Чиаурели, Софико Михайловна

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Чиаурели, Софико»)
Перейти к: навигация, поиск
Софико Чиаурели
სოფიკო ჭიაურელი

фото Валерия Плотникова
Имя при рождении:

Софико Михайловна Чиаурели

Дата рождения:

21 мая 1937(1937-05-21)

Место рождения:

Тбилиси, Грузинская ССР, СССР

Дата смерти:

2 марта 2008(2008-03-02) (70 лет)

Место смерти:

Тбилиси, Грузия

Гражданство:

СССР СССРГрузия Грузия

Профессия:

актриса

Карьера:

19562008

Награды:

Народная артистка Грузинской ССР (1976)

Софико́ Миха́йловна Чиауре́ли (груз. სოფიკო ჭიაურელი; 21 мая 1937, Тбилиси — 2 марта 2008, там же) — советская и грузинская актриса, народная артистка Грузинской ССР (1976), народная артистка Армянской ССР (1979). Сыграла более чем в ста фильмах. Единственная из советских актрис, семь раз удостоенная приза «За лучшую женскую роль» на международных конкурсах[1].





Биография

Софико Чиаурели родилась в Тбилиси в семье актрисы Верико Анджапаридзе и кинорежиссёра Михаила Чиаурели.

С отличием окончила Всесоюзный государственный институт кинематографии (1960, мастерская Б. Бибикова). По окончании вернулась на родину. В 1960—1964 и с 1968 — актриса академического театра им. К. Марджанишвили в Тбилиси, в 1964—1968 — академического театра им. Ш. Руставели.

Депутат Верховного Совета СССР 9 созыва.

Софико Чиаурели скончалась 2 марта 2008 года, на 71-м году жизни, после тяжелой продолжительной болезни.

Похоронена в пантеоне Дидубе в Тбилиси рядом с мужем Котэ Махарадзе.

В Сионском сквере в Тбилиси установлен бюст Чиаурели (скульптор Леван Вардосанидзе, 2009)[2][3]. 5 марта 2008 года было принято решение одну из улиц Тбилиси назвать именем Софико Чиаурели[4].

Семья

Братья: Отар Чиаурели (1915—1964) и Рамаз Чиаурели (дед теле-, радиоведущего, актёра и шоумена — Рамаза Михайловича Чиаурели).

Двоюродная сестра кинорежиссёра Георгия Данелия (Верико Анджапаридзе — сестра его матери).

Была замужем за Георгием Шенгелая и Котэ Махарадзе.

Сыновья — Николай (Нико) и Александр Шенгелая, внуки — Наталья и Георгий.

Признание

Фильмография

Художественные фильмы

Документальные фильмы

Напишите отзыв о статье "Чиаурели, Софико Михайловна"

Примечания

  1. Ивашкина, Дарья. [www.kp.ru/online/news/1647255/ В Тбилиси осквернили памятник актрисе Софико Чиаурели]. Комсомольская правда (1 февраля 2014). Проверено 21 ноября 2015.
  2. [rus-img2.com/sofiko-chiaureli-pamyatnik Памятник Софико Чиаурели]
  3. [bezkablukov.tumblr.com/post/125380119967/4-%D0%B3%D1%80%D1%83%D0%B7%D0%B8%D1%8F-%D1%82%D0%B1%D0%B8%D0%BB%D0%B8%D1%81%D0%B8-%D0%BF%D0%B0%D0%BC%D1%8F%D1%82%D0%BD%D0%B8%D0%BA-%D1%81%D0%BE%D1%84%D0%B8%D0%BA%D0%BE Грузия. Тбилиси. Памятник Софико Чиаурели.]
  4. [lenta.ru/news/2008/03/04/chiaureli/ Именем Софико Чиаурели назовут улицу в Тбилиси]. Lenta.ru (4 марта 2008). Проверено 21 ноября 2015.

Ссылки

  • [www.svobodanews.ru/Transcript/2006/11/05/20061105220742977.html Народная артистка Грузии, народная артистка Армении Софико Чиаурели], интервью на Радио Свобода, Виктор Шендерович, 5 ноября 2006 г.

