Чрезвычайное положение в Индии (1975—1977)

Чрезвычайное положение в Индии (хинди आपातकाल (भारत); англ. The Emergency (India)) — авторитарное правление Индиры Ганди и Индийского национального конгресса с июня 1975 по март 1977. Имело целью подавление политической оппозиции и массового недовольства в стране, укрепление властных позиций ИНК и его лидера. Характеризовалось отменой конституционных гарантий, запретом оппозиционных организаций, цензурой СМИ, политическими репрессиями, резким ужесточением социальной политики. Завершилось поражением ИНК на парламентских выборах и приходом к власти оппозиционной коалиции.

Авторитарные тенденции и падение популярности правительства

За первые пять лет премьерства — 1966—1971 — Индира Ганди установила полный контроль над политической системой государства. Правительство формировалась ИНК. Правящая партия располагала стабильным большинством в парламенте. Силовые структуры замыкались на премьер-министра. Исполнительная власть сконцентрировалась в премьерском секретариате, которым управляла лично Ганди, её младший сын Санджай и несколько приближённых функционеров ИНК. Государственные чиновники, как правило, состояли в партии Ганди. В самом ИНК была проведена чистка, вынудившая ряд влиятельных ветеранов, не согласных с линией Ганди, покинуть партию.

В первые годы правления Ганди пользовалась широкой популярностью в стране. Этому способствовали несомненная личная харизма, мощная пропаганда, популистская социальная политика, целенаправленное обращение к беднейшим слоям населения, внешнеполитический успех в индо-пакистанской войне 1971.

Но к середине 1970-х нарастающий бюрократический диктат и социально-экономические трудности изменили общественные настроения. Значительная часть населения отказывала ИНК в поддержке. Участились оппозиционные выступления, столкновения с полицией, демонстрации и забастовки. Партии Джан сангх, Сватантра, Шив сена выступали с правонационалистических, консервативно-либеральных и этноконфессиональных позиций. Объединённая социалистическая партия организовывала профсоюзные выступления. Сильнейшей оппозиционной структурой являлось массовое националистическое движение Раштрия сваямсевак сангх (РСС). Складывался альянс всех видов оппозиции — от индуистской до мусульманской, от правой консервативной до левой социалистической (иногда с примыканием коммунистов и маоистов) — против авторитаризма ИНК, лично Индиры Ганди и непотистских тенденций, проявлявшихся в роли Санджая.

Протестные выступления оппозиции

Студенческие демонстрации и рабочие забастовки

Массовые протесты вспыхнули в конце 1973 года. Студенческие волнения в Гуджарате вынудили распустить региональное правительство и ввести в штате прямое центральное правление. Весной 1974 антиправительственное студенческое движение перекинулось в Бихар. Авторитетный оппозиционный лидер Джаяпракаш Нараян призвал к «Тотальной революции» через кампанию ненасильственного сопротивления в духе Махатмы Ганди. Кульминацией протестов стала железнодорожная забастовка в мае 1974 года, возглавленная лидером социалистов Джорджем Фернандесом.

Власти ответили репрессиями. Предполагается, что ядерное испытание, проведённое в 1974, в значительной степени имело целью запугивание оппозиции. В политическом руководстве ИНК возникла идея перехода от парламентской республики к президентской системе — для максимальной концентрации власти в руках главы государства (в президентском кресле при этом виделась Индира Ганди). Этот проект был отклонён, но с лета 1974 началась административно-силовая и юридическая подготовка к введению режима ЧП. Формально-правовые основания создавали конституционные поправки, заблаговременно проведённые правительством Ганди в 1971. Эти поправки позволяли правительству в чрезвычайных обстоятельствах приостанавливать конституционные гарантии. Попытки оппозиции оспорить поправки в Верховном суде не имели успеха.

Судебный иск против Ганди

Социалист-оппозиционер Радж Нараин подал иск о фальсификации выборов 1971 года, в ходе которых было объявлено о победе Ганди. 12 июня 1975 суд Аллахабада удовлетворил иск, признав недействительным избрание Ганди в парламент и запретив ей в течение шести лет занимать выборные посты. При этом решение обосновывалось сравнительно малозначимыми процедурными нарушениями, наиболее серьёзные обвинения были признаны недоказанными. Однако антиправительственные забастовки и демонстрации протеста прокатились по стране. Их возглавили Нараян, Нараин, Фернандес и Морарджи Десаи.

