Чихачёв, Платон Александрович

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Платон Александрович Чихачёв
Научная сфера:

География. Страноведение

Известен как:

Член-учредитель Русского географического общества. Почётный член Санкт-Петербургского Минералогического Общества. Один из первых альпинистов Европы и России. Создатель первой в России «Ипотетической карты Памира»

Награды и премии:

Серебряная медаль Академии в Тулузе

Платон Александрович Чихачёв (1812, Гатчина — 13 мая 1892, Версаль, Франция) — русский географ, путешественник и альпинист. Один из членов-учредителей Русского географического общества, Почётный член Санкт-Петербургского Минералогического Общества. Младший брат Пётра Александровича Чихачёва[1]. С исследовательскими целями совершил путешествия в Северную и Южную Америку, горы Пиренеи в Европе, Северную Африку и Центральную Азию до плато Устюрт. Первым в мире поднялся на вулкан Пичинча в Андах и высшую точку Пиренеев пик Ането. За барометрическое нивелирование горного массива Маладетта удостоен Серебряной медали Академии в Тулузе. За заслуги в области естествознания избран Почетным членом ряда научных обществ и академий Европы.





Биография

Детство и отрочество

Родился в семье действительного статского советника Александра Петровича Чихачёва и Анны Федоровны Чихачёвой, урождённой Бестужевой-Рюминой. Отец, отставной полковник лейб-гвардии Преображенского полка, в 1804 назначен Директором города Гатчина. Мать, двоюродная сестра декабриста Бестужева, женщина высокой культуры, много времени уделяла воспитанию сыновей.

Братья Петр и Платон получили прекрасное домашнее воспитание и начальное образование, большей частью — трудами любящей матери.

Родители также имели возможность отправлять детей для обучения к преподавателям — профессорам лицея в Царском Селе. Это было лучшее учебное заведение Российской империи. Большое влияние на формирование личностей братьев оказал Егор Антонович Энгельгардт, директор Царскосельского лицея. Будучи большим знатоком и искренним любителем естествознания, Энгельгардт привил братьям любовь к природе.

К совершеннолетию оба брата обладали прекрасными манерами, хорошо владели верховой ездой, фехтованием, стрельбой из пистолета и ружья, свободно изъяснялись на нескольких европейских языках, писали стихами и прозою, знали основы геологии, минералогии, ботаники, умели составлять флористические гербарии и коллекции горных пород и многое другое.

Труды любящих и высокообразованных родителей, занятия с профессорами Царского Лицея дали прекрасные плоды: братья Петр и Платон Чихачевы стали одними из самых знаменитых европейских ученых и путешественников XIX века. Грустной чертою биографий братьев стало то, что свои устремления они могли реализовать в целом лишь за пределами своей родины. Крепостнический режим Николая I Романова не мог простить Петру и Платону Чихачевым свободолюбия и европейских демократических взглядов.

Братьев разделяла разница по возрасту в четыре года, они имели разные темпераменты и влечения, но всю жизнь поддерживали дружеские отношения. Одна страсть оказалась для Петра и Платона Чихачевых определяющей в жизни — любовь к естествознанию.

Военная служба

С 1828 — юнкер на военной службе в Санкт-Петербургском уланском полку[2].

Участвовал в войнах против Турции в 1828—1829, участвовал в осаде Силистрии и Шумлы[2]. Принял участие в боевых действиях в Польше в 1831.

В 1829 за отличную службу и личную храбрость в сражении под Кулевчой был произведён в ротмистры досрочно[2].

Пребывая с уланским полком под Бухарестом, впервые познакомился с книгой немецкого географа и путешественника Александра Гумбольдта «Путешествие в равноденственные страны Нового Света», как тогда называли Американский континент. Книга Гумбольдта оказала на молодого и энергичного офицера сильное впечатление.[3]. Чихачев стал задумываться о том, чтобы оставить службу и отправиться в исследовательское путешествие в Америку. В 1833 Чихачев подал рапорт и вышел в отставку. Теперь можно было осуществить свою мечту[4].

Военная служба закалила Платона Чихачева физически, и дала ему теоретические и практические навыки, которые позволили ему впоследствии стать замечательным путешественником и одним из первых успешных альпинистов в мире.

Путешествия по Европе, Америке и Северной Африке

В 1835 Платон Чихачев отправился в грандиозное трехлетнее путешествие. Вначале он посетил Шотландию и Англию, откуда прибыл во Францию. Затем путешествовал по Италии. Американским коммерческим пароходом из Палермо Чихачев отплыл в Филадельфию на Северо- Американский континент. Путешествовал по Канаде до озера Верхнего, верхом на лошади проехал вдоль по течению рек Миссисипи и Огайо, откуда вернулся в Нью-Йорк. Погрузившись на морское судно, Чихачев прибыл в порт Вера-Крус в Мексике и вновь сел на лошадь. Прибыв в Акапулько, путешественник морем добрался до порта Гуаякиль в Эквадоре. Привычным способом, верхом на лошади Чихачев въехал в столицу страны Кито. Позднее исследователь вспоминал:[4]

...Неизвестное имело для меня прелесть неизъяснимую, а препятствия лишь раздражали мое любопытство

Анды — высокие горные хребты Южной Америки, поразили воображение 24-летнего путешественника. Чихачев попытался выехать в горы из колумбийского города Санта-Фе-де-Богота, но это было небезопасно ввиду политических трений и военного конфликта в регионе. Вторая попытка пересечь Анды из Перу через города Кальяо, Лимa и Куско вновь не удалась. Однако здесь Чихачев, вдохновленный альпинистскими восхождениями Александра Губольдта, первым в мире осуществил успешное восхождение на вулкан Пичинчу (4 787 м). Русский альпинист-путешественник также поднялся на вулкан Паско и другие американские горы. Далее, на французском корвете «Ариана» Чихачев достиг чилийского порта Вальпараисо. Отсюда он отправился в столицу Чили Сантьяго, — город который описал в своих воспоминаниях.

