Трудно быть богом (фильм, 2013)

Трудно быть богом
Жанр	фантастика, драма
Режиссёр	Алексей Герман
Продюсер	Виктор Извеков, Рушан Насибулин
Автор сценария	Алексей Герман Светлана Кармалита
В главных ролях	Леонид Ярмольник
Оператор	Владимир Ильин Юрий Клименко
Композитор	Виктор Лебедев
Кинокомпания	«Ленфильм» Студия «Север»
Длительность	177 мин.
Сборы	1,4 млн $
Страна	Россия Россия
Язык	русский
Год	2013
Выход фильма «Трудно быть богом»

К:Фильмы 2013 года

«Тру́дно быть бо́гом» — российский художественный фильм 2013 года по мотивам одноимённой повести братьев Стругацких; последний фильм режиссёра Алексея Германа. Работа над картиной продолжалась около 14 лет и завершилась уже после кончины режиссёра (умер 21 февраля 2013 г.).

Мировая премьера состоялась 13 ноября 2013 года на Римском кинофестивале, посмертно присудившем Герману премию «Золотая Капитолийская волчица» за вклад в киноискусство (премьера фильма прошла вне конкурса). 27 февраля 2014 года картина вышла в российский прокат. В марте 2015 года фильм был удостоен семи премий «Ника».

Сюжет

Действие картины происходит на другой планете, погружённой в глухое Средневековье, в городе Арканаре, столице Запроливья. История пошла здесь своим путём: Возрождения не было, проблески науки и культуры гибнут под гнётом реакции, повсюду грязь и трупы казнённых. Когда-то Земля послала сюда три десятка учёных наблюдателей, но повлиять на местную цивилизацию они так и не смогли. Один из землян, Румата Эсторский, уже 20 лет живёт под легендой благородного дона, прослыв среди горожан то ли чудесным Богом, то ли потомком королей. Сражаясь на дуэлях, Румата не убивает врагов, а только отрезает им уши. Он пытается спасти одиночных носителей научной мысли — книгочеев, за которыми всё время охотятся отряды «серых» под руководством Дона Рэбы, узурпировавшего власть в стране.

От своих рабов Румата узнаёт о некоем табачнике с Табачной улицы — одном из умников и книгочеев, как считают соседи. На каменистых островках среди болот, окружающих город, Румата прячет тайно вывезенных учёных. Здесь время от времени также собираются и земляне, всё больше погрязшие в пьянстве. Целитель Будах, которого должны были доставить в убежище, пропал вместе с конвоем. Желая выяснить его судьбу, Румата попадает на приём к королю, но терпит неудачу. В городе Румата встречает своего знакомого барона Пампу. После пьяной ночи Румату во дворце задерживают люди Дона Рэбы и препровождают на допрос к министру. Рэба сообщает ему, что стал магистром Ордена, и пытается открыть секрет, кто Румата на самом деле. После их разговора министр оставляет Румату в покое и даёт ему охранную грамоту.

В городе появляются чёрные монахи Ордена, ночью захватившего власть в Арканаре. Семейство короля перебито, начинаются казни придворных. Утром Румата отправляется в казематы Весёлой башни и вызволяет Будаха и оказавшегося здесь же барона Пампу. Пампа, пытаясь скрыться из города, гибнет и остаётся лежать на обочине дороги, истыканный стрелами. Вскоре нищие бродяги относят его труп на помойку. Тем временем, Румата беседует с Будахом, пытаясь понять, что бы учёный посоветовал богу, как исправить положение дел в мире Арканара. Ответ Будаха не удовлетворяет землянина — слабые заменят сильных, но борьбы за власть это не остановит. Румата с Будахом возвращается домой. Замок дона ночью пережил нападение, и двое слуг убиты. Здесь Румата встречает Арату Горбатого, который пытается убедить его возглавить восстание рабов, но Румата ему отказывает (получив земли, они желают сохранить рабство для тех, кто угнетал их раньше). Слуги дона прогоняют горбатого монаха палками. На следующее утро возлюбленная Руматы кухарка Ари гибнет от арбалетной стрелы, пущенной в затылок. Чуть позже в дом Руматы в поисках еретиков врываются солдаты Ордена, наведённые «по ошибке» неким искалеченным монахом, в описании которого несложно угадать Арату. В ответ на обвинения в совершённых грехах Румата заявляет их предводителю бывшему студенту Ариме, что убьёт их всех. В завязавшейся потасовке первым он убивает Ариму. Выпустив ему кишки, дон Румата отправляется в город.

Через несколько дней группа землян пробирается через руины Арканара. Они обнаруживают горы трупов, среди которых Арата (с торчащей арбалетной стрелой) и дон Рэба. Наконец, дон Кондор и Пашка обнаруживают самого Румату, одиноко сидящего в луже в одном рубище. Он отказывается возвращаться на Землю. Упрекнув теоретиков в бессилии противостоять злу, Румата остаётся практиковать в Арканаре. «Боги иногда могут устать» — говорит он Кондору на прощание. «Тебя ждёт психушка на Земле» — отвечает ему Пашка.

Зима, двое из скрывавшихся на болотах книгочеев повздорили и убили друг друга. Водрузив на нос очки, Румата играет на саксофоне для отряда повстанцев. Процессия всадников медленно увозит его вдаль.

Предыстория создания

Алексей Герман решил снимать «Трудно быть богом» ещё в 1968 году, через четыре года после выхода книги. Вместе с Борисом Стругацким они написали первый вариант сценария. В августе Герман получил разрешение на съёмки. В главной роли режиссёр планировал снимать Владимира Рецептера.

Второй вариант сценария был закончен 20 августа 1968 года. На следующий день советские войска были введены в Чехословакию для подавления Пражской весны. По свидетельству Германа, он позвонил на студию, и ему было сказано: «Алексей, забудьте думать про это кино. Мы вам советуем даже книгу куда-нибудь выкинуть, потому что — вы сами понимаете».

По совпадению, в тот же день, 21 августа 1968 года, Алексей Герман познакомился со своей будущей женой Светланой Кармалитой. Многие отмечают определённый символизм в том, что тридцать два года спустя Герман приехал в Чехию, чтобы здесь снимать «Трудно быть богом» уже по другому сценарию, написанному вместе со Светланой.

Когда в годы перестройки работа над экранизацией повести Стругацких всё же началась, главным требованием самих писателей было, чтобы у фильма был советский режиссёр, желательно — Алексей Герман. Но руководство «Совинфильма» пригласило режиссёра из ФРГ Петера Фляйшмана (который согласился стать также продюсером картины). Из-за его несговорчивости и тяжёлого характера Стругацкие прекратили контролировать процесс съёмок, и вышедший в 1989 году фильм им крайне не понравился.

