Чоглоков, Павел Николаевич

Павел Николаевич Чоглоков
Портрет П. Н. Чоглокова работы Джорджа Доу. Военная галерея Зимнего Дворца, Государственный Эрмитаж (Санкт-Петербург)
Дата рождения	18 января 1772(1772-01-18)
Дата смерти	3 апреля 1832(1832-04-03) (60 лет)
Принадлежность	Россия Россия
Годы службы	1790—1818
Звание	генерал-лейтенант
Командовал	Кексгольмский полк (1803-06)
Награды и премии	ордена Св. Анны 1-й ст., Св. Владимира 2-й ст., Св. Георгия 3-го кл.; золотая шпага «За храбрость»

Па́вел Никола́евич Чогло́ков (18 января 1772 — 3 апреля 1832) — русский командир во время наполеоновских войн, генерал-лейтенант Русской императорской армии.

Биография

Павел Николаевич Чоглоков родился 18 января 1772 года в Санкт-Петербурге в дворянской семье. Со стороны отца внук обер-гофмейстера Николая Чоглокова, со стороны матери — А. Ф. Бередникова, коменданта Шлиссельбургской крепости. От родителей унаследовал мызу Колтуши под Петербургом.

Воспитание получил в Сухопутном Шляхетном Кадетском Корпусе, по окончании курса которого был произведён, 8 июня 1790 года, в поручики Псковского мушкетерского пехотного полка.

Принимал участие в Русско-шведской войне (1790) и польских событиях 1794 года; за последние 1 января 1795 года Чоглоков был награждён Орденом Святого Георгия 4-го класса № 611:

Во всемилостивейшем уважении на усердную службу и отличное мужество, оказанное 24-го октября при взятии приступом сильно укрепленного Варшавского предместия, именуемого Прага.

За отличия, оказанные в этой войне, он получил два чина, а 7 ноября 1798 года был произведён в подполковники. Однако, 30 июня 1799 года, за какое-то упущение в своем (Кексгольмском) полку во время парада, он был, по распоряжению Императора Павла, исключен из службы; но уже 4 ноября 1800 года снова принят в тот же Кексгольмский полк, а три дня спустя произведен в полковники. 12 октября 1803 года Чоглоков был назначен командиром Кексгольмского полка, с которым сражался в Войне третьей коалиции, состоя в корпусе графа Толстого.

24 августа 1806 года полковник Чоглоков был назначен шефом Перновского 3-го гренадерского полка, который сам и сформировал в Санкт-Петербурге из шести рот, отчисленных от Кексгольмского мушкетерского полка, с добавлением рекрутов и с которым бился с наполеоновской армией в Войне четвёртой коалиции в русско-шведской войне 1808—1809 гг. За отличия в последней 24 июня 1808 года был произведён в генерал-майоры.

В 1812 году, после вторжения Наполеона в Россию, Чоглоков был назначен командиром 1-ой бригады 11-ой пехотной дивизии. Вскоре ему пришлось сразиться с французами сначала в бою под Островной, а потом в баталии под Смоленском. За храбрость и распорядительность в Бородинской битве, он был награждён орденом Святой Анны 1-ой степени; затем, находясь в авангарде, под командой Милорадовича принял самое деятельное участие в сражении под Вязьмой. С Перновским и Кексгольмским полком он ворвался в Вязьму, занятую многочисленным французским корпусом. За этот подвиг П. Н. Чоглоков был 3 июня 1813 года награждён орденом Святого Георгия 3-го класса № 300:

В награду за отличную храбрость и мужество, оказанные в сражении против французских войск 4-6 ноября 1812 года под Красным.

После изгнания неприятеля из пределов Российской империи он принял участие в ряде ключевых сражений Войны шестой коалиции, за заслуги в которой Чоглоков был произведён 8 октября 1813 года в генерал-лейтенанты; закончил войну в Париже.

В день своего возвращения на родную землю генерал-лейтенант Чоглоков был утверждён начальником 1-ой гренадерской дивизии. Однако долго в этой должности ему пробыть не пришлось, так как расстроенное здоровье вынудило его сначала в 1817 году зачислиться по армии, а в следующем году попросить отставку, в которую он был с почётом отправлен 23 ноября 1818 года.

Павел Николаевич Чоглоков умер 3 апреля 1832 года и был похоронен близ православной церкви села Колтуши Шлиссельбургского уезда Санкт-Петербургской губернии.

Женой генерала была Мария Андреевна Лачинова (из дворян Лачиновых), сестра генерал-майора Александра Андреевича Лачинова.

В честь российского полководца названа улица в деревне Старая, находящейся смежно с деревней Колтуши Всеволожского района Ленинградской области. 7 сентября 2012 на ней был торжественно открыт памятник генералу.

Ссылки

• [www.museum.ru/1812/Persons/slovar/sl_ch10.html Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812—1815 гг.] // Российский архив : Сб. — М., студия «ТРИТЭ» Н. Михалкова, 1996. — Т. VII. — С. 608-609.

