Чуваков, Никита Емельянович

Никита Емельянович Чуваков
Дата рождения	16 марта 1901(1901-03-16)
Место рождения	с. Даровое, Дьяковская волость, Венёвский уезд, Тульская губерния, ныне Венёвский район, Тульская область
Дата смерти	25 декабря 1965(1965-12-25) (64 года)
Место смерти	Москва
Принадлежность	СССР СССР
Род войск	пехота
Годы службы	1919 — 1958 годы
Звание
Командовал	236-я стрелковая дивизия 23-й стрелковый корпус 35-й стрелковый корпус 18-й стрелковый корпус 132-й стрелковый корпус
Сражения/войны	Гражданская война в России Великая Отечественная война
Награды и премии	Иностранных государств:

Никита Емельянович Чуваков (16 марта 1901 года, с. Даровое, Дьяковская волость, Венёвский уезд, Тульская губерния, ныне Венёвский район, Тульская область — 25 декабря 1965 года, Москва) — советский военный деятель, генерал-лейтенант. Герой Советского Союза.

Начальная биография

Родился 16 марта 1901 года в селе Даровое Дьяковской волости Венёвского уезда Тульской губернии (ныне Венёвский район, Тульская область) в семье рабочего-кожевника.

По окончании земской школы в 1913 году работал шорником в Дорогомиловских шорно-упряжных мастерских, затем на металлическом заводе в Москве.

Военная служба

Гражданская война

Во время Октябрьской революции, являясь членом Союза рабочей молодёжи «III Интернационал», принимал участие в боевых действиях против юнкеров в Москве.

В ряды РКП(б) вступил в 1918 году, а в январе следующего года — в ряды Красной Армии

Закончив 3-и Московские советские пехотные курсы комсостава РККА, воевал с октября 1919 года на Восточном и Западном фронтах в качестве помощника командира роты 5-го Красноуральского полка 2-й Красноуральской стрелковой бригады. Принимал участие в освобождении от войск Колчака городов Кунгур и Пермь.

С июня 1920 года воевал с белополяками в должности командира роты 94-го стрелкового полка 11-й Петроградской стрелковой дивизии. За время боёв на Западном фронте был дважды ранен.

С октября 1920 года обучался на Объединённых высших военных курсах Западного фронта, в марте 1921 года в составе Сводного курсантского полка принимал участие в подавлении Кронштадтского мятежа, был награждён орденом Красного Знамени.

Межвоенный период

В 1923 году закончил Высшую военно-педагогическую школу в Москве. С августа 1923 года работал преподавателем тактики 11-х Новочеркасских пехотных командных курсов и 12-й Ульяновской Краснознамённой пехотной школы имени В. И. Ленина, где затем стал помощником комиссара.

По окончании Военной академии РККА имени М. В. Фрунзе в июне 1928 года был назначен на должность командира 11-го Алма-Атинского стрелкового полка 4-й Туркестанской дивизии.

С октября 1929 года работал преподавателем школы переподготовки командного состава запаса в Ленинграде. С марта 1931 года работал помощником начальника 1-го отдела штаба Ленинградского военного округа. С декабря 1931 года работал начальником штаба и исполняющим должность командира 85-й стрелковой дивизии, с февраля 1935 года — начальником штаба 56-й стрелковой дивизии, дислоцированной во Пскове.

В феврале 1936 года был назначен на должность начальника 1-го отдела и заместителя начальника штаба Северо-Кавказского военного округа, а в ноябре 1938 года — на должность начальника штаба 6-го стрелкового корпуса. С июня 1940 года работал заместителем начальника штаба Харьковского военного округа, а с августа того же года — начальником Высшей специальной школы Генерального Штаба Красной Армии.

В 1939 году получил воинское звание комбрига, а в 1940 году — генерал-майора.

Великая Отечественная война

В октябре 1941 года был назначен на должность генерал-адъютанта Главкома Юго-Западного направления Маршала Советского Союза Тимошенко, а 8 января 1942 года — на должность заместителя командующего 12-й армией, оборонявшейся на линии Попасная — Дебальцево. Летом 1942 года неудачное наступление в районе Харькова привело к контрнаступлению войск противника на Воронеж, а затем в тыл войскам Южного фронта. Чтобы избежать окружения, 12-я армия начала отступление к Ростову. На рубеже Дона между станицами Аксайская и Багаевская армия задержала наступление противника, но он форсировал реку у Батайска и у станицы Цимлянская и продолжил наступление на Северный Кавказ, в связи с чем 12-й армии пришлось вновь отступать. В начале августа 1942 года армия вела оборонительные бои за города Кропоткин, Армавир, Майкоп. К 12 августа армия заняла оборону на рубеже станицы Хадыженская, не давая противнику выйти к Чёрному морю.

