Чжэн Чэнгун

Чжэн Чэнгун кит. трад. 鄭成功, упр. 郑成功, пиньинь: Zhèng Chénggōng<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Яньпин-цзюньван
1 февраля 1662 — май 1662
Предшественник:	Должность учреждена
Преемник:	Чжэн Цзин
Вероисповедание:	Конфуцианство
Рождение:	28 августа 1624(1624-08-28) Хирадо, Нагасаки
Смерть:	23 июня 1662(1662-06-23) (37 лет) Тайнань
Отец:	Чжэн Чжилун (1604-1661)
Мать:	Тагава Мацу (1601-1646)
Дети:	сыновья: Чжэн Цзин и Чжэн Си
Образование:	Нанкинская академия

Чжэн Чэнгун (кит. трад. 鄭成功, упр. 郑成功, пиньинь: Zhèng Chénggōng; в письменности пэвэдзи: Tēⁿ Sêng-kong; Тэй Сэйко: (яп. 鄭成功)), более известный в европейских источниках как Коксинга (кит. трад. 國姓爺, упр. 国姓爷, пиньинь: Guóxìngyé, палл.: Госинъе; пэвэдзи Kok-sèng-iâ/Kok-sìⁿ-iâ Господин с императорской фамилией) (28 августа 1624 — 23 июня 1662), — самый знаменитый из китайских пиратов, который руководил освободительной борьбой против маньчжурских завоевателей на юго-востоке Китая и изгнал голландских колонизаторов с Формозы (Тайваня). Его потомки правили Формозским королевством до 1683 года.

Коксинга родился в Японии от японской матери и китайского отца, который пиратствовал в Тайваньском проливе. До семи лет он жил с матерью в Японии, затем переехал в Фуцзянь к отцу, получившему место в морском ведомстве минского Китая. С 1644 г. обучался по традиционной конфуцианской программе в Нанкинской академии.

Война с маньчжурами

Взятие Нанкина маньчжурами (1645) вынудило Чжэна последовать за отцом на побережье Тайваньского пролива, где верные им пираты стали военной опорой минского наследника в борьбе с наступлением маньчжуров на южный Китай. Как только войска маньчжурской династии Цин вторглись в Фуцзянь, отец Чжэна вступил с ними с сговор. В обмен на синекуру в новой администрации минский наследник был выдан властям и предан казни. Чжэн же отказался последовать за отцом и поклялся сохранять верность Минской династии.

Несмотря на заманчивые предложения со стороны новых властей и постоянные увещевания отца, молодой Чжэн с помощью пиратов укрепил свою власть на Фуцзяньском побережье. Формально он подчинялся последнему минскому «императору», Чжу Юлану, который продолжал сопротивление цинским армиям на юго-западе страны. Накопив достаточно сил, Чжэн в 1659 г. неожиданно вошёл со своей флотилией и 100 тыс. приверженцев в дельту реки Янцзы и, воспользовавшись занятостью цинской армии на южном направлении, доплыл до самого Нанкина.

Хотя ряд ошибок в планировании операции заставил его отступить в Сямэнь (ставший его столицей), Чжэн оставался неуязвимым на море. Чтобы лишить его поддержки, цинское правительство, завершив разгром минских повстанцев на юго-западе, приступило к насильственному переселению жителей побережья вглубь страны (см. запрет морской торговли). В этих условиях Чжэню был необходим безопасный тыл. Таким тылом должен был стать занятый голландскими колонистами остров Формоза (Тайвань).

Война с голландцами

В апреле 1661 г. Коксинга (как называли его голландцы) высадился на Голландской Формозе неподалёку от современного Тайнаня с 25 тыс. своих людей. Голландский форт Зеландия был окружён и после девятимесячной осады взят измором. Отпустив командовавшего обороной шведа Фредерика Койета и прочих защитников с миром, Коксинга перенёс в Тайнань свой штаб.

Правитель Тайваня

Чжэн Чэнгун фактически стал независимым правителем, хотя номинально признавал последнего минского императора Юнли (Чжу Юлана), продолжавшего борьбу на материке.