Теперь, в третий уже раз неутомимый исследователь, наняв проводника и трех мулов, решил пересечь Южно-Американский континент с запада на восток. Это путешествие только по географической карте имеет протяженность более 1 200 км. Поднявшись полупустынными горными тропами вверх по долине реки Майпу, путешественники вышли к заброшенному серебряному руднику Кумбре на высоте 3 965 м, достигнув перевала в горном хребте Анд. Теперь предстояло спуститься вниз по восточным склонам хребта. Здесь Чихачев встретил буйную тропическую растительность и богатейший животный мир. Добравшись до городка Мендос, Чихачев передохнул и отправился по равнине далее на восток к Атлантическому океану. Позднее путешественник подробно описал свой путь через Южно-Американские пампасы. В Буэнос-Айресе Чихачев имел встречи и беседы с английскими моряками, которые на фрегате должны были отправиться вокруг Южной Америки через мыс Горн в Индию, где британский генерал-губернатор Аукленд готовился к вторжению в Афганистан с тем, чтобы вплотную придвинуться к Азиатским владениям Российской империи. Это поразило Платона Чихачева и зародило мысль об исследовании Центральной Азии[5]. А пока Чихачев отправился к берегам Огненной Земли на крайнем юге Америки.

За три года путешествий по Америке Платон Чихачев проделал путь по воде, пешком, верхом на лошадях и мулах в несколько тысяч километров — от берегов озера Онтарио в Канаде до антарктических холодных вод Южного океана. Исследователь собрал колоссальное количество разнообразных материалов в виде наблюдений и барометрических нивелировок, которые он заносил в полевые дневники. Платон Чихачев стал первым русским путешественником, который пересек Южную Америку с запада на восток через горные хребты Анд от Тихого океана до Атлантики.

Возвращение в Европу. Встреча с Гумбольдтом

В Париже случилось несчастье: неизвестным были украдены бумаги Чихачева. Пропала большая часть драгоценных полевых дневников и научных наблюдений, которые исследователь вел во время своего путешествия по Америке. Из Парижа в 1838 Платон Чихачев приехал в Берлин для встречи с Александром Гумбольдтом. Немецкий географ с большим сочувствием отнесся к планам молодого русского путешественника проникнуть в неисследованные области Центральной Азии. А.Гумбольдт написал министру финансов Российской империи графу Е. Ф. Канкрину письмо-рекомендацию, где, в частности, отметил:[6]

...обладая мужеством и счастливейшими природными дарованиями, [Платон Чихачев] имеет стремление посвятить свою жизнь чему-нибудь замечательному, например путешествию в Центральную Азию. <...> Его стремление к знанию — не пустая видимость. Это превосходный молодой человек, в лице которого может погибнуть многое, если его не поддержат на родине.

Подобную рекомендацию знаменитый европейский географ отправил и лично российскому императору Николаю I Романову. Но у русского царя было иное мнение: он весьма неприязненно относился к братьям Петру и Платону Чихачевым, которые были проникнуты духом европейской свободы и демократии, и не скрывали своих симпатий к декабристам. Против каких-либо экспедиций во внутренние районы Центральной Азии был и министр иностранных дел Российской империи хитрый царедворец и чрезвычайно осторожный дипломат Карл Нессельроде[7].

В Париже и Берлине

В столице Франции П.Чихачев в 1838 слушает лекции астронома и метеоролога Франсуа Араго и геолога Жана Батиста Эли де Бомона. В Берлине он посещает лекции профессора Карла Риттера, автора грандиозного энциклопедического труда, впервые вобравшего все имевшиеся к началу XIX века сведения о географии Земли.[8]

Хивинский поход и неудавшаяся миссия в Британскую Индию

По возвращении в Россию Платон Чихачев получает основательные познания в практическом определении географических координат пунктов на местности, без чего создание точных карт просто невозможно. В обсерватории Пулково под Санкт-Петербургом П.Чихачев проходит курс обучения у В. Я. Струве и О. В. Струве.[2] Теперь энергичный путешественник готов к научному изучению Центральной Азии.

В 1839 Платон Чихачев с большими трудностями добился того, чтобы его включили в состав участников Хивинской экспедиции российской армии в Центральную Азию под руководством генерала В. А. Перовского. Летом двигаться на Хиву было невозможно — температура воздуха в тени достигала + 45°по Цельсию, а на поверхности песков — до + 90°. Отряд выступил из Оренбурга в ноябре. В пути начались непредвиденные бураны, ударили сильные морозы. Достигнув склонов плато Устюрт и потеряв много солдат и офицеров, Перовский весною 1840 повернул назад.