Узнав о начале съёмок, Герман обратился в Госкино с просьбой о возобновлении своей работы («на том этапе просто потому, что мне запретили, а тому разрешили»). Он также побывал на съёмочной площадке фильма в Киеве, встретился с Фляйшманом, но о сотрудничестве они не договорились из-за отказа немецкого режиссёра вносить изменения в сценарий. Председатель Госкино Александр Камшалов предложил Герману снимать свой фильм параллельно с Фляйшманом. Однако работа над новым сценарием, к которой Герман приступил вместе со Светланой Кармалитой, закончена не была. Алексей Герман пояснил это тем, что в конце 1980-х годов не чувствовалась необходимость в иносказаниях, обо всём можно было говорить прямым текстом: «Мы написали страниц двадцать и бросили, потому что богом быть было не трудно… почему это он Рэба, а не Берия?..».

В третий раз Герман вернулся к сюжету «Трудно быть богом» десять лет спустя. Редактор Евгений Прицкер, по просьбе Германа прочитавший сценарий 1968 года, заявил режиссёру, что это «комсомольский опус» и снимать его нельзя, с чем Герман согласился. Новый сценарий был написан им вместе с женой «по мотивам» повести Стругацких. Пётр Вайль, прочитавший сценарий, говорил, что в нём «с целенаправленными усилиями книга Стругацких освобождалась от шестидесятничества». Алексей Герман-младший в интервью российским СМИ эту точку зрения опроверг, заявив, что Вайль «жил в эпоху, когда шестидесятничество в некоторых своих аспектах отошло на задний план. Но сейчас оно возвращается».

Борис Стругацкий (1933—2012) в интервью в мае 2010 года говорил, что Герман с ним «ни по каким вопросам не советовался». При этом Стругацкий заявил, что «заранее знает, что фильм получится замечательный и даже эпохальный».

В ролях

• Леонид Ярмольник — дон Румата
• Александр Чутко — дон Рэба
• Юрий Цурило — барон Пампа
• Евгений Герчаков — Будах
• Валентин Голубенко — Арата
• Леонид Тимцуник — Арима
• Евгений Важенин — воспитатель принца, дон
• Наталья Мотева — Ари
• Пётр Меркурьев — Гур
• Никита Струков — Кусис
• Константин Быков — монах
• Валерий Величко — дон Кэо
• Валерий Болтышев — дон Рипат
• Михаил Гуро — серый офицер
• Александр Дралюк — монах-писарь
• Юрий Думчев — Роэ Кэу
• Рамис Ибрагимов — Муга
• Юрис Лауциньш — палач
• Витаутас Паукште — Кабани
• Анвар Либабов — раб
• Юрий Нифонтов — дон Тамэо
• Александр Орловский — Пашка
• Владимир Розыграев
• Ступников Сергей — король
• Марина Рокина — любовница короля
• Александр Ронис — факельщик
• Анастасия Каптуренко — девочка в таверне
• Андрей Обарухин — боевой монах
• Павел Романов — лояльный книгочей
• Михаил Теплицкий — серый офицер
• Павел Степанов
• Георгий Пицхелаури
• Василий Домрачев — возничий
• Юрий Ашихмин — раб
• Владимир Юматов — голос от автора

Музыка

Музыку к фильму написал петербургский композитор Виктор Лебедев. Вот как он описывает процесс работы над картиной:

Так случилось, что последние полтора года он [Алексей Герман] был болен. И в очень неудачный период — заканчивалась работа над картиной. Он несколько раз приезжал ко мне домой, мы вместе сидели со Светланой Кармалитой, — которая, практически, «второе я» Германа, — решали проблемы. Потом я начал понимать, что в какой-то окончательный период работы над картиной музыка в том понимании, в котором мы привыкли, здесь не нужна. Если хор — то это хор самодеятельных «полусвященников», если это напоминающая землянам о Земле мелодия, то это свист, — что и было сделано. Если Антон играет на саксофоне, вспоминая Землю, то он играет что-то выученное в колледже, что-то в духе Дюка Эллингтона. Вот я написал тему. И решил проверить, как кинематографическая среда отнесется к этому кинематографическому решению — 8 лет назад на юбилейном концерте в БКЗ «Октябрьский». Я сыграл кусок увертюры к фильму — реакция киносреды была положительная, всех это поразило и понравилось. Но я уже тогда интуитивно чувствовал, что пышный оркестр, интересное гармоническое решение может не понадобиться. Потому что Герман — очень специфический человек. Все его фильмы ассоциируются с блестящим изображением, точными костюмами, лексикой, но не с музыкальным решением. И в «Трудно быть богом» — то же самое. Кроме музыкальной темы в начале и в конце в фильме только куски, которые не очень связаны с профессиональной композиторской деятельностью.

Съёмки

Производство фильма началось в 1999 году. Заглавие литературной основы, книги братьев Стругацких «Трудно быть богом», за время съёмок закрепилось и за фильмом (уже тогда режиссёр стал называть его своей последней работой).

Изначально роль дона Руматы должен был исполнять Александр Лыков, с которым были сняты пробы почти всего фильма, но в итоге на роль был утверждён Ярмольник. Редактор Евгений Прицкер рассказывает, что эпизодом, оказавшим решающее влияние на выбор актёра, стал диалог с Будахом. На слова мудреца «Тогда, господи, сотри нас с лица земли и создай заново более совершенными… или ещё лучше, оставь нас и дай нам идти своей дорогой» Румата отвечает: «Сердце мое полно жалости, я не могу этого сделать». И то, как сыграл эту сцену Ярмольник, и определило решение Германа.

В связи с огромным объёмом работы в картину были приглашены сразу три художника-постановщика: Белла Маневич, работавшая, в частности, на таких фильмах, как «Белое солнце пустыни» и «Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона» (умерла в 2002 году в возрасте 79 лет), Елена Жукова и Георгий Кропачёв, работавший с Германом над фильмом «Хрусталёв, машину!».

Натурные съёмки начались в 2000 году в Чехии. В окрестностях замка Точник (Točník) был построен Арканар. Всего художники «Ленфильма» в той или иной степени обустроили в Чехии пять замков. Павильонные съемки проходили в Санкт-Петербурге. Снимали и в Выборге на Лисьей Губе с участием курсантов Военного Института внутренних войск в массовке. Несмотря на все трудности, финансирование проекта продолжалось (в основном из частных источников), и в августе 2006 года съёмки были закончены.