Отрывок, характеризующий Чиаурели, Софико Михайловна

Долохов, молча, с закрытыми глазами, лежал в санях и ни слова не отвечал на вопросы, которые ему делали; но, въехав в Москву, он вдруг очнулся и, с трудом приподняв голову, взял за руку сидевшего подле себя Ростова. Ростова поразило совершенно изменившееся и неожиданно восторженно нежное выражение лица Долохова.
– Ну, что? как ты чувствуешь себя? – спросил Ростов.
– Скверно! но не в том дело. Друг мой, – сказал Долохов прерывающимся голосом, – где мы? Мы в Москве, я знаю. Я ничего, но я убил ее, убил… Она не перенесет этого. Она не перенесет…
– Кто? – спросил Ростов.
– Мать моя. Моя мать, мой ангел, мой обожаемый ангел, мать, – и Долохов заплакал, сжимая руку Ростова. Когда он несколько успокоился, он объяснил Ростову, что живет с матерью, что ежели мать увидит его умирающим, она не перенесет этого. Он умолял Ростова ехать к ней и приготовить ее.
Ростов поехал вперед исполнять поручение, и к великому удивлению своему узнал, что Долохов, этот буян, бретёр Долохов жил в Москве с старушкой матерью и горбатой сестрой, и был самый нежный сын и брат.