В это время Чихачев вызвался добровольно совершить чрезвычайно опасное и длительное путешествие из Хивы через Памир и Тибет в Индию. На вольноопределяющегося — отставного ротмистра Платона Чихачёва, была возложена миссия по исследованию ближайшей к русским пределам горной страны Памир. Оттуда, через Тибет Чихачев предполагал тайно проникнуть в британские владения в Индии с разведывательными целями, после чего вернуться в Российскую империю с обстоятельным отчетом о путешествии и картой посещенных областей. Геополитическое соперничество за влияние в Центральной Азии между Британской и Российской империями известно в британской исторической традиции как «Большая Игра». Генеральный Штаб русской армии был очень заинтересован в исполнении этого разведывательного плана. Но министр иностранных дел Карл Нессельроде, который небеспочвенно опасался резко негативной реакции Британской империи, в случае, если бы тайная миссия Чихачева в Британскую Индию открылась, в исполнении этого плана отказал.[6]

В военном походе на Хиву отставной ротмистр Чихачев показал себя храбрым и стойким воином. Окруженному русскому отряду зимой в пустыне пришлось несколько дней питаться одной кониною и отстреливаясь из ружей и пистолетов, ежедневно подвергаясь атакам противника. Чихачев был представлен генералом Перовским к Георгиевскому кресту, но император Николай I вычеркнул его имя из наградного листа, найдя формальную причину: по наградному Положению боевой орден не может быть вручен штатскому. С соизволения императора Чихачеву за воинскую доблесть и мужество, проявленные в Хивинском походе 1839—1840 был пожалован «какой-то штатский крестик».

Одной из главных причин неудачи Хивинского похода 1839—1840 было незнание географии края. Спустя пять лет В. А. Перовский и П. А. Чихачев стали у колыбели Русского Географического общества.[9] Результаты с таким трудом добытых и оплаченных кровью погибших русских воинов метеорологических наблюдений Платона Чихачева в Хивинской земле были высланы во Францию и опубликованы в Трудах Парижской Академии наук.

Как позднее сам Чихачев вспоминал, после Хивинского похода он был вынужден выехать в Алжир и Европу «для поправления здоровья».

Два восхождения на высшую точку Пиренеев. Триумф русской науки

Имея блестящий опыт горовосхождений и прекрасную физическую форму, Платон Чихачев первым в мире поднимается на самую высокую гору Пиренеев — пик Нету, он же пик д’Ането. Пик этот сейчас носит название Ането и находится в диком горном массиве, который у местных жителей носит название Маладетта, что в переводе с испанского означает «Проклятая Гора».

Платон Александрович Чихачёв поднялся на пик 18 июля 1842 года. На вершину его сопровождали проводники Пьер Санио де Лус, Люшонне Бернар Арразо и Пьер Редонне. В группе восходителей были также ботаник Альбер де Франквиль и его проводник Жан Сор. На вершине горы путешественники сложили пирамиду из камней и оставили бутылку, содержавшую имена всех участников экспедиции. Чихачев вложил в бутылку свою визитку. С помощью барометра русский альпинист определил максимальную высоту Пиренеев — 3404 м.

Благополучно спустившись вниз, Чихачев рассказал о своем восхождении французу де Жуанвилю. Тот не поверил Чихачеву, усомнившись как в определении высоты, так и в самом факте восхождения на самую высокую гору Пиренеев. На пари Платон Чихачев вызвался вновь подняться на д’Ането, но теперь уже с де Жуанвилем. На вершине французский спутник нашел визитную карточку Чихачева, а повторные измерения высоты — что было немаловажно для науки — дали тот же результат. Это был заслуженный триумф русского альпиниста и исследователя Платона Чихачева и триумф приоритета русской науки в географическом достижении[2]

Результаты ряда барометрических измерений высот в Пиренеях, включая двукратное измерение высоты Пика Ането были опубликованы в Академии в Тулузе, Франция в 1842. За цикл работ Платон Чихачев удостоен Серебряной медали Тулузской Академии.

Платон Чихачев также совершил путешествие в Северную Африку по французским колониальным владениям в Алжире.[2]

Кто же первым поднялся на пик Ането?

В некоторых источниках указывается, что впервые на Пик д’Ането | Нету | Ането поднялся французский путешественник, профессор естественной истории в Тарбской Центральной школе барон Рамон Луис де Карбонниер (Louis-François-Elisabeth, Baron Ramond de Carbonnières, 1753—1827), который описал свои путешествия в книгах:

  • Pic du Midi и Mont-Perdu.
  • Observations faites daus les Pyrénées. Paris (?), 1789. 3 tabl.
  • Voyage au Mont-Perdu et dans la partie adjacente des Hautes-Pyrénées. Paris (?), 1801. 16 tabl.
  • Voyage au sommet du Mont-Perdu. Paris (?), 1807.

Здесь требуется тщательное изучение документов и свидетельств. Подъём на гору не всегда в то время означал восхождение на высшую точку. Достижение Платона Чихачева подтверждено дважды и отмечено официально Тулузской Академией с вручением Серебряной медали. Вопрос приоритета: кто первым в истории поднялся на Пик Анету — пока исторической наукой не разрешён.