Многократный лауреат премии «Ника» оператор Юрий Клименко отмечал, что «единственным непривычным для меня моментом было то, что я в первый — да и в последний, наверное, — раз работал на картине, где так много репетировали. Мы могли репетировать неделю и снимать один кадр, потом ещё неделю или дней десять репетировать — и опять все ради одного кадра. Надо отметить, что репетиция у Германа была как съёмка. Каждый раз все были в костюмах, загримированы, если нужен был дождь или пожар, у нас всегда работало четыре пожарные машины, две бригады пиротехников, две бригады спецэффектов».

По воспоминаниям режиссёра Юрия Фетинга, который занимался работой с актёрами, «среди людей, которые снимались, были люди с физическими и психическими отклонениями, которых искали по всему миру, по всем бомжацким, помойкам, паркам, интернатам, но они часто были талантливее, органичнее, чем профессиональные артисты».

В 2007 году Леонид Ярмольник сказал: «Сейчас мы заканчиваем озвучивание, и я надеюсь, в 2008 картина выйдет…». К весне 2008 года Алексей Герман завершил монтаж фильма, и в конце февраля состоялся тестовый показ картины с черновым звуком. Фильм планировалось выпустить под названием «Резня в Арканаре».

В августе 2011 Герман сообщил, что фильм находится в стадии озвучки, и прибавил: «Думаю, до конца года картина будет закончена». Также сообщалось, что фильм выйдет под названием «Трудно быть богом», хотя ранее Герман планировал изменить название на «Хроника Арканарской резни».

В сентябре 2011 Герман уже предполагал, что фильм выйдет в 2012. В качестве причин задержки режиссёр назвал свои серьёзные проблемы со здоровьем, из-за которых он не мог работать по 12 часов в день, как раньше, и трудности с озвучиванием:

Если раньше для того, чтобы озвучить сцену из 12 человек, я мог позвать 6 человек, а потом ещё 6 человек, и на двух кольцах все это записать, то сейчас, в связи с появлением новой замечательной голливудской техники, мы должны записать 12 колец, то есть из 12 человек каждый, даже если он просто говорит слово «му», должен сказать своё «му» отдельно. Это несложно, когда один гангстер рубит другому пальцы, а третий насмехается, но если у меня в кадре редко когда меньше 18 человек бывает, это довольно сложно. Это 18 отдельных записей, которые нужно соединить в одну. И поэтому я сижу, сижу, сижу с озвучанием, вылизываю всё.

В июле 2012 года в конкурсной программе 47 международного кинофестиваля в Карловых Варах был представлен 67-минутный российско-швейцарский документальный фильм «Трудно быть богом» режиссёров Павла Костомарова и Антуана Каттена о съёмках фильма Германа. Впоследствии фильм получил название «Плэйбэк».

В сентябре 2012 года А. Герман, заметив в интервью, что «сам обещал закончить уже в этом году», не смог назвать сроки завершения работы над фильмом, ссылаясь на проблемы со здоровьем и трудности с озвучиванием.

21 февраля 2013 года Алексей Герман скончался. По словам сына режиссёра, Алексея Германа-мл., картина «фактически завершена. Осталось только перезапись звука. <…> Она будет закончена в обозримое время». Называться картина будет так же, как и книга Стругацких.

В интервью КиноПоиску, опубликованном 19 марта 2013, Алексей Герман-мл. сообщил, что для завершения картины остались лишь «технические доделки». По поводу сроков он сказал: «В течение трёх месяцев технические работы, я надеюсь, будут закончены… Мировая премьера картины, думаю, будет осенью». Тот же трёхмесячный срок завершения работы над фильмом называла и вдова режиссёра, Светлана Кармалита.

1 апреля 2013 состоялся показ картины с незаконченным озвучиванием. Часть текста читала с листа Светлана Кармалита.

12 августа 2013 было объявлено, что первый публичный показ завершённой картины пройдёт в ноябре 2013 года на Римском кинофестивале, который любил Алексей Герман. Премьера «Трудно быть богом» состоялась в Риме 13 ноября. Российский прокат фильма начался 27 февраля 2014 года.

Отзывы

Впервые черновая версия была показана в конце февраля 2008 года. 1 апреля 2013 года состоялся пресс-показ почти готовой версии, в которой ещё не было музыки и окончательной озвучки.

Первые отзывы посмотревших, в основном коллег Германа по кинематографическому цеху, были положительными. Отмечали масштаб работы, внимание к деталям, глубокий идейно-философский подтекст картины. Фильм более всего сравнивали с предыдущей картиной Германа «Хрусталёв, машину!», а также с фильмом «Андрей Рублёв» Андрея Тарковского. Вместе с тем, обозреватели отмечали, что режиссёр сильно отходит от книжного первоисточника, причём не только от его сюжета, но и от его гуманистической философии. По мнению многих критиков, центральная мысль фильма — низменность и скотство человеческой природы. Андрей Плахов после премьеры в Риме писал о том, что «сильнее всего воздействует на подсознание драматургическая композиция картины, имеющая больше общего именно с картиной, живописным полотном, чем с экранизацией романа или пьесы. Невероятная плотность кадра побуждает вгрызаться в материю экрана и рассматривать её по кусочкам, по фрагментам, по деталям, пытаясь выстроить в своей голове целое».

После демонстрации картины на фестивалях и массовых пресс-показах появились и негативные отзывы, отмечавшие эпатажность картины, отсутствие стройного сюжета и развития действия, непригодность картины для массового зрителя.

Все критики и в положительных, и в отрицательных отзывах подчёркивали жестокость и натуралистичность картины, обилие грязи и насилия. Итальянский писатель Умберто Эко, посмотрев фильм, отметил, что «после Германа фильмы Тарантино кажутся диснеевскими мультиками».

Нам дарят мир по колено в навозе: смачный, воняющий, булькающий. Мир, не понимающий своей грязи и упивающийся ею. Здесь то и дело принюхиваются, отплевываются, страдают от вшей и клопов. Здесь топят в нужниках. И обязательно головой вниз. Если вешают, то так, чтобы налетевшие с моря чайки выклевали глаза.

— критик Василий Степанов

При этом фильм отлично формирует непротиворечивую реальность, которая, по контрасту, может заставить позитивно взглянуть на наш собственный мир.

Другие критики отмечают, что земляне в фильме — клоуны и болтуны, которые кривляются и паясничают, напиваются и пляшут. Это полностью деградировавшие люди, типичные тусовщики, но никак не те, кто намерен спасать человечество. Финальный бой Германа-Руматы — типичный анархический бунт взбесившегося буржуа (хоть и в средневековых декорациях). Существующий мир ему не нравится, а другого он себе вообразить не может, вот ему и хочется уничтожить всех и вся, да и себя в придачу. Это месть за свою несостоявшуюся личную жизнь, а не попытка помочь людям.

Отмечались многочисленные параллели стилистики и манеры работы Германа с фильмом 1987 года польского режиссёра Анджея Жулавского «На серебряной планете».

