Чудновский, Самуил Гдальевич
| Самуил Гдальевич Чудновский | |
 сотрудник ВЧК С.Г. Чудновский в 1934 году | |
| Дата рождения: | |
|---|---|
| Место рождения: |
Бердичев, Киевская губерния, Российская империя |
| Дата смерти: |
13 августа 1937 (48 лет) |
| Место смерти: |
Москва, СССР |
Самуил Гдальевич Чудновский (25 февраля 1889, Бердичев — 13 августа 1937) — сотрудник ВЧК, известен участием в расстреле Верховного правителя России адмирала А. В. Колчака.
Биография
Родился в 1889 году в Бердичеве в семье бедного еврейского сапожника. В 1917 году вступил в РСДРП(б). Член Киевского комитета партии. В мае 1918 года — на военно-снабженческой работе в Поволжье, затем был командирован в Забайкалье командиром отряда бронеавтомобилей. В июне 1918 во время свержения советской власти в Сибири был взят в плен в Иркутске, находился в заключении в красноярской и иркутской тюрьмах. В декабре 1919 года, с переходом власти в Иркутске к Политцентру, был освобожден из тюрьмы.
Возглавлял чрезвычайную следственную комиссию, допрашивавшую А. В. Колчака. 7 февраля 1920 года вместе с комендантом города И. Н. Бурсаком (Б. Блатлиндером) с отрядом дружинников — левых эсеров принимал участие в расстреле А. В. Колчака и В. Н. Пепеляева. Чудновский осуществлял общее руководство казнью, Бурсак непосредственно командовал расстрельной командой[1].
17 февраля Чудновский стал председателем вновь созданной Иркутской губернской ЧК. В апреле 1920 доставил поездом в Омск арестованных министров правительства Колчака.
Был председателем Томской ГубЧК. В результате конфликта с томским губкомом РКП(б) в первой половине мая 1920 год сначала президиум, а затем пленум Томского губернского комитета РКП(б) вынесли постановление об отзыве Чудновского из губЧК «как не проявившего должной активности и не имеющего определенной линии поведения». Сибирское бюро ЦК РКП(б) сочло за лучшее санкционировать отзыв Чудновского[2].
По окончании Гражданской войны
Был председателем Ленинградского областного суда (1922), Уральского областного суда (Свердловск, 1933), Обь-Иртышского областного суда (Омск, 1934).
С марта 1935 по март 1937 был председателем Ленинградского областного суда[3]. Проживал в Ленинграде в так называемом Доме Ленсовета (наб. реки Карповки, д. 13, кв. 16).
Гибель
Был арестован 14 марта 1937 года. Обвинялся в контрреволюционной деятельности и совершении терактов. В августе 1937 г. был включен в список лиц, подлежащих суду Военной коллегии Верховного суда Союза ССР, с резолюцией «За», подписанной Сталиным, Молотовым и Кагановичем[4].
Расстрелян 13 августа 1937 г. Место захоронения — Москва, Донское кладбище[5]. Реабилитирован 5 сентября 1957 г. ВКВС СССР.
Сочинения
- Чудновский С. Конец Колчака. — в книге: Годы огневые, годы боевые. Сб. воспом. Иркутск, 1961.
Напишите отзыв о статье "Чудновский, Самуил Гдальевич"
Примечания
- ↑ Плотников И. Ф. [militera.lib.ru/bio/plotnikov/13.html Александр Васильевич Колчак. Жизнь и деятельность. — Ростов-на-Дону: Феникс, 1998]
- ↑ Олех Г. Л. [www.zaimka.ru/power/olekh3_p3b.shtml Кровные узы. РКП(б) и ЧК/ГПУ в первой половине 1920-х годов: механизм взаимоотношений. Глава 3.]
- ↑ [oblsud.lo.sudrf.ru/modules.php?name=info_court&crid=7 Ленинградский областной суд. Историческая справка.]
- ↑ [stalin.memo.ru/spiski/pg02199.htm АП РФ, опись 24, дело 410, лист 199.]
- ↑ Бударин М. Е. Чекисты. Документально-исторические очерки. Омск, 1987. С.93
Ссылки
- Михаил Денискин [pressa.irk.ru/sm/2008/29/014001.html Как расстреливали Колчака?] «СМ Номер один» № 29, 24 июля 2008 года
Отрывок, характеризующий Чудновский, Самуил Гдальевич
В Москве, как только он въехал в свой огромный дом с засохшими и засыхающими княжнами, с громадной дворней, как только он увидал – проехав по городу – эту Иверскую часовню с бесчисленными огнями свеч перед золотыми ризами, эту Кремлевскую площадь с незаезженным снегом, этих извозчиков и лачужки Сивцева Вражка, увидал стариков московских, ничего не желающих и никуда не спеша доживающих свой век, увидал старушек, московских барынь, московские балы и Московский Английский клуб, – он почувствовал себя дома, в тихом пристанище. Ему стало в Москве покойно, тепло, привычно и грязно, как в старом халате.Московское общество всё, начиная от старух до детей, как своего давно жданного гостя, которого место всегда было готово и не занято, – приняло Пьера. Для московского света, Пьер был самым милым, добрым, умным веселым, великодушным чудаком, рассеянным и душевным, русским, старого покроя, барином. Кошелек его всегда был пуст, потому что открыт для всех.
Бенефисы, дурные картины, статуи, благотворительные общества, цыгане, школы, подписные обеды, кутежи, масоны, церкви, книги – никто и ничто не получало отказа, и ежели бы не два его друга, занявшие у него много денег и взявшие его под свою опеку, он бы всё роздал. В клубе не было ни обеда, ни вечера без него. Как только он приваливался на свое место на диване после двух бутылок Марго, его окружали, и завязывались толки, споры, шутки. Где ссорились, он – одной своей доброй улыбкой и кстати сказанной шуткой, мирил. Масонские столовые ложи были скучны и вялы, ежели его не было.
Когда после холостого ужина он, с доброй и сладкой улыбкой, сдаваясь на просьбы веселой компании, поднимался, чтобы ехать с ними, между молодежью раздавались радостные, торжественные крики. На балах он танцовал, если не доставало кавалера. Молодые дамы и барышни любили его за то, что он, не ухаживая ни за кем, был со всеми одинаково любезен, особенно после ужина. «Il est charmant, il n'a pas de seхе», [Он очень мил, но не имеет пола,] говорили про него.
Пьер был тем отставным добродушно доживающим свой век в Москве камергером, каких были сотни.
Как бы он ужаснулся, ежели бы семь лет тому назад, когда он только приехал из за границы, кто нибудь сказал бы ему, что ему ничего не нужно искать и выдумывать, что его колея давно пробита, определена предвечно, и что, как он ни вертись, он будет тем, чем были все в его положении. Он не мог бы поверить этому! Разве не он всей душой желал, то произвести республику в России, то самому быть Наполеоном, то философом, то тактиком, победителем Наполеона? Разве не он видел возможность и страстно желал переродить порочный род человеческий и самого себя довести до высшей степени совершенства? Разве не он учреждал и школы и больницы и отпускал своих крестьян на волю?
А вместо всего этого, вот он, богатый муж неверной жены, камергер в отставке, любящий покушать, выпить и расстегнувшись побранить легко правительство, член Московского Английского клуба и всеми любимый член московского общества. Он долго не мог помириться с той мыслью, что он есть тот самый отставной московский камергер, тип которого он так глубоко презирал семь лет тому назад.
Иногда он утешал себя мыслями, что это только так, покамест, он ведет эту жизнь; но потом его ужасала другая мысль, что так, покамест, уже сколько людей входили, как он, со всеми зубами и волосами в эту жизнь и в этот клуб и выходили оттуда без одного зуба и волоса.
В минуты гордости, когда он думал о своем положении, ему казалось, что он совсем другой, особенный от тех отставных камергеров, которых он презирал прежде, что те были пошлые и глупые, довольные и успокоенные своим положением, «а я и теперь всё недоволен, всё мне хочется сделать что то для человечества», – говорил он себе в минуты гордости. «А может быть и все те мои товарищи, точно так же, как и я, бились, искали какой то новой, своей дороги в жизни, и так же как и я силой обстановки, общества, породы, той стихийной силой, против которой не властен человек, были приведены туда же, куда и я», говорил он себе в минуты скромности, и поживши в Москве несколько времени, он не презирал уже, а начинал любить, уважать и жалеть, так же как и себя, своих по судьбе товарищей.
