Чужой 3

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

Чужой 3
Alien 3
Жанр	кинофантастика, фантастика, ужасы
Режиссёр	Дэвид Финчер
Продюсер	Дэвид Гилер Уолтер Хилл Гордон Кэрролл
Автор сценария	Дэвид Гилер Уолтер Хилл Ларри Фергюсон
В главных ролях	Сигурни Уивер Чарльз Даттон Чарльз Дэнс Лэнс Хенриксен
Оператор	Алекс Томсон
Композитор	Эллиот Голденталь
Кинокомпания	20th Century Fox, Brandywine Productions Ltd
Длительность	115 мин (театральная версия) 144 мин (расширенная версия)
Бюджет	65 млн $
Сборы	160 млн $
Страна	США
Язык	английский
Год	1992
Предыдущий фильм	Чужие
Следующий фильм	Чужой: Воскрешение
IMDb	ID 0103644
Выход фильма «Чужой 3» (оригинальное название — Alien 3)

К:Фильмы 1992 года

«Чужой 3» (англ. Alien 3) — американский художественный фильм 1992 года, режиссёрский дебют 30-летнего Дэвида Финчера. Третья часть цикла фильмов о противостоянии лейтенанта Эллен Рипли и Чужих. Входит в «классическую» тетралогию. Премьера состоялась в США 22 мая 1992 года.

Сюжет

На борту корабля «Сулако» обнаруживается Лицехват, который при попытке взломать криокапсулу ранит себя, и его кровь из кислоты вызывает пожар. Капсулы с находящимися в гиперсне лейтенантом Эллен Рипли, Ребеккой Джорден, Дуэйном Хиксом и андроидом Бишопом погружаются в спасательную шлюпку. При посадке медицинское сканирование капсул показывает, что у одного из спящих на лице сидит Лицехват. Отстыковавшись, шлюпка падает в океан на планете Фиорина-161 — тюрьму строгого режима, где содержатся преступники исключительно мужского пола. Тюрьма является собственностью «Вэйланд-Ютани» — когда-то она была литейным заводом, который теперь закрыт. Выживает только Рипли — Ребекка захлёбывается, Хикса протыкает опорная балка, а Бишоп, повреждённый в финале «Чужие», полностью выведен из строя. Когда шлюпку вытаскивают из воды, к тюремной собаке, которая стоит у входа в неё, приближается лицехват. Тюремный врач Клеменс выхаживает Рипли, а надзиратель тюрьмы Гарольд Эндрюс запрашивает у «Вэйланд-Ютани» эвакуацию лейтенанта. Присутствие Рипли на Фиорине очень пагубно — здесь отбывают срок отморозки, страдающие синдромом Джекобса. Осмотрев шлюпку, Рипли замечает следы кислотной крови Чужих и просит сделать вскрытие тела Ребекки, которое ничего не обнаруживает. Она ничего не рассказывает о том, с чем столкнулась в прошлом.

Тела Ребекки и Хикса кремируют в плавильном цеху. В то же время тюремная собака, гуляющая где-то в отдалённом помещении, бьётся в судорогах и из неё вылупляется Чужой. Скоро работающий в вентиляционной шахте заключённый Мёрфи получает плевок кислотой в лицо и падает на вентилятор. Между тем следы кислотной крови Чужого не дают Рипли покоя, и она находит на местной свалке выброшенные туда останки Бишопа и подключает его к чёрному ящику спасательной шлюпки. Рипли узнаёт, что на борту шлюпки и «Сулако» был Чужой. Когда она спрашивает Бишопа, знает ли об этом «Вэйланд-Ютани», тот отвечает, что они всегда знали об этом — все данные с «Сулако» переправлялись туда. Троих заключённых отправляют в шахту, где на них нападает Чужой. В живых остаётся только заключённый Голик, который от увиденного теряет рассудок, из-за чего считают, что он убил двух других заключённых. Рипли слышит, как Голик рассказывает про Чужого, и решает поговорить с Эндрюсом о монстре, но тот ей не верит и приказывает посадить под карантин в лазарет. Рипли узнаёт, что в тюрьме совершенно нет никакого оружия. В лазарете она видит, как Клеменса убивает Чужой, который затем подходит вплотную к Рипли, но, по неизвестной причине, не причиняет ей никакого вреда и уходит через воздуховод. Она бежит в столовую, где Эндрюс делает отчёт по предшествующим событиям, и пытается сообщить о Чужом, но тут из воздуховода появляется Чужой и утаскивает Эндрюса.