Награды

• В феврале 2014 года Гильдия киноведов и кинокритиков России на ежегодном вручении премий «Белый слон» наградила фильм премией «Событие года» и призом имени Мирона Черненко.
• В феврале 2015 года Гильдия киноведов и кинокритиков России наградила премией «Белый слон» Владимира Ильина и Юрия Клименко в номинации Лучший оператор, а также Сергея Коковкина, Георгия Кропачёва и Елену Жукову — в номинации Лучшая работа художника.
• В марте 2015 на церемонии награждения кинопремией «Ника» картина была удостоена семи наград:
  • премия за лучший игровой фильм года
  • премия за лучшую режиссуру (Алексей Герман)
  • премия за лучшую мужскую роль (Леонид Ярмольник)
  • премия за лучшую операторскую работу (Владимир Ильин и Юрий Клименко)
  • премия за лучшую работу звукорежиссёра (Николай Астахов)
  • премия за лучшую работу художника (Сергей Коковкин, Григорий Кропачев и Елена Жукова)
  • премия за лучшую работу художника по костюмам (Екатерина Шапкайц)

Кроме этого, на премию «Ника» были номинированы Юрий Цурило (за лучшую мужскую роль второго плана), Виктор Лебедев (за лучшую музыку к фильму), Светлана Кармалита и Алексей Герман (за лучший сценарий).

См. также

• «Трудно быть богом» — фильм 1989 г., реж. Петер Фляйшман

Литература

• Герман А., Кармалита С. «Что сказал табачник с Табачной улицы» и другие киносценарии. — СПб.: Амфора; Сеанс, 2006. — С. 720. — ISBN 5-367-00232-3.
• Герман А., Кармалита С. [seance.ru/n/21-22/tbb-script Трудно быть богом: Фрагмент режиссёрского сценария] // Сеанс. — 2005. — № 21/22.
• Быков Д. [www.ogoniok.com/5037/25/ Надежда для Арканара] // Огонёк. — 2008. — № 9 (3—9 марта).
• Вайль П. [www.rg.ru/2008/07/18/german.html Жизнь при Германе] // Российская газета. — 2008. — № 4710 (18 июля).
• Эко У. [www.novayagazeta.ru/arts/60879.html «…Именно о нас, о том, что с нами может случиться»]. Новая газета. № 126 (2013. 11 ноября). Проверено 15 мая 2014.
• [misis.ru/Portals/0/Avtoreferat/2009/Salihov_Marat.pdf Марат Салихов, к. т. н.] [www.litsovet.ru/index.php/material.read?material_id=501595 «Заметки по фильму А. Германа «Трудно быть Богом»].

Ссылки

• «Трудно быть богом» (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=2011.russiancinema.ru/index.php?e_dept_id=2&e_movie_id=6760 «Трудно быть богом»] на сайте «Энциклопедия отечественного кино»
• [www.itogi.ru/iskus/2008/31/42154.html Легко ли быть Германом], Андрей Ванденко, Сергей Тягин (фото) — журнал «Итоги» — № 31 (633), 28 июля 2008 года
• [theoryandpractice.ru/posts/8073-german_dolin «Я абсолютно разлюбил кино»: одно из последних интервью Алексея Германа]
• [seance.ru/blog/reviews/press_german/ Обзор зарубежной критики фильма /] журнал «Сеанс»

Отрывок, характеризующий Трудно быть богом (фильм, 2013)

– Целуй сюда, – он показал щеку, – спасибо, спасибо!
– За что вы меня благодарите?
– За то, что не просрочиваешь, за бабью юбку не держишься. Служба прежде всего. Спасибо, спасибо! – И он продолжал писать, так что брызги летели с трещавшего пера. – Ежели нужно сказать что, говори. Эти два дела могу делать вместе, – прибавил он.
– О жене… Мне и так совестно, что я вам ее на руки оставляю…
– Что врешь? Говори, что нужно.
– Когда жене будет время родить, пошлите в Москву за акушером… Чтоб он тут был.
Старый князь остановился и, как бы не понимая, уставился строгими глазами на сына.
– Я знаю, что никто помочь не может, коли натура не поможет, – говорил князь Андрей, видимо смущенный. – Я согласен, что и из миллиона случаев один бывает несчастный, но это ее и моя фантазия. Ей наговорили, она во сне видела, и она боится.
– Гм… гм… – проговорил про себя старый князь, продолжая дописывать. – Сделаю.
Он расчеркнул подпись, вдруг быстро повернулся к сыну и засмеялся.
– Плохо дело, а?
– Что плохо, батюшка?
– Жена! – коротко и значительно сказал старый князь.
– Я не понимаю, – сказал князь Андрей.