Беженцы из Фуцзяня и приверженцы Коксинги стали заселять остров. У находившегося в расцвете сил полководца зрел план завоевания Филиппин, однако неожиданная вспышка малярии перечеркнула эти планы. Он умер в порыве гнева на своих подчинённых за отказ предать смерти его старшего сына, Чжэн Цзина, которого он уличил в связи с кормилицей младшего сына (что по конфуцианскому моральному кодексу почиталось за инцест).

Чжэн Цзин, вопреки воле отца, унаследовал трон и сумел удерживать в своих руках Тайвань на протяжении ещё 20 лет, хотя Пескадорские острова и владения на континенте ему пришлось уступить цинскому режиму. Через два года после его смерти, в 1683 г., цинский флот под командой Ши Лана высадился на Тайване и вернул мятежный остров под власть Пекина.

Репутация

Посмертная слава Коксинги позволила ему стать национальным героем Китая. Его переправа с континента на Тайвань позволяет гоминьдановскому руководству острова считать его историческим предшественником Чан Кайши. В КНР его чтут как борца с иноземными угнетателями и колонизаторами. Даже цинское правительство, признав его непоколебимую верность присяге, в 1875 г. учредило на Тайване святилище в его честь. Величайший из японских драматургов, Тикамацу Мондзаэмон («японский Шекспир»), написал в 1715 г. пьесу на сюжет биографии Коксинги.

Литература

• [www.britannica.com/EBchecked/topic/109197/Zheng-Chenggong Биография в Британнике]
• [www.taiwandocuments.org/koxinga.htm Текст договора с голландцами]
• Ralph C. Croizier. Koxinga and Chinese Nationalism. East Asian Research Center, Harvard University, 1977.

