Бахрам Чубин

Бахрам Чубин Vərahran Chobinəq<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr> <tr><td colspan="2" style="text-align: center;">Изображение Бахрама Чубина на серебряной драхме</td></tr>
шахиншах Ирана и не-Ирана
590 — 591
Предшественник:	Ормизд IV
Преемник:	Хосров II Парвиз
Род:	Михран
Отец:	Бахрам Гушнасп

Бахра́м VI Чубин — царь царей (шахиншах) Ирана, правил в 590 — 591 годах. Не принадлежал к роду Сасанидов.

Воинская служба

Согласно источникам, Бахрам Чубин, сын марзбана (наместника) Рея Бахрама Гушнаспа, происходил из рода Михран — одного из 7 ведущих парфянских родов, восходивших к Аршакидам и сохранивших своё влияние и при Сасанидах — и имел прозвище Михрбандак (в армянских источниках — Мерхевандак). Высокого роста, с гордой осанкой, сухощавый, темнокожий (за что получил прозвище «Чубин» — «Копьеподобный», «Подобный древку копья»), он был очень силён физически и прекрасный стрелок из лука. Во времена Хосрова I Ануширвана Бахрам Чубин был зачислен в царские телохранители, а затем стал командиром конного отряда и участвовал в осаде Дары в 572 году.

«Вместе с персидским царём Хосровом Старшим Варам (то есть Бахрам Чубин) совершил вторжение и в Армению; прославившись своими подвигами на войне, он немного времени спустя был назначен главнокомандующим персидского войска. За короткое время судьба столь высоко подняла его, что он получил звание даригбедума царского стола (ромеи называют его куропалатом)».

В 570-х годах был назначен спахбадом (высшим военачальником) Севера (Великая Мидия и Азербайджан) и в этом качестве без определенного успеха воевал с византийцами в Месопотамии.

Отражение тюркской угрозы

Осенью 589 года с востока в Иран вторглась огромная армия (источники говорят о её численности в 300—400 тысяч воинов) тюрок под руководством Савэ-шаха, которые, вступив в союз с византийцами, угрожали самому существованию Ирана. Пограничные армии отступили под натиском врагов, открыв путь в Хорасан. Решение шаха Ормизда IV в столь критический момент поручить защиту от тюрок столь видному полководцу и администратору как Бахрам Чубин было вполне естественным, но живший в XV столетии гератский историк Мирхонд передаёт красивую легенду о назначении Бахрама, приведённую также у Фирдоуси:

«…он (Ормизд IV) устроил совет с людьми разума и опытности об отражении Савэ-шаха. Тогда один из присутствующих на собрании доложил: „О государь! Отец мой такого человека знает, который по причине преклонного возраста, от службы отставленный, сидит дома“. Хормизд сказал: „Да, я отца твоего хорошо знаю. Он во время Хосроя мою мать из Туркестана доставил в Иран. Теперь что ты о его словах скажешь?“ Тот человек продолжал: „Когда вчера отец от меня услышал, что государю потребовался человек, чтобы послать его на войну с Савэ-шахом, то сказал: „Мне в этом случае следует рассказать и я обязан донести до слуха царя“. Когда Хормизд услышал это, то приказал себя об этой тайне осведомить.
Старец сказал: „В то время, когда меня послал справедливый государь, шах Нуширван, в Туркестан сватать дочь хакана, хакан меня пожаловал всяческими подарками и ласками, и, осведомившись о цели посольства, приказал, чтобы дочерей его мне предъявили, дабы я, одну из них выбрав, доставил в Мадаин (то есть в Ктесифон). Однако, так как ханша-мать, которая была прабабушкой государю земли и времени и родственницей хакана, не хотела, чтобы её дочь с ней разлучалась, она приказала, чтобы царевен и невольниц, разукрасив, мне показали, а дочь хакана без украшений была среди них. Но я, бросив взгляд на ту чистую жемчужину, похожую на высочайшего хакана, выбрал её, причём хакан выказал расстройство. Хакан, послав к астрологу, приказал, чтобы тот посмотрел гороскоп этой великолепной звезды и об исходе жизни девушки в Персии сообщил. После осмотрительного изучения астролог доложил: „Из небесного расположения явствует, что эта достойная женщина от персидского царя родит сына, низкого роста с большими глазами и великим умом и к нему перейдёт после отца его царство; некто из этой страны (Туркестана) ополчится для завоевания его страны, но этот счастливчик предводителя, высокого мужа, с большим лбом, с вьющимися волосами, полным лицом, смуглого, со сросшимися бровями, худощавого и зловредного, на войну с ним пошлёт, он враждебного царя убьёт, войско его погубит и имущество разграбит. Когда хакан узнал небесные тайны, то с царскою роскошью снарядил дочь в дорогу, чтобы я её в Мадаин доставил“.
Произнеся эти слова в совете Хормизда, многолетний старец скончался. Шах и присутствующие весьма этим были удивлены, и все собравшиеся от ступеней высочайшего трона отправились на розыски; старательно ими занялись и после доложили государю: „Человек с вышеописанными приметами — это Бахрам Чубин“. Он был один из спахбедов царского рода и с эпохи Нуширвана до времени Хормизда имел в своём ведении области Армению и Азербайджан. Он превосходил других персидских марзбанов обилием доблести, таланта и бодрости. После встречи с вельможами царства Хормизда Бахрама назначили на войну с Савэ-шахом.»