– Да нечего делать, дружок, – сказал князь, – они все такие, не разженишься. Ты не бойся; никому не скажу; а ты сам знаешь.
Он схватил его за руку своею костлявою маленькою кистью, потряс ее, взглянул прямо в лицо сына своими быстрыми глазами, которые, как казалось, насквозь видели человека, и опять засмеялся своим холодным смехом.
Сын вздохнул, признаваясь этим вздохом в том, что отец понял его. Старик, продолжая складывать и печатать письма, с своею привычною быстротой, схватывал и бросал сургуч, печать и бумагу.
– Что делать? Красива! Я всё сделаю. Ты будь покоен, – говорил он отрывисто во время печатания.
Андрей молчал: ему и приятно и неприятно было, что отец понял его. Старик встал и подал письмо сыну.
– Слушай, – сказал он, – о жене не заботься: что возможно сделать, то будет сделано. Теперь слушай: письмо Михайлу Иларионовичу отдай. Я пишу, чтоб он тебя в хорошие места употреблял и долго адъютантом не держал: скверная должность! Скажи ты ему, что я его помню и люблю. Да напиши, как он тебя примет. Коли хорош будет, служи. Николая Андреича Болконского сын из милости служить ни у кого не будет. Ну, теперь поди сюда.
Он говорил такою скороговоркой, что не доканчивал половины слов, но сын привык понимать его. Он подвел сына к бюро, откинул крышку, выдвинул ящик и вынул исписанную его крупным, длинным и сжатым почерком тетрадь.
– Должно быть, мне прежде тебя умереть. Знай, тут мои записки, их государю передать после моей смерти. Теперь здесь – вот ломбардный билет и письмо: это премия тому, кто напишет историю суворовских войн. Переслать в академию. Здесь мои ремарки, после меня читай для себя, найдешь пользу.
Андрей не сказал отцу, что, верно, он проживет еще долго. Он понимал, что этого говорить не нужно.
– Всё исполню, батюшка, – сказал он.
– Ну, теперь прощай! – Он дал поцеловать сыну свою руку и обнял его. – Помни одно, князь Андрей: коли тебя убьют, мне старику больно будет… – Он неожиданно замолчал и вдруг крикливым голосом продолжал: – а коли узнаю, что ты повел себя не как сын Николая Болконского, мне будет… стыдно! – взвизгнул он.
– Этого вы могли бы не говорить мне, батюшка, – улыбаясь, сказал сын.
Старик замолчал.
– Еще я хотел просить вас, – продолжал князь Андрей, – ежели меня убьют и ежели у меня будет сын, не отпускайте его от себя, как я вам вчера говорил, чтоб он вырос у вас… пожалуйста.
– Жене не отдавать? – сказал старик и засмеялся.
Они молча стояли друг против друга. Быстрые глаза старика прямо были устремлены в глаза сына. Что то дрогнуло в нижней части лица старого князя.
– Простились… ступай! – вдруг сказал он. – Ступай! – закричал он сердитым и громким голосом, отворяя дверь кабинета.
– Что такое, что? – спрашивали княгиня и княжна, увидев князя Андрея и на минуту высунувшуюся фигуру кричавшего сердитым голосом старика в белом халате, без парика и в стариковских очках.
Князь Андрей вздохнул и ничего не ответил.
– Ну, – сказал он, обратившись к жене.
И это «ну» звучало холодною насмешкой, как будто он говорил: «теперь проделывайте вы ваши штуки».
– Andre, deja! [Андрей, уже!] – сказала маленькая княгиня, бледнея и со страхом глядя на мужа.
Он обнял ее. Она вскрикнула и без чувств упала на его плечо.
Он осторожно отвел плечо, на котором она лежала, заглянул в ее лицо и бережно посадил ее на кресло.
– Adieu, Marieie, [Прощай, Маша,] – сказал он тихо сестре, поцеловался с нею рука в руку и скорыми шагами вышел из комнаты.
Княгиня лежала в кресле, m lle Бурьен терла ей виски. Княжна Марья, поддерживая невестку, с заплаканными прекрасными глазами, всё еще смотрела в дверь, в которую вышел князь Андрей, и крестила его. Из кабинета слышны были, как выстрелы, часто повторяемые сердитые звуки стариковского сморкания. Только что князь Андрей вышел, дверь кабинета быстро отворилась и выглянула строгая фигура старика в белом халате.
– Уехал? Ну и хорошо! – сказал он, сердито посмотрев на бесчувственную маленькую княгиню, укоризненно покачал головою и захлопнул дверь.



