Чилля

Чилля́ (в переводе с фарси «сорок дней»; также «саратон») — в культуре народов Узбекистана и других среднеазиатских/восточных стран это период изнуряющего 40-дневного безветренного летнего зноя, во время которогo по традиции проводили сорокадневный пост с молитвами и медитациями в чилляхонах. По календарю чилля обычно, хотя и не каждый год, укладывается в период с 25 июня по 3 августа, когда отмечаются максимумы летних температур. После 5 августа высокие дневные температуры могут сохраняться, но ночью с гор уже начинает дуть прохладный ветерок. В период чилли температура воздуха днем поднимается выше +40 градусов, а ночью не опускается ниже +30; дождей летом практически не бывает. Впрочем, воздух в Узбекистане отличается низкой влажностью, а потому человеком он переносится легче, чем такие же температуры, например, в Луизиане, расположенной в зоне влажных субтропиков: из-за низкой влажности температура в глубокой тени значительно ниже, чем на солнце; кроме этого, сухой воздух быстрее остывает после захода солнца. Чилля является неотъемлемой частью городской культуры Ташкента, часто находя отражение в СМИ, массовой культуре, традициях, досуге, личных планах и прочем.

Традиционные времяпрепровождения в период чилли

Издавна суфии Средней Азии во время чилли имели обыкновение уединяться для молитв, медитаций, духовного самосовершенствования, философствования, чтения Корана, поста и проч. В период чилли бытовые и мирские делах сведены до минимума, в это время тяжело работать и почти невозможно путешествовать: если в Ташкенте абсолютный зарегистрированный максимум температуры, наблюдавшийся в самый разгар чилли 18 июля 1997 года, составил относительно скромные +44,6, то на юге и в пустынных зонах температуры доходили до +47 +48 C. Однако, учитывая тот факт, что в период чилли горные ледники активно тают, наполняя реки и арыки прохладной талой водой, верующие стараются выкроить пару дней для посещения различных святых источников, таких, например, как источник Авлия (Галляаральский район, Джизакская область). В наши дни отдыхающие предпочитают отправиться как на близкое к Ташкенту Туябугузское водохранилище, так и на Чарвакское водохранилище, расположенное в 100 км от него. Для укрытия во время чилли предназначены и особые глинобитные купола-кельи чилла-хоны, которые более чем на две трети уходят в более прохладную землю, где укрывались дервиши и наставники. Традиционные глинобитные жилища узбеков в махаллях также более приспособлены для ежегодной чилли чем панельные квартиры, за исключением тех, где имеются кондиционеры. На верхних этажах солнечной стороны некондиционируемых квартир в многоэтажных панельных домах воздух может подниматься еще на 6-8 градусов выше, чем на улице. Особенно это касается квартир с застеклёнными лоджиями. Жители глинобитных домов Старого города в своих домах имеют толстые внешние стены из более прохладных глины и камыша. Широкие и продуваемые внутренние дворы со старыми раскидистыми фруктовыми деревьями и обязательным прудом-хаузом в центре помогают пережить летний зной. Традиционно считалось, что облегчение приносит зелёный чай. В современных условиях селяне и горожане справляются с жарой, покупая мороженое, выпивая прохладительные напитки, устанавливая кондиционеры, укрываясь мокрой марлей перед сном, купаясь в водоёмах и фонтанах, а также поднимаясь выше в горы.

Зимняя чилля

По аналогии с летней чиллёй, в массовой культуре Ташкента и в Узбекистане сложилось представление и о зимней чилле, т.е. условно 40-дневному периоду зимой, когда ночные температуры воздуха в городе опускаются ниже 0 C.

Отрывок, характеризующий Чилля

Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
В ночь 11 го октября он лежал, облокотившись на руку, и думал об этом.
В соседней комнате зашевелилось, и послышались шаги Толя, Коновницына и Болховитинова.
– Эй, кто там? Войдите, войди! Что новенького? – окликнул их фельдмаршал.
Пока лакей зажигал свечу, Толь рассказывал содержание известий.
– Кто привез? – спросил Кутузов с лицом, поразившим Толя, когда загорелась свеча, своей холодной строгостью.
– Не может быть сомнения, ваша светлость.
– Позови, позови его сюда!
Кутузов сидел, спустив одну ногу с кровати и навалившись большим животом на другую, согнутую ногу. Он щурил свой зрячий глаз, чтобы лучше рассмотреть посланного, как будто в его чертах он хотел прочесть то, что занимало его.
– Скажи, скажи, дружок, – сказал он Болховитинову своим тихим, старческим голосом, закрывая распахнувшуюся на груди рубашку. – Подойди, подойди поближе. Какие ты привез мне весточки? А? Наполеон из Москвы ушел? Воистину так? А?
Болховитинов подробно доносил сначала все то, что ему было приказано.
– Говори, говори скорее, не томи душу, – перебил его Кутузов.
Болховитинов рассказал все и замолчал, ожидая приказания. Толь начал было говорить что то, но Кутузов перебил его. Он хотел сказать что то, но вдруг лицо его сщурилось, сморщилось; он, махнув рукой на Толя, повернулся в противную сторону, к красному углу избы, черневшему от образов.
– Господи, создатель мой! Внял ты молитве нашей… – дрожащим голосом сказал он, сложив руки. – Спасена Россия. Благодарю тебя, господи! – И он заплакал.