Ормизд IV повелел, чтобы Бахраму предоставили власть над казной и арсеналом и передали бы ему диван войска, чтобы он сам выбрал себе тех, кто ему подойдет. Однако Бахрам отобрал лишь двенадцать тысяч опытных в военном деле мужей из всадников (саваран), среди которых не было никого, кто был бы моложе сорока лет. Персы также имели приспособления для метания огня.

Одновременно с армией шах направил к тюркам посла Хуррад-Бурзина. Прибыв в ставку Савэ, персидский посол намеренно тянул переговоры, дожидаясь когда появится армия Бахрама Чубина, а потом бежал из ставки хана. Вероятнее всего, именно Хуррад-Бурзин убедил Савэ-шаха идти не сразу в центральный Иран или Азербайджан, а к Герату.

Персы не случайно выбрали для сражения Гератскую долину. В ней, замкнутой горами и рекой Герируд, тюрки не могли реализовать своё главное преимущество — численное превосходство. Савэ пытался завязать переговоры, но Бахрам отказался решить дело миром. Нацеливая войско только на победу, он приказал залить жидкой глиной дороги, ведущие в тыл, и поставить заградительные отряды. Когда противники сошлись, командующий приказал лучникам целить в хоботы тюркских слонов, и ослеплённые болью животные в ярости принялись топтать своих воинов. В гуще боя Чубин лично застрелил из лука Савэ, тюрки дрогнули и побежали. Персы преследовали их до вечера, и к ночи войско тюрок перестало существовать как организованная сила. Не помогли и колдуны, которые (согласно легенде) наслали на персов ветер и наваждение: всем мерещилась чёрная туча, из которой летели стрелы. Тюркская компания закончилась взятием крепости Далка (Пайкенд в Бухарском оазисе). Сын Савэ-шаха прибыл в Ктесифон и подписал мирный договор. Это была блестящая и очень нужная для страны победа. Угроза Ирану была ликвидирована, а за свои заслуги Бахрам Чубин получил владения в Кушаншахре, и был объявлен героем и спасителем страны. Пользовался высочайшим авторитетом в стране, что скорее и стало причиной его опалы.

Восстание Бахрама Чубина

После этого шах поручил Бахраму возглавить войну против Византии, однако тут его армия начала терпеть поражения. Ормизд не только сместил его с поста главнокомандующего, но послал в насмешку прялку и женское платье, как более подобающие для него, чем одежда воина. Динавари добавляет, что к тому же по клевете своих придворных шах заподозрил, что Бахрам Чубин утаил большую часть добычи, захваченной во время разгрома тюрок. Разгневанный Бахрам поднял мятеж против центральной власти; его поддержало войско, недовольное правлением Ормизда IV.

