, однако со временем укрепляющемуся автократическому режиму Мао второй руководящий центр в армии стал мешать — 12 апреля 1940 года Секретариат ЦК КПК принял решение об откомандировании Чжу Дэ с фронта для работы в Яньане.

Война с Гоминьданом

В начале 1940-х гг. Чжу Дэ, подверженный общим веяниям внутрипартийной жизни, переходит на позиции сторонников Мао Цзэдуна, в своих выступлениях и докладах подтверждая полную солидарность с лидером партии. Уже на VII съезде КПК (1945 год) он приписал Мао все успехи партии в антияпонской борьбе, ведущую роль в строительстве вооружённых сил, указал необходимость всегда следовать идеям лидера. Хотя Чжу Дэ всё ещё не представал до конца последовательным приверженцем идей вождя, но его выступление была высоко оценено Мао и на I пленуме ЦК КПК 7-го созыва Чжу был избран членом Политбюро и секретарём ЦК.

Чжу Дэ во время Политической консультативной конференции
март 1946 года

Чжу Дэ первый справа	Чжу Дэ в центре

В работу Секретариата ЦК Чжу Дэ включился осенью 1945 года, в то время как Мао Цзэдун и Чжоу Эньлай вели переговоры с Чан Кайши в Чунцине. Вместе с ними Чжу Дэ принимает участие в работе Политической консультативной конференции (на кит.) (ПКК) с участием представителей Гоминьдана и посредниками с американской стороны. Последняя попытка избежания конфронтации не оправдала поставленных перед собой целей и в июне 1946 года началось общее наступление гоминьдановских войск, что послужило началом нового этапа гражданской войны. Именно тогда, маршал, проявив незаурядную политическую интуицию, предложил идею, во многом обусловившую исход нового витка военного противостояния. В сентябре 1945 года ЦК, признав аргументы Чжу Дэ убедительными, принимает новый стратегический курс «развёртывания на север, обороны на юг». 100-войсковая группировка и 10 тысяч кадровых работников, подготовленные к переброске в Южный Китай, по настоянию Чжу Дэ, были отправлены в Маньчжурию для создания там военно-политической и экономической базы партии в войне с гоминьданом. Кроме этого, Чжу Дэ занимался планированием, подготовкой и осуществлением решающих сражений этой войны — Ляошэньского, Хуайхайского и Пекин-Тяньцзинького; под его руководством было успешно проведено форсирование Янцзы, освобождены важнейшие города Центрально-Южного Китая (Нанкин, Шанхай, Ухань).

Китайская Народная Республика

После провозглашения КНР 1 октября 1949 года Чжу Дэ был вновь назначен главнокомандующим НОАК, а 19 октября стал ещё и заместителем председателя Народно-революционного военного совета. В 1954 году на 1-й сессии Всекитайского собрания народных представителей Чжу Дэ был избран заместителем Председателя КНР. В 1955 году, когда в НОАК были введены воинские звания, Чжу Дэ и девяти другим военачальникам было присвоено звание маршала КНР, он был награждён тремя высшими орденами страны.

По мере работы в правительстве менялось отношение Чжу Дэ к Мао Цзэдуну. В 1959 году, после провала «большого скачка» Мао Цзэдуну пришлось уйти с поста Председателя КНР, уступив этот пост Лю Шаоци, а Чжу Дэ был избран вместо Лю Шаоци председателем Постоянного комитета Всекитайского собрания народных представителей. На этом посту Чжу Дэ отстаивал реалистический курс в руководстве экономикой и социальными процессами, выступал с резкой критикой субъективизма, командного стиля, кампаний по борьбе с «уклонами».