Ссылки

• На Викискладе есть медиафайлы по теме Чжэн Чэнгун

Отрывок, характеризующий Чжэн Чэнгун

– Покорно благодарю, я теперь один проеду, – сказал князь Андрей, желая избавиться от штаб офицера, – не беспокойтесь, пожалуйста.
Штаб офицер отстал, и князь Андрей поехал один.
Чем далее подвигался он вперед, ближе к неприятелю, тем порядочнее и веселее становился вид войск. Самый сильный беспорядок и уныние были в том обозе перед Цнаймом, который объезжал утром князь Андрей и который был в десяти верстах от французов. В Грунте тоже чувствовалась некоторая тревога и страх чего то. Но чем ближе подъезжал князь Андрей к цепи французов, тем самоувереннее становился вид наших войск. Выстроенные в ряд, стояли в шинелях солдаты, и фельдфебель и ротный рассчитывали людей, тыкая пальцем в грудь крайнему по отделению солдату и приказывая ему поднимать руку; рассыпанные по всему пространству, солдаты тащили дрова и хворост и строили балаганчики, весело смеясь и переговариваясь; у костров сидели одетые и голые, суша рубахи, подвертки или починивая сапоги и шинели, толпились около котлов и кашеваров. В одной роте обед был готов, и солдаты с жадными лицами смотрели на дымившиеся котлы и ждали пробы, которую в деревянной чашке подносил каптенармус офицеру, сидевшему на бревне против своего балагана. В другой, более счастливой роте, так как не у всех была водка, солдаты, толпясь, стояли около рябого широкоплечего фельдфебеля, который, нагибая бочонок, лил в подставляемые поочередно крышки манерок. Солдаты с набожными лицами подносили ко рту манерки, опрокидывали их и, полоща рот и утираясь рукавами шинелей, с повеселевшими лицами отходили от фельдфебеля. Все лица были такие спокойные, как будто всё происходило не в виду неприятеля, перед делом, где должна была остаться на месте, по крайней мере, половина отряда, а как будто где нибудь на родине в ожидании спокойной стоянки. Проехав егерский полк, в рядах киевских гренадеров, молодцоватых людей, занятых теми же мирными делами, князь Андрей недалеко от высокого, отличавшегося от других балагана полкового командира, наехал на фронт взвода гренадер, перед которыми лежал обнаженный человек. Двое солдат держали его, а двое взмахивали гибкие прутья и мерно ударяли по обнаженной спине. Наказываемый неестественно кричал. Толстый майор ходил перед фронтом и, не переставая и не обращая внимания на крик, говорил:
– Солдату позорно красть, солдат должен быть честен, благороден и храбр; а коли у своего брата украл, так в нем чести нет; это мерзавец. Еще, еще!
И всё слышались гибкие удары и отчаянный, но притворный крик.
– Еще, еще, – приговаривал майор.
Молодой офицер, с выражением недоумения и страдания в лице, отошел от наказываемого, оглядываясь вопросительно на проезжавшего адъютанта.
Князь Андрей, выехав в переднюю линию, поехал по фронту. Цепь наша и неприятельская стояли на левом и на правом фланге далеко друг от друга, но в средине, в том месте, где утром проезжали парламентеры, цепи сошлись так близко, что могли видеть лица друг друга и переговариваться между собой. Кроме солдат, занимавших цепь в этом месте, с той и с другой стороны стояло много любопытных, которые, посмеиваясь, разглядывали странных и чуждых для них неприятелей.
С раннего утра, несмотря на запрещение подходить к цепи, начальники не могли отбиться от любопытных. Солдаты, стоявшие в цепи, как люди, показывающие что нибудь редкое, уж не смотрели на французов, а делали свои наблюдения над приходящими и, скучая, дожидались смены. Князь Андрей остановился рассматривать французов.
– Глянь ка, глянь, – говорил один солдат товарищу, указывая на русского мушкатера солдата, который с офицером подошел к цепи и что то часто и горячо говорил с французским гренадером. – Вишь, лопочет как ловко! Аж хранцуз то за ним не поспевает. Ну ка ты, Сидоров!
– Погоди, послушай. Ишь, ловко! – отвечал Сидоров, считавшийся мастером говорить по французски.
Солдат, на которого указывали смеявшиеся, был Долохов. Князь Андрей узнал его и прислушался к его разговору. Долохов, вместе с своим ротным, пришел в цепь с левого фланга, на котором стоял их полк.
– Ну, еще, еще! – подстрекал ротный командир, нагибаясь вперед и стараясь не проронить ни одного непонятного для него слова. – Пожалуйста, почаще. Что он?
Долохов не отвечал ротному; он был вовлечен в горячий спор с французским гренадером. Они говорили, как и должно было быть, о кампании. Француз доказывал, смешивая австрийцев с русскими, что русские сдались и бежали от самого Ульма; Долохов доказывал, что русские не сдавались, а били французов.
– Здесь велят прогнать вас и прогоним, – говорил Долохов.
– Только старайтесь, чтобы вас не забрали со всеми вашими казаками, – сказал гренадер француз.
Зрители и слушатели французы засмеялись.
– Вас заставят плясать, как при Суворове вы плясали (on vous fera danser [вас заставят плясать]), – сказал Долохов.
– Qu'est ce qu'il chante? [Что он там поет?] – сказал один француз.
– De l'histoire ancienne, [Древняя история,] – сказал другой, догадавшись, что дело шло о прежних войнах. – L'Empereur va lui faire voir a votre Souvara, comme aux autres… [Император покажет вашему Сувара, как и другим…]
– Бонапарте… – начал было Долохов, но француз перебил его.
– Нет Бонапарте. Есть император! Sacre nom… [Чорт возьми…] – сердито крикнул он.
– Чорт его дери вашего императора!
И Долохов по русски, грубо, по солдатски обругался и, вскинув ружье, отошел прочь.
– Пойдемте, Иван Лукич, – сказал он ротному.
– Вот так по хранцузски, – заговорили солдаты в цепи. – Ну ка ты, Сидоров!
Сидоров подмигнул и, обращаясь к французам, начал часто, часто лепетать непонятные слова:
– Кари, мала, тафа, сафи, мутер, каска, – лопотал он, стараясь придавать выразительные интонации своему голосу.
– Го, го, го! ха ха, ха, ха! Ух! Ух! – раздался между солдатами грохот такого здорового и веселого хохота, невольно через цепь сообщившегося и французам, что после этого нужно было, казалось, разрядить ружья, взорвать заряды и разойтись поскорее всем по домам.