В августе 1942 года, с выходом приказа НКО № 227, известного под названием «Ни шагу назад», Чуваков выступил против создания заградотрядов в 12-й армии, за что был осуждён Военным трибуналом Северо-Кавказского фронта. В связи с тяжёлым положением на северокавказском направлении приговор (4 года лишения свободы) был условным с испытательным сроком в 2 года. В феврале 1943 года судимость была досрочно снята решением трибунала фронта.

Чуваков был снят с должности заместителя командующего армией и 27 августа 1942 года назначен на должность командира 236-й стрелковой дивизии (18-я армия), которая с конца сентября вела тяжёлые бои под Туапсе в районе гор Гейман и Гунай против дивизионной группы генерала Ланца. К середине октября дивизия отошла за реку Пшиш к разъезду Гойтх, где организовала новый оборонительный рубеж. С этих позиций 12 января 1943 года дивизия начала наступление вдоль Туапсинского шоссе в направлении посёлка Шаумян, 25 января принимала участие в освобождении станицы Хадыженская, 2 февраля вышла к реке Псекупс, 4 февраля форсировала реку Кубань у селения Шабанохабль, а 12 февраля наряду с другими соединениями принимала участие в освобождении городов Лакшукай и Краснодар. После этого дивизия была включена в состав 16-го стрелкового корпуса. С февраля по март 1943 года дивизия принимала участие в боях за Новороссийск. За умелое командование дивизией в ходе Краснодарской операции генерал-майор Чуваков был награждён орденом Красного Знамени.

В начале апреля 1943 года Чуваков был назначен на должность командира 23-го стрелкового корпуса (47-я армия). В том же месяце из-за сужения фронта на Таманском полуострове 46-я и 47-я армии были выведены в резерв Ставки. 47-я армия была передислоцирована на Степной фронт, создаваемый для отражения возможного прорыва фронта войсками противника на Курской дуге. В июле 1943 года Воронежский фронт выдержал наступление танковых соединений противника, и с 12 июля началось контрнаступление советских войск. В это время ослабленный за время обороны Воронежский фронт был пополнен 47-й армией.

23-й стрелковый корпус под командованием генерал-майора Чувакова вёл наступление во втором эшелоне. Когда 40-я армия вступила в тяжёлые бои в районе Тростянца и Ахтырки, корпус с севера нанёс мощный удар и к 11 сентября освободил город Гадяч. Взятие города позволило советским соединениям продолжить наступление, и к третьей декаде сентября войска во многих местах вышли к Днепру.

23-й стрелковый корпус вышел к Днепру в районе города Канев. Чуваков лично организовывал форсирование реки, и 25 сентября штурмовые подразделения форсировали Днепр, захватив два плацдарма у сёл Селище и Пекари. Находясь на левом берегу реки, Чуваков посылал на плацдармы постоянные подкрепления, и к 29 сентября были переправлены две истребительно-противотанковые и один миномётный полки, а также танковая бригада. В тот же день командный пункт был перенесён на плацдарм, причём Чуваков форсировал реку вплавь из-за повреждённой переправы. В октябре корпус, удерживая плацдарм, позволил переправиться основным силам 47-й армии, а также своими атаками расширил плацдарм.

Указом Президиума Верховного Совета СССР от 25 октября 1943 года за образцовое выполнение боевых заданий командования на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками при форсировании Днепра и проявленные при этом мужество и героизм генерал-майору Никите Емельяновичу Чувакову было присвоено звание Героя Советского Союза с вручением ордена Ленина и медали «Золотая Звезда» (№ 2064).

С окончанием битвы за Днепр 23-й стрелковый корпус был передан в состав 38-й армии и принимал участие в боях за Житомир, который 12 ноября корпусом наряду с 1-м гвардейским кавалерийским корпусом был освобождён, после чего корпус участвовал в оборонительных боях с наступающими силами противника. Из-за этого пришлось оставить Житомир, который в ходе Житомирско-Бердичевской операции в декабре 1943 года был вновь освобождён. В этой операции 23-й стрелковый корпус принимал участие в составе 60-й армии. 15 января 1944 года корпус освободил город Славута.

23-й стрелковый корпус в ходе Проскуровско-Черновицкой операции 5 марта 1944 года освободил город Изяслав, 19 марта — Волочиск, а 21 марта — Скалат, подойдя к Тернополю. В ходе наступления корпус отразил несколько мощных контрударов соединений корпуса. За отличие в ходе Проскуровско-Черновицкой операции генерал-майор Чуваков был награждён орденом Кутузова 2-й степени.

В апреле 1944 года генерал-майор Чуваков заболел. В связи с болезнью он был освобождён от командования корпусом и проходил лечение в больнице в Москве.

В июле 1944 года был назначен на должность командира 35-го стрелкового корпуса (3-я армия). Под командованием Чувакова корпус освободил 8 июля Новогрудок, 12 июля — город Мосты, 14 июля — посёлок Россь, 23 июля — город Заблудув, 27 июля — город Белосток и к 31 июля вышел к реке Нарев, которую форсировал 1 августа. В августе корпус освободил польские города и населённые пункты: 13 августа — город Высоко-Мазовецк, а 27 августа — Червин, снова выйдя к реке Нарев, где был создан важный плацдарм. С этого плацдарма 14 января 1945 года было начато наступление советских войск. 35-й стрелковый корпус вёл тяжёлые наступательные бои на подступах к Восточной Пруссии. В начале февраля 1945 года корпус достиг города Эльбинг, где неделю шли кровопролитные бои. Вскоре город был освобождён, и к середине февраля корпус вышел к Балтийскому морю. За умелое руководство корпусом в этих боях генерал-майор Чуваков был награждён орденом Богдана Хмельницкого 1-й степени.

В марте 1945 года 35-й стрелковый корпус принимал участие в боях за Данциг. После боёв на побережье Балтийского моря Чувакову было присвоено воинское звание генерал-лейтенанта, и он был назначен на должность командира 18-го стрелкового корпуса (65-я армия). Командуя корпусом, принимал участие в форсировании Ост-Одера и Вест-Одера, а также во взятии городов Штеттин, Деммин, и к концу апреля 1945 года корпус вышел на берег Балтийского моря восточнее города Росток, где для него закончилась война. За умелое руководство войсками на заключительном этапе Великой Отечественной войны он вновь был представлен к присвоению звания Героя Советского Союза, но был награждён орденом Красного Знамени.

Послевоенная карьера

До декабря 1945 года продолжал командовать 18-м стрелковым корпусом в Северной группе войск. С февраля 1946 года командовал там же 132-м стрелковым корпусом.

С апреля 1948 по июнь 1950 года работал на должности начальника Управления боевой и физической подготовки Группы советских оккупационных войск в Германии.

В 1951 году Чуваков закончил Высшие академические курсы при Высшей военной академии имени К. Е. Ворошилова, после чего с июля 1951 года работал в Министерстве обороны СССР на должности начальника Управления всеобщего военного обучения Главного управления боевой и физической подготовки Сухопутных войск, с мая 1953 года — на должности начальника Управления вневойсковой подготовки там же, а с июня 1955 года — на должности начальника Стрелково-тактического комитета Главного управления боевой подготовки Сухопутных войск.

Депутат Верховного Совета Белорусской ССР 2-го созыва (1947—1951).

С июня 1958 года генерал-лейтенант Никита Емельянович Чуваков находился в запасе.

Умер 27 декабря 1965 года в Москве. Похоронен на Новодевичьем кладбище (участок 6).

Награды

• Герой Советского Союза;
• два ордена Ленина (25.10.1943; 21.02.1945);
• пять орденов Красного Знамени (1921 [РСФСР]; 04.1943; 03.11.1944; 05.1945; 15.11.1950);
• орден Богдана Хмельницкого 1-й степени (04.1945);
• орден Кутузова 2-й степени (04.1944);
• медали, в том числе:
  • медаль «За оборону Кавказа»;
  • медаль «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941—1945 гг.»;
  • медаль «За освобождение Варшавы»;
  • юбилейная медаль «XX лет Рабоче-Крестьянской Красной Армии»;
• четыре польских ордена и медали.