Во время Культурной революции, когда многие руководители партии и государства, в том числе Лю Шаоци и Дэн Сяопин, а также видные военачальники Хэ Лун, Чэнь И, Сюй Сянцянь, Не Жунчжэнь, Е Цзяньин подверглись нападкам и преследованиям, Чжу Дэ не стал молчать. В ответ жена Мао Цзэдуна Цзян Цин инспирировала травлю Чжу Дэ хунвэйбинами. 18 октября 1969 года по указанию Линь Бяо Чжу Дэ в числе других деятелей КПК был выслан из Пекина. 83-летнего полководца сослали в Гуандун, в небольшой городок Цунхуа, где он пробыл под строгим наздором до июля 1970 года. Возвращение Чжу Дэ в Пекин из ссылки было связано с недовольством со стороны Мао Цзэдуна стремлением Линь Бяо занять вакантный пост Председателя КНР.

На 1-й сессии Всекитайского собрания народных представителей 4-го созыва (январь 1975 года) Чжу Дэ был вновь избран председателем Постоянного комитета ВСНП, несмотря на все происки Цзян Цин. До самых последних дней своей жизни Чжу Дэ продолжал активно работать и лёг в больницу лишь за несколько дней до своей смерти. Чжу Дэ умер в 15 часов 01 минуту 6 июля 1976 года в возрасте 90 лет.

После смерти имя Чжу Дэ пользуется заслуженным уважением. Его имя всегда называют первым при перечислении «десяти маршалов» КНР. Ему отведён зал в Доме памяти на главной площади Пекина. В Военном музее революции народа Китая на видном месте экспонируется автомобиль, подаренный ему руководителями СССР.

Личность

Чжу Дэ, чьё имя в переводе с китайского значит «Красная Добродетель», был стойким и решительным человеком.

В молодости он пристрастился к курению опиума. Но решив не дать наркотикам погубить себя, Чжу несколько дней провёл на пароходе, не сходя на берег — за это время он много перестрадал, но от вредной привычки избавился.