Геополитические воззрения на значение Центральной Азии

В 1845 Платон Чихачев стал членом-учредителем Русского Географического общества. Увлёкшись географией Центральной Азии, Чихачев в январе 1848 предложил от имени Географического общества организовать экспедицию для исследования истоков реки Аму-Дарья, вопроса, который не был разрешён европейской географией. Просьбу исследователя вновь отклонили. Российская империя между тем, уже установила в 1845 торговые отношения с Кокандским краем, откуда широко осуществляла вывоз хлопка. А это вызывало опасения Англии, которая в действиях России усматривала её геополитические устремления в Центральную Азию. Сведения же об этом регионе были чрезвычайно скудными. Чихачев писал, что в это время со стороны официальных властей подвергалось[10]

То было странное время, — период... скрытого гонения на все, что относилось к освещению почти неизвестного материка [Азии] и вполне естественных и столь важных интересов России на Востоке

В 1849 на заседании Императорского Русского Географического общества Чихачев прочёл доклад «О вершинах [то есть „истоках“] Аму и Сыр-Дарьи» и представил лично выполненную им «Ипотетическую карту Памира» ["ипотетическая" — значит «гипотетическая»; основанная на гипотезе; «предполагаемая»]. Работа эта выполнена с большим тщанием. Энциклопедически образованный Чихачев, используя весьма скудные источники информации, дал историю исследования Памира от древности до современного ему времени и впервые указал на важное геополитическое значение Памира для Российской империи, как регион, где неизбежно должны столкнуться интересы России и Великобритании за влияние в Центральной Азии. Доклад и «Ипотетическая карта Памира» Чихачева произвели на слушателей сильное впечатление и отдельной статьёй были напечатаны в Третьей книжке Императорского Русского Географического общества.

Жизнь в России

Страстно ратовал за развитие географии на своей родине в России на пользу науке и обществу. В 1845 стал одним из членов-учредителей Русского географического общества.

В Восточной или Крымской войне 1853—1856 волонтёром защищал Севастополь. Как знаток Европы и языков состоял на службе для дипломатических поручений при Главнокомандующем русскими силами М. Д. Горчакове.

Демократ, как и брат, был убеждённым противником крепостного права в Российской империи. Находился в оппозиции к существующему политическому режиму в России, почему и состоял на особом учёте в русской полиции.

Последние годы жизни в Западной Европе

В 1856 Платон Александрович Чихачев устроил свою личную жизнь, бракосочетаясь с Е. Ф. Оффенберг и теперь посвящая почти все своё время заботам о семье. До 1874 супруги жили преимущественно в Париже, с 1874 по 1880 — в Висбадене, в Германии.

Последние свои годы Чихачев провел в Канне, на юге Франции. В это время он написал несколько страноведческих статей, опубликованных в России.

П. А. Чихачев в знак признания заслуг на пользу географической науке был избран Почетным членом нескольких научных обществ и академий Европы.

Жизнь Платона Александровича Чихачева за рубежом была весьма уединенной, чуждой сколько-нибудь широких общественных связей и почестей, соответствовавших ученому его ранга. Он постарался дать своим детям столь же хорошее образование, какое получил сам: его сын Федор Платонович Чихачев стал известным ученым-минералогом.

Платон Александрович Чихачев скончался в Версале 13 (25 мая по Григорианскому календарю) 1892, ненадолго пережив свою жену. Согласно Завещанию тело его перевезено в Ниццу, Франция, и захоронено рядом с могилою жены на Русском кладбище

Семья

Итоги научных исследований

По возвращении из путешествий по Северной и Южной Америкам привез в Европу путевые дневники 1836—1838 годов, наблюдения географические и этнографические, физико-географические описания, рукописи статей по физической географии Нового Света. Значительная часть рукописных научных материалов было украдена во время пребывания Чихачева в Париже в 1838 году. Научным методом исследователя и ученого было то, что обладая превосходной памятью и колоссальной эрудицией, Чихачев был очень щепетилен в научных изысканиях, поверяя личные наблюдения сведениями других авторов. Вероятно, эта черта ученого и исследователя не позволила ему опереться на ненадежные свидетельства памяти, не имея под рукой документальных дневниковых записей. Человеческая и научная репутация в европейской науке являлись высшей ценностью, не подлежащей сомнению или ревизии.

География

  • Первым в мире поднялся на вершину вулкана Пичинча (5787 м), в Южной Америке
  • Первым в мире дважды поднялся на высшую точку Пиренеев и барометрически определит её высоту. Результаты опубликованы в Трудах Академии в Тулузе в 1842
  • на основе личных наблюдений дал описание Южно-Американских пампасов
  • в барометрических нивелировках — определении высот пунктов с помощью барометра одним из первых в России использовал метрическую систему мер, указывая высоты в метрах

Сравнительное страноведение

  • на основе личных наблюдений дал сравнительное описание Калифорнии, США, и Уссурийского края, Российская империя.