Заключённые решают организоваться и заманить монстра в бункер для хранения ядерных отходов. Они разливают горючую смесь по коридорам тюрьмы, чтобы поджечь её, вытравить Чужого из вентиляции и загнать его в бункер. Затея не имеет успеха, так как Чужой, убив одного заключённого, сам невольно устраивает пожар, из-за чего гибнут несколько заключённых. В какой-то момент Рипли начинает мучить недомогание, кроме того, она понимает, что Чужой неспроста не убил её в момент их встречи. Она возвращается к шлюпке, проводит рентгеновское сканирование своего организма и понимает, что внутри неё развивается матка Чужого. Тогда Рипли просит религиозного заключённого Диллона убить её, но тот отказывается. Он требует, чтобы сначала Рипли помогла убить Чужого, а потом он займётся ею. Выясняется, что представители «Вэйланд-Ютани» уже на подлёте и скоро приземлятся. Рипли догадывается, что компания знает, о том, что она носит эмбрион матки, и что за ней придут только для того, чтобы завладеть Чужим. Рипли решает избавиться от монстра до их прилёта. Принимается решение попытаться загнать Чужого в форму для отливки в плавильном цехе, после чего пустить в неё расплавленный свинец. Чтобы получить поддержку со стороны выживших заключённых, Рипли говорит что компания не пощадит никого, чтобы завладеть Чужим, рассказывая про экипаж «Ностромо» и отряд морпехов вместе с колонистами «Надежды Хадли».

После того, как Чужой появляется, заключённые пытаются заманить его в форму. В результате это им удаётся, однако в живых остаются всего четверо: заключённый Морзе, заместитель начальника Эрон и Диллон с Рипли. Морзе пробирается к панели управления, а Рипли с Диллоном остаются в форме один на один с Чужим. Диллон понимает, что кто-то из них должен остаться внутри, чтобы отвлечь монстра, и принимает решение пожертвовать собой. Рипли вылезает наверх, а Чужой набрасывается на Диллона. В этот момент Морзе нажимает на спуск, и несколько тонн расплавленного свинца выливаются на Чужого, но монстр, раскалённый, вырывается из расплава. Морзе кричит Рипли, чтобы она включила охлаждающую водяную форсунку. Форсунка разбрызгивает воду на Чужого, после чего тот от резкого перепада температуры взрывается. В этот момент Эрон приводит в цех представителей компании. Их лидер является точной копией андроида Бишопа, но утверждает, что он всего лишь создатель этого робота. Он обещает Рипли, что они извлекут эмбрион матки из её тела и уничтожат, а её саму спасут. Рипли не верит, и они вместе с Морзе отступают к краю формы. В этот момент один из прибывших солдат стреляет в Морзе, ранив его в ногу. Эрон наносит псевдо-Бишопу удар по голове, за что его расстреливают. Рипли отходит к краю платформы и сознательно падает в расплавленный металл. Во время падения из её груди вылупляется матка, которую умирающая Рипли прижимает к себе. Представители компании покидают опустевшую тюрьму, забирая с собой Морзе. После их отлёта в спасательной шлюпке с «Сулако» проигрывается сообщение Рипли, которое она записала в финале «Чужого». Фильм завершается рапортом о том, что тюрьма на Фиорине закрыта, оборудование будет продано на металлолом.

Версия студийного монтажа 2003 года

Поскольку Дэвид Финчер покинул проект сразу после завершения съёмок, то фильм монтировали сами продюсеры. Монтаж растянулся на год и сопровождался рядом спорных решений, так как они старались в первую очередь максимально уменьшить хронометраж фильма, что позволило бы им дать как можно большее число сеансов «Чужого 3» и получить как можно больше денег на покрытие издержек. В итоге из отснятого материала было вырезано около 40 минут.