Отрывок, характеризующий Чжу Дэ

– Я рад, что мог сделать вам приятное, любезная моя Анна Михайловна, – сказал князь Василий, оправляя жабо и в жесте и голосе проявляя здесь, в Москве, перед покровительствуемою Анною Михайловной еще гораздо большую важность, чем в Петербурге, на вечере у Annette Шерер.
– Старайтесь служить хорошо и быть достойным, – прибавил он, строго обращаясь к Борису. – Я рад… Вы здесь в отпуску? – продиктовал он своим бесстрастным тоном.
– Жду приказа, ваше сиятельство, чтоб отправиться по новому назначению, – отвечал Борис, не выказывая ни досады за резкий тон князя, ни желания вступить в разговор, но так спокойно и почтительно, что князь пристально поглядел на него.
– Вы живете с матушкой?
– Я живу у графини Ростовой, – сказал Борис, опять прибавив: – ваше сиятельство.
– Это тот Илья Ростов, который женился на Nathalie Шиншиной, – сказала Анна Михайловна.
– Знаю, знаю, – сказал князь Василий своим монотонным голосом. – Je n'ai jamais pu concevoir, comment Nathalieie s'est decidee a epouser cet ours mal – leche l Un personnage completement stupide et ridicule.Et joueur a ce qu'on dit. [Я никогда не мог понять, как Натали решилась выйти замуж за этого грязного медведя. Совершенно глупая и смешная особа. К тому же игрок, говорят.]
– Mais tres brave homme, mon prince, [Но добрый человек, князь,] – заметила Анна Михайловна, трогательно улыбаясь, как будто и она знала, что граф Ростов заслуживал такого мнения, но просила пожалеть бедного старика. – Что говорят доктора? – спросила княгиня, помолчав немного и опять выражая большую печаль на своем исплаканном лице.
– Мало надежды, – сказал князь.
– А мне так хотелось еще раз поблагодарить дядю за все его благодеяния и мне и Боре. C'est son filleuil, [Это его крестник,] – прибавила она таким тоном, как будто это известие должно было крайне обрадовать князя Василия.
Князь Василий задумался и поморщился. Анна Михайловна поняла, что он боялся найти в ней соперницу по завещанию графа Безухого. Она поспешила успокоить его.
– Ежели бы не моя истинная любовь и преданность дяде, – сказала она, с особенною уверенностию и небрежностию выговаривая это слово: – я знаю его характер, благородный, прямой, но ведь одни княжны при нем…Они еще молоды… – Она наклонила голову и прибавила шопотом: – исполнил ли он последний долг, князь? Как драгоценны эти последние минуты! Ведь хуже быть не может; его необходимо приготовить ежели он так плох. Мы, женщины, князь, – она нежно улыбнулась, – всегда знаем, как говорить эти вещи. Необходимо видеть его. Как бы тяжело это ни было для меня, но я привыкла уже страдать.
Князь, видимо, понял, и понял, как и на вечере у Annette Шерер, что от Анны Михайловны трудно отделаться.
– Не было бы тяжело ему это свидание, chere Анна Михайловна, – сказал он. – Подождем до вечера, доктора обещали кризис.
– Но нельзя ждать, князь, в эти минуты. Pensez, il у va du salut de son ame… Ah! c'est terrible, les devoirs d'un chretien… [Подумайте, дело идет о спасения его души! Ах! это ужасно, долг христианина…]
Из внутренних комнат отворилась дверь, и вошла одна из княжен племянниц графа, с угрюмым и холодным лицом и поразительно несоразмерною по ногам длинною талией.
Князь Василий обернулся к ней.
– Ну, что он?
– Всё то же. И как вы хотите, этот шум… – сказала княжна, оглядывая Анну Михайловну, как незнакомую.
– Ah, chere, je ne vous reconnaissais pas, [Ах, милая, я не узнала вас,] – с счастливою улыбкой сказала Анна Михайловна, легкою иноходью подходя к племяннице графа. – Je viens d'arriver et je suis a vous pour vous aider a soigner mon oncle . J`imagine, combien vous avez souffert, [Я приехала помогать вам ходить за дядюшкой. Воображаю, как вы настрадались,] – прибавила она, с участием закатывая глаза.
Княжна ничего не ответила, даже не улыбнулась и тотчас же вышла. Анна Михайловна сняла перчатки и в завоеванной позиции расположилась на кресле, пригласив князя Василья сесть подле себя.
– Борис! – сказала она сыну и улыбнулась, – я пройду к графу, к дяде, а ты поди к Пьеру, mon ami, покаместь, да не забудь передать ему приглашение от Ростовых. Они зовут его обедать. Я думаю, он не поедет? – обратилась она к князю.
– Напротив, – сказал князь, видимо сделавшийся не в духе. – Je serais tres content si vous me debarrassez de ce jeune homme… [Я был бы очень рад, если бы вы меня избавили от этого молодого человека…] Сидит тут. Граф ни разу не спросил про него.
Он пожал плечами. Официант повел молодого человека вниз и вверх по другой лестнице к Петру Кирилловичу.


Пьер так и не успел выбрать себе карьеры в Петербурге и, действительно, был выслан в Москву за буйство. История, которую рассказывали у графа Ростова, была справедлива. Пьер участвовал в связываньи квартального с медведем. Он приехал несколько дней тому назад и остановился, как всегда, в доме своего отца. Хотя он и предполагал, что история его уже известна в Москве, и что дамы, окружающие его отца, всегда недоброжелательные к нему, воспользуются этим случаем, чтобы раздражить графа, он всё таки в день приезда пошел на половину отца. Войдя в гостиную, обычное местопребывание княжен, он поздоровался с дамами, сидевшими за пяльцами и за книгой, которую вслух читала одна из них. Их было три. Старшая, чистоплотная, с длинною талией, строгая девица, та самая, которая выходила к Анне Михайловне, читала; младшие, обе румяные и хорошенькие, отличавшиеся друг от друга только тем, что у одной была родинка над губой, очень красившая ее, шили в пяльцах. Пьер был встречен как мертвец или зачумленный. Старшая княжна прервала чтение и молча посмотрела на него испуганными глазами; младшая, без родинки, приняла точно такое же выражение; самая меньшая, с родинкой, веселого и смешливого характера, нагнулась к пяльцам, чтобы скрыть улыбку, вызванную, вероятно, предстоящею сценой, забавность которой она предвидела. Она притянула вниз шерстинку и нагнулась, будто разбирая узоры и едва удерживаясь от смеха.
– Bonjour, ma cousine, – сказал Пьер. – Vous ne me гесоnnaissez pas? [Здравствуйте, кузина. Вы меня не узнаете?]
– Я слишком хорошо вас узнаю, слишком хорошо.
– Как здоровье графа? Могу я видеть его? – спросил Пьер неловко, как всегда, но не смущаясь.
– Граф страдает и физически и нравственно, и, кажется, вы позаботились о том, чтобы причинить ему побольше нравственных страданий.
– Могу я видеть графа? – повторил Пьер.
– Гм!.. Ежели вы хотите убить его, совсем убить, то можете видеть. Ольга, поди посмотри, готов ли бульон для дяденьки, скоро время, – прибавила она, показывая этим Пьеру, что они заняты и заняты успокоиваньем его отца, тогда как он, очевидно, занят только расстроиванием.
Ольга вышла. Пьер постоял, посмотрел на сестер и, поклонившись, сказал:
– Так я пойду к себе. Когда можно будет, вы мне скажите.
Он вышел, и звонкий, но негромкий смех сестры с родинкой послышался за ним.
На другой день приехал князь Василий и поместился в доме графа. Он призвал к себе Пьера и сказал ему:
– Mon cher, si vous vous conduisez ici, comme a Petersbourg, vous finirez tres mal; c'est tout ce que je vous dis. [Мой милый, если вы будете вести себя здесь, как в Петербурге, вы кончите очень дурно; больше мне нечего вам сказать.] Граф очень, очень болен: тебе совсем не надо его видеть.
С тех пор Пьера не тревожили, и он целый день проводил один наверху, в своей комнате.
В то время как Борис вошел к нему, Пьер ходил по своей комнате, изредка останавливаясь в углах, делая угрожающие жесты к стене, как будто пронзая невидимого врага шпагой, и строго взглядывая сверх очков и затем вновь начиная свою прогулку, проговаривая неясные слова, пожимая плечами и разводя руками.
– L'Angleterre a vecu, [Англии конец,] – проговорил он, нахмуриваясь и указывая на кого то пальцем. – M. Pitt comme traitre a la nation et au droit des gens est condamiene a… [Питт, как изменник нации и народному праву, приговаривается к…] – Он не успел договорить приговора Питту, воображая себя в эту минуту самим Наполеоном и вместе с своим героем уже совершив опасный переезд через Па де Кале и завоевав Лондон, – как увидал входившего к нему молодого, стройного и красивого офицера. Он остановился. Пьер оставил Бориса четырнадцатилетним мальчиком и решительно не помнил его; но, несмотря на то, с свойственною ему быстрою и радушною манерой взял его за руку и дружелюбно улыбнулся.
– Вы меня помните? – спокойно, с приятной улыбкой сказал Борис. – Я с матушкой приехал к графу, но он, кажется, не совсем здоров.
– Да, кажется, нездоров. Его всё тревожат, – отвечал Пьер, стараясь вспомнить, кто этот молодой человек.
Борис чувствовал, что Пьер не узнает его, но не считал нужным называть себя и, не испытывая ни малейшего смущения, смотрел ему прямо в глаза.
– Граф Ростов просил вас нынче приехать к нему обедать, – сказал он после довольно долгого и неловкого для Пьера молчания.
– А! Граф Ростов! – радостно заговорил Пьер. – Так вы его сын, Илья. Я, можете себе представить, в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы горы ездили c m me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
– Вы ошибаетесь, – неторопливо, с смелою и несколько насмешливою улыбкой проговорил Борис. – Я Борис, сын княгини Анны Михайловны Друбецкой. Ростова отца зовут Ильей, а сына – Николаем. И я m me Jacquot никакой не знал.
Пьер замахал руками и головой, как будто комары или пчелы напали на него.
