Чорлулу Дамат Али-паша
| Чорлулу Дамад Али-паша тур. Çorlulu Damat Ali Paşa | |||
| |||
|---|---|---|---|
| 3 мая 1706 — 15 июня 1710 | |||
| Предшественник: | Балтаджи Мехмед-паша | ||
| Преемник: | Нуман-паша Кёпрюлю | ||
| Вероисповедание: | Ислам, суннитского толка | ||
| Рождение: | 1670 Чорлу, Османская империя | ||
| Смерть: | 1711 остров Лесбос, Османская империя | ||
| Супруга: | Эмина Султан | ||
Чорлулу Дамат Али-паша (тур. Çorlulu Damat Ali Paşa, 1670, Чорлу — 1711, Лесбос) — крупный государственный деятель Османской империи, великий визирь (3 мая 1706 — 15 июня 1710).
Биография
В 1703 году после вступления на султанский престол Ахмеда III Чорлулу Али-паша был назначен бейлербеем (губернатором) Алеппо в Сирии, затем получил должность бейлербея в Триполи (Ливан). В 1704 году он вернулся в Стамбул, где был назначен визирем в диване.
В мае 1706 года Чорлулу Али-паша был назначен новым великим визирем Османской империи. Через два года он женился на принцессе Эмине Султан, дочери султана Мустафы II, и получил прозвище «Дамад» (то есть «зять султана».).
Он поставил под свой контроль все государственные расходы, в том числе огромные расходы султанской кухни. Наведя «очень большой порядок в финансах», Али-паша добился экономии в 12 млн курушей, как сообшал французский посол в Стамбуле Шарль Ферриоль Чорлулу занимался и исправлением системы раздачи тимаров.
Али-паша произвел чистку в янычарском корпусе, в особенности среди джебеджи (оружейников), подразделения которых считались «опорой» всякого мятежа. В результате янычарский корпус был сокращен на несколько тысяч человек, а казна была избавлена от крупных расходов. При его содействии в Топхане были построены новые печи для отливки пушек, улучшилось снабжение артиллерии боеприпасами. При Терсане (адмиралтействе) строились большие военные корабли (галеоны). Для защиты судоходства от пиратов была построена новая крепость на одном из островов Эгейского моря: ей придали три галеона и необходимое снаряжение. Были усилены гарнизоны в Еникале в Крыму (туда отправили три галеона, четыре фрегата и трехтысячный отряд янычар) и в Бендерах — тоже тремя тысячами янычар. Чорлулу построил в Стамбуле мечеть с комплексом богоугодных заведений и библиотекой и еще ряд зданий, исправил водопровод, снабжавший султанский дворец.
Весной 1709 года Чорлулу Али-паша был в зените своего могущества: ему удалось убрать из дворца почти всех, кого он считал своими противниками. Его положение изменилось, когда в Османскую империю прибыл шведский король Карл XII, бежавший от русских войск после поражения под Полтавой. Политика Чорлулу по отношению к Карлу XII была двойственной. С одной стороны, он обещал шведскому королю помощь, направил ему подарки, заверял в своем расположении, с другой — не хотел вступать в войну с Россией, чего настойчиво домогался Карл XII. Османская верхушка разделилась на два лагеря. Али-паша, возглавлявший сторонников мирной политики, подвергался все более сильным нападкам со стороны тех, кто хотел войны. «Опыт последних войн убедил его,- писал об Али-паше Дмитрий Кантемир (который, по всей вероятности, знал его лично), — в силе хорошо дисциплинированных христианских солдат и в слабости многочисленных армий мусульман». Чорлулу не хотел рисковать, подвергая опасности империю и, конечно, своё собственное положение. Упорное нежелание начинать войну с Россией, сильная оппозиция при дворе, интриги посланника Карла XII Станислава Понятовского привели в конце концов к его смещению в июне 1710 года.
Чорлулу Дамад Али-паша был назначен правителем Кафы в Крыму, а затем сослан на остров Митилену (Лесбос), где и был казнен в декабре 1711 года.
Источники
- [historic.ru/books/item/f00/s00/z0000062/st003.shtml Османская империя (начало XVIII в.)]
Напишите отзыв о статье "Чорлулу Дамат Али-паша"
Отрывок, характеризующий Чорлулу Дамат Али-паша
Княжна Марья стала на колени перед ней, и спрятала лицо в складках платья невестки.– Вот, вот – слышишь? Мне так странно. И знаешь, Мари, я очень буду любить его, – сказала Лиза, блестящими, счастливыми глазами глядя на золовку. Княжна Марья не могла поднять головы: она плакала.
– Что с тобой, Маша?
– Ничего… так мне грустно стало… грустно об Андрее, – сказала она, отирая слезы о колени невестки. Несколько раз, в продолжение утра, княжна Марья начинала приготавливать невестку, и всякий раз начинала плакать. Слезы эти, которых причину не понимала маленькая княгиня, встревожили ее, как ни мало она была наблюдательна. Она ничего не говорила, но беспокойно оглядывалась, отыскивая чего то. Перед обедом в ее комнату вошел старый князь, которого она всегда боялась, теперь с особенно неспокойным, злым лицом и, ни слова не сказав, вышел. Она посмотрела на княжну Марью, потом задумалась с тем выражением глаз устремленного внутрь себя внимания, которое бывает у беременных женщин, и вдруг заплакала.
– Получили от Андрея что нибудь? – сказала она.
– Нет, ты знаешь, что еще не могло притти известие, но mon реrе беспокоится, и мне страшно.
– Так ничего?
– Ничего, – сказала княжна Марья, лучистыми глазами твердо глядя на невестку. Она решилась не говорить ей и уговорила отца скрыть получение страшного известия от невестки до ее разрешения, которое должно было быть на днях. Княжна Марья и старый князь, каждый по своему, носили и скрывали свое горе. Старый князь не хотел надеяться: он решил, что князь Андрей убит, и не смотря на то, что он послал чиновника в Австрию розыскивать след сына, он заказал ему в Москве памятник, который намерен был поставить в своем саду, и всем говорил, что сын его убит. Он старался не изменяя вести прежний образ жизни, но силы изменяли ему: он меньше ходил, меньше ел, меньше спал, и с каждым днем делался слабее. Княжна Марья надеялась. Она молилась за брата, как за живого и каждую минуту ждала известия о его возвращении.
– Ma bonne amie, [Мой добрый друг,] – сказала маленькая княгиня утром 19 го марта после завтрака, и губка ее с усиками поднялась по старой привычке; но как и во всех не только улыбках, но звуках речей, даже походках в этом доме со дня получения страшного известия была печаль, то и теперь улыбка маленькой княгини, поддавшейся общему настроению, хотя и не знавшей его причины, – была такая, что она еще более напоминала об общей печали.
– Ma bonne amie, je crains que le fruschtique (comme dit Фока – повар) de ce matin ne m'aie pas fait du mal. [Дружочек, боюсь, чтоб от нынешнего фриштика (как называет его повар Фока) мне не было дурно.]
– А что с тобой, моя душа? Ты бледна. Ах, ты очень бледна, – испуганно сказала княжна Марья, своими тяжелыми, мягкими шагами подбегая к невестке.
– Ваше сиятельство, не послать ли за Марьей Богдановной? – сказала одна из бывших тут горничных. (Марья Богдановна была акушерка из уездного города, жившая в Лысых Горах уже другую неделю.)
– И в самом деле, – подхватила княжна Марья, – может быть, точно. Я пойду. Courage, mon ange! [Не бойся, мой ангел.] Она поцеловала Лизу и хотела выйти из комнаты.
– Ах, нет, нет! – И кроме бледности, на лице маленькой княгини выразился детский страх неотвратимого физического страдания.
– Non, c'est l'estomac… dites que c'est l'estomac, dites, Marie, dites…, [Нет это желудок… скажи, Маша, что это желудок…] – и княгиня заплакала детски страдальчески, капризно и даже несколько притворно, ломая свои маленькие ручки. Княжна выбежала из комнаты за Марьей Богдановной.
– Mon Dieu! Mon Dieu! [Боже мой! Боже мой!] Oh! – слышала она сзади себя.
Потирая полные, небольшие, белые руки, ей навстречу, с значительно спокойным лицом, уже шла акушерка.
– Марья Богдановна! Кажется началось, – сказала княжна Марья, испуганно раскрытыми глазами глядя на бабушку.
– Ну и слава Богу, княжна, – не прибавляя шага, сказала Марья Богдановна. – Вам девицам про это знать не следует.