В октябре 1805 года русские войска занимали села и города эрцгерцогства Австрийского, и еще новые полки приходили из России и, отягощая постоем жителей, располагались у крепости Браунау. В Браунау была главная квартира главнокомандующего Кутузова.
11 го октября 1805 года один из только что пришедших к Браунау пехотных полков, ожидая смотра главнокомандующего, стоял в полумиле от города. Несмотря на нерусскую местность и обстановку (фруктовые сады, каменные ограды, черепичные крыши, горы, видневшиеся вдали), на нерусский народ, c любопытством смотревший на солдат, полк имел точно такой же вид, какой имел всякий русский полк, готовившийся к смотру где нибудь в середине России.
С вечера, на последнем переходе, был получен приказ, что главнокомандующий будет смотреть полк на походе. Хотя слова приказа и показались неясны полковому командиру, и возник вопрос, как разуметь слова приказа: в походной форме или нет? в совете батальонных командиров было решено представить полк в парадной форме на том основании, что всегда лучше перекланяться, чем не докланяться. И солдаты, после тридцативерстного перехода, не смыкали глаз, всю ночь чинились, чистились; адъютанты и ротные рассчитывали, отчисляли; и к утру полк, вместо растянутой беспорядочной толпы, какою он был накануне на последнем переходе, представлял стройную массу 2 000 людей, из которых каждый знал свое место, свое дело и из которых на каждом каждая пуговка и ремешок были на своем месте и блестели чистотой. Не только наружное было исправно, но ежели бы угодно было главнокомандующему заглянуть под мундиры, то на каждом он увидел бы одинаково чистую рубаху и в каждом ранце нашел бы узаконенное число вещей, «шильце и мыльце», как говорят солдаты. Было только одно обстоятельство, насчет которого никто не мог быть спокоен. Это была обувь. Больше чем у половины людей сапоги были разбиты. Но недостаток этот происходил не от вины полкового командира, так как, несмотря на неоднократные требования, ему не был отпущен товар от австрийского ведомства, а полк прошел тысячу верст.
Полковой командир был пожилой, сангвинический, с седеющими бровями и бакенбардами генерал, плотный и широкий больше от груди к спине, чем от одного плеча к другому. На нем был новый, с иголочки, со слежавшимися складками мундир и густые золотые эполеты, которые как будто не книзу, а кверху поднимали его тучные плечи. Полковой командир имел вид человека, счастливо совершающего одно из самых торжественных дел жизни. Он похаживал перед фронтом и, похаживая, подрагивал на каждом шагу, слегка изгибаясь спиною. Видно, было, что полковой командир любуется своим полком, счастлив им, что все его силы душевные заняты только полком; но, несмотря на то, его подрагивающая походка как будто говорила, что, кроме военных интересов, в душе его немалое место занимают и интересы общественного быта и женский пол.
– Ну, батюшка Михайло Митрич, – обратился он к одному батальонному командиру (батальонный командир улыбаясь подался вперед; видно было, что они были счастливы), – досталось на орехи нынче ночью. Однако, кажется, ничего, полк не из дурных… А?
Батальонный командир понял веселую иронию и засмеялся.
– И на Царицыном лугу с поля бы не прогнали.
– Что? – сказал командир.
В это время по дороге из города, по которой расставлены были махальные, показались два верховые. Это были адъютант и казак, ехавший сзади.
Адъютант был прислан из главного штаба подтвердить полковому командиру то, что было сказано неясно во вчерашнем приказе, а именно то, что главнокомандующий желал видеть полк совершенно в том положении, в котором oн шел – в шинелях, в чехлах и без всяких приготовлений.
К Кутузову накануне прибыл член гофкригсрата из Вены, с предложениями и требованиями итти как можно скорее на соединение с армией эрцгерцога Фердинанда и Мака, и Кутузов, не считая выгодным это соединение, в числе прочих доказательств в пользу своего мнения намеревался показать австрийскому генералу то печальное положение, в котором приходили войска из России. С этою целью он и хотел выехать навстречу полку, так что, чем хуже было бы положение полка, тем приятнее было бы это главнокомандующему. Хотя адъютант и не знал этих подробностей, однако он передал полковому командиру непременное требование главнокомандующего, чтобы люди были в шинелях и чехлах, и что в противном случае главнокомандующий будет недоволен. Выслушав эти слова, полковой командир опустил голову, молча вздернул плечами и сангвиническим жестом развел руки.
– Наделали дела! – проговорил он. – Вот я вам говорил же, Михайло Митрич, что на походе, так в шинелях, – обратился он с упреком к батальонному командиру. – Ах, мой Бог! – прибавил он и решительно выступил вперед. – Господа ротные командиры! – крикнул он голосом, привычным к команде. – Фельдфебелей!… Скоро ли пожалуют? – обратился он к приехавшему адъютанту с выражением почтительной учтивости, видимо относившейся к лицу, про которое он говорил.
– Через час, я думаю.
– Успеем переодеть?
– Не знаю, генерал…
Полковой командир, сам подойдя к рядам, распорядился переодеванием опять в шинели. Ротные командиры разбежались по ротам, фельдфебели засуетились (шинели были не совсем исправны) и в то же мгновение заколыхались, растянулись и говором загудели прежде правильные, молчаливые четвероугольники. Со всех сторон отбегали и подбегали солдаты, подкидывали сзади плечом, через голову перетаскивали ранцы, снимали шинели и, высоко поднимая руки, натягивали их в рукава.
Через полчаса всё опять пришло в прежний порядок, только четвероугольники сделались серыми из черных. Полковой командир, опять подрагивающею походкой, вышел вперед полка и издалека оглядел его.
– Это что еще? Это что! – прокричал он, останавливаясь. – Командира 3 й роты!..
– Командир 3 й роты к генералу! командира к генералу, 3 й роты к командиру!… – послышались голоса по рядам, и адъютант побежал отыскивать замешкавшегося офицера.
Когда звуки усердных голосов, перевирая, крича уже «генерала в 3 ю роту», дошли по назначению, требуемый офицер показался из за роты и, хотя человек уже пожилой и не имевший привычки бегать, неловко цепляясь носками, рысью направился к генералу. Лицо капитана выражало беспокойство школьника, которому велят сказать невыученный им урок. На красном (очевидно от невоздержания) носу выступали пятна, и рот не находил положения. Полковой командир с ног до головы осматривал капитана, в то время как он запыхавшись подходил, по мере приближения сдерживая шаг.
– Вы скоро людей в сарафаны нарядите! Это что? – крикнул полковой командир, выдвигая нижнюю челюсть и указывая в рядах 3 й роты на солдата в шинели цвета фабричного сукна, отличавшегося от других шинелей. – Сами где находились? Ожидается главнокомандующий, а вы отходите от своего места? А?… Я вас научу, как на смотр людей в казакины одевать!… А?…
Ротный командир, не спуская глаз с начальника, всё больше и больше прижимал свои два пальца к козырьку, как будто в одном этом прижимании он видел теперь свое спасенье.
– Ну, что ж вы молчите? Кто у вас там в венгерца наряжен? – строго шутил полковой командир.
– Ваше превосходительство…
– Ну что «ваше превосходительство»? Ваше превосходительство! Ваше превосходительство! А что ваше превосходительство – никому неизвестно.
– Ваше превосходительство, это Долохов, разжалованный… – сказал тихо капитан.
– Что он в фельдмаршалы, что ли, разжалован или в солдаты? А солдат, так должен быть одет, как все, по форме.
– Ваше превосходительство, вы сами разрешили ему походом.
– Разрешил? Разрешил? Вот вы всегда так, молодые люди, – сказал полковой командир, остывая несколько. – Разрешил? Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Полковой командир помолчал. – Вам что нибудь скажешь, а вы и… – Что? – сказал он, снова раздражаясь. – Извольте одеть людей прилично…
И полковой командир, оглядываясь на адъютанта, своею вздрагивающею походкой направился к полку. Видно было, что его раздражение ему самому понравилось, и что он, пройдясь по полку, хотел найти еще предлог своему гневу. Оборвав одного офицера за невычищенный знак, другого за неправильность ряда, он подошел к 3 й роте.
– Кааак стоишь? Где нога? Нога где? – закричал полковой командир с выражением страдания в голосе, еще человек за пять не доходя до Долохова, одетого в синеватую шинель.
Долохов медленно выпрямил согнутую ногу и прямо, своим светлым и наглым взглядом, посмотрел в лицо генерала.
– Зачем синяя шинель? Долой… Фельдфебель! Переодеть его… дря… – Он не успел договорить.
– Генерал, я обязан исполнять приказания, но не обязан переносить… – поспешно сказал Долохов.
– Во фронте не разговаривать!… Не разговаривать, не разговаривать!…
– Не обязан переносить оскорбления, – громко, звучно договорил Долохов.
Глаза генерала и солдата встретились. Генерал замолчал, сердито оттягивая книзу тугой шарф.
– Извольте переодеться, прошу вас, – сказал он, отходя.