– Ах, ну что это! я всё спутал. В Москве столько родных! Вы Борис…да. Ну вот мы с вами и договорились. Ну, что вы думаете о булонской экспедиции? Ведь англичанам плохо придется, ежели только Наполеон переправится через канал? Я думаю, что экспедиция очень возможна. Вилльнев бы не оплошал!
Борис ничего не знал о булонской экспедиции, он не читал газет и о Вилльневе в первый раз слышал.
– Мы здесь в Москве больше заняты обедами и сплетнями, чем политикой, – сказал он своим спокойным, насмешливым тоном. – Я ничего про это не знаю и не думаю. Москва занята сплетнями больше всего, – продолжал он. – Теперь говорят про вас и про графа.
Пьер улыбнулся своей доброю улыбкой, как будто боясь за своего собеседника, как бы он не сказал чего нибудь такого, в чем стал бы раскаиваться. Но Борис говорил отчетливо, ясно и сухо, прямо глядя в глаза Пьеру.
– Москве больше делать нечего, как сплетничать, – продолжал он. – Все заняты тем, кому оставит граф свое состояние, хотя, может быть, он переживет всех нас, чего я от души желаю…
– Да, это всё очень тяжело, – подхватил Пьер, – очень тяжело. – Пьер всё боялся, что этот офицер нечаянно вдастся в неловкий для самого себя разговор.
– А вам должно казаться, – говорил Борис, слегка краснея, но не изменяя голоса и позы, – вам должно казаться, что все заняты только тем, чтобы получить что нибудь от богача.
«Так и есть», подумал Пьер.
– А я именно хочу сказать вам, чтоб избежать недоразумений, что вы очень ошибетесь, ежели причтете меня и мою мать к числу этих людей. Мы очень бедны, но я, по крайней мере, за себя говорю: именно потому, что отец ваш богат, я не считаю себя его родственником, и ни я, ни мать никогда ничего не будем просить и не примем от него.
Пьер долго не мог понять, но когда понял, вскочил с дивана, ухватил Бориса за руку снизу с свойственною ему быстротой и неловкостью и, раскрасневшись гораздо более, чем Борис, начал говорить с смешанным чувством стыда и досады.
– Вот это странно! Я разве… да и кто ж мог думать… Я очень знаю…
Но Борис опять перебил его:
– Я рад, что высказал всё. Может быть, вам неприятно, вы меня извините, – сказал он, успокоивая Пьера, вместо того чтоб быть успокоиваемым им, – но я надеюсь, что не оскорбил вас. Я имею правило говорить всё прямо… Как же мне передать? Вы приедете обедать к Ростовым?
И Борис, видимо свалив с себя тяжелую обязанность, сам выйдя из неловкого положения и поставив в него другого, сделался опять совершенно приятен.
– Нет, послушайте, – сказал Пьер, успокоиваясь. – Вы удивительный человек. То, что вы сейчас сказали, очень хорошо, очень хорошо. Разумеется, вы меня не знаете. Мы так давно не видались…детьми еще… Вы можете предполагать во мне… Я вас понимаю, очень понимаю. Я бы этого не сделал, у меня недостало бы духу, но это прекрасно. Я очень рад, что познакомился с вами. Странно, – прибавил он, помолчав и улыбаясь, – что вы во мне предполагали! – Он засмеялся. – Ну, да что ж? Мы познакомимся с вами лучше. Пожалуйста. – Он пожал руку Борису. – Вы знаете ли, я ни разу не был у графа. Он меня не звал… Мне его жалко, как человека… Но что же делать?
– И вы думаете, что Наполеон успеет переправить армию? – спросил Борис, улыбаясь.
Пьер понял, что Борис хотел переменить разговор, и, соглашаясь с ним, начал излагать выгоды и невыгоды булонского предприятия.
Лакей пришел вызвать Бориса к княгине. Княгиня уезжала. Пьер обещался приехать обедать затем, чтобы ближе сойтись с Борисом, крепко жал его руку, ласково глядя ему в глаза через очки… По уходе его Пьер долго еще ходил по комнате, уже не пронзая невидимого врага шпагой, а улыбаясь при воспоминании об этом милом, умном и твердом молодом человеке.
Как это бывает в первой молодости и особенно в одиноком положении, он почувствовал беспричинную нежность к этому молодому человеку и обещал себе непременно подружиться с ним.
Князь Василий провожал княгиню. Княгиня держала платок у глаз, и лицо ее было в слезах.
– Это ужасно! ужасно! – говорила она, – но чего бы мне ни стоило, я исполню свой долг. Я приеду ночевать. Его нельзя так оставить. Каждая минута дорога. Я не понимаю, чего мешкают княжны. Может, Бог поможет мне найти средство его приготовить!… Adieu, mon prince, que le bon Dieu vous soutienne… [Прощайте, князь, да поддержит вас Бог.]
– Adieu, ma bonne, [Прощайте, моя милая,] – отвечал князь Василий, повертываясь от нее.
– Ах, он в ужасном положении, – сказала мать сыну, когда они опять садились в карету. – Он почти никого не узнает.
– Я не понимаю, маменька, какие его отношения к Пьеру? – спросил сын.
– Всё скажет завещание, мой друг; от него и наша судьба зависит…
– Но почему вы думаете, что он оставит что нибудь нам?
– Ах, мой друг! Он так богат, а мы так бедны!
– Ну, это еще недостаточная причина, маменька.
– Ах, Боже мой! Боже мой! Как он плох! – восклицала мать.


Когда Анна Михайловна уехала с сыном к графу Кириллу Владимировичу Безухому, графиня Ростова долго сидела одна, прикладывая платок к глазам. Наконец, она позвонила.
– Что вы, милая, – сказала она сердито девушке, которая заставила себя ждать несколько минут. – Не хотите служить, что ли? Так я вам найду место.
Графиня была расстроена горем и унизительною бедностью своей подруги и поэтому была не в духе, что выражалось у нее всегда наименованием горничной «милая» и «вы».
– Виновата с, – сказала горничная.
– Попросите ко мне графа.
Граф, переваливаясь, подошел к жене с несколько виноватым видом, как и всегда.
– Ну, графинюшка! Какое saute au madere [сотэ на мадере] из рябчиков будет, ma chere! Я попробовал; не даром я за Тараску тысячу рублей дал. Стоит!
Он сел подле жены, облокотив молодецки руки на колена и взъерошивая седые волосы.
– Что прикажете, графинюшка?
– Вот что, мой друг, – что это у тебя запачкано здесь? – сказала она, указывая на жилет. – Это сотэ, верно, – прибавила она улыбаясь. – Вот что, граф: мне денег нужно.
Лицо ее стало печально.
– Ах, графинюшка!…
И граф засуетился, доставая бумажник.
– Мне много надо, граф, мне пятьсот рублей надо.
И она, достав батистовый платок, терла им жилет мужа.
– Сейчас, сейчас. Эй, кто там? – крикнул он таким голосом, каким кричат только люди, уверенные, что те, кого они кличут, стремглав бросятся на их зов. – Послать ко мне Митеньку!
Митенька, тот дворянский сын, воспитанный у графа, который теперь заведывал всеми его делами, тихими шагами вошел в комнату.
– Вот что, мой милый, – сказал граф вошедшему почтительному молодому человеку. – Принеси ты мне… – он задумался. – Да, 700 рублей, да. Да смотри, таких рваных и грязных, как тот раз, не приноси, а хороших, для графини.
– Да, Митенька, пожалуйста, чтоб чистенькие, – сказала графиня, грустно вздыхая.
– Ваше сиятельство, когда прикажете доставить? – сказал Митенька. – Изволите знать, что… Впрочем, не извольте беспокоиться, – прибавил он, заметив, как граф уже начал тяжело и часто дышать, что всегда было признаком начинавшегося гнева. – Я было и запамятовал… Сию минуту прикажете доставить?
– Да, да, то то, принеси. Вот графине отдай.
– Экое золото у меня этот Митенька, – прибавил граф улыбаясь, когда молодой человек вышел. – Нет того, чтобы нельзя. Я же этого терпеть не могу. Всё можно.
– Ах, деньги, граф, деньги, сколько от них горя на свете! – сказала графиня. – А эти деньги мне очень нужны.
– Вы, графинюшка, мотовка известная, – проговорил граф и, поцеловав у жены руку, ушел опять в кабинет.
Когда Анна Михайловна вернулась опять от Безухого, у графини лежали уже деньги, всё новенькими бумажками, под платком на столике, и Анна Михайловна заметила, что графиня чем то растревожена.
– Ну, что, мой друг? – спросила графиня.
– Ах, в каком он ужасном положении! Его узнать нельзя, он так плох, так плох; я минутку побыла и двух слов не сказала…
– Annette, ради Бога, не откажи мне, – сказала вдруг графиня, краснея, что так странно было при ее немолодом, худом и важном лице, доставая из под платка деньги.
Анна Михайловна мгновенно поняла, в чем дело, и уж нагнулась, чтобы в должную минуту ловко обнять графиню.
– Вот Борису от меня, на шитье мундира…
Анна Михайловна уж обнимала ее и плакала. Графиня плакала тоже. Плакали они о том, что они дружны; и о том, что они добры; и о том, что они, подруги молодости, заняты таким низким предметом – деньгами; и о том, что молодость их прошла… Но слезы обеих были приятны…


Графиня Ростова с дочерьми и уже с большим числом гостей сидела в гостиной. Граф провел гостей мужчин в кабинет, предлагая им свою охотницкую коллекцию турецких трубок. Изредка он выходил и спрашивал: не приехала ли? Ждали Марью Дмитриевну Ахросимову, прозванную в обществе le terrible dragon, [страшный дракон,] даму знаменитую не богатством, не почестями, но прямотой ума и откровенною простотой обращения. Марью Дмитриевну знала царская фамилия, знала вся Москва и весь Петербург, и оба города, удивляясь ей, втихомолку посмеивались над ее грубостью, рассказывали про нее анекдоты; тем не менее все без исключения уважали и боялись ее.
В кабинете, полном дыма, шел разговор о войне, которая была объявлена манифестом, о наборе. Манифеста еще никто не читал, но все знали о его появлении. Граф сидел на отоманке между двумя курившими и разговаривавшими соседями. Граф сам не курил и не говорил, а наклоняя голову, то на один бок, то на другой, с видимым удовольствием смотрел на куривших и слушал разговор двух соседей своих, которых он стравил между собой.
Один из говоривших был штатский, с морщинистым, желчным и бритым худым лицом, человек, уже приближавшийся к старости, хотя и одетый, как самый модный молодой человек; он сидел с ногами на отоманке с видом домашнего человека и, сбоку запустив себе далеко в рот янтарь, порывисто втягивал дым и жмурился. Это был старый холостяк Шиншин, двоюродный брат графини, злой язык, как про него говорили в московских гостиных. Он, казалось, снисходил до своего собеседника. Другой, свежий, розовый, гвардейский офицер, безупречно вымытый, застегнутый и причесанный, держал янтарь у середины рта и розовыми губами слегка вытягивал дымок, выпуская его колечками из красивого рта. Это был тот поручик Берг, офицер Семеновского полка, с которым Борис ехал вместе в полк и которым Наташа дразнила Веру, старшую графиню, называя Берга ее женихом. Граф сидел между ними и внимательно слушал. Самое приятное для графа занятие, за исключением игры в бостон, которую он очень любил, было положение слушающего, особенно когда ему удавалось стравить двух говорливых собеседников.
– Ну, как же, батюшка, mon tres honorable [почтеннейший] Альфонс Карлыч, – говорил Шиншин, посмеиваясь и соединяя (в чем и состояла особенность его речи) самые народные русские выражения с изысканными французскими фразами. – Vous comptez vous faire des rentes sur l'etat, [Вы рассчитываете иметь доход с казны,] с роты доходец получать хотите?