Экономическая география

  • на основе личных наблюдений описал озерные транспортные пароходные пути в США

Картография

  • Используя различные источники, выполнил «Ипотетическую карту Памира», первое в российской картографии и географии приближенное к действительности изображение малоисследованной области Центральной Азии

Геополитика

  • указал на то, что Памир и прилегающие области есть арена геополитического соперничества Российской и Британской империй. Составил план стратегического разведывания региона с тайным проникновением в Британскую Индию

Стратегическая разведка

Предложил план тайного стратегического разведывания Хивы, Бухары, Ферганы, Памира, Тибета и Британской Индии, который сам вызвался осуществить; план этот отклонен министром Нессельроде. Позднее осуществлен венгерским путешественником Арминием Вамбери в 1861—1864.

Климатология

В Хивинском походе вел метеорологические наблюдения, изданные затем во Франции в Парижской Акадении наук в 1840 (?).

Труды

  • Путевые дневники 1836—1838 годов. Наблюдения географические и этнографические. Физико-географические описания. Статьи по физической географии Нового Света — Северной и Южной Америки. Значительная часть украдена во время пребывания в Париже в 1838 году.
  • [ Первые в мире барометрические измерения высоты горы Маладетта, высшей точки Пиренеев, осуществленные собственноручно Платоном Александровичем Чихачевым при подъеме на вершину ] // Академия в Тулузе. 1838 (?). На французском языке.
  • [ Первые в мире метеорологические наблюдения в Хивинском ханстве, осуществленные собственноручно Платоном Александровичем Чихачевым в Хивинском походе русской армии в Центральную Азию в 1839 году ] // Парижская Академия наук. 1840 (?). На французском языке.
  • Об озёрах и пароходстве Соединенных Штатов // Отечественные Записки. — Экономические заметки о США.
  • О восхождении на пик Нету в Пиренеях // Издание ? 1842.
  • Поездка через Буэнос-Айресские пампы // [Санкт-Петербург: Типография И. Глазунова и К°] . Отечественные Записки. 1844 . Книжка XXXIV. Раздел II: Науки и художества. С. 1-72, + 2.
  • О Буэнос-Айресских пампах // Отечественные Записки. 1840-е. — Описание пампасов Южной Америки.
  • О прогулке с пластунами в Байдарскую долину // Русская Беседа. — Описание одного из районов Крыма.
  • Калифорния и Уссурийский край" / «Вестник Европы», 1889. — Работа сравнительного страноведения.
  • Об исследовании вершин Сыр- и Аму-Дарьи и нагорной площади Памир. Приложение: Ипотетическая карта Памира. Составлена П. А. Чихачевым // [Санкт-Петербург]. Записки Русского географического общества. 1847. Книжка III. Раздел ? Страницы ?

Примечание: «вершина» — в географическом лексиконе того времени — для реки или ручья означает «исток». «Ипотетическая карта Памира» — означает «гипотетическая», то есть «карта-гипотеза» или «предполагаемая географическая карта» составителя, — компиляция, — как попытка создания Карты орографии и гидрографии малоисследованной области Памир.

  • Железная дорога Тихоокеанская в Канаде, 1891.
  • Ascension an pic de Nethou, Platon de Tchihatcheff. Paris, 1842. 80 peges.

Напишите отзыв о статье "Чихачёв, Платон Александрович"

Примечания

  1. Родионова Т. Ф. [history-gatchina.ru/town/gatchina/gatchina13.htm Знаменитые географы и путешественники братья Чихачевы — уроженцы Гатчины](недоступная ссылка с 18-04-2012 (4362 дня) — историякопия)
  2. 1 2 3 4 5 6 Хргиан А.Первый русский путешественник в Андах. С. 156—163 /Побежденные вершины. Сборник [статей] советского альпинизма. Выпуск за 1972 год. — Москва: Мысль, 1974. — 272 с. — IBSN отсутствует — С. 156
  3. Хргиан А.Первый русский путешественник в Андах. С. 156—163 /Побежденные вершины. Сборник [статей] советского альпинизма. Выпуск за 1972 год. — Москва: Мысль, 1974. — 272 с. — IBSN отсутствует — С. 156—157
  4. 1 2 Хргиан А.Первый русский путешественник в Андах. С. 156—163 /Побежденные вершины. Сборник [статей] советского альпинизма. Выпуск за 1972 год. — Москва: Мысль, 1974. — 272 с. — IBSN отсутствует — С. 157
  5. Хргиан А.Первый русский путешественник в Андах. С. 156—163 /Побежденные вершины. Сборник [статей] советского альпинизма. Выпуск за 1972 год. — Москва: Мысль, 1974. — 272 с. — IBSN отсутствует — С. 156—159
  6. 1 2 Хргиан А.Первый русский путешественник в Андах. С. 156—163 /Побежденные вершины. Сборник [статей] советского альпинизма. Выпуск за 1972 год. — Москва: Мысль, 1974. — 272 с. — IBSN отсутствует — С. 159
  7. Хргиан А.Первый русский путешественник в Андах. С. 156—163 /Побежденные вершины. Сборник [статей] советского альпинизма. Выпуск за 1972 год. — Москва: Мысль, 1974. — 272 с. — IBSN отсутствует — С. 159—160
  8. Хргиан А.Первый русский путешественник в Андах. С. 156—163 /Побежденные вершины. Сборник [статей] советского альпинизма. Выпуск за 1972 год. — Москва: Мысль, 1974. — 272 с. — IBSN отсутствует — С. 160
  9. Хргиан А.Первый русский путешественник в Андах. С. 156—163 /Побежденные вершины. Сборник [статей] советского альпинизма. Выпуск за 1972 год. — Москва: Мысль, 1974. — 272 с. — IBSN отсутствует — С. 161
  10. Хргиан А.Первый русский путешественник в Андах. С. 156—163 /Побежденные вершины. Сборник [статей] советского альпинизма. Выпуск за 1972 год. — Москва: Мысль, 1974. — 272 с. — IBSN отсутствует — С. 162