Восставшее войско двинулось на Ктесифон, но ещё до появления мятежников в столице произошёл переворот; Виндой и Вистахм, братья одной из жён шахиншаха, низложили Ормизда. На престол они возвели своего племянника, сына Ормизда IV, Хосрова II. Чубин отверг все попытки нового шаха примириться и продолжил поход на столицу.

Заняв Ктесифон, Бахрам Чубин объявил, что будет править от имени Шахрияра, одного из сыновей Ормизда IV. Бахрам потребовал от представителей знати, не поддержавших его, покинуть Ктесифон, угрожая отрубить головы тем, кто не подчинится. Многие оставили город в сопровождении отрядов своих вооружённых телохранителей. Известно, что Чубина приветствовали столичные иудеи.

Воцарение

Бахрам VI короновался 9 марта 590 года. Узурпатор не был Сасанидом, но поскольку фарр не мог осенить человека нецарского происхождения (хотя и весьма знатного), говорили, что он потомок Аршакидов. Бахрам VI ненавидел семью свергнутых шахиншахов и говорил, что хочет прекратить эту «всемирную кару» (Фирдоуси неоднократно подчёркивает неприязнь Бахрама именно ко всем потомкам Сасана).

Власть нового шаха признала лишь часть областей Ирана. Например, монеты узурпатора чеканились лишь в северном и восточном Хорасане (Мерв, Нишапур, Абаршахр, Балх), нижнем Междуречье (Мешан), Хузестане (Сузы), Исфахане, Ахвазе и его родовом гнезде Рее. Вполне естественно, что и при дворе существовала сильная оппозиция узурпатору — это чувствовал и он сам. Не желая искушать судьбу, Бахрам приказал заточить в тюрьму некоторых военачальников, в том числе и Виндоя. Последнему удалось сговориться со сторонниками, бежать и организовать нападение на дворец. Стража разогнала мятеж, и Виндою едва удалось скрыться у Вистахма.

Внешние противники Ирана, в первую очередь тюрки и византийцы, получили передышку. «Хормизд был разбит в войне Варамом и лишен царства, а против Хосрова младшего, сына Хормизда, во время его провозглашения поднялся мятеж. Поэтому он заключил с римлянами мир, и, таким, образом, эта давняя персидская война, длившаяся почти два десятилетия, наконец, прекратилась».

Через несколько месяцев после воцарения Бахрама Хосров II вернулся в Иран, в сопровождении недовольных узурпатором, а главное — с византийскими легионами и золотом, присланными императором Маврикием.

По свидетельству Феофилакта Симокатты, перед решающей битвой, которая произошла в Адербадгане, у союзников было около 60000 солдат, Бахрам Чубин же располагал сорокатысячным войском, и его отряды были ненадёжными. Чубин пытался отколоть от армии ромеев и Хосрова армянские полки — сначала обещаниями, затем угрозами, но не преуспел, был разбит, а его армия рассеялась. Наутро после сражения Бахрам насчитал с собой всего четыре тысячи человек. Остальные либо погибли, либо попали в плен к Хосрову II. В числе последних был и сын узурпатора. Захваченных всадников и слоновожатых Хосров приказал связанными бросить под ноги боевым слонам.

Бегство к тюркам и смерть

Бахрам Чубин с небольшими силами ушёл в Хорасан, а оттуда — к тюркам. По Фирдоуси, Хосров направил за Бахрамом трёхтысячный отряд, но опытный полководец нанёс поражение своим преследователям и благополучно скрылся из Ирана, перейдя Амударью. Монеты второго года правления Бахрама VI известны только для восточных дворов (Абаршахр, Балх, Мерв) и Рея.

Странствия Бахрама завершились у его недавних врагов — тюрок. Согласно средневековым легендам, избавив кагана от интриговавшего против него брата (Чубин убил его на «дуэли» — противники стрелялись из луков), Бахрам стяжал невиданный почёт. Каган не только отказался выдать его Хосрову, но позволил выстроить ему крепость, где Бахрам «устроил арену, завёл рабынь, мастеровых рабов и охотничьих зверей…».