Когда студия «20th Century Fox» решила выпустить в 2004 году специальное издание всех четырёх фильмов на DVD — «Alien Quadrilogy», где были бы собраны именно расширенные версии фильмов, то она очень хотела, чтобы Дэвид Финчер смонтировал свой вариант картины и записал комментарии к ней. Финчер отказался, став таким образом единственным режиссёром фильмов о Чужих, который отказался иметь что-либо общее с проектом после завершения съёмок. В итоге расширенная версия, которая получила название «Assembly Cut», тоже была смонтирована без какого-либо участия Финчера. В эту версию вернули почти весь вырезанный материал, хотя некоторые кадры так и не были включены.

• В прокатной версии — Рипли находят внутри шлюпки и замечают, что она дышит. Лицевой щиток её криокапсулы разбит. В расширенной версии — Клеменс находит тело Рипли на берегу океана, куда упала шлюпка, и приносит её в лазарет. Позже другие заключённые бегут на берег.
• В прокатной версии — рапорт Эндрюса о погибших демонстрируется на фоне их мёртвых тел (заодно показаны их фотографии). В расширенной версии — рапорт показан на экране компьютера Эндрюса (фотографии не присутствуют). Кадры с телами погибших являются альтернативными и чередуются с кадрами рапорта (Бишоп в рапорте этой версии не указывается).
• В прокатной версии — шлюпку вытаскивают с помощью подъёмного крана. В расширенной версии — быки вытаскивают шлюпку на берег, заключённые вытаскивают мешки с телами погибших.
• В прокатной версии — тюремный пёс стоит в проходе шлюпки и лает. В глубине шлюпки ползает лицехват. Позже один из заключённых видит этого пса и замечает, что его морда покрыта какой-то слизью. В расширенной версии — на мясокомбинат привозят одного из быков, который умер по неизвестной причине. Рядом с быком заключённый обнаруживает мёртвого лицехвата.
• В расширенной версии — Диллон читает молитву, прежде чем Эндрюс начнёт рассказывать заключённым о катастрофе шлюпки.
• В расширенной версии — когда Клеменс приводит Рипли в морг, он спрашивает её, была ли Ньют её дочерью.
• В расширенной версии — двое заключённых говорят Диллону, что отказываются работать с Голиком.
• В расширенной версии — Эндрюс и Эрон обсуждают Рипли.
• В расширенной версии — Диллон религиозно говорит Рипли, что они все здесь ждут прибытия Бога.
• В прокатной версии — во время похорон Ньют и Хикса Чужой вырывается из собаки. В расширенной версии — во время похорон Ньют и Хикса Чужой вырывается из быка (в этой версии Чужой показан более подробно, чем в прокатной).
• В прокатной версии — Мёрфи, перед тем как Чужой выплеснет ему на лицо кислоту, думает, что видит пса (того самого, из которого Чужой родился). В расширенной версии — поскольку в этой версии подразумевается, что никаких собак на Фиорине нет, то здесь Мёрфи не зовёт пса по имени.
• В расширенной версии — Эндрюс говорит Клеменсу, что если бы не нужда тюрьмы в докторе, то он бы давно его сослал отсюда. Затем он упрекает его в связи с Рипли, потому что она вызывает у него много подозрений.
• В расширенной версии — тюремный повар обнаруживает в столовой Голика в крови в невменяемом состоянии. Позже, повар, Эндрюс, Эрон и Диллон скручивают Голика.
• В расширенной версии — более длинный диалог между Рипли и Клеменсом перед убийством последнего в лазарете, который сопровождается несколькими дополнительными кадрами с Голиком и его репликами.
• В расширенной версии — сцена смерти Клементса удлинена за счёт кратких кадров с Голиком.
• В расширенной версии — после того, как Рипли убегает из лазарета (после убийства Клеменса), Голик шепчет «Великолепный», имея в виду Чужого.
• В расширенной версии — Диллон объявляет другим заