Чивилихин, Владимир Алексеевич

Владимир Алексеевич Чивилихин
Дата рождения:	7 марта 1928(1928-03-07)
Место рождения:	Мариинск, Томский округ, Сибирский край, РСФСР, СССР
Дата смерти:	9 июня 1984(1984-06-09) (56 лет)
Место смерти:	Москва, СССР
Гражданство:	СССР СССР
Род деятельности:	прозаик
Годы творчества:	1957—1984
Направление:	социалистический реализм
Жанр:	роман, повесть, эссе, очерк
Язык произведений:	русский
Премии:
Награды:
[lib.ru/PROZA/CHIWILIHIN/ Произведения на сайте Lib.ru]

Влади́мир Алексе́евич Чивили́хин (1928—1984) — русский советский писатель. Лауреат Государственной премии СССР (1982). Член КПСС с 1952 года.

Биография

В. А. Чивилихин родился 7 марта 1928 года в Мариинске (ныне Кемеровская область). Через год его семья переехала в город Тайга. После окончания школы Чивилихин поступил в Тайгинский техникум паровозного хозяйства. Недолгое время проработал мастером в железнодорожном техникуме в Узловой.

Печатать свои работы начал с 1946 года. Переехал в Чернигов на Украину к старшей сестре по окончании Великой Отечественной войны. Сюда же переселилась вся семья Чивилихиных. В Чернигове произошла первая встреча юного Чивилихина с П. Д. Барановским, легендарным исследователем русской архитектуры и реставратором мирового значения. Барановский исследовал разрушенный после бомбёжки храм, оказавшийся редким памятником домонгольской эпохи (Пятницкая церковь начала XII века). Позже они встретятся в Москве и подружатся.

В круг чтения молодого Чивилихина входили совсем не советские книги, среди которых — «Житие протопопа Аввакума». Чивилихин будет благодарным читателем и библиофилом всю жизнь.

В 1954 году окончил факультет журналистики МГУ. Распределение получил в столичную газету, а поселили его в общежитие на краю парка Кусково.

В. А. Чивилихин умер 9 июня 1984 года. Похоронен в Москве на Кунцевском кладбище.

Чивилихин и «Слово о полку Игореве»

По воспоминаниям Чивилихина, он любил книги и библиотеки. Ещё в Чернигове, когда Владимир Алексеевич изучал историю города, библиотекарь посоветовал ему прочитать «Слово о полку Игореве». Много страниц посвящено этой книге и в последней, крупной работе самого Чивилихина — в романе-эссе «Память», где он написал: «не могу себе представить, как бы сложилась моя жизнь, если б своевременно не познакомился со „Словом о полку Игореве“». Чивилихин считал «Слово» уникальным произведением, не имеющим аналогов в русской и мировой литературе по художественной ценности.

Чивилихин высказал версию о том, что автором «Слова» является его главный герой — князь Игорь Святославич, а дата создания «Слова» — конец жизни князя, для которого это произведение стало итогом «авторских переживаний, глубокого осмысления жизни, вдохновенной и кропотливой творческой работы». Эта версия отвергается большинством современных исследователей.

Литературные произведения

В 1957 году опубликовал документальную повесть «Живая сила». С 1961 года член СП СССР. Современникам посвящены повести «Про Клаву Иванову» (1964), «Ёлки-моталки» (1965), «Над уровнем моря» (1967), «Пёстрый камень» (1969). Широкую известность получили публицистические очерки «Месяц в Кедрограде», «О чём шумят русские леса?», «Земля в беде», «Светлое око Сибири» (о Байкале), «Шведские остановки».