Находясь у тюрок, Бахрам продолжал быть весьма опасным для Хосрова II Парвиза, ибо мог в любой момент вернуться. И то, что не смогла сделать официальная дипломатия, свершили тайные силы: Бахрама зарезал тюрк, подученный иранским послом Хуррад-Бурзином. Радость при ктесифонском дворе была такой, что до падения Сасанидов день гибели Чубина отмечался как государственный праздник. Остатки войск Бахрама ушли в Дейлем, где соединились с тамошними горцами.

Сын Чубина Михран остался жив и воевал с арабами при Йездигерде III. Жизнь и деяния самого Бахрама Чубина послужили основой для средневековых легенд. Согласно арабским историкам, потомки Бахрама Чубина дали начало среднеазиатской династии Саманидов, какое-то время владевшей Хорасаном.

Прозвище «Чубин» означало «Ворон», получил из-за изображения ворона на родовом щите.

Ссылки

• [www.iranicaonline.org//articles/bahram-the-name-of-six-sasanian-kings#pt7 Энциклопедия Ираника: Бахрам VI Чубин]
• Л. Гумилев [kulichki.com/~gumilev/articles/Article101.htm#Article101note_2 «Подвиг Бахрама Чубина»]
• [www.ethnonet.ru/ru/pub/Chubin.html#_edn34 «К вопросу о происхождении Саманидов» ч.1 Бахрам Чубин. Ш. Камолиддин]

Литература

• Дашков С. Б. Цари царей — Сасаниды. История Ирана III — VII вв. в легендах, исторических хрониках и современных исследованиях. — М.: СМИ-АЗИЯ, 2008. — 352 с. — 4000 экз. — ISBN 978-5-91660-001-8.

Правители раннесредневекового Ирана (Сасаниды¹)

Сасан • Папак • Ардашир Папакан • Шапур I • Ормизд I • Бахрам I • Бахрам II • Бахрам III • Нарсе • Ормизд II • Шапур II • Арташир II • Шапур III • Бахрам IV • Йездигерд I • Бахрам V • Йездигерд II • Ормизд III • Пероз • Балаш • Кавад I • Замасп • Хосров I Ануширван • Ормизд IV • Бахрам VI • Хосров II Парвиз • Кавад II • Арташир III • Шахрвараз • Борандохт • Азармедохт • Йездигерд III ¹выделенные шрифтом маленького размера не относятся к этой династии