– Едет! – закричал в это время махальный.
Полковой командир, покраснел, подбежал к лошади, дрожащими руками взялся за стремя, перекинул тело, оправился, вынул шпагу и с счастливым, решительным лицом, набок раскрыв рот, приготовился крикнуть. Полк встрепенулся, как оправляющаяся птица, и замер.
– Смир р р р на! – закричал полковой командир потрясающим душу голосом, радостным для себя, строгим в отношении к полку и приветливым в отношении к подъезжающему начальнику.
По широкой, обсаженной деревьями, большой, бесшоссейной дороге, слегка погромыхивая рессорами, шибкою рысью ехала высокая голубая венская коляска цугом. За коляской скакали свита и конвой кроатов. Подле Кутузова сидел австрийский генерал в странном, среди черных русских, белом мундире. Коляска остановилась у полка. Кутузов и австрийский генерал о чем то тихо говорили, и Кутузов слегка улыбнулся, в то время как, тяжело ступая, он опускал ногу с подножки, точно как будто и не было этих 2 000 людей, которые не дыша смотрели на него и на полкового командира.
Раздался крик команды, опять полк звеня дрогнул, сделав на караул. В мертвой тишине послышался слабый голос главнокомандующего. Полк рявкнул: «Здравья желаем, ваше го го го го ство!» И опять всё замерло. Сначала Кутузов стоял на одном месте, пока полк двигался; потом Кутузов рядом с белым генералом, пешком, сопутствуемый свитою, стал ходить по рядам.
По тому, как полковой командир салютовал главнокомандующему, впиваясь в него глазами, вытягиваясь и подбираясь, как наклоненный вперед ходил за генералами по рядам, едва удерживая подрагивающее движение, как подскакивал при каждом слове и движении главнокомандующего, – видно было, что он исполнял свои обязанности подчиненного еще с большим наслаждением, чем обязанности начальника. Полк, благодаря строгости и старательности полкового командира, был в прекрасном состоянии сравнительно с другими, приходившими в то же время к Браунау. Отсталых и больных было только 217 человек. И всё было исправно, кроме обуви.
Кутузов прошел по рядам, изредка останавливаясь и говоря по нескольку ласковых слов офицерам, которых он знал по турецкой войне, а иногда и солдатам. Поглядывая на обувь, он несколько раз грустно покачивал головой и указывал на нее австрийскому генералу с таким выражением, что как бы не упрекал в этом никого, но не мог не видеть, как это плохо. Полковой командир каждый раз при этом забегал вперед, боясь упустить слово главнокомандующего касательно полка. Сзади Кутузова, в таком расстоянии, что всякое слабо произнесенное слово могло быть услышано, шло человек 20 свиты. Господа свиты разговаривали между собой и иногда смеялись. Ближе всех за главнокомандующим шел красивый адъютант. Это был князь Болконский. Рядом с ним шел его товарищ Несвицкий, высокий штаб офицер, чрезвычайно толстый, с добрым, и улыбающимся красивым лицом и влажными глазами; Несвицкий едва удерживался от смеха, возбуждаемого черноватым гусарским офицером, шедшим подле него. Гусарский офицер, не улыбаясь, не изменяя выражения остановившихся глаз, с серьезным лицом смотрел на спину полкового командира и передразнивал каждое его движение. Каждый раз, как полковой командир вздрагивал и нагибался вперед, точно так же, точь в точь так же, вздрагивал и нагибался вперед гусарский офицер. Несвицкий смеялся и толкал других, чтобы они смотрели на забавника.
Кутузов шел медленно и вяло мимо тысячей глаз, которые выкатывались из своих орбит, следя за начальником. Поровнявшись с 3 й ротой, он вдруг остановился. Свита, не предвидя этой остановки, невольно надвинулась на него.
– А, Тимохин! – сказал главнокомандующий, узнавая капитана с красным носом, пострадавшего за синюю шинель.
Казалось, нельзя было вытягиваться больше того, как вытягивался Тимохин, в то время как полковой командир делал ему замечание. Но в эту минуту обращения к нему главнокомандующего капитан вытянулся так, что, казалось, посмотри на него главнокомандующий еще несколько времени, капитан не выдержал бы; и потому Кутузов, видимо поняв его положение и желая, напротив, всякого добра капитану, поспешно отвернулся. По пухлому, изуродованному раной лицу Кутузова пробежала чуть заметная улыбка.
– Еще измайловский товарищ, – сказал он. – Храбрый офицер! Ты доволен им? – спросил Кутузов у полкового командира.
И полковой командир, отражаясь, как в зеркале, невидимо для себя, в гусарском офицере, вздрогнул, подошел вперед и отвечал:
– Очень доволен, ваше высокопревосходительство.
– Мы все не без слабостей, – сказал Кутузов, улыбаясь и отходя от него. – У него была приверженность к Бахусу.
Полковой командир испугался, не виноват ли он в этом, и ничего не ответил. Офицер в эту минуту заметил лицо капитана с красным носом и подтянутым животом и так похоже передразнил его лицо и позу, что Несвицкий не мог удержать смеха.
Кутузов обернулся. Видно было, что офицер мог управлять своим лицом, как хотел: в ту минуту, как Кутузов обернулся, офицер успел сделать гримасу, а вслед за тем принять самое серьезное, почтительное и невинное выражение.
Третья рота была последняя, и Кутузов задумался, видимо припоминая что то. Князь Андрей выступил из свиты и по французски тихо сказал:
– Вы приказали напомнить о разжалованном Долохове в этом полку.
– Где тут Долохов? – спросил Кутузов.
Долохов, уже переодетый в солдатскую серую шинель, не дожидался, чтоб его вызвали. Стройная фигура белокурого с ясными голубыми глазами солдата выступила из фронта. Он подошел к главнокомандующему и сделал на караул.
– Претензия? – нахмурившись слегка, спросил Кутузов.
– Это Долохов, – сказал князь Андрей.
– A! – сказал Кутузов. – Надеюсь, что этот урок тебя исправит, служи хорошенько. Государь милостив. И я не забуду тебя, ежели ты заслужишь.
Голубые ясные глаза смотрели на главнокомандующего так же дерзко, как и на полкового командира, как будто своим выражением разрывая завесу условности, отделявшую так далеко главнокомандующего от солдата.
– Об одном прошу, ваше высокопревосходительство, – сказал он своим звучным, твердым, неспешащим голосом. – Прошу дать мне случай загладить мою вину и доказать мою преданность государю императору и России.
Кутузов отвернулся. На лице его промелькнула та же улыбка глаз, как и в то время, когда он отвернулся от капитана Тимохина. Он отвернулся и поморщился, как будто хотел выразить этим, что всё, что ему сказал Долохов, и всё, что он мог сказать ему, он давно, давно знает, что всё это уже прискучило ему и что всё это совсем не то, что нужно. Он отвернулся и направился к коляске.
Полк разобрался ротами и направился к назначенным квартирам невдалеке от Браунау, где надеялся обуться, одеться и отдохнуть после трудных переходов.
– Вы на меня не претендуете, Прохор Игнатьич? – сказал полковой командир, объезжая двигавшуюся к месту 3 ю роту и подъезжая к шедшему впереди ее капитану Тимохину. Лицо полкового командира выражало после счастливо отбытого смотра неудержимую радость. – Служба царская… нельзя… другой раз во фронте оборвешь… Сам извинюсь первый, вы меня знаете… Очень благодарил! – И он протянул руку ротному.