Отрывок, характеризующий Чоглоков, Павел Николаевич

Библейское предание говорит, что отсутствие труда – праздность была условием блаженства первого человека до его падения. Любовь к праздности осталась та же и в падшем человеке, но проклятие всё тяготеет над человеком, и не только потому, что мы в поте лица должны снискивать хлеб свой, но потому, что по нравственным свойствам своим мы не можем быть праздны и спокойны. Тайный голос говорит, что мы должны быть виновны за то, что праздны. Ежели бы мог человек найти состояние, в котором он, будучи праздным, чувствовал бы себя полезным и исполняющим свой долг, он бы нашел одну сторону первобытного блаженства. И таким состоянием обязательной и безупречной праздности пользуется целое сословие – сословие военное. В этой то обязательной и безупречной праздности состояла и будет состоять главная привлекательность военной службы.
Николай Ростов испытывал вполне это блаженство, после 1807 года продолжая служить в Павлоградском полку, в котором он уже командовал эскадроном, принятым от Денисова.
Ростов сделался загрубелым, добрым малым, которого московские знакомые нашли бы несколько mauvais genre [дурного тона], но который был любим и уважаем товарищами, подчиненными и начальством и который был доволен своей жизнью. В последнее время, в 1809 году, он чаще в письмах из дому находил сетования матери на то, что дела расстраиваются хуже и хуже, и что пора бы ему приехать домой, обрадовать и успокоить стариков родителей.
Читая эти письма, Николай испытывал страх, что хотят вывести его из той среды, в которой он, оградив себя от всей житейской путаницы, жил так тихо и спокойно. Он чувствовал, что рано или поздно придется опять вступить в тот омут жизни с расстройствами и поправлениями дел, с учетами управляющих, ссорами, интригами, с связями, с обществом, с любовью Сони и обещанием ей. Всё это было страшно трудно, запутано, и он отвечал на письма матери, холодными классическими письмами, начинавшимися: Ma chere maman [Моя милая матушка] и кончавшимися: votre obeissant fils, [Ваш послушный сын,] умалчивая о том, когда он намерен приехать. В 1810 году он получил письма родных, в которых извещали его о помолвке Наташи с Болконским и о том, что свадьба будет через год, потому что старый князь не согласен. Это письмо огорчило, оскорбило Николая. Во первых, ему жалко было потерять из дома Наташу, которую он любил больше всех из семьи; во вторых, он с своей гусарской точки зрения жалел о том, что его не было при этом, потому что он бы показал этому Болконскому, что совсем не такая большая честь родство с ним и что, ежели он любит Наташу, то может обойтись и без разрешения сумасбродного отца. Минуту он колебался не попроситься ли в отпуск, чтоб увидать Наташу невестой, но тут подошли маневры, пришли соображения о Соне, о путанице, и Николай опять отложил. Но весной того же года он получил письмо матери, писавшей тайно от графа, и письмо это убедило его ехать. Она писала, что ежели Николай не приедет и не возьмется за дела, то всё именье пойдет с молотка и все пойдут по миру. Граф так слаб, так вверился Митеньке, и так добр, и так все его обманывают, что всё идет хуже и хуже. «Ради Бога, умоляю тебя, приезжай сейчас же, ежели ты не хочешь сделать меня и всё твое семейство несчастными», писала графиня.
Письмо это подействовало на Николая. У него был тот здравый смысл посредственности, который показывал ему, что было должно.
Теперь должно было ехать, если не в отставку, то в отпуск. Почему надо было ехать, он не знал; но выспавшись после обеда, он велел оседлать серого Марса, давно не езженного и страшно злого жеребца, и вернувшись на взмыленном жеребце домой, объявил Лаврушке (лакей Денисова остался у Ростова) и пришедшим вечером товарищам, что подает в отпуск и едет домой. Как ни трудно и странно было ему думать, что он уедет и не узнает из штаба (что ему особенно интересно было), произведен ли он будет в ротмистры, или получит Анну за последние маневры; как ни странно было думать, что он так и уедет, не продав графу Голуховскому тройку саврасых, которых польский граф торговал у него, и которых Ростов на пари бил, что продаст за 2 тысячи, как ни непонятно казалось, что без него будет тот бал, который гусары должны были дать панне Пшаздецкой в пику уланам, дававшим бал своей панне Боржозовской, – он знал, что надо ехать из этого ясного, хорошего мира куда то туда, где всё было вздор и путаница.
Через неделю вышел отпуск. Гусары товарищи не только по полку, но и по бригаде, дали обед Ростову, стоивший с головы по 15 руб. подписки, – играли две музыки, пели два хора песенников; Ростов плясал трепака с майором Басовым; пьяные офицеры качали, обнимали и уронили Ростова; солдаты третьего эскадрона еще раз качали его, и кричали ура! Потом Ростова положили в сани и проводили до первой станции.
До половины дороги, как это всегда бывает, от Кременчуга до Киева, все мысли Ростова были еще назади – в эскадроне; но перевалившись за половину, он уже начал забывать тройку саврасых, своего вахмистра Дожойвейку, и беспокойно начал спрашивать себя о том, что и как он найдет в Отрадном. Чем ближе он подъезжал, тем сильнее, гораздо сильнее (как будто нравственное чувство было подчинено тому же закону скорости падения тел в квадратах расстояний), он думал о своем доме; на последней перед Отрадным станции, дал ямщику три рубля на водку, и как мальчик задыхаясь вбежал на крыльцо дома.
После восторгов встречи, и после того странного чувства неудовлетворения в сравнении с тем, чего ожидаешь – всё то же, к чему же я так торопился! – Николай стал вживаться в свой старый мир дома. Отец и мать были те же, они только немного постарели. Новое в них било какое то беспокойство и иногда несогласие, которого не бывало прежде и которое, как скоро узнал Николай, происходило от дурного положения дел. Соне был уже двадцатый год. Она уже остановилась хорошеть, ничего не обещала больше того, что в ней было; но и этого было достаточно. Она вся дышала счастьем и любовью с тех пор как приехал Николай, и верная, непоколебимая любовь этой девушки радостно действовала на него. Петя и Наташа больше всех удивили Николая. Петя был уже большой, тринадцатилетний, красивый, весело и умно шаловливый мальчик, у которого уже ломался голос. На Наташу Николай долго удивлялся, и смеялся, глядя на нее.