Литература

Ссылки

  • История восхождений на Анету. На испанском языке. Электронный Адрес: archive.is/20120731171829/personales.ya.com/muntanya/articles/aneto.htm

Некролог

  • Платон Александрович Чихачев. Некролог // [Санкт-Петербург: Типография В. С. Балашева, Набережная Екатерининского канала, дом № 80]. Журнал Министерства народного просвещения. 1892. Июнь. Книжка CCLXXXI (281). Раздел: Современная летопись. Некролог. С. 126—129.

То же: Некролог. Электронная копия-репринт в свободном доступе по Адресу:

  • [www.archive.perm.ru/PDF/lichn/subbotin/для%20САЙТА/04081_Чихачев%20Платон%20Александрович%20Некролог%201892%20(Журнал%20Министерства%20народного%20просвещения)_0.pdf Некролог в Журнале Министерства народного просвещения] Книжка CCLXXXI. 1892. Июнь. Титульный лист + Оглавление + Некролог: С. 126—129.

Отрывок, характеризующий Чихачёв, Платон Александрович

– Что прикажете, ваше благородие? – спросил фейерверкер, близко стоявший около него и слышавший, что он бормотал что то.
– Ничего, гранату… – отвечал он.
«Ну ка, наша Матвевна», говорил он про себя. Матвевной представлялась в его воображении большая крайняя, старинного литья пушка. Муравьями представлялись ему французы около своих орудий. Красавец и пьяница первый номер второго орудия в его мире был дядя ; Тушин чаще других смотрел на него и радовался на каждое его движение. Звук то замиравшей, то опять усиливавшейся ружейной перестрелки под горою представлялся ему чьим то дыханием. Он прислушивался к затиханью и разгоранью этих звуков.
– Ишь, задышала опять, задышала, – говорил он про себя.
Сам он представлялся себе огромного роста, мощным мужчиной, который обеими руками швыряет французам ядра.
– Ну, Матвевна, матушка, не выдавай! – говорил он, отходя от орудия, как над его головой раздался чуждый, незнакомый голос:
– Капитан Тушин! Капитан!
Тушин испуганно оглянулся. Это был тот штаб офицер, который выгнал его из Грунта. Он запыхавшимся голосом кричал ему:
– Что вы, с ума сошли. Вам два раза приказано отступать, а вы…
«Ну, за что они меня?…» думал про себя Тушин, со страхом глядя на начальника.
– Я… ничего… – проговорил он, приставляя два пальца к козырьку. – Я…
Но полковник не договорил всего, что хотел. Близко пролетевшее ядро заставило его, нырнув, согнуться на лошади. Он замолк и только что хотел сказать еще что то, как еще ядро остановило его. Он поворотил лошадь и поскакал прочь.
– Отступать! Все отступать! – прокричал он издалека. Солдаты засмеялись. Через минуту приехал адъютант с тем же приказанием.
Это был князь Андрей. Первое, что он увидел, выезжая на то пространство, которое занимали пушки Тушина, была отпряженная лошадь с перебитою ногой, которая ржала около запряженных лошадей. Из ноги ее, как из ключа, лилась кровь. Между передками лежало несколько убитых. Одно ядро за другим пролетало над ним, в то время как он подъезжал, и он почувствовал, как нервическая дрожь пробежала по его спине. Но одна мысль о том, что он боится, снова подняла его. «Я не могу бояться», подумал он и медленно слез с лошади между орудиями. Он передал приказание и не уехал с батареи. Он решил, что при себе снимет орудия с позиции и отведет их. Вместе с Тушиным, шагая через тела и под страшным огнем французов, он занялся уборкой орудий.
– А то приезжало сейчас начальство, так скорее драло, – сказал фейерверкер князю Андрею, – не так, как ваше благородие.
Князь Андрей ничего не говорил с Тушиным. Они оба были и так заняты, что, казалось, и не видали друг друга. Когда, надев уцелевшие из четырех два орудия на передки, они двинулись под гору (одна разбитая пушка и единорог были оставлены), князь Андрей подъехал к Тушину.
– Ну, до свидания, – сказал князь Андрей, протягивая руку Тушину.
– До свидания, голубчик, – сказал Тушин, – милая душа! прощайте, голубчик, – сказал Тушин со слезами, которые неизвестно почему вдруг выступили ему на глаза.