Последней работой писателя, для написания которой были использованы в большом объёме научные разработки московского историка Олега Михайловича Рапова, стал роман-эссе о русской истории «Память» (1978—1984), вышедший в 2-х книгах. Первая книга была опубликована в «Романе-газете» (две части, 1985, [www.hrono.ru/proekty/rg/rg1980_89.html № 3—4]) уже после смерти писателя. Вторая вышла до первой ещё при его жизни. Затем двухтомник неоднократно переиздавался. В книге Чивилихин критикует Гумилёва за его утверждения о симбиозе Великороссии с Золотой Ордой. Роман представляет собой размышления автора на темы ранней истории Руси и не является научно-историческим исследованием.

Одним из самых известных произведений писателя является документальная повесть «Серебряные рельсы» — об экспедиции Александра Кошурникова в Восточные Саяны в целях изыскания маршрута железной дороги Абакан — Нижнеудинск (реализован был вариант Абакан - Тайшет).

Награды и премии

• премия Ленинского комсомола (1966) — за повести «Серебряные рельсы», «Про Клаву Иванову» (1964), «Ёлки-моталки» (1965)
• Государственная премия РСФСР имени М. Горького (1977) — за книгу «По городам и весям» (1976)
• Государственная премия СССР (1982) — за роман-эссе «Память»
• орден «Знак Почёта»
• ещё один орден и медали

Литература

Книги

• Владимир Чивилихин. Память; роман/эссе. — Москва: Художественная литература, 1984. — 573 с. — 100 000 экз.

Ссылки

• [lib.ru/PROZA/CHIWILIHIN/ Чивилихин, Владимир Алексеевич] в библиотеке Максима Мошкова
• Парфёнов В. [zavtra.ru/content/view/1998-03-2472/ Слово о Владимире Чивилихине]

Отрывок, характеризующий Чивилихин, Владимир Алексеевич

– Я все знаю, – перебил его Наполеон, – я все знаю, и знаю число ваших батальонов так же верно, как и моих. У вас нет двухсот тысяч войска, а у меня втрое столько. Даю вам честное слово, – сказал Наполеон, забывая, что это его честное слово никак не могло иметь значения, – даю вам ma parole d'honneur que j'ai cinq cent trente mille hommes de ce cote de la Vistule. [честное слово, что у меня пятьсот тридцать тысяч человек по сю сторону Вислы.] Турки вам не помощь: они никуда не годятся и доказали это, замирившись с вами. Шведы – их предопределение быть управляемыми сумасшедшими королями. Их король был безумный; они переменили его и взяли другого – Бернадота, который тотчас сошел с ума, потому что сумасшедший только, будучи шведом, может заключать союзы с Россией. – Наполеон злобно усмехнулся и опять поднес к носу табакерку.
На каждую из фраз Наполеона Балашев хотел и имел что возразить; беспрестанно он делал движение человека, желавшего сказать что то, но Наполеон перебивал его. Например, о безумии шведов Балашев хотел сказать, что Швеция есть остров, когда Россия за нее; но Наполеон сердито вскрикнул, чтобы заглушить его голос. Наполеон находился в том состоянии раздражения, в котором нужно говорить, говорить и говорить, только для того, чтобы самому себе доказать свою справедливость. Балашеву становилось тяжело: он, как посол, боялся уронить достоинство свое и чувствовал необходимость возражать; но, как человек, он сжимался нравственно перед забытьем беспричинного гнева, в котором, очевидно, находился Наполеон. Он знал, что все слова, сказанные теперь Наполеоном, не имеют значения, что он сам, когда опомнится, устыдится их. Балашев стоял, опустив глаза, глядя на движущиеся толстые ноги Наполеона, и старался избегать его взгляда.
– Да что мне эти ваши союзники? – говорил Наполеон. – У меня союзники – это поляки: их восемьдесят тысяч, они дерутся, как львы. И их будет двести тысяч.
И, вероятно, еще более возмутившись тем, что, сказав это, он сказал очевидную неправду и что Балашев в той же покорной своей судьбе позе молча стоял перед ним, он круто повернулся назад, подошел к самому лицу Балашева и, делая энергические и быстрые жесты своими белыми руками, закричал почти:
– Знайте, что ежели вы поколеблете Пруссию против меня, знайте, что я сотру ее с карты Европы, – сказал он с бледным, искаженным злобой лицом, энергическим жестом одной маленькой руки ударяя по другой. – Да, я заброшу вас за Двину, за Днепр и восстановлю против вас ту преграду, которую Европа была преступна и слепа, что позволила разрушить. Да, вот что с вами будет, вот что вы выиграли, удалившись от меня, – сказал он и молча прошел несколько раз по комнате, вздрагивая своими толстыми плечами. Он положил в жилетный карман табакерку, опять вынул ее, несколько раз приставлял ее к носу и остановился против Балашева. Он помолчал, поглядел насмешливо прямо в глаза Балашеву и сказал тихим голосом: – Et cependant quel beau regne aurait pu avoir votre maitre! [A между тем какое прекрасное царствование мог бы иметь ваш государь!]
Балашев, чувствуя необходимость возражать, сказал, что со стороны России дела не представляются в таком мрачном виде. Наполеон молчал, продолжая насмешливо глядеть на него и, очевидно, его не слушая. Балашев сказал, что в России ожидают от войны всего хорошего. Наполеон снисходительно кивнул головой, как бы говоря: «Знаю, так говорить ваша обязанность, но вы сами в это не верите, вы убеждены мною».
В конце речи Балашева Наполеон вынул опять табакерку, понюхал из нее и, как сигнал, стукнул два раза ногой по полу. Дверь отворилась; почтительно изгибающийся камергер подал императору шляпу и перчатки, другой подал носовои платок. Наполеон, ne глядя на них, обратился к Балашеву.
– Уверьте от моего имени императора Александра, – сказал оц, взяв шляпу, – что я ему предан по прежнему: я анаю его совершенно и весьма высоко ценю высокие его качества. Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre a l'Empereur. [Не удерживаю вас более, генерал, вы получите мое письмо к государю.] – И Наполеон пошел быстро к двери. Из приемной все бросилось вперед и вниз по лестнице.