Индира Ганди опротестовала аллахабадское решение в Верховном суде. Высшая инстанция оставила в силе лишение депутатского мандата, но занятие Ганди премьерской должности признала правомерным.

Призыв к ненасильственному неповиновению

25 июня 1975 Нарайян созвал в Дели массовый митинг протеста. Он призвал полицию не выполнять аморальных приказов — что перекликалось с призывами Махатмы Ганди времён сатьяграхи. Это выступление было воспринято властями как сигнал к мятежу.

Режим чрезвычайного правления

Введение ЧП

В тот же день, 25 июня 1975 года, Индира Ганди и президент Индии Фахруддин Али Ахмед (деятель ИНК, близкий к премьеру) совместно объявили о введении чрезвычайного положения в стране. Немедленно начались аресты антиправительственного актива и блокирование оппозиционных СМИ. Лишь на следующий день решение двух первых лиц официально завизировал полный состав правительства. Основанием для фактического прекращения действия Конституции объявлялась «угроза национальной безопасности». Политическая оппозиция фактически обвинялась в государственной измене и содействии Пакистану.

Новый режим наделил премьер-министра полномочиями править посредством указов, вводить законы без парламентского утверждения и изменять Конституцию. Развернулось массированное наступление на оппозицию. Оказались в заключении Джаяпракаш Нараян, Радж Нараин, Морарджи Десаи (будущий премьер-министр), Атал Бихари Ваджпаи (будущий премьер-министр), Чаран Сингх (будущий премьер-министр), Лал Кришна Адвани (будущий вице-премьер и министр внутренних дел). Последним из основных лидеров — в июне 1976 — был арестован скрывавшийся в подполье Джордж Фернандес (будущий министр обороны), обвинённый в подготовке террористических актов.

Реакция в мире на происходящее была весьма противоречивой. Всецело на стороне правительства Ганди выступили СССР и большинство государств «соцлагеря». Наиболее негативную позицию заняли КНР и Пакистан. С осуждением выступили США. Правительства стран Западной Европы реагировали в целом сдержанно, но резко протестовали против репрессий в отношении конкретных лиц.

Политические репрессии и социальные преследования

Оппозиционные партии, общественные организации и профсоюзы подверглись запрету. Наиболее жёсткие полицейские преследования обрушились на РСС и исламистские группировки. В результате между традиционно враждовавшими силами возникли солидарность и сотрудничество.

Члены РСС заинтересовались Кораном. Члены Джамаата участвовали в сеансах йоги. Вместе праздновали дни республики. Обменивались сладостями в индуистские и мусульманские праздники.

Подверглись репрессиям также компартия и особенно прокитайская КПИ(М). В некоторых штатах были сменены местные правительства. Фактически отменилась неприкосновенность личности, аресты осуществлялись во внесудебном порядке. По данным Международной амнистии, общее количество заключённых по политическим мотивам составило около 140 тысяч человек. Многие подверглись пыткам. Установленный порядок получил название «кладбищенской дисциплины».

Индира Ганди анонсировала экономическую программу из 20 пунктов, предполагавшую рост производства и усиление социальной политики. Однако социальная программа в значительной степени свелась к массовому сносу дешёвого жилья — делийских трущоб — при уничтожении потенциальных очагов волнений. На период ЧП пришлась политика принудительной стерилизации, по действие которой попали, по разным подсчётам, 8-10 миллионов индианок.

Основную ответственность за политику чрезвычайного положения несла премьер Ганди. Политические репрессии координировал министр внутренних дел Брахмананда Редди. Социальное давление на общество курировал Санджай Ганди-младший.

Сопротивление режиму

Протесты сикхов

Оппозиционные партии были сильно дезорганизованы и ослаблены репрессиями. Первоначально противодействие новому режиму оказала сикхская община.

