Чириков, Альберт Алексеевич

Альберт Алексеевич Чириков
Дата рождения	16 августа 1969(1969-08-16) (54 года)
Место рождения	пос. Койташ, Самаркандская область, Узбекистан
Принадлежность	СССР СССР, Россия Россия
Род войск	Воздушно-десантные войска
Годы службы	1986-2007
Звание	Подполковник
Сражения/войны	Первая чеченская война
Награды и премии	Медали

Альберт Алексеевич Чириков (род. 16 августа 1969, пос. Койташ (ныне Галляаральский район), Самаркандская область, Узбекистан) — подполковник ВС РФ, участник Первой чеченской войны, Герой Российской Федерации (1996). Во время Первой чеченской войны — начальник штаба парашютно-десантного батальона 337-го гвардейского ордена Александра Невского парашютно-десантного полка 104-й гвардейской Краснознамённой ордена Кутузова 2-й степени воздушно-десантной дивизии, ныне в запасе.

Биография

Родился 16 августа 1969 года в посёлке Койташ ныне Галляаральского района Самаркандской области Республики Узбекистан. Русский. Окончил астраханскую среднюю школу № 2 в 1986 году.

В Вооружённых силах СССР с августа 1986 года. В 1990 году окончил Рязанское дважды Краснознамённое высшее воздушно-десантное командное училище имени Ленинского комсомола. Служил в 337-м гвардейском парашютно-десантном полку 104-й гвардейской воздушно-десантной дивизии Воздушно-десантных войск (Азербайджанская ССР, в 1993 году передислоцирована в Ульяновск): командир взвода, с 1992 года — командир парашютно-десантной роты, с 1995 года — начальник штаба парашютно-десантного батальона.

Указом Президента Российской Федерации от 19 октября 1996 года за мужество и героизм, проявленные при выполнении воинского долга, капитану Чирикову Альберту Алексеевичу присвоено звание Героя Российской Федерации.

Литература

• Воздушно-десантные войска в лицах. Под ред. В. А. Шаманова. — Москва, 2010.

Отрывок, характеризующий Чириков, Альберт Алексеевич

– Отчего вы не говорите? – обратилась княжна к старому старику, который, облокотившись на палку, стоял перед ней. – Скажи, ежели ты думаешь, что еще что нибудь нужно. Я все сделаю, – сказала она, уловив его взгляд. Но он, как бы рассердившись за это, опустил совсем голову и проговорил:
– Чего соглашаться то, не нужно нам хлеба.
– Что ж, нам все бросить то? Не согласны. Не согласны… Нет нашего согласия. Мы тебя жалеем, а нашего согласия нет. Поезжай сама, одна… – раздалось в толпе с разных сторон. И опять на всех лицах этой толпы показалось одно и то же выражение, и теперь это было уже наверное не выражение любопытства и благодарности, а выражение озлобленной решительности.
– Да вы не поняли, верно, – с грустной улыбкой сказала княжна Марья. – Отчего вы не хотите ехать? Я обещаю поселить вас, кормить. А здесь неприятель разорит вас…
Но голос ее заглушали голоса толпы.
– Нет нашего согласия, пускай разоряет! Не берем твоего хлеба, нет согласия нашего!
Княжна Марья старалась уловить опять чей нибудь взгляд из толпы, но ни один взгляд не был устремлен на нее; глаза, очевидно, избегали ее. Ей стало странно и неловко.
– Вишь, научила ловко, за ней в крепость иди! Дома разори да в кабалу и ступай. Как же! Я хлеб, мол, отдам! – слышались голоса в толпе.
Княжна Марья, опустив голову, вышла из круга и пошла в дом. Повторив Дрону приказание о том, чтобы завтра были лошади для отъезда, она ушла в свою комнату и осталась одна с своими мыслями.


Долго эту ночь княжна Марья сидела у открытого окна в своей комнате, прислушиваясь к звукам говора мужиков, доносившегося с деревни, но она не думала о них. Она чувствовала, что, сколько бы она ни думала о них, она не могла бы понять их. Она думала все об одном – о своем горе, которое теперь, после перерыва, произведенного заботами о настоящем, уже сделалось для нее прошедшим. Она теперь уже могла вспоминать, могла плакать и могла молиться. С заходом солнца ветер затих. Ночь была тихая и свежая. В двенадцатом часу голоса стали затихать, пропел петух, из за лип стала выходить полная луна, поднялся свежий, белый туман роса, и над деревней и над домом воцарилась тишина.
Одна за другой представлялись ей картины близкого прошедшего – болезни и последних минут отца. И с грустной радостью она теперь останавливалась на этих образах, отгоняя от себя с ужасом только одно последнее представление его смерти, которое – она чувствовала – она была не в силах созерцать даже в своем воображении в этот тихий и таинственный час ночи. И картины эти представлялись ей с такой ясностью и с такими подробностями, что они казались ей то действительностью, то прошедшим, то будущим.