Ветер стих, черные тучи низко нависли над местом сражения, сливаясь на горизонте с пороховым дымом. Становилось темно, и тем яснее обозначалось в двух местах зарево пожаров. Канонада стала слабее, но трескотня ружей сзади и справа слышалась еще чаще и ближе. Как только Тушин с своими орудиями, объезжая и наезжая на раненых, вышел из под огня и спустился в овраг, его встретило начальство и адъютанты, в числе которых были и штаб офицер и Жерков, два раза посланный и ни разу не доехавший до батареи Тушина. Все они, перебивая один другого, отдавали и передавали приказания, как и куда итти, и делали ему упреки и замечания. Тушин ничем не распоряжался и молча, боясь говорить, потому что при каждом слове он готов был, сам не зная отчего, заплакать, ехал сзади на своей артиллерийской кляче. Хотя раненых велено было бросать, много из них тащилось за войсками и просилось на орудия. Тот самый молодцоватый пехотный офицер, который перед сражением выскочил из шалаша Тушина, был, с пулей в животе, положен на лафет Матвевны. Под горой бледный гусарский юнкер, одною рукой поддерживая другую, подошел к Тушину и попросился сесть.
– Капитан, ради Бога, я контужен в руку, – сказал он робко. – Ради Бога, я не могу итти. Ради Бога!
Видно было, что юнкер этот уже не раз просился где нибудь сесть и везде получал отказы. Он просил нерешительным и жалким голосом.
– Прикажите посадить, ради Бога.
– Посадите, посадите, – сказал Тушин. – Подложи шинель, ты, дядя, – обратился он к своему любимому солдату. – А где офицер раненый?
– Сложили, кончился, – ответил кто то.
– Посадите. Садитесь, милый, садитесь. Подстели шинель, Антонов.
Юнкер был Ростов. Он держал одною рукой другую, был бледен, и нижняя челюсть тряслась от лихорадочной дрожи. Его посадили на Матвевну, на то самое орудие, с которого сложили мертвого офицера. На подложенной шинели была кровь, в которой запачкались рейтузы и руки Ростова.
– Что, вы ранены, голубчик? – сказал Тушин, подходя к орудию, на котором сидел Ростов.
– Нет, контужен.
– Отчего же кровь то на станине? – спросил Тушин.
– Это офицер, ваше благородие, окровянил, – отвечал солдат артиллерист, обтирая кровь рукавом шинели и как будто извиняясь за нечистоту, в которой находилось орудие.
Насилу, с помощью пехоты, вывезли орудия в гору, и достигши деревни Гунтерсдорф, остановились. Стало уже так темно, что в десяти шагах нельзя было различить мундиров солдат, и перестрелка стала стихать. Вдруг близко с правой стороны послышались опять крики и пальба. От выстрелов уже блестело в темноте. Это была последняя атака французов, на которую отвечали солдаты, засевшие в дома деревни. Опять всё бросилось из деревни, но орудия Тушина не могли двинуться, и артиллеристы, Тушин и юнкер, молча переглядывались, ожидая своей участи. Перестрелка стала стихать, и из боковой улицы высыпали оживленные говором солдаты.
– Цел, Петров? – спрашивал один.
– Задали, брат, жару. Теперь не сунутся, – говорил другой.
– Ничего не видать. Как они в своих то зажарили! Не видать; темь, братцы. Нет ли напиться?
Французы последний раз были отбиты. И опять, в совершенном мраке, орудия Тушина, как рамой окруженные гудевшею пехотой, двинулись куда то вперед.
В темноте как будто текла невидимая, мрачная река, всё в одном направлении, гудя шопотом, говором и звуками копыт и колес. В общем гуле из за всех других звуков яснее всех были стоны и голоса раненых во мраке ночи. Их стоны, казалось, наполняли собой весь этот мрак, окружавший войска. Их стоны и мрак этой ночи – это было одно и то же. Через несколько времени в движущейся толпе произошло волнение. Кто то проехал со свитой на белой лошади и что то сказал, проезжая. Что сказал? Куда теперь? Стоять, что ль? Благодарил, что ли? – послышались жадные расспросы со всех сторон, и вся движущаяся масса стала напирать сама на себя (видно, передние остановились), и пронесся слух, что велено остановиться. Все остановились, как шли, на середине грязной дороги.
Засветились огни, и слышнее стал говор. Капитан Тушин, распорядившись по роте, послал одного из солдат отыскивать перевязочный пункт или лекаря для юнкера и сел у огня, разложенного на дороге солдатами. Ростов перетащился тоже к огню. Лихорадочная дрожь от боли, холода и сырости трясла всё его тело. Сон непреодолимо клонил его, но он не мог заснуть от мучительной боли в нывшей и не находившей положения руке. Он то закрывал глаза, то взглядывал на огонь, казавшийся ему горячо красным, то на сутуловатую слабую фигуру Тушина, по турецки сидевшего подле него. Большие добрые и умные глаза Тушина с сочувствием и состраданием устремлялись на него. Он видел, что Тушин всею душой хотел и ничем не мог помочь ему.
Со всех сторон слышны были шаги и говор проходивших, проезжавших и кругом размещавшейся пехоты. Звуки голосов, шагов и переставляемых в грязи лошадиных копыт, ближний и дальний треск дров сливались в один колеблющийся гул.
Теперь уже не текла, как прежде, во мраке невидимая река, а будто после бури укладывалось и трепетало мрачное море. Ростов бессмысленно смотрел и слушал, что происходило перед ним и вокруг него. Пехотный солдат подошел к костру, присел на корточки, всунул руки в огонь и отвернул лицо.