Отрывок, характеризующий Бахрам Чубин

– Сейчас, голубчик.
Тушин встал и, застегивая шинель и оправляясь, отошел от костра…
Недалеко от костра артиллеристов, в приготовленной для него избе, сидел князь Багратион за обедом, разговаривая с некоторыми начальниками частей, собравшимися у него. Тут был старичок с полузакрытыми глазами, жадно обгладывавший баранью кость, и двадцатидвухлетний безупречный генерал, раскрасневшийся от рюмки водки и обеда, и штаб офицер с именным перстнем, и Жерков, беспокойно оглядывавший всех, и князь Андрей, бледный, с поджатыми губами и лихорадочно блестящими глазами.
В избе стояло прислоненное в углу взятое французское знамя, и аудитор с наивным лицом щупал ткань знамени и, недоумевая, покачивал головой, может быть оттого, что его и в самом деле интересовал вид знамени, а может быть, и оттого, что ему тяжело было голодному смотреть на обед, за которым ему не достало прибора. В соседней избе находился взятый в плен драгунами французский полковник. Около него толпились, рассматривая его, наши офицеры. Князь Багратион благодарил отдельных начальников и расспрашивал о подробностях дела и о потерях. Полковой командир, представлявшийся под Браунау, докладывал князю, что, как только началось дело, он отступил из леса, собрал дроворубов и, пропустив их мимо себя, с двумя баталионами ударил в штыки и опрокинул французов.
– Как я увидал, ваше сиятельство, что первый батальон расстроен, я стал на дороге и думаю: «пропущу этих и встречу батальным огнем»; так и сделал.
Полковому командиру так хотелось сделать это, так он жалел, что не успел этого сделать, что ему казалось, что всё это точно было. Даже, может быть, и в самом деле было? Разве можно было разобрать в этой путанице, что было и чего не было?
– Причем должен заметить, ваше сиятельство, – продолжал он, вспоминая о разговоре Долохова с Кутузовым и о последнем свидании своем с разжалованным, – что рядовой, разжалованный Долохов, на моих глазах взял в плен французского офицера и особенно отличился.
– Здесь то я видел, ваше сиятельство, атаку павлоградцев, – беспокойно оглядываясь, вмешался Жерков, который вовсе не видал в этот день гусар, а только слышал о них от пехотного офицера. – Смяли два каре, ваше сиятельство.
На слова Жеркова некоторые улыбнулись, как и всегда ожидая от него шутки; но, заметив, что то, что он говорил, клонилось тоже к славе нашего оружия и нынешнего дня, приняли серьезное выражение, хотя многие очень хорошо знали, что то, что говорил Жерков, была ложь, ни на чем не основанная. Князь Багратион обратился к старичку полковнику.
– Благодарю всех, господа, все части действовали геройски: пехота, кавалерия и артиллерия. Каким образом в центре оставлены два орудия? – спросил он, ища кого то глазами. (Князь Багратион не спрашивал про орудия левого фланга; он знал уже, что там в самом начале дела были брошены все пушки.) – Я вас, кажется, просил, – обратился он к дежурному штаб офицеру.
– Одно было подбито, – отвечал дежурный штаб офицер, – а другое, я не могу понять; я сам там всё время был и распоряжался и только что отъехал… Жарко было, правда, – прибавил он скромно.
Кто то сказал, что капитан Тушин стоит здесь у самой деревни, и что за ним уже послано.
– Да вот вы были, – сказал князь Багратион, обращаясь к князю Андрею.
– Как же, мы вместе немного не съехались, – сказал дежурный штаб офицер, приятно улыбаясь Болконскому.
– Я не имел удовольствия вас видеть, – холодно и отрывисто сказал князь Андрей.
Все молчали. На пороге показался Тушин, робко пробиравшийся из за спин генералов. Обходя генералов в тесной избе, сконфуженный, как и всегда, при виде начальства, Тушин не рассмотрел древка знамени и спотыкнулся на него. Несколько голосов засмеялось.
– Каким образом орудие оставлено? – спросил Багратион, нахмурившись не столько на капитана, сколько на смеявшихся, в числе которых громче всех слышался голос Жеркова.
Тушину теперь только, при виде грозного начальства, во всем ужасе представилась его вина и позор в том, что он, оставшись жив, потерял два орудия. Он так был взволнован, что до сей минуты не успел подумать об этом. Смех офицеров еще больше сбил его с толку. Он стоял перед Багратионом с дрожащею нижнею челюстью и едва проговорил:
– Не знаю… ваше сиятельство… людей не было, ваше сиятельство.
– Вы бы могли из прикрытия взять!
Что прикрытия не было, этого не сказал Тушин, хотя это была сущая правда. Он боялся подвести этим другого начальника и молча, остановившимися глазами, смотрел прямо в лицо Багратиону, как смотрит сбившийся ученик в глаза экзаменатору.
Молчание было довольно продолжительно. Князь Багратион, видимо, не желая быть строгим, не находился, что сказать; остальные не смели вмешаться в разговор. Князь Андрей исподлобья смотрел на Тушина, и пальцы его рук нервически двигались.
– Ваше сиятельство, – прервал князь Андрей молчание своим резким голосом, – вы меня изволили послать к батарее капитана Тушина. Я был там и нашел две трети людей и лошадей перебитыми, два орудия исковерканными, и прикрытия никакого.
Князь Багратион и Тушин одинаково упорно смотрели теперь на сдержанно и взволнованно говорившего Болконского.
– И ежели, ваше сиятельство, позволите мне высказать свое мнение, – продолжал он, – то успехом дня мы обязаны более всего действию этой батареи и геройской стойкости капитана Тушина с его ротой, – сказал князь Андрей и, не ожидая ответа, тотчас же встал и отошел от стола.
Князь Багратион посмотрел на Тушина и, видимо не желая выказать недоверия к резкому суждению Болконского и, вместе с тем, чувствуя себя не в состоянии вполне верить ему, наклонил голову и сказал Тушину, что он может итти. Князь Андрей вышел за ним.
– Вот спасибо: выручил, голубчик, – сказал ему Тушин.
Князь Андрей оглянул Тушина и, ничего не сказав, отошел от него. Князю Андрею было грустно и тяжело. Всё это было так странно, так непохоже на то, чего он надеялся.