Ссылки

 [www.warheroes.ru/hero/hero.asp?Hero_id=10588 Чуваков, Никита Емельянович]. Сайт «Герои Страны».

Отрывок, характеризующий Чуваков, Никита Емельянович

– Как же, отец, сама удостоилась. Сияние такое на лике то, как свет небесный, а из щечки у матушки так и каплет, так и каплет…
– Да ведь это обман, – наивно сказал Пьер, внимательно слушавший странницу.
– Ах, отец, что говоришь! – с ужасом сказала Пелагеюшка, за защитой обращаясь к княжне Марье.
– Это обманывают народ, – повторил он.
– Господи Иисусе Христе! – крестясь сказала странница. – Ох, не говори, отец. Так то один анарал не верил, сказал: «монахи обманывают», да как сказал, так и ослеп. И приснилось ему, что приходит к нему матушка Печерская и говорит: «уверуй мне, я тебя исцелю». Вот и стал проситься: повези да повези меня к ней. Это я тебе истинную правду говорю, сама видела. Привезли его слепого прямо к ней, подошел, упал, говорит: «исцели! отдам тебе, говорит, в чем царь жаловал». Сама видела, отец, звезда в ней так и вделана. Что ж, – прозрел! Грех говорить так. Бог накажет, – поучительно обратилась она к Пьеру.
– Как же звезда то в образе очутилась? – спросил Пьер.
– В генералы и матушку произвели? – сказал князь Aндрей улыбаясь.
Пелагеюшка вдруг побледнела и всплеснула руками.
– Отец, отец, грех тебе, у тебя сын! – заговорила она, из бледности вдруг переходя в яркую краску.
– Отец, что ты сказал такое, Бог тебя прости. – Она перекрестилась. – Господи, прости его. Матушка, что ж это?… – обратилась она к княжне Марье. Она встала и чуть не плача стала собирать свою сумочку. Ей, видно, было и страшно, и стыдно, что она пользовалась благодеяниями в доме, где могли говорить это, и жалко, что надо было теперь лишиться благодеяний этого дома.
– Ну что вам за охота? – сказала княжна Марья. – Зачем вы пришли ко мне?…
– Нет, ведь я шучу, Пелагеюшка, – сказал Пьер. – Princesse, ma parole, je n'ai pas voulu l'offenser, [Княжна, я право, не хотел обидеть ее,] я так только. Ты не думай, я пошутил, – говорил он, робко улыбаясь и желая загладить свою вину. – Ведь это я, а он так, пошутил только.
Пелагеюшка остановилась недоверчиво, но в лице Пьера была такая искренность раскаяния, и князь Андрей так кротко смотрел то на Пелагеюшку, то на Пьера, что она понемногу успокоилась.


Странница успокоилась и, наведенная опять на разговор, долго потом рассказывала про отца Амфилохия, который был такой святой жизни, что от ручки его ладоном пахло, и о том, как знакомые ей монахи в последнее ее странствие в Киев дали ей ключи от пещер, и как она, взяв с собой сухарики, двое суток провела в пещерах с угодниками. «Помолюсь одному, почитаю, пойду к другому. Сосну, опять пойду приложусь; и такая, матушка, тишина, благодать такая, что и на свет Божий выходить не хочется».
Пьер внимательно и серьезно слушал ее. Князь Андрей вышел из комнаты. И вслед за ним, оставив божьих людей допивать чай, княжна Марья повела Пьера в гостиную.
– Вы очень добры, – сказала она ему.
– Ах, я право не думал оскорбить ее, я так понимаю и высоко ценю эти чувства!
Княжна Марья молча посмотрела на него и нежно улыбнулась. – Ведь я вас давно знаю и люблю как брата, – сказала она. – Как вы нашли Андрея? – спросила она поспешно, не давая ему времени сказать что нибудь в ответ на ее ласковые слова. – Он очень беспокоит меня. Здоровье его зимой лучше, но прошлой весной рана открылась, и доктор сказал, что он должен ехать лечиться. И нравственно я очень боюсь за него. Он не такой характер как мы, женщины, чтобы выстрадать и выплакать свое горе. Он внутри себя носит его. Нынче он весел и оживлен; но это ваш приезд так подействовал на него: он редко бывает таким. Ежели бы вы могли уговорить его поехать за границу! Ему нужна деятельность, а эта ровная, тихая жизнь губит его. Другие не замечают, а я вижу.
В 10 м часу официанты бросились к крыльцу, заслышав бубенчики подъезжавшего экипажа старого князя. Князь Андрей с Пьером тоже вышли на крыльцо.
– Это кто? – спросил старый князь, вылезая из кареты и угадав Пьера.
– AI очень рад! целуй, – сказал он, узнав, кто был незнакомый молодой человек.
Старый князь был в хорошем духе и обласкал Пьера.
Перед ужином князь Андрей, вернувшись назад в кабинет отца, застал старого князя в горячем споре с Пьером.
Пьер доказывал, что придет время, когда не будет больше войны. Старый князь, подтрунивая, но не сердясь, оспаривал его.
– Кровь из жил выпусти, воды налей, тогда войны не будет. Бабьи бредни, бабьи бредни, – проговорил он, но всё таки ласково потрепал Пьера по плечу, и подошел к столу, у которого князь Андрей, видимо не желая вступать в разговор, перебирал бумаги, привезенные князем из города. Старый князь подошел к нему и стал говорить о делах.
– Предводитель, Ростов граф, половины людей не доставил. Приехал в город, вздумал на обед звать, – я ему такой обед задал… А вот просмотри эту… Ну, брат, – обратился князь Николай Андреич к сыну, хлопая по плечу Пьера, – молодец твой приятель, я его полюбил! Разжигает меня. Другой и умные речи говорит, а слушать не хочется, а он и врет да разжигает меня старика. Ну идите, идите, – сказал он, – может быть приду, за ужином вашим посижу. Опять поспорю. Мою дуру, княжну Марью полюби, – прокричал он Пьеру из двери.
Пьер теперь только, в свой приезд в Лысые Горы, оценил всю силу и прелесть своей дружбы с князем Андреем. Эта прелесть выразилась не столько в его отношениях с ним самим, сколько в отношениях со всеми родными и домашними. Пьер с старым, суровым князем и с кроткой и робкой княжной Марьей, несмотря на то, что он их почти не знал, чувствовал себя сразу старым другом. Они все уже любили его. Не только княжна Марья, подкупленная его кроткими отношениями к странницам, самым лучистым взглядом смотрела на него; но маленький, годовой князь Николай, как звал дед, улыбнулся Пьеру и пошел к нему на руки. Михаил Иваныч, m lle Bourienne с радостными улыбками смотрели на него, когда он разговаривал с старым князем.
Старый князь вышел ужинать: это было очевидно для Пьера. Он был с ним оба дня его пребывания в Лысых Горах чрезвычайно ласков, и велел ему приезжать к себе.
Когда Пьер уехал и сошлись вместе все члены семьи, его стали судить, как это всегда бывает после отъезда нового человека и, как это редко бывает, все говорили про него одно хорошее.


Возвратившись в этот раз из отпуска, Ростов в первый раз почувствовал и узнал, до какой степени сильна была его связь с Денисовым и со всем полком.
Когда Ростов подъезжал к полку, он испытывал чувство подобное тому, которое он испытывал, подъезжая к Поварскому дому. Когда он увидал первого гусара в расстегнутом мундире своего полка, когда он узнал рыжего Дементьева, увидал коновязи рыжих лошадей, когда Лаврушка радостно закричал своему барину: «Граф приехал!» и лохматый Денисов, спавший на постели, выбежал из землянки, обнял его, и офицеры сошлись к приезжему, – Ростов испытывал такое же чувство, как когда его обнимала мать, отец и сестры, и слезы радости, подступившие ему к горлу, помешали ему говорить. Полк был тоже дом, и дом неизменно милый и дорогой, как и дом родительский.
Явившись к полковому командиру, получив назначение в прежний эскадрон, сходивши на дежурство и на фуражировку, войдя во все маленькие интересы полка и почувствовав себя лишенным свободы и закованным в одну узкую неизменную рамку, Ростов испытал то же успокоение, ту же опору и то же сознание того, что он здесь дома, на своем месте, которые он чувствовал и под родительским кровом. Не было этой всей безурядицы вольного света, в котором он не находил себе места и ошибался в выборах; не было Сони, с которой надо было или не надо было объясняться. Не было возможности ехать туда или не ехать туда; не было этих 24 часов суток, которые столькими различными способами можно было употребить; не было этого бесчисленного множества людей, из которых никто не был ближе, никто не был дальше; не было этих неясных и неопределенных денежных отношений с отцом, не было напоминания об ужасном проигрыше Долохову! Тут в полку всё было ясно и просто. Весь мир был разделен на два неровные отдела. Один – наш Павлоградский полк, и другой – всё остальное. И до этого остального не было никакого дела. В полку всё было известно: кто был поручик, кто ротмистр, кто хороший, кто дурной человек, и главное, – товарищ. Маркитант верит в долг, жалованье получается в треть; выдумывать и выбирать нечего, только не делай ничего такого, что считается дурным в Павлоградском полку; а пошлют, делай то, что ясно и отчетливо, определено и приказано: и всё будет хорошо.
Вступив снова в эти определенные условия полковой жизни, Ростов испытал радость и успокоение, подобные тем, которые чувствует усталый человек, ложась на отдых. Тем отраднее была в эту кампанию эта полковая жизнь Ростову, что он, после проигрыша Долохову (поступка, которого он, несмотря на все утешения родных, не мог простить себе), решился служить не как прежде, а чтобы загладить свою вину, служить хорошо и быть вполне отличным товарищем и офицером, т. е. прекрасным человеком, что представлялось столь трудным в миру, а в полку столь возможным.
Ростов, со времени своего проигрыша, решил, что он в пять лет заплатит этот долг родителям. Ему посылалось по 10 ти тысяч в год, теперь же он решился брать только две, а остальные предоставлять родителям для уплаты долга.

Армия наша после неоднократных отступлений, наступлений и сражений при Пултуске, при Прейсиш Эйлау, сосредоточивалась около Бартенштейна. Ожидали приезда государя к армии и начала новой кампании.
Павлоградский полк, находившийся в той части армии, которая была в походе 1805 года, укомплектовываясь в России, опоздал к первым действиям кампании. Он не был ни под Пултуском, ни под Прейсиш Эйлау и во второй половине кампании, присоединившись к действующей армии, был причислен к отряду Платова.
Отряд Платова действовал независимо от армии. Несколько раз павлоградцы были частями в перестрелках с неприятелем, захватили пленных и однажды отбили даже экипажи маршала Удино. В апреле месяце павлоградцы несколько недель простояли около разоренной до тла немецкой пустой деревни, не трогаясь с места.
Была ростепель, грязь, холод, реки взломало, дороги сделались непроездны; по нескольку дней не выдавали ни лошадям ни людям провианта. Так как подвоз сделался невозможен, то люди рассыпались по заброшенным пустынным деревням отыскивать картофель, но уже и того находили мало. Всё было съедено, и все жители разбежались; те, которые оставались, были хуже нищих, и отнимать у них уж было нечего, и даже мало – жалостливые солдаты часто вместо того, чтобы пользоваться от них, отдавали им свое последнее.
Павлоградский полк в делах потерял только двух раненых; но от голоду и болезней потерял почти половину людей. В госпиталях умирали так верно, что солдаты, больные лихорадкой и опухолью, происходившими от дурной пищи, предпочитали нести службу, через силу волоча ноги во фронте, чем отправляться в больницы. С открытием весны солдаты стали находить показывавшееся из земли растение, похожее на спаржу, которое они называли почему то машкин сладкий корень, и рассыпались по лугам и полям, отыскивая этот машкин сладкий корень (который был очень горек), саблями выкапывали его и ели, несмотря на приказания не есть этого вредного растения.
Весною между солдатами открылась новая болезнь, опухоль рук, ног и лица, причину которой медики полагали в употреблении этого корня. Но несмотря на запрещение, павлоградские солдаты эскадрона Денисова ели преимущественно машкин сладкий корень, потому что уже вторую неделю растягивали последние сухари, выдавали только по полфунта на человека, а картофель в последнюю посылку привезли мерзлый и проросший. Лошади питались тоже вторую неделю соломенными крышами с домов, были безобразно худы и покрыты еще зимнею, клоками сбившеюся шерстью.
Несмотря на такое бедствие, солдаты и офицеры жили точно так же, как и всегда; так же и теперь, хотя и с бледными и опухлыми лицами и в оборванных мундирах, гусары строились к расчетам, ходили на уборку, чистили лошадей, амуницию, таскали вместо корма солому с крыш и ходили обедать к котлам, от которых вставали голодные, подшучивая над своею гадкой пищей и своим голодом. Также как и всегда, в свободное от службы время солдаты жгли костры, парились голые у огней, курили, отбирали и пекли проросший, прелый картофель и рассказывали и слушали рассказы или о Потемкинских и Суворовских походах, или сказки об Алеше пройдохе, и о поповом батраке Миколке.
Офицеры так же, как и обыкновенно, жили по двое, по трое, в раскрытых полуразоренных домах. Старшие заботились о приобретении соломы и картофеля, вообще о средствах пропитания людей, младшие занимались, как всегда, кто картами (денег было много, хотя провианта и не было), кто невинными играми – в свайку и городки. Об общем ходе дел говорили мало, частью оттого, что ничего положительного не знали, частью оттого, что смутно чувствовали, что общее дело войны шло плохо.
Ростов жил, попрежнему, с Денисовым, и дружеская связь их, со времени их отпуска, стала еще теснее. Денисов никогда не говорил про домашних Ростова, но по нежной дружбе, которую командир оказывал своему офицеру, Ростов чувствовал, что несчастная любовь старого гусара к Наташе участвовала в этом усилении дружбы. Денисов видимо старался как можно реже подвергать Ростова опасностям, берег его и после дела особенно радостно встречал его целым и невредимым. На одной из своих командировок Ростов нашел в заброшенной разоренной деревне, куда он приехал за провиантом, семейство старика поляка и его дочери, с грудным ребенком. Они были раздеты, голодны, и не могли уйти, и не имели средств выехать. Ростов привез их в свою стоянку, поместил в своей квартире, и несколько недель, пока старик оправлялся, содержал их. Товарищ Ростова, разговорившись о женщинах, стал смеяться Ростову, говоря, что он всех хитрее, и что ему бы не грех познакомить товарищей с спасенной им хорошенькой полькой. Ростов принял шутку за оскорбление и, вспыхнув, наговорил офицеру таких неприятных вещей, что Денисов с трудом мог удержать обоих от дуэли. Когда офицер ушел и Денисов, сам не знавший отношений Ростова к польке, стал упрекать его за вспыльчивость, Ростов сказал ему:
– Как же ты хочешь… Она мне, как сестра, и я не могу тебе описать, как это обидно мне было… потому что… ну, оттого…
Денисов ударил его по плечу, и быстро стал ходить по комнате, не глядя на Ростова, что он делывал в минуты душевного волнения.
– Экая дуг'ацкая ваша пог'ода Г'остовская, – проговорил он, и Ростов заметил слезы на глазах Денисова.


В апреле месяце войска оживились известием о приезде государя к армии. Ростову не удалось попасть на смотр который делал государь в Бартенштейне: павлоградцы стояли на аванпостах, далеко впереди Бартенштейна.
Они стояли биваками. Денисов с Ростовым жили в вырытой для них солдатами землянке, покрытой сучьями и дерном. Землянка была устроена следующим, вошедшим тогда в моду, способом: прорывалась канава в полтора аршина ширины, два – глубины и три с половиной длины. С одного конца канавы делались ступеньки, и это был сход, крыльцо; сама канава была комната, в которой у счастливых, как у эскадронного командира, в дальней, противуположной ступеням стороне, лежала на кольях, доска – это был стол. С обеих сторон вдоль канавы была снята на аршин земля, и это были две кровати и диваны. Крыша устраивалась так, что в середине можно было стоять, а на кровати даже можно было сидеть, ежели подвинуться ближе к столу. У Денисова, жившего роскошно, потому что солдаты его эскадрона любили его, была еще доска в фронтоне крыши, и в этой доске было разбитое, но склеенное стекло. Когда было очень холодно, то к ступеням (в приемную, как называл Денисов эту часть балагана), приносили на железном загнутом листе жар из солдатских костров, и делалось так тепло, что офицеры, которых много всегда бывало у Денисова и Ростова, сидели в одних рубашках.