После всего того, что сказал ему Наполеон, после этих взрывов гнева и после последних сухо сказанных слов:
«Je ne vous retiens plus, general, vous recevrez ma lettre», Балашев был уверен, что Наполеон уже не только не пожелает его видеть, но постарается не видать его – оскорбленного посла и, главное, свидетеля его непристойной горячности. Но, к удивлению своему, Балашев через Дюрока получил в этот день приглашение к столу императора.
На обеде были Бессьер, Коленкур и Бертье. Наполеон встретил Балашева с веселым и ласковым видом. Не только не было в нем выражения застенчивости или упрека себе за утреннюю вспышку, но он, напротив, старался ободрить Балашева. Видно было, что уже давно для Наполеона в его убеждении не существовало возможности ошибок и что в его понятии все то, что он делал, было хорошо не потому, что оно сходилось с представлением того, что хорошо и дурно, но потому, что он делал это.
Император был очень весел после своей верховой прогулки по Вильне, в которой толпы народа с восторгом встречали и провожали его. Во всех окнах улиц, по которым он проезжал, были выставлены ковры, знамена, вензеля его, и польские дамы, приветствуя его, махали ему платками.
За обедом, посадив подле себя Балашева, он обращался с ним не только ласково, но обращался так, как будто он и Балашева считал в числе своих придворных, в числе тех людей, которые сочувствовали его планам и должны были радоваться его успехам. Между прочим разговором он заговорил о Москве и стал спрашивать Балашева о русской столице, не только как спрашивает любознательный путешественник о новом месте, которое он намеревается посетить, но как бы с убеждением, что Балашев, как русский, должен быть польщен этой любознательностью.
– Сколько жителей в Москве, сколько домов? Правда ли, что Moscou называют Moscou la sainte? [святая?] Сколько церквей в Moscou? – спрашивал он.