«Кто они? Зачем они? Что им нужно? И когда всё это кончится?» думал Ростов, глядя на переменявшиеся перед ним тени. Боль в руке становилась всё мучительнее. Сон клонил непреодолимо, в глазах прыгали красные круги, и впечатление этих голосов и этих лиц и чувство одиночества сливались с чувством боли. Это они, эти солдаты, раненые и нераненые, – это они то и давили, и тяготили, и выворачивали жилы, и жгли мясо в его разломанной руке и плече. Чтобы избавиться от них, он закрыл глаза.
Он забылся на одну минуту, но в этот короткий промежуток забвения он видел во сне бесчисленное количество предметов: он видел свою мать и ее большую белую руку, видел худенькие плечи Сони, глаза и смех Наташи, и Денисова с его голосом и усами, и Телянина, и всю свою историю с Теляниным и Богданычем. Вся эта история была одно и то же, что этот солдат с резким голосом, и эта то вся история и этот то солдат так мучительно, неотступно держали, давили и все в одну сторону тянули его руку. Он пытался устраняться от них, но они не отпускали ни на волос, ни на секунду его плечо. Оно бы не болело, оно было бы здорово, ежели б они не тянули его; но нельзя было избавиться от них.
Он открыл глаза и поглядел вверх. Черный полог ночи на аршин висел над светом углей. В этом свете летали порошинки падавшего снега. Тушин не возвращался, лекарь не приходил. Он был один, только какой то солдатик сидел теперь голый по другую сторону огня и грел свое худое желтое тело.
«Никому не нужен я! – думал Ростов. – Некому ни помочь, ни пожалеть. А был же и я когда то дома, сильный, веселый, любимый». – Он вздохнул и со вздохом невольно застонал.
– Ай болит что? – спросил солдатик, встряхивая свою рубаху над огнем, и, не дожидаясь ответа, крякнув, прибавил: – Мало ли за день народу попортили – страсть!
Ростов не слушал солдата. Он смотрел на порхавшие над огнем снежинки и вспоминал русскую зиму с теплым, светлым домом, пушистою шубой, быстрыми санями, здоровым телом и со всею любовью и заботою семьи. «И зачем я пошел сюда!» думал он.
На другой день французы не возобновляли нападения, и остаток Багратионова отряда присоединился к армии Кутузова.



