Чудак (журнал)

Чудак
Специализация:	литературный сатирический
Периодичность:	еженедельный
Язык:	русский
Адрес редакции:	Москва, Страстной бульвар, 11
Главный редактор:	Михаил Кольцов
Издатель:	издательский дом «Огонёк»
Страна:	СССР СССР
История издания:	1928—1930

«Чудак» — еженедельный литературно-сатирический журнал, выходивший в Москве с декабря 1928 до февраля 1930 года. Главный редактор — Михаил Кольцов. Постоянные сотрудники — Валентин Катаев, Юрий Олеша, Илья Ильф, Евгений Петров, Михаил Зощенко, Михаил Светлов. Для журнала писали Владимир Маяковский, Демьян Бедный. С изданием работали художники Константин Ротов, Борис Ефимов, Кукрыниксы. После претензий, предъявленных главному редактору секретариатом ЦК ВКП(б) в связи с «публикацией материалов антисоветского характера», «Чудак» был закрыт и слит с журналом «Крокодил».

Создание журнала

Появление журнала было связано как с желанием его будущих авторов иметь площадку для реализации публицистических замыслов, так и с необходимостью создания своеобразного центра притяжения творческой молодёжи. Газета «Гудок», в течение нескольких лет выполнявшая роль неформального литературного клуба, в 1928 году начала постепенно утрачивать прежнее влияние: к тому времени издание покинули многие сотрудники. Кадровые перестановки затронули и приложение к «Гудку» — юмористический журнал «Смехач». По воспоминаниям писателя Григория Рыклина, для разработки концепции нового печатного органа инициативная группа, в состав которой вошли Михаил Кольцов, Илья Ильф, Евгений Петров, Василий Регинин, отправилась на дачу к Демьяну Бедному. Название возникло после реплики Кольцова о том, что «чудаки украшают жизнь». Позже в письме Максиму Горькому Михаил Ефимович, ставший главным редактором «Чудака», пояснил, что его создатели стремятся «окрасить пренебрежительную кличку в тона романтизма и бодрости».

Выход первого (тиражом 150 000 экземпляров) и многих последующих номеров сопровождали рекламные кампании: так, объявляя о появлении нового издания, его редакция опубликовала на страницах «Смехача» небольшое эссе об известных чудаках — Диогене, который «самоуплотнился в бочку без коммунальных услуг», Христофоре Колумбе, не захотевшем плавать в «тихом и интеллигентном» Средиземном море, Исааке Ньютоне, пытавшемся понять, почему яблоки «падают на землю вертикально, а не каким-нибудь причудливым зигзагом». Затем на базе издательства «Огонёк» была выпущена листовка, в которой сообщалось, что годовая подписка на журнал стоит 5 рублей, на шесть месяцев — 2 рубля 75 копеек; читатели, решившие одновременно с «Чудаком» получать приложение в виде библиотеки романов, могли претендовать на подарок от редакции — «4 большие художественные картины». В дальнейшем к популяризации журнала подключился и Владимир Маяковский, напечатавший в «Литературной газете» рекламные стихи: «Хотите посмеяться. Но где да как? / Средство для бодрости — подписка на Ч у д а к…».

Редакция

Главная контора «Чудака» размещалась на Страстном бульваре, 11; в приёмной посетителей встречали два плаката — «Пишите короче, вы не Гоголь!» и «Гениев и титанов просят писать короче!». Как вспоминал Виктор Ардов, за каждым постоянным сотрудником был закреплён определённый круг обязанностей. К примеру, писатель и сценарист Борис Левин возглавлял секретариат редакции и руководил литературным направлением. Илья Ильф работал в отделе рецензий. Евгений Петров отвечал за подборку «мелких материалов» — юморесок, шаржей, эпиграмм. Сам Ардов заведовал отделом искусств.

Редакционные совещания, посвящённые формированию очередного номера, Кольцов обычно открывал словами «Продолжим наши игры»; позже эта фраза была использована Ильфом и Петровым в романе «Золотой телёнок». Бо́льшая часть произведений, предлагаемых к публикации, читалась вслух; по свидетельству участников мероприятий, с особым интересом члены редколлегии ждали новых стихов Маяковского и рассказов Зощенко. Оживление вызывали темы для карикатур, предлагаемые журналистом Михаилом Глушковым, некоторые черты которого запечатлены в образе остроумца Авессалома Изнуренкова (роман «Двенадцать стульев»). В ходе дискуссии члены редколлегии выносили вердикты: принять, доработать, сжать, «усмешнить».

Содержание журнала

Тематическая направленность

На момент создания нового журнала ведущим сатирическим изданием СССР считался «Крокодил». Стилистически они во многом совпадали; кроме того, по содержанию «Чудак» был близок «Огоньку» и «Литературной газете» — в этих средствах массовой информации освещались актуальные для конца 1920-х годов темы, связанные с коллективизацией, разоблачением «вредителей», кулаков и представителей «буржуазной интеллигенции», не стремящейся включаться в социалистическое строительство. Значительная часть журнальной площади отводилась высмеиванию таких злободневных явлений, как мещанство и бюрократия. В то же время, по замечанию историка Якова Лурье, публикации авторов «Чудака» отличались от материалов их конкурентов из «Крокодила» более тщательной литературной обработкой и «более смелой, чем обычно, критикой хозяйственных руководителей».

Среди постоянных рубрик «Чудака» выделялись «Но-но — без хамства» (фельетоны), «Слезай — приехали» (читательские письма и статьи), «Рычи — читай» (критика, отклики на повести и романы коллег). В постоянном разделе «Календарь „Чудака“» печатались короткие ироничные заметки, приуроченные к памятным датам («30 декабря. Издан в 1919 г. декрет о ликвидации неграмотности. Необходимо теперь же издать декрет об ознакомлении всего населения с декретом о ликвидации неграмотности»). Под рубрикой «Деньги обратно» публиковались заметки, посвящённые предстоящим или состоявшимся культурным событиям: к примеру, пародийный анонс «Схватка чемпионов» («Чудак», 1929, № 10) готовил читателей и зрителей к премьере спектакля по пьесе Маяковского «Клоп» в театре Мейерхольда; автор материала характеризовал постановку как битву поэта и режиссёра, каждый из которых является «чемпионом в своём жанре».

Маяковский в «Чудаке»

По словам литературоведа Лидии Яновской, влияние Маяковского в журнале было существенным: молодые сотрудники впитывали идеи поэта, связанные с объединением лирики и публицистики; тот, в свою очередь, настаивал, чтобы коллеги-писатели активнее включались в газетно-журнальную деятельность, считая её в ту пору более важной, чем литературная работа. В «Чудаке» (1929, № 3) Маяковский опубликовал фрагменты рифмованной прозы «Говорят…», посвящённые слухам и домыслам в творческой среде; они касались — в том числе — и самого автора: «Говорят — из-за границы домой попав, после долгих во́льтов, / Маяковский дома поймал „Клопа“ и отнёс в театр Мейерхольда».

В одном из номеров журнала было напечатано стихотворное требование Маяковского «Мрачное о юмористах», обращённое к сатирикам 1920-х годов, которым, по словам поэта, необходимо поддерживать традиции Салтыкова-Щедрина: «Мало, што ли, помпадуров? Мало — градов Глуповых?». В 1930 году на страницах «Чудака» появились такие произведения Владимира Владимировича, как «Стихотворение одёжно-молодёжное» (№ 1), «Тревога» (№ 2), «Отречёмся» (№ 3).

Публикации Ильфа и Петрова

Начав работать в журнале, Ильф и Петров взяли себе псевдоним, соединяющий фамилии классиков русской литературы, — Ф. Толстоевский. Эта подпись стояла под каждой из новелл, входивших в сатирический цикл «Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска» (он печатался в нескольких номерах «Чудака», начиная с первого), а также под рассказами из «Тысячи и одного дня, или Новой Шахерезады». По воспоминаниям Виктора Ардова, курьёзный образ придуманного соавторами города Колоколамска был наглядно представлен читателям с помощью карты-схемы, нарисованной Константином Ротовым. Помимо этого, писатели публиковались под псевдонимами Дон Бузильо (он использовался в основном в рецензиях), Виталий Пселдонимов, Коперник, Франц Бакен-Бардов и другими. Исследователи объясняли наличие нескольких вымышленных имён тем, что порой в одном выпуске размещались по соседству три-четыре материала Ильфа и Петрова, написанные и совместно, и по отдельности; псевдонимы в этом случае были вынужденной необходимостью. Другую версию представили сами соавторы:

Такой образ действий был продиктован соображениями исключительно стилистического свойства, — как-то не укладывались под маленьким рассказом две громоздкие фамилии авторов.

По предположению Лидии Яновской, перу Ильфа и Петрова принадлежит неподписанный фельетон «К барьеру!» («Чудак», 1929, № 11), повествующий о встрече литераторов 1920-х годов с писателями XIX века. Во время «мероприятия» выясняется, что классики внимательно следят за произведениями потомков и находят в них много фактических ошибок и стилистических погрешностей: Пушкина возмущает фраза прозаика Малашкина «Кухарка остановилась, оттопырила широкий зад, так что обе половинки отделились друг от друга»; Лермонтов собирается вызвать на дуэль Пильняка за прогноз о том, что их книги будут стоять на соседних полках. Исследователи заметили, что почерк авторов фельетона угадывается по языковой окраске и стремлению обыгрывать литературные мотивы.

Закрытие издания

В 1929 году в СССР началась кампания по борьбе с ленинградскими «троцкистами». Михаил Кольцов, считая эту тему актуальной для сатирического издания, подписал к печати острые материалы под заголовком «Семейный альбом. Ленинградская карусель» («Чудак», № 36), критикующие деятельность партийных лидеров города на Неве, которые, по версии автора публикации, были связаны «круговой порукой». Излишняя самостоятельность молодого редактора была расценена вышестоящими инстанциями как попытка очернить «социалистическую действительность Ленинграда». В сентябре вышло в свет постановление секретариата ЦК ВКП(б) «О журнале „Чудак“», предписывающее за публикацию материалов «явно антисоветского характера» объявить Кольцову строгий выговор и снять его с должности редактора.

Спустя несколько дней Кольцов направил в ЦК ВКП(б) письмо, в котором взял на себя вину за «грубую политическую ошибку»; одновременно он пояснил, что фельетоны в «Чудаке» были написаны в тональности газеты «Правда» и других изданий, разрабатывавших аналогичную тему: «Под гипнозом этой общей горячки я и допустил появление злосчастной странички». Письмо Михаила Ефимовича было передано наркому Ворошилову, который после согласований с секретарём ЦК ВКП(б) Кагановичем восстановил Кольцова в редакторской должности. Тем не менее журнал был закрыт в феврале 1930 года; «формальным предлогом» для ликвидации «Чудака» стало его слияние с «Крокодилом».

Литература

• Петров Е. П. Мой друг Ильф / Составление и комментарии А. И. Ильф. — М.: Текст, 2001. — ISBN 5-7516-0254-4.
• Яновская, Л. М. Почему вы пишете смешно? Об И. Ильфе и Е. Петрове, их жизни и их юморе. — М.: Наука, 1969.
• Лурье Я. С. В краю непуганых идиотов. Книга об Ильфе и Петрове. — Санкт-Петербург: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2005. — ISBN 5-94380-044-1.
• Вулис А. З., Галанов Б. Е. Примечания // Илья Ильф, Евгений Петров. Собрание сочинений. — М.: Государственное издательство художественной литературы, 1961. — Т. 2. — С. 533—561.
• Киянская О. И., Фельдман Д. М. Очерки истории русской советской литературы и журналистики 1920-х — 1930-х годов. Портреты и скандалы. — М.: Форум, 2015. — ISBN 978-5-00091-011-5.
• Одесский М. П., Фельдман Д. М. Миры И. А. Ильфа и Е. П. Петрова. — М.: Российский государственный гуманитарный университет, 2015. — ISBN 978-5-7281-1678-3.

Отрывок, характеризующий Чудак (журнал)

– Здесь велят прогнать вас и прогоним, – говорил Долохов.
– Только старайтесь, чтобы вас не забрали со всеми вашими казаками, – сказал гренадер француз.
Зрители и слушатели французы засмеялись.
– Вас заставят плясать, как при Суворове вы плясали (on vous fera danser [вас заставят плясать]), – сказал Долохов.
– Qu'est ce qu'il chante? [Что он там поет?] – сказал один француз.
– De l'histoire ancienne, [Древняя история,] – сказал другой, догадавшись, что дело шло о прежних войнах. – L'Empereur va lui faire voir a votre Souvara, comme aux autres… [Император покажет вашему Сувара, как и другим…]
– Бонапарте… – начал было Долохов, но француз перебил его.
– Нет Бонапарте. Есть император! Sacre nom… [Чорт возьми…] – сердито крикнул он.
– Чорт его дери вашего императора!
И Долохов по русски, грубо, по солдатски обругался и, вскинув ружье, отошел прочь.
– Пойдемте, Иван Лукич, – сказал он ротному.
– Вот так по хранцузски, – заговорили солдаты в цепи. – Ну ка ты, Сидоров!
Сидоров подмигнул и, обращаясь к французам, начал часто, часто лепетать непонятные слова:
– Кари, мала, тафа, сафи, мутер, каска, – лопотал он, стараясь придавать выразительные интонации своему голосу.
– Го, го, го! ха ха, ха, ха! Ух! Ух! – раздался между солдатами грохот такого здорового и веселого хохота, невольно через цепь сообщившегося и французам, что после этого нужно было, казалось, разрядить ружья, взорвать заряды и разойтись поскорее всем по домам.
Но ружья остались заряжены, бойницы в домах и укреплениях так же грозно смотрели вперед и так же, как прежде, остались друг против друга обращенные, снятые с передков пушки.


Объехав всю линию войск от правого до левого фланга, князь Андрей поднялся на ту батарею, с которой, по словам штаб офицера, всё поле было видно. Здесь он слез с лошади и остановился у крайнего из четырех снятых с передков орудий. Впереди орудий ходил часовой артиллерист, вытянувшийся было перед офицером, но по сделанному ему знаку возобновивший свое равномерное, скучливое хождение. Сзади орудий стояли передки, еще сзади коновязь и костры артиллеристов. Налево, недалеко от крайнего орудия, был новый плетеный шалашик, из которого слышались оживленные офицерские голоса.
Действительно, с батареи открывался вид почти всего расположения русских войск и большей части неприятеля. Прямо против батареи, на горизонте противоположного бугра, виднелась деревня Шенграбен; левее и правее можно было различить в трех местах, среди дыма их костров, массы французских войск, которых, очевидно, большая часть находилась в самой деревне и за горою. Левее деревни, в дыму, казалось что то похожее на батарею, но простым глазом нельзя было рассмотреть хорошенько. Правый фланг наш располагался на довольно крутом возвышении, которое господствовало над позицией французов. По нем расположена была наша пехота, и на самом краю видны были драгуны. В центре, где и находилась та батарея Тушина, с которой рассматривал позицию князь Андрей, был самый отлогий и прямой спуск и подъем к ручью, отделявшему нас от Шенграбена. Налево войска наши примыкали к лесу, где дымились костры нашей, рубившей дрова, пехоты. Линия французов была шире нашей, и ясно было, что французы легко могли обойти нас с обеих сторон. Сзади нашей позиции был крутой и глубокий овраг, по которому трудно было отступать артиллерии и коннице. Князь Андрей, облокотясь на пушку и достав бумажник, начертил для себя план расположения войск. В двух местах он карандашом поставил заметки, намереваясь сообщить их Багратиону. Он предполагал, во первых, сосредоточить всю артиллерию в центре и, во вторых, кавалерию перевести назад, на ту сторону оврага. Князь Андрей, постоянно находясь при главнокомандующем, следя за движениями масс и общими распоряжениями и постоянно занимаясь историческими описаниями сражений, и в этом предстоящем деле невольно соображал будущий ход военных действий только в общих чертах. Ему представлялись лишь следующего рода крупные случайности: «Ежели неприятель поведет атаку на правый фланг, – говорил он сам себе, – Киевский гренадерский и Подольский егерский должны будут удерживать свою позицию до тех пор, пока резервы центра не подойдут к ним. В этом случае драгуны могут ударить во фланг и опрокинуть их. В случае же атаки на центр, мы выставляем на этом возвышении центральную батарею и под ее прикрытием стягиваем левый фланг и отступаем до оврага эшелонами», рассуждал он сам с собою…
Всё время, что он был на батарее у орудия, он, как это часто бывает, не переставая, слышал звуки голосов офицеров, говоривших в балагане, но не понимал ни одного слова из того, что они говорили. Вдруг звук голосов из балагана поразил его таким задушевным тоном, что он невольно стал прислушиваться.
– Нет, голубчик, – говорил приятный и как будто знакомый князю Андрею голос, – я говорю, что коли бы возможно было знать, что будет после смерти, тогда бы и смерти из нас никто не боялся. Так то, голубчик.
Другой, более молодой голос перебил его:
– Да бойся, не бойся, всё равно, – не минуешь.
– А всё боишься! Эх вы, ученые люди, – сказал третий мужественный голос, перебивая обоих. – То то вы, артиллеристы, и учены очень оттого, что всё с собой свезти можно, и водочки и закусочки.
И владелец мужественного голоса, видимо, пехотный офицер, засмеялся.
– А всё боишься, – продолжал первый знакомый голос. – Боишься неизвестности, вот чего. Как там ни говори, что душа на небо пойдет… ведь это мы знаем, что неба нет, a сфера одна.
Опять мужественный голос перебил артиллериста.
– Ну, угостите же травником то вашим, Тушин, – сказал он.
«А, это тот самый капитан, который без сапог стоял у маркитанта», подумал князь Андрей, с удовольствием признавая приятный философствовавший голос.
– Травничку можно, – сказал Тушин, – а всё таки будущую жизнь постигнуть…
Он не договорил. В это время в воздухе послышался свист; ближе, ближе, быстрее и слышнее, слышнее и быстрее, и ядро, как будто не договорив всего, что нужно было, с нечеловеческою силой взрывая брызги, шлепнулось в землю недалеко от балагана. Земля как будто ахнула от страшного удара.
В то же мгновение из балагана выскочил прежде всех маленький Тушин с закушенною на бок трубочкой; доброе, умное лицо его было несколько бледно. За ним вышел владетель мужественного голоса, молодцоватый пехотный офицер, и побежал к своей роте, на бегу застегиваясь.


Князь Андрей верхом остановился на батарее, глядя на дым орудия, из которого вылетело ядро. Глаза его разбегались по обширному пространству. Он видел только, что прежде неподвижные массы французов заколыхались, и что налево действительно была батарея. На ней еще не разошелся дымок. Французские два конные, вероятно, адъютанта, проскакали по горе. Под гору, вероятно, для усиления цепи, двигалась явственно видневшаяся небольшая колонна неприятеля. Еще дым первого выстрела не рассеялся, как показался другой дымок и выстрел. Сраженье началось. Князь Андрей повернул лошадь и поскакал назад в Грунт отыскивать князя Багратиона. Сзади себя он слышал, как канонада становилась чаще и громче. Видно, наши начинали отвечать. Внизу, в том месте, где проезжали парламентеры, послышались ружейные выстрелы.
Лемарруа (Le Marierois) с грозным письмом Бонапарта только что прискакал к Мюрату, и пристыженный Мюрат, желая загладить свою ошибку, тотчас же двинул свои войска на центр и в обход обоих флангов, надеясь еще до вечера и до прибытия императора раздавить ничтожный, стоявший перед ним, отряд.
«Началось! Вот оно!» думал князь Андрей, чувствуя, как кровь чаще начинала приливать к его сердцу. «Но где же? Как же выразится мой Тулон?» думал он.
Проезжая между тех же рот, которые ели кашу и пили водку четверть часа тому назад, он везде видел одни и те же быстрые движения строившихся и разбиравших ружья солдат, и на всех лицах узнавал он то чувство оживления, которое было в его сердце. «Началось! Вот оно! Страшно и весело!» говорило лицо каждого солдата и офицера.
Не доехав еще до строившегося укрепления, он увидел в вечернем свете пасмурного осеннего дня подвигавшихся ему навстречу верховых. Передовой, в бурке и картузе со смушками, ехал на белой лошади. Это был князь Багратион. Князь Андрей остановился, ожидая его. Князь Багратион приостановил свою лошадь и, узнав князя Андрея, кивнул ему головой. Он продолжал смотреть вперед в то время, как князь Андрей говорил ему то, что он видел.
Выражение: «началось! вот оно!» было даже и на крепком карем лице князя Багратиона с полузакрытыми, мутными, как будто невыспавшимися глазами. Князь Андрей с беспокойным любопытством вглядывался в это неподвижное лицо, и ему хотелось знать, думает ли и чувствует, и что думает, что чувствует этот человек в эту минуту? «Есть ли вообще что нибудь там, за этим неподвижным лицом?» спрашивал себя князь Андрей, глядя на него. Князь Багратион наклонил голову, в знак согласия на слова князя Андрея, и сказал: «Хорошо», с таким выражением, как будто всё то, что происходило и что ему сообщали, было именно то, что он уже предвидел. Князь Андрей, запихавшись от быстроты езды, говорил быстро. Князь Багратион произносил слова с своим восточным акцентом особенно медленно, как бы внушая, что торопиться некуда. Он тронул, однако, рысью свою лошадь по направлению к батарее Тушина. Князь Андрей вместе с свитой поехал за ним. За князем Багратионом ехали: свитский офицер, личный адъютант князя, Жерков, ординарец, дежурный штаб офицер на энглизированной красивой лошади и статский чиновник, аудитор, который из любопытства попросился ехать в сражение. Аудитор, полный мужчина с полным лицом, с наивною улыбкой радости оглядывался вокруг, трясясь на своей лошади, представляя странный вид в своей камлотовой шинели на фурштатском седле среди гусар, казаков и адъютантов.
– Вот хочет сраженье посмотреть, – сказал Жерков Болконскому, указывая на аудитора, – да под ложечкой уж заболело.
– Ну, полно вам, – проговорил аудитор с сияющею, наивною и вместе хитрою улыбкой, как будто ему лестно было, что он составлял предмет шуток Жеркова, и как будто он нарочно старался казаться глупее, чем он был в самом деле.
– Tres drole, mon monsieur prince, [Очень забавно, мой господин князь,] – сказал дежурный штаб офицер. (Он помнил, что по французски как то особенно говорится титул князь, и никак не мог наладить.)
В это время они все уже подъезжали к батарее Тушина, и впереди их ударилось ядро.
– Что ж это упало? – наивно улыбаясь, спросил аудитор.
– Лепешки французские, – сказал Жерков.
– Этим то бьют, значит? – спросил аудитор. – Страсть то какая!
И он, казалось, распускался весь от удовольствия. Едва он договорил, как опять раздался неожиданно страшный свист, вдруг прекратившийся ударом во что то жидкое, и ш ш ш шлеп – казак, ехавший несколько правее и сзади аудитора, с лошадью рухнулся на землю. Жерков и дежурный штаб офицер пригнулись к седлам и прочь поворотили лошадей. Аудитор остановился против казака, со внимательным любопытством рассматривая его. Казак был мертв, лошадь еще билась.
Князь Багратион, прищурившись, оглянулся и, увидав причину происшедшего замешательства, равнодушно отвернулся, как будто говоря: стоит ли глупостями заниматься! Он остановил лошадь, с приемом хорошего ездока, несколько перегнулся и выправил зацепившуюся за бурку шпагу. Шпага была старинная, не такая, какие носились теперь. Князь Андрей вспомнил рассказ о том, как Суворов в Италии подарил свою шпагу Багратиону, и ему в эту минуту особенно приятно было это воспоминание. Они подъехали к той самой батарее, у которой стоял Болконский, когда рассматривал поле сражения.
– Чья рота? – спросил князь Багратион у фейерверкера, стоявшего у ящиков.
Он спрашивал: чья рота? а в сущности он спрашивал: уж не робеете ли вы тут? И фейерверкер понял это.
– Капитана Тушина, ваше превосходительство, – вытягиваясь, закричал веселым голосом рыжий, с покрытым веснушками лицом, фейерверкер.
– Так, так, – проговорил Багратион, что то соображая, и мимо передков проехал к крайнему орудию.
В то время как он подъезжал, из орудия этого, оглушая его и свиту, зазвенел выстрел, и в дыму, вдруг окружившем орудие, видны были артиллеристы, подхватившие пушку и, торопливо напрягаясь, накатывавшие ее на прежнее место. Широкоплечий, огромный солдат 1 й с банником, широко расставив ноги, отскочил к колесу. 2 й трясущейся рукой клал заряд в дуло. Небольшой сутуловатый человек, офицер Тушин, спотыкнувшись на хобот, выбежал вперед, не замечая генерала и выглядывая из под маленькой ручки.
– Еще две линии прибавь, как раз так будет, – закричал он тоненьким голоском, которому он старался придать молодцоватость, не шедшую к его фигуре. – Второе! – пропищал он. – Круши, Медведев!
Багратион окликнул офицера, и Тушин, робким и неловким движением, совсем не так, как салютуют военные, а так, как благословляют священники, приложив три пальца к козырьку, подошел к генералу. Хотя орудия Тушина были назначены для того, чтоб обстреливать лощину, он стрелял брандскугелями по видневшейся впереди деревне Шенграбен, перед которой выдвигались большие массы французов.
Никто не приказывал Тушину, куда и чем стрелять, и он, посоветовавшись с своим фельдфебелем Захарченком, к которому имел большое уважение, решил, что хорошо было бы зажечь деревню. «Хорошо!» сказал Багратион на доклад офицера и стал оглядывать всё открывавшееся перед ним поле сражения, как бы что то соображая. С правой стороны ближе всего подошли французы. Пониже высоты, на которой стоял Киевский полк, в лощине речки слышалась хватающая за душу перекатная трескотня ружей, и гораздо правее, за драгунами, свитский офицер указывал князю на обходившую наш фланг колонну французов. Налево горизонт ограничивался близким лесом. Князь Багратион приказал двум баталионам из центра итти на подкрепление направо. Свитский офицер осмелился заметить князю, что по уходе этих баталионов орудия останутся без прикрытия. Князь Багратион обернулся к свитскому офицеру и тусклыми глазами посмотрел на него молча. Князю Андрею казалось, что замечание свитского офицера было справедливо и что действительно сказать было нечего. Но в это время прискакал адъютант от полкового командира, бывшего в лощине, с известием, что огромные массы французов шли низом, что полк расстроен и отступает к киевским гренадерам. Князь Багратион наклонил голову в знак согласия и одобрения. Шагом поехал он направо и послал адъютанта к драгунам с приказанием атаковать французов. Но посланный туда адъютант приехал через полчаса с известием, что драгунский полковой командир уже отступил за овраг, ибо против него был направлен сильный огонь, и он понапрасну терял людей и потому спешил стрелков в лес.
– Хорошо! – сказал Багратион.
В то время как он отъезжал от батареи, налево тоже послышались выстрелы в лесу, и так как было слишком далеко до левого фланга, чтобы успеть самому приехать во время, князь Багратион послал туда Жеркова сказать старшему генералу, тому самому, который представлял полк Кутузову в Браунау, чтобы он отступил сколь можно поспешнее за овраг, потому что правый фланг, вероятно, не в силах будет долго удерживать неприятеля. Про Тушина же и баталион, прикрывавший его, было забыто. Князь Андрей тщательно прислушивался к разговорам князя Багратиона с начальниками и к отдаваемым им приказаниям и к удивлению замечал, что приказаний никаких отдаваемо не было, а что князь Багратион только старался делать вид, что всё, что делалось по необходимости, случайности и воле частных начальников, что всё это делалось хоть не по его приказанию, но согласно с его намерениями. Благодаря такту, который выказывал князь Багратион, князь Андрей замечал, что, несмотря на эту случайность событий и независимость их от воли начальника, присутствие его сделало чрезвычайно много. Начальники, с расстроенными лицами подъезжавшие к князю Багратиону, становились спокойны, солдаты и офицеры весело приветствовали его и становились оживленнее в его присутствии и, видимо, щеголяли перед ним своею храбростию.