Пьер в последнее время редко виделся с женою с глазу на глаз. И в Петербурге, и в Москве дом их постоянно бывал полон гостями. В следующую ночь после дуэли, он, как и часто делал, не пошел в спальню, а остался в своем огромном, отцовском кабинете, в том самом, в котором умер граф Безухий.
Он прилег на диван и хотел заснуть, для того чтобы забыть всё, что было с ним, но он не мог этого сделать. Такая буря чувств, мыслей, воспоминаний вдруг поднялась в его душе, что он не только не мог спать, но не мог сидеть на месте и должен был вскочить с дивана и быстрыми шагами ходить по комнате. То ему представлялась она в первое время после женитьбы, с открытыми плечами и усталым, страстным взглядом, и тотчас же рядом с нею представлялось красивое, наглое и твердо насмешливое лицо Долохова, каким оно было на обеде, и то же лицо Долохова, бледное, дрожащее и страдающее, каким оно было, когда он повернулся и упал на снег.
«Что ж было? – спрашивал он сам себя. – Я убил любовника , да, убил любовника своей жены. Да, это было. Отчего? Как я дошел до этого? – Оттого, что ты женился на ней, – отвечал внутренний голос.
«Но в чем же я виноват? – спрашивал он. – В том, что ты женился не любя ее, в том, что ты обманул и себя и ее, – и ему живо представилась та минута после ужина у князя Василья, когда он сказал эти невыходившие из него слова: „Je vous aime“. [Я вас люблю.] Всё от этого! Я и тогда чувствовал, думал он, я чувствовал тогда, что это было не то, что я не имел на это права. Так и вышло». Он вспомнил медовый месяц, и покраснел при этом воспоминании. Особенно живо, оскорбительно и постыдно было для него воспоминание о том, как однажды, вскоре после своей женитьбы, он в 12 м часу дня, в шелковом халате пришел из спальни в кабинет, и в кабинете застал главного управляющего, который почтительно поклонился, поглядел на лицо Пьера, на его халат и слегка улыбнулся, как бы выражая этой улыбкой почтительное сочувствие счастию своего принципала.
«А сколько раз я гордился ею, гордился ее величавой красотой, ее светским тактом, думал он; гордился тем своим домом, в котором она принимала весь Петербург, гордился ее неприступностью и красотой. Так вот чем я гордился?! Я тогда думал, что не понимаю ее. Как часто, вдумываясь в ее характер, я говорил себе, что я виноват, что не понимаю ее, не понимаю этого всегдашнего спокойствия, удовлетворенности и отсутствия всяких пристрастий и желаний, а вся разгадка была в том страшном слове, что она развратная женщина: сказал себе это страшное слово, и всё стало ясно!
«Анатоль ездил к ней занимать у нее денег и целовал ее в голые плечи. Она не давала ему денег, но позволяла целовать себя. Отец, шутя, возбуждал ее ревность; она с спокойной улыбкой говорила, что она не так глупа, чтобы быть ревнивой: пусть делает, что хочет, говорила она про меня. Я спросил у нее однажды, не чувствует ли она признаков беременности. Она засмеялась презрительно и сказала, что она не дура, чтобы желать иметь детей, и что от меня детей у нее не будет».
Потом он вспомнил грубость, ясность ее мыслей и вульгарность выражений, свойственных ей, несмотря на ее воспитание в высшем аристократическом кругу. «Я не какая нибудь дура… поди сам попробуй… allez vous promener», [убирайся,] говорила она. Часто, глядя на ее успех в глазах старых и молодых мужчин и женщин, Пьер не мог понять, отчего он не любил ее. Да я никогда не любил ее, говорил себе Пьер; я знал, что она развратная женщина, повторял он сам себе, но не смел признаться в этом.
И теперь Долохов, вот он сидит на снегу и насильно улыбается, и умирает, может быть, притворным каким то молодечеством отвечая на мое раскаянье!»
Пьер был один из тех людей, которые, несмотря на свою внешнюю, так называемую слабость характера, не ищут поверенного для своего горя. Он переработывал один в себе свое горе.
«Она во всем, во всем она одна виновата, – говорил он сам себе; – но что ж из этого? Зачем я себя связал с нею, зачем я ей сказал этот: „Je vous aime“, [Я вас люблю?] который был ложь и еще хуже чем ложь, говорил он сам себе. Я виноват и должен нести… Что? Позор имени, несчастие жизни? Э, всё вздор, – подумал он, – и позор имени, и честь, всё условно, всё независимо от меня.
«Людовика XVI казнили за то, что они говорили, что он был бесчестен и преступник (пришло Пьеру в голову), и они были правы с своей точки зрения, так же как правы и те, которые за него умирали мученической смертью и причисляли его к лику святых. Потом Робеспьера казнили за то, что он был деспот. Кто прав, кто виноват? Никто. А жив и живи: завтра умрешь, как мог я умереть час тому назад. И стоит ли того мучиться, когда жить остается одну секунду в сравнении с вечностью? – Но в ту минуту, как он считал себя успокоенным такого рода рассуждениями, ему вдруг представлялась она и в те минуты, когда он сильнее всего выказывал ей свою неискреннюю любовь, и он чувствовал прилив крови к сердцу, и должен был опять вставать, двигаться, и ломать, и рвать попадающиеся ему под руки вещи. «Зачем я сказал ей: „Je vous aime?“ все повторял он сам себе. И повторив 10 й раз этот вопрос, ему пришло в голову Мольерово: mais que diable allait il faire dans cette galere? [но за каким чортом понесло его на эту галеру?] и он засмеялся сам над собою.
Ночью он позвал камердинера и велел укладываться, чтоб ехать в Петербург. Он не мог оставаться с ней под одной кровлей. Он не мог представить себе, как бы он стал теперь говорить с ней. Он решил, что завтра он уедет и оставит ей письмо, в котором объявит ей свое намерение навсегда разлучиться с нею.
Утром, когда камердинер, внося кофе, вошел в кабинет, Пьер лежал на отоманке и с раскрытой книгой в руке спал.
Он очнулся и долго испуганно оглядывался не в силах понять, где он находится.
– Графиня приказала спросить, дома ли ваше сиятельство? – спросил камердинер.
Но не успел еще Пьер решиться на ответ, который он сделает, как сама графиня в белом, атласном халате, шитом серебром, и в простых волосах (две огромные косы en diademe [в виде диадемы] огибали два раза ее прелестную голову) вошла в комнату спокойно и величественно; только на мраморном несколько выпуклом лбе ее была морщинка гнева. Она с своим всёвыдерживающим спокойствием не стала говорить при камердинере. Она знала о дуэли и пришла говорить о ней. Она дождалась, пока камердинер уставил кофей и вышел. Пьер робко чрез очки посмотрел на нее, и, как заяц, окруженный собаками, прижимая уши, продолжает лежать в виду своих врагов, так и он попробовал продолжать читать: но чувствовал, что это бессмысленно и невозможно и опять робко взглянул на нее. Она не села, и с презрительной улыбкой смотрела на него, ожидая пока выйдет камердинер.