Князь Василий не обдумывал своих планов. Он еще менее думал сделать людям зло для того, чтобы приобрести выгоду. Он был только светский человек, успевший в свете и сделавший привычку из этого успеха. У него постоянно, смотря по обстоятельствам, по сближениям с людьми, составлялись различные планы и соображения, в которых он сам не отдавал себе хорошенько отчета, но которые составляли весь интерес его жизни. Не один и не два таких плана и соображения бывало у него в ходу, а десятки, из которых одни только начинали представляться ему, другие достигались, третьи уничтожались. Он не говорил себе, например: «Этот человек теперь в силе, я должен приобрести его доверие и дружбу и через него устроить себе выдачу единовременного пособия», или он не говорил себе: «Вот Пьер богат, я должен заманить его жениться на дочери и занять нужные мне 40 тысяч»; но человек в силе встречался ему, и в ту же минуту инстинкт подсказывал ему, что этот человек может быть полезен, и князь Василий сближался с ним и при первой возможности, без приготовления, по инстинкту, льстил, делался фамильярен, говорил о том, о чем нужно было.
Пьер был у него под рукою в Москве, и князь Василий устроил для него назначение в камер юнкеры, что тогда равнялось чину статского советника, и настоял на том, чтобы молодой человек с ним вместе ехал в Петербург и остановился в его доме. Как будто рассеянно и вместе с тем с несомненной уверенностью, что так должно быть, князь Василий делал всё, что было нужно для того, чтобы женить Пьера на своей дочери. Ежели бы князь Василий обдумывал вперед свои планы, он не мог бы иметь такой естественности в обращении и такой простоты и фамильярности в сношении со всеми людьми, выше и ниже себя поставленными. Что то влекло его постоянно к людям сильнее или богаче его, и он одарен был редким искусством ловить именно ту минуту, когда надо и можно было пользоваться людьми.
Пьер, сделавшись неожиданно богачом и графом Безухим, после недавнего одиночества и беззаботности, почувствовал себя до такой степени окруженным, занятым, что ему только в постели удавалось остаться одному с самим собою. Ему нужно было подписывать бумаги, ведаться с присутственными местами, о значении которых он не имел ясного понятия, спрашивать о чем то главного управляющего, ехать в подмосковное имение и принимать множество лиц, которые прежде не хотели и знать о его существовании, а теперь были бы обижены и огорчены, ежели бы он не захотел их видеть. Все эти разнообразные лица – деловые, родственники, знакомые – все были одинаково хорошо, ласково расположены к молодому наследнику; все они, очевидно и несомненно, были убеждены в высоких достоинствах Пьера. Беспрестанно он слышал слова: «С вашей необыкновенной добротой» или «при вашем прекрасном сердце», или «вы сами так чисты, граф…» или «ежели бы он был так умен, как вы» и т. п., так что он искренно начинал верить своей необыкновенной доброте и своему необыкновенному уму, тем более, что и всегда, в глубине души, ему казалось, что он действительно очень добр и очень умен. Даже люди, прежде бывшие злыми и очевидно враждебными, делались с ним нежными и любящими. Столь сердитая старшая из княжен, с длинной талией, с приглаженными, как у куклы, волосами, после похорон пришла в комнату Пьера. Опуская глаза и беспрестанно вспыхивая, она сказала ему, что очень жалеет о бывших между ними недоразумениях и что теперь не чувствует себя вправе ничего просить, разве только позволения, после постигшего ее удара, остаться на несколько недель в доме, который она так любила и где столько принесла жертв. Она не могла удержаться и заплакала при этих словах. Растроганный тем, что эта статуеобразная княжна могла так измениться, Пьер взял ее за руку и просил извинения, сам не зная, за что. С этого дня княжна начала вязать полосатый шарф для Пьера и совершенно изменилась к нему.
– Сделай это для нее, mon cher; всё таки она много пострадала от покойника, – сказал ему князь Василий, давая подписать какую то бумагу в пользу княжны.
Князь Василий решил, что эту кость, вексель в 30 т., надо было всё таки бросить бедной княжне с тем, чтобы ей не могло притти в голову толковать об участии князя Василия в деле мозаикового портфеля. Пьер подписал вексель, и с тех пор княжна стала еще добрее. Младшие сестры стали также ласковы к нему, в особенности самая младшая, хорошенькая, с родинкой, часто смущала Пьера своими улыбками и смущением при виде его.
Пьеру так естественно казалось, что все его любят, так казалось бы неестественно, ежели бы кто нибудь не полюбил его, что он не мог не верить в искренность людей, окружавших его. Притом ему не было времени спрашивать себя об искренности или неискренности этих людей. Ему постоянно было некогда, он постоянно чувствовал себя в состоянии кроткого и веселого опьянения. Он чувствовал себя центром какого то важного общего движения; чувствовал, что от него что то постоянно ожидается; что, не сделай он того, он огорчит многих и лишит их ожидаемого, а сделай то то и то то, всё будет хорошо, – и он делал то, что требовали от него, но это что то хорошее всё оставалось впереди.
Более всех других в это первое время как делами Пьера, так и им самим овладел князь Василий. Со смерти графа Безухого он не выпускал из рук Пьера. Князь Василий имел вид человека, отягченного делами, усталого, измученного, но из сострадания не могущего, наконец, бросить на произвол судьбы и плутов этого беспомощного юношу, сына его друга, apres tout, [в конце концов,] и с таким огромным состоянием. В те несколько дней, которые он пробыл в Москве после смерти графа Безухого, он призывал к себе Пьера или сам приходил к нему и предписывал ему то, что нужно было делать, таким тоном усталости и уверенности, как будто он всякий раз приговаривал: