Чириков, Евгений Николаевич

Евгений Николаевич Чириков
Портрет работы И. Репина (1906)
Дата рождения:	24 июля (5 августа) 1864(1864-08-05)
Место рождения:	Казань
Дата смерти:	18 января 1932(1932-01-18) (67 лет)
Место смерти:	Прага
Род деятельности:	прозаик и драматург
Направление:	реализм
Жанр:	рассказ, повесть, роман; драма
[az.lib.ru/c/chirikow_e_n/ Произведения на сайте Lib.ru]

Евге́ний Никола́евич Чи́риков (24 июля (5 августа) 1864 — 18 января 1932) — русский писатель, драматург, публицист.

Биография

Родился 24 июля (5 августа) 1864 в небогатой дворянской семье. В связи со служебными перемещениями отца семья часто меняла местожительство в Казанской и Симбирской губерниях. Учился в Казанском университете на юридическом факультете, затем перешёл на математический факультет. За участие в беспорядках в 1887 был исключён (вместе с Лениным) и выслан в Нижний Новгород. Испытывал влияние народнических и социал-демократических воззрений. Дважды арестовывался, жил под надзором полиции в Царицыне, Астрахани, Казани, Самаре, Минске (1887—1902). Пробовал различные заработки — смотрителя керосиновой станции, счетовода на железной дороге, ревизора в пароходном обществе и другие.

Студентом начал писать в провинциальных газетах. После первых литературных успехов переехал в Москву, затем с 1907 жил в Санкт-Петербурге, имел дачу в Келомяках (Комарово). В 1918 вместе с женой, актрисой Иолшиной, выехал в Ростов-на-Дону, работал в литературном отделе ОСВАГа. В 1920, покинув Севастополь, выбрался в Константинополь. В начале 1921 перебрался в Софию, в 1922 обосновался в Праге. Выступал с лекциями в Праге и Белграде, участвовал в деятельности русских организаций, сотрудничал в русских и чешских периодических изданиях.

Умер 18 января 1932 года в Праге. В похоронах участвовали представители русских и чешских организаций, в том числе Карел Крамарж. Похоронен на Ольшанском кладбище.

Литературная деятельность

Сотрудничал в провинциальных газетах «Астраханский вестник», «Астраханский листок», казанский «Волжский вестник», «Самарский вестник». Напечатал цикл стихотворений в «Сборнике „Волжского вестника“» (1885). Первый рассказ «Рыжий» опубликован в газете «Волжский вестник» (1886). С 1893 начал сотрудничать в столичных журналах «Мир Божий», «Русское богатство», «Северный вестник», «Жизнь».

С 1900 писал пьесы («Иван Мироныч», 1904; «На дворе во флигеле», 1902; «Мужики», 1905 и многие другие), которые ставились в столичных и провинциальных театрах. Большой резонанс вызвала пьеса «Евреи» (1904), поставленная в том же году на русском языке в Берлине, а в 1905 на немецком языке в Вене. В 1905 году привлекло внимание его сатирическое стихотворение «В тюрьме» (Из песен «свободного гражданина»).

Был пайщиком издательского товарищества «Знание», выпустившего его собрание сочинений в 8 томах (1903—1909). Сотрудничал в альманахе издательства «Шиповник» и сборнике «Земля». Главы автобиографической трилогии «Жизнь Тарханова» публиковались в журнале «Вестник Европы». Издал сборники рассказов «Цветы воспоминаний» (1912), «Ранние всходы» (1913), «Волжские сказки» (1916), воссоздающих атмосферу 1880-х годов. Написал «пьесы для экрана», фактически киносценарии, «Любовь статского советника» (1915) и «Девьи горы» (1918). В эмиграции участвовал в пражских русских изданиях, сотрудничал с рижской газетой «Сегодня», ковенской «Эхо». Опубликовал брошюру «Смердяков русской революции (Роль Горького в русской революции)» (1921), повесть о типе революционера «Опустошённая душа» (1922), роман о революции «Зверь из бездны» (1923), завершение автобиографической трилогии «Жизнь Тарханова» «Семья» (1925), также «Мой роман. Записки беженца» (1926), пятитомный автобиографический роман «Отчий дом» (1929—1931), издал книгу рассказов о гражданской войне «Красный паяц» (1928), книги рассказов «Девичьи слезы», «Между небом и землей» (1927), «Вечерний звон» (1932). Писал пьесы (некоторые ставились на чешском и немецком языках), сценарии для кино.

Талант Чирикова всегда оставался в тени Чехова, однако его творчество свидетельствует о сочувствии, о мягкой меланхолии в отношении к людям и обстоятельствам.