– Ничего, ваше благородие? – сказал он, вопросительно обращаясь к Тушину. – Вот отбился от роты, ваше благородие; сам не знаю, где. Беда!
Вместе с солдатом подошел к костру пехотный офицер с подвязанной щекой и, обращаясь к Тушину, просил приказать подвинуть крошечку орудия, чтобы провезти повозку. За ротным командиром набежали на костер два солдата. Они отчаянно ругались и дрались, выдергивая друг у друга какой то сапог.
– Как же, ты поднял! Ишь, ловок, – кричал один хриплым голосом.
Потом подошел худой, бледный солдат с шеей, обвязанной окровавленною подверткой, и сердитым голосом требовал воды у артиллеристов.
– Что ж, умирать, что ли, как собаке? – говорил он.
Тушин велел дать ему воды. Потом подбежал веселый солдат, прося огоньку в пехоту.
– Огоньку горяченького в пехоту! Счастливо оставаться, землячки, благодарим за огонек, мы назад с процентой отдадим, – говорил он, унося куда то в темноту краснеющуюся головешку.
За этим солдатом четыре солдата, неся что то тяжелое на шинели, прошли мимо костра. Один из них споткнулся.
– Ишь, черти, на дороге дрова положили, – проворчал он.
– Кончился, что ж его носить? – сказал один из них.
– Ну, вас!
И они скрылись во мраке с своею ношей.
– Что? болит? – спросил Тушин шопотом у Ростова.
– Болит.
– Ваше благородие, к генералу. Здесь в избе стоят, – сказал фейерверкер, подходя к Тушину.
– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал:
«Vous savez, que je suis accable d'affaires et que ce n'est que par pure charite, que je m'occupe de vous, et puis vous savez bien, que ce que je vous propose est la seule chose faisable». [Ты знаешь, я завален делами; но было бы безжалостно покинуть тебя так; разумеется, что я тебе говорю, есть единственно возможное.]
– Ну, мой друг, завтра мы едем, наконец, – сказал он ему однажды, закрывая глаза, перебирая пальцами его локоть и таким тоном, как будто то, что он говорил, было давным давно решено между ними и не могло быть решено иначе.
– Завтра мы едем, я тебе даю место в своей коляске. Я очень рад. Здесь у нас всё важное покончено. А мне уж давно бы надо. Вот я получил от канцлера. Я его просил о тебе, и ты зачислен в дипломатический корпус и сделан камер юнкером. Теперь дипломатическая дорога тебе открыта.
Несмотря на всю силу тона усталости и уверенности, с которой произнесены были эти слова, Пьер, так долго думавший о своей карьере, хотел было возражать. Но князь Василий перебил его тем воркующим, басистым тоном, который исключал возможность перебить его речь и который употреблялся им в случае необходимости крайнего убеждения.
– Mais, mon cher, [Но, мой милый,] я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего. Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты всё сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. – Князь Василий вздохнул. – Так так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет. Ах да, я было и забыл, – прибавил еще князь Василий, – ты знаешь, mon cher, что у нас были счеты с покойным, так с рязанского я получил и оставлю: тебе не нужно. Мы с тобою сочтемся.
То, что князь Василий называл с «рязанского», было несколько тысяч оброка, которые князь Василий оставил у себя.
В Петербурге, так же как и в Москве, атмосфера нежных, любящих людей окружила Пьера. Он не мог отказаться от места или, скорее, звания (потому что он ничего не делал), которое доставил ему князь Василий, а знакомств, зовов и общественных занятий было столько, что Пьер еще больше, чем в Москве, испытывал чувство отуманенности, торопливости и всё наступающего, но не совершающегося какого то блага.
Из прежнего его холостого общества многих не было в Петербурге. Гвардия ушла в поход. Долохов был разжалован, Анатоль находился в армии, в провинции, князь Андрей был за границей, и потому Пьеру не удавалось ни проводить ночей, как он прежде любил проводить их, ни отводить изредка душу в дружеской беседе с старшим уважаемым другом. Всё время его проходило на обедах, балах и преимущественно у князя Василия – в обществе толстой княгини, его жены, и красавицы Элен.
Анна Павловна Шерер, так же как и другие, выказала Пьеру перемену, происшедшую в общественном взгляде на него.
Прежде Пьер в присутствии Анны Павловны постоянно чувствовал, что то, что он говорит, неприлично, бестактно, не то, что нужно; что речи его, кажущиеся ему умными, пока он готовит их в своем воображении, делаются глупыми, как скоро он громко выговорит, и что, напротив, самые тупые речи Ипполита выходят умными и милыми. Теперь всё, что ни говорил он, всё выходило charmant [очаровательно]. Ежели даже Анна Павловна не говорила этого, то он видел, что ей хотелось это сказать, и она только, в уважение его скромности, воздерживалась от этого.
В начале зимы с 1805 на 1806 год Пьер получил от Анны Павловны обычную розовую записку с приглашением, в котором было прибавлено: «Vous trouverez chez moi la belle Helene, qu'on ne se lasse jamais de voir». [у меня будет прекрасная Элен, на которую никогда не устанешь любоваться.]