Первый организованный протест против «фашистского режима Конгресса» состоялся в Амритсаре 9 июля 1975 года. Акцию «за спасение демократии» организовала партия Акали Дал. Сикхские лидеры объявили, что их конфессия, боровшаяся за свободу и при Моголах, и при англичанах, не смирится с её потерей.

Индира Ганди была растеряна от упорного сопротивления сикхов. Правительство попыталось установить негласный контакт с руководством Акали дал, предлагая разделить между правящей и скихской партиями контроль над парламентом Пенджаба. Однако лидер Акали дал Харчаран Сингх Лонговал отказался от переговоров до отмены ЧП.

Вопрос не в том, останется ли Индира Ганди премьер-министром. Суть в другом: быть ли демократии в Индии. Демократия стоит на трёх китах — сильной оппозиции, независимом суде и свободной прессе. Чрезвычайное положение уничтожает всё это.

Следующим очагом гражданского неповиновения стал Делийский университет. Однако полицейские репрессии быстро нейтрализовали протесты. С января 1976 публичные открытые выступления проводили только сикхи. Ежемесячно они выходили на демонстрации в новолуние, символизируя «тёмную ночь Индии».

Националистическое подполье и межпартийная консолидация

Главный удар репрессий был направлен против РСС, в котором правительство резонно усматривало основную опасность. Организация сумела сохранить разветвлённую структуру в подполье. Религиозно-националистические мотивы отошли на второй план, задачей объявлялось восстановление демократии. The Economist характеризовал РСС середины 1970-х как «единственную в мире революционную силу, не являющуюся левой».

Сикхи предпочитали массовые мирные протесты. Националисты, исламисты и радикальные социалисты — силовое противостояние. Но со второй половины 1976 года началось воссоздание и консолидация оппозиционных политических сил, оформленное в коалицию Бхаратия джаната парти (БДП). На фоне постоянных авторитарных злоупотреблений оппозиционная агитация встречала активный отклик.

Поражение на выборах и падение режима

Самообман властей

Целью режима ЧП являлась стабилизация внутриполитического положения под контролем правительства ИНК. Политическая власть сконцентрировалась в руках Индиры Ганди и её окружения. По ряду признаков индийская политическая система приобрела черты диктатуры. Однако задача кардинального изменения политической системы, полного разрушения демократических институтов и отмены правовых процедур не ставилась властями.

Парламентские выборы были отложены, но уверенная в своих позициях Ганди назначила их проведение на март 1977 года. Верхушка ИНК считала, что чрезвычайный режим сыграл свою роль, и опасность отстранения от власти миновала. Это впечатление оказалось самообманом.

В январе 1977 были освобождены политические заключённые, включая лидеров оппозиционной БДП. 23 марта 1977 БДП призвала индийцев воспользоваться «последним шансом в выборе между демократией и диктатурой».

Выборы 1977: победа оппозиции

Выборы в Лок сабха принесли сокрушительное поражение ИНК. Индира и Санджай Ганди, как и большинство их сторонников, потеряли депутатские мандаты. Большинство получила БДП. Новое правительство — первое неконгрессистское в истории независимой Индии — возглавил недавний заключённый Морарджи Десаи.

«Эксцессы и злоупотребления периода чрезвычайного положения», особенно репрессии и стерилизация, явились главной причиной поражения ИНК. Важную роль сыграли также небывалая прежде консолидация оппозиционных сил, эффективность подпольного сопротивления РСС, массовое раздражение конгрессистской пропагандой, раскол и деморализация значительной части актива ИНК.

1980-е: реванш ИНК

Новое правительство попыталось привлечь к судебной ответственности руководителей режима ЧП. Однако сбор доказательной базы для уголовных обвинений оказался крайне сложной задачей, а политическая мотивация «мести победителей» — слишком очевидной. Специально учреждённые трибуналы не смогли осудить руководителей ИНК в соответствии с требуемой процедурой (лишь некоторые чиновники низших эшелонов были осуждены за частные нарушения). Социально-экономические трудности и новые политические конфликты вскоре вытеснили из массового сознания возмущение произволом 1975—1976 годов.

Индира Ганди и её сторонники довольно быстро восстановили свои позиции, переформатировали ИНК и на выборах 1980 года сумели вернуться к власти. Уроки были извлечены, откровенных нарушений демократии более не предпринималось. Однако борьба между правительством и сикхским движением Халистан приняла характер локальной гражданской войны, жертвами которой стали как сикхский лидер Джарнаил Сингх Бхиндранвале, так и Индира Ганди.

Оценки и итоги

Период чрезвычайного положения — специфический отрезок индийской истории. В общем и целом он оценивается негативно, как временный отход от демократического развития. Историк Бипан Чандра считает режим 1975—1977 политической авантюрой Санджая Ганди, попыткой партийно-бюрократической группировки закрепить свою власть на неопределённый срок.

Режим попрал демократию. Мы должны были бороться. При всех политических разногласиях, режим создал почву для объединения. Мы доказали, что не являемся противниками мусульман только потому, что они мусульмане. В борьбе против правительства, за демократию, мы были вместе.
Чандрашекхар Бхандари, руководящий активист РСС

Однако существуют иные мнения мнения — Виноба Бхаве, мать Тереза — поддержавшие меры правительства Ганди как дисциплинирующие, экономические обоснованные и снизившие накал межконфессиональных столкновений.

Так или иначе, индийское общество отвергло авторитарный режим и сумело выйти из него конституционно-демократическим путём.

Отрывок, характеризующий Чрезвычайное положение в Индии (1975—1977)

– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».
Он был красен, весь в поту, несмотря на то, что в комнате не было жарко. И лицо его было страшно и жалко, особенно по бессильному желанию казаться спокойным.
Запись дошла до рокового числа сорока трех тысяч. Ростов приготовил карту, которая должна была итти углом от трех тысяч рублей, только что данных ему, когда Долохов, стукнув колодой, отложил ее и, взяв мел, начал быстро своим четким, крепким почерком, ломая мелок, подводить итог записи Ростова.
– Ужинать, ужинать пора! Вот и цыгане! – Действительно с своим цыганским акцентом уж входили с холода и говорили что то какие то черные мужчины и женщины. Николай понимал, что всё было кончено; но он равнодушным голосом сказал:
– Что же, не будешь еще? А у меня славная карточка приготовлена. – Как будто более всего его интересовало веселье самой игры.
«Всё кончено, я пропал! думал он. Теперь пуля в лоб – одно остается», и вместе с тем он сказал веселым голосом:
– Ну, еще одну карточку.
– Хорошо, – отвечал Долохов, окончив итог, – хорошо! 21 рубль идет, – сказал он, указывая на цифру 21, рознившую ровный счет 43 тысяч, и взяв колоду, приготовился метать. Ростов покорно отогнул угол и вместо приготовленных 6.000, старательно написал 21.
– Это мне всё равно, – сказал он, – мне только интересно знать, убьешь ты, или дашь мне эту десятку.
Долохов серьезно стал метать. О, как ненавидел Ростов в эту минуту эти руки, красноватые с короткими пальцами и с волосами, видневшимися из под рубашки, имевшие его в своей власти… Десятка была дана.
– За вами 43 тысячи, граф, – сказал Долохов и потягиваясь встал из за стола. – А устаешь однако так долго сидеть, – сказал он.
– Да, и я тоже устал, – сказал Ростов.
Долохов, как будто напоминая ему, что ему неприлично было шутить, перебил его: Когда прикажете получить деньги, граф?
Ростов вспыхнув, вызвал Долохова в другую комнату.
– Я не могу вдруг заплатить всё, ты возьмешь вексель, – сказал он.
– Послушай, Ростов, – сказал Долохов, ясно улыбаясь и глядя в глаза Николаю, – ты знаешь поговорку: «Счастлив в любви, несчастлив в картах». Кузина твоя влюблена в тебя. Я знаю.
«О! это ужасно чувствовать себя так во власти этого человека», – думал Ростов. Ростов понимал, какой удар он нанесет отцу, матери объявлением этого проигрыша; он понимал, какое бы было счастье избавиться от всего этого, и понимал, что Долохов знает, что может избавить его от этого стыда и горя, и теперь хочет еще играть с ним, как кошка с мышью.