– Помилуйте, генерал, да смею ли я! – отвечал капитан, краснея носом, улыбаясь и раскрывая улыбкой недостаток двух передних зубов, выбитых прикладом под Измаилом.
– Да господину Долохову передайте, что я его не забуду, чтоб он был спокоен. Да скажите, пожалуйста, я всё хотел спросить, что он, как себя ведет? И всё…
– По службе очень исправен, ваше превосходительство… но карахтер… – сказал Тимохин.
– А что, что характер? – спросил полковой командир.
– Находит, ваше превосходительство, днями, – говорил капитан, – то и умен, и учен, и добр. А то зверь. В Польше убил было жида, изволите знать…
– Ну да, ну да, – сказал полковой командир, – всё надо пожалеть молодого человека в несчастии. Ведь большие связи… Так вы того…
– Слушаю, ваше превосходительство, – сказал Тимохин, улыбкой давая чувствовать, что он понимает желания начальника.
– Ну да, ну да.
Полковой командир отыскал в рядах Долохова и придержал лошадь.
– До первого дела – эполеты, – сказал он ему.
Долохов оглянулся, ничего не сказал и не изменил выражения своего насмешливо улыбающегося рта.
– Ну, вот и хорошо, – продолжал полковой командир. – Людям по чарке водки от меня, – прибавил он, чтобы солдаты слышали. – Благодарю всех! Слава Богу! – И он, обогнав роту, подъехал к другой.
– Что ж, он, право, хороший человек; с ним служить можно, – сказал Тимохин субалтерн офицеру, шедшему подле него.
– Одно слово, червонный!… (полкового командира прозвали червонным королем) – смеясь, сказал субалтерн офицер.
Счастливое расположение духа начальства после смотра перешло и к солдатам. Рота шла весело. Со всех сторон переговаривались солдатские голоса.
– Как же сказывали, Кутузов кривой, об одном глазу?
– А то нет! Вовсе кривой.
– Не… брат, глазастее тебя. Сапоги и подвертки – всё оглядел…
– Как он, братец ты мой, глянет на ноги мне… ну! думаю…
– А другой то австрияк, с ним был, словно мелом вымазан. Как мука, белый. Я чай, как амуницию чистят!
– Что, Федешоу!… сказывал он, что ли, когда стражения начнутся, ты ближе стоял? Говорили всё, в Брунове сам Бунапарте стоит.
– Бунапарте стоит! ишь врет, дура! Чего не знает! Теперь пруссак бунтует. Австрияк его, значит, усмиряет. Как он замирится, тогда и с Бунапартом война откроется. А то, говорит, в Брунове Бунапарте стоит! То то и видно, что дурак. Ты слушай больше.
– Вишь черти квартирьеры! Пятая рота, гляди, уже в деревню заворачивает, они кашу сварят, а мы еще до места не дойдем.
– Дай сухарика то, чорт.
– А табаку то вчера дал? То то, брат. Ну, на, Бог с тобой.
– Хоть бы привал сделали, а то еще верст пять пропрем не емши.
– То то любо было, как немцы нам коляски подавали. Едешь, знай: важно!
– А здесь, братец, народ вовсе оголтелый пошел. Там всё как будто поляк был, всё русской короны; а нынче, брат, сплошной немец пошел.
– Песенники вперед! – послышался крик капитана.
И перед роту с разных рядов выбежало человек двадцать. Барабанщик запевало обернулся лицом к песенникам, и, махнув рукой, затянул протяжную солдатскую песню, начинавшуюся: «Не заря ли, солнышко занималося…» и кончавшуюся словами: «То то, братцы, будет слава нам с Каменскиим отцом…» Песня эта была сложена в Турции и пелась теперь в Австрии, только с тем изменением, что на место «Каменскиим отцом» вставляли слова: «Кутузовым отцом».
Оторвав по солдатски эти последние слова и махнув руками, как будто он бросал что то на землю, барабанщик, сухой и красивый солдат лет сорока, строго оглянул солдат песенников и зажмурился. Потом, убедившись, что все глаза устремлены на него, он как будто осторожно приподнял обеими руками какую то невидимую, драгоценную вещь над головой, подержал ее так несколько секунд и вдруг отчаянно бросил ее:
Ах, вы, сени мои, сени!
«Сени новые мои…», подхватили двадцать голосов, и ложечник, несмотря на тяжесть амуниции, резво выскочил вперед и пошел задом перед ротой, пошевеливая плечами и угрожая кому то ложками. Солдаты, в такт песни размахивая руками, шли просторным шагом, невольно попадая в ногу. Сзади роты послышались звуки колес, похрускиванье рессор и топот лошадей.
Кутузов со свитой возвращался в город. Главнокомандующий дал знак, чтобы люди продолжали итти вольно, и на его лице и на всех лицах его свиты выразилось удовольствие при звуках песни, при виде пляшущего солдата и весело и бойко идущих солдат роты. Во втором ряду, с правого фланга, с которого коляска обгоняла роты, невольно бросался в глаза голубоглазый солдат, Долохов, который особенно бойко и грациозно шел в такт песни и глядел на лица проезжающих с таким выражением, как будто он жалел всех, кто не шел в это время с ротой. Гусарский корнет из свиты Кутузова, передразнивавший полкового командира, отстал от коляски и подъехал к Долохову.
Гусарский корнет Жерков одно время в Петербурге принадлежал к тому буйному обществу, которым руководил Долохов. За границей Жерков встретил Долохова солдатом, но не счел нужным узнать его. Теперь, после разговора Кутузова с разжалованным, он с радостью старого друга обратился к нему:
– Друг сердечный, ты как? – сказал он при звуках песни, ровняя шаг своей лошади с шагом роты.
– Я как? – отвечал холодно Долохов, – как видишь.
Бойкая песня придавала особенное значение тону развязной веселости, с которой говорил Жерков, и умышленной холодности ответов Долохова.
– Ну, как ладишь с начальством? – спросил Жерков.
– Ничего, хорошие люди. Ты как в штаб затесался?
– Прикомандирован, дежурю.
Они помолчали.
«Выпускала сокола да из правого рукава», говорила песня, невольно возбуждая бодрое, веселое чувство. Разговор их, вероятно, был бы другой, ежели бы они говорили не при звуках песни.
– Что правда, австрийцев побили? – спросил Долохов.
– А чорт их знает, говорят.
– Я рад, – отвечал Долохов коротко и ясно, как того требовала песня.
– Что ж, приходи к нам когда вечерком, фараон заложишь, – сказал Жерков.
– Или у вас денег много завелось?
– Приходи.
– Нельзя. Зарок дал. Не пью и не играю, пока не произведут.
– Да что ж, до первого дела…
– Там видно будет.
Опять они помолчали.
– Ты заходи, коли что нужно, все в штабе помогут… – сказал Жерков.
Долохов усмехнулся.
– Ты лучше не беспокойся. Мне что нужно, я просить не стану, сам возьму.
– Да что ж, я так…
– Ну, и я так.
– Прощай.
– Будь здоров…
… и высоко, и далеко,
На родиму сторону…
Жерков тронул шпорами лошадь, которая раза три, горячась, перебила ногами, не зная, с какой начать, справилась и поскакала, обгоняя роту и догоняя коляску, тоже в такт песни.


Возвратившись со смотра, Кутузов, сопутствуемый австрийским генералом, прошел в свой кабинет и, кликнув адъютанта, приказал подать себе некоторые бумаги, относившиеся до состояния приходивших войск, и письма, полученные от эрцгерцога Фердинанда, начальствовавшего передовою армией. Князь Андрей Болконский с требуемыми бумагами вошел в кабинет главнокомандующего. Перед разложенным на столе планом сидели Кутузов и австрийский член гофкригсрата.