Издания

• Очерки и рассказы. Издание 1-е, тираж -3000, 1899 год, СПБ, издательство "С.Дороватовского и А. Чарушникова".
• Очерки и рассказы. Книжка вторая. Издание 1-е, тираж -4200, 1900 год, СПБ, издательство "С. Дороватовского и А. Чарушникова".
• Очерки и рассказы. Издание 2-е, 1900 год, СПБ,издательство О.Н. Поповой.
• Собрание сочинений. Т. 1—17. Москва, 1910—1916.
• Повести и рассказы / Подготовка текста, вступительная статья и комментарии Е. Сахаровой. Москва, 1961.
• Иван Мироныч. Мужики: Картины деревенской жизни. — Драматургия «Знания»: Сборник пьес. Москва, 1964.
• В сахарном королевстве: (По поводу Глухов. процесса) / [Евг. Чириков]. Москва: Рок, 1907

Литература

• М. Ю. Любимова. Чириков. — Русские писатели, XX век. Биобиблиографический словарь. В 2-х ч. Ч. 2: М — Я / Под ред. Н. Н. Скатова. Москва: Просвещение, 1998. ISBN 5-09-006995-6(2), ISBN 5-09-006994-8 (общ.). С. 553—441.

Ссылки

• [www.russianresources.lt/archive/Cirikov/Cirikov_0.html Евгений Чириков в «Балтийском архиве»]
• [az.lib.ru/c/chirikow_e_n/ Сочинения Чирикова на сайте Lib.ru: Классика]
• [www.alekstarn.com/chirik.html Алекс Тарн: "Чириковский инцидент - Лучшие Люди России"]

Отрывок, характеризующий Чириков, Евгений Николаевич

– Мама! мне так не хочется, – сказала Наташа, но вместе с тем встала.
Всем им, даже и немолодому Диммлеру, не хотелось прерывать разговор и уходить из уголка диванного, но Наташа встала, и Николай сел за клавикорды. Как всегда, став на средину залы и выбрав выгоднейшее место для резонанса, Наташа начала петь любимую пьесу своей матери.
Она сказала, что ей не хотелось петь, но она давно прежде, и долго после не пела так, как она пела в этот вечер. Граф Илья Андреич из кабинета, где он беседовал с Митинькой, слышал ее пенье, и как ученик, торопящийся итти играть, доканчивая урок, путался в словах, отдавая приказания управляющему и наконец замолчал, и Митинька, тоже слушая, молча с улыбкой, стоял перед графом. Николай не спускал глаз с сестры, и вместе с нею переводил дыхание. Соня, слушая, думала о том, какая громадная разница была между ей и ее другом и как невозможно было ей хоть на сколько нибудь быть столь обворожительной, как ее кузина. Старая графиня сидела с счастливо грустной улыбкой и слезами на глазах, изредка покачивая головой. Она думала и о Наташе, и о своей молодости, и о том, как что то неестественное и страшное есть в этом предстоящем браке Наташи с князем Андреем.
Диммлер, подсев к графине и закрыв глаза, слушал.
– Нет, графиня, – сказал он наконец, – это талант европейский, ей учиться нечего, этой мягкости, нежности, силы…
– Ах! как я боюсь за нее, как я боюсь, – сказала графиня, не помня, с кем она говорит. Ее материнское чутье говорило ей, что чего то слишком много в Наташе, и что от этого она не будет счастлива. Наташа не кончила еще петь, как в комнату вбежал восторженный четырнадцатилетний Петя с известием, что пришли ряженые.
Наташа вдруг остановилась.
– Дурак! – закричала она на брата, подбежала к стулу, упала на него и зарыдала так, что долго потом не могла остановиться.
– Ничего, маменька, право ничего, так: Петя испугал меня, – говорила она, стараясь улыбаться, но слезы всё текли и всхлипывания сдавливали горло.
Наряженные дворовые, медведи, турки, трактирщики, барыни, страшные и смешные, принеся с собою холод и веселье, сначала робко жались в передней; потом, прячась один за другого, вытеснялись в залу; и сначала застенчиво, а потом всё веселее и дружнее начались песни, пляски, хоровые и святочные игры. Графиня, узнав лица и посмеявшись на наряженных, ушла в гостиную. Граф Илья Андреич с сияющей улыбкой сидел в зале, одобряя играющих. Молодежь исчезла куда то.
Через полчаса в зале между другими ряжеными появилась еще старая барыня в фижмах – это был Николай. Турчанка был Петя. Паяс – это был Диммлер, гусар – Наташа и черкес – Соня, с нарисованными пробочными усами и бровями.
После снисходительного удивления, неузнавания и похвал со стороны не наряженных, молодые люди нашли, что костюмы так хороши, что надо было их показать еще кому нибудь.
Николай, которому хотелось по отличной дороге прокатить всех на своей тройке, предложил, взяв с собой из дворовых человек десять наряженных, ехать к дядюшке.
– Нет, ну что вы его, старика, расстроите! – сказала графиня, – да и негде повернуться у него. Уж ехать, так к Мелюковым.
Мелюкова была вдова с детьми разнообразного возраста, также с гувернантками и гувернерами, жившая в четырех верстах от Ростовых.
– Вот, ma chere, умно, – подхватил расшевелившийся старый граф. – Давай сейчас наряжусь и поеду с вами. Уж я Пашету расшевелю.
Но графиня не согласилась отпустить графа: у него все эти дни болела нога. Решили, что Илье Андреевичу ехать нельзя, а что ежели Луиза Ивановна (m me Schoss) поедет, то барышням можно ехать к Мелюковой. Соня, всегда робкая и застенчивая, настоятельнее всех стала упрашивать Луизу Ивановну не отказать им.
Наряд Сони был лучше всех. Ее усы и брови необыкновенно шли к ней. Все говорили ей, что она очень хороша, и она находилась в несвойственном ей оживленно энергическом настроении. Какой то внутренний голос говорил ей, что нынче или никогда решится ее судьба, и она в своем мужском платье казалась совсем другим человеком. Луиза Ивановна согласилась, и через полчаса четыре тройки с колокольчиками и бубенчиками, визжа и свистя подрезами по морозному снегу, подъехали к крыльцу.
Наташа первая дала тон святочного веселья, и это веселье, отражаясь от одного к другому, всё более и более усиливалось и дошло до высшей степени в то время, когда все вышли на мороз, и переговариваясь, перекликаясь, смеясь и крича, расселись в сани.
Две тройки были разгонные, третья тройка старого графа с орловским рысаком в корню; четвертая собственная Николая с его низеньким, вороным, косматым коренником. Николай в своем старушечьем наряде, на который он надел гусарский, подпоясанный плащ, стоял в середине своих саней, подобрав вожжи.
Было так светло, что он видел отблескивающие на месячном свете бляхи и глаза лошадей, испуганно оглядывавшихся на седоков, шумевших под темным навесом подъезда.
В сани Николая сели Наташа, Соня, m me Schoss и две девушки. В сани старого графа сели Диммлер с женой и Петя; в остальные расселись наряженные дворовые.
– Пошел вперед, Захар! – крикнул Николай кучеру отца, чтобы иметь случай перегнать его на дороге.
Тройка старого графа, в которую сел Диммлер и другие ряженые, визжа полозьями, как будто примерзая к снегу, и побрякивая густым колокольцом, тронулась вперед. Пристяжные жались на оглобли и увязали, выворачивая как сахар крепкий и блестящий снег.
Николай тронулся за первой тройкой; сзади зашумели и завизжали остальные. Сначала ехали маленькой рысью по узкой дороге. Пока ехали мимо сада, тени от оголенных деревьев ложились часто поперек дороги и скрывали яркий свет луны, но как только выехали за ограду, алмазно блестящая, с сизым отблеском, снежная равнина, вся облитая месячным сиянием и неподвижная, открылась со всех сторон. Раз, раз, толконул ухаб в передних санях; точно так же толконуло следующие сани и следующие и, дерзко нарушая закованную тишину, одни за другими стали растягиваться сани.
– След заячий, много следов! – прозвучал в морозном скованном воздухе голос Наташи.
– Как видно, Nicolas! – сказал голос Сони. – Николай оглянулся на Соню и пригнулся, чтоб ближе рассмотреть ее лицо. Какое то совсем новое, милое, лицо, с черными бровями и усами, в лунном свете, близко и далеко, выглядывало из соболей.
«Это прежде была Соня», подумал Николай. Он ближе вгляделся в нее и улыбнулся.
– Вы что, Nicolas?
– Ничего, – сказал он и повернулся опять к лошадям.
Выехав на торную, большую дорогу, примасленную полозьями и всю иссеченную следами шипов, видными в свете месяца, лошади сами собой стали натягивать вожжи и прибавлять ходу. Левая пристяжная, загнув голову, прыжками подергивала свои постромки. Коренной раскачивался, поводя ушами, как будто спрашивая: «начинать или рано еще?» – Впереди, уже далеко отделившись и звеня удаляющимся густым колокольцом, ясно виднелась на белом снегу черная тройка Захара. Слышны были из его саней покрикиванье и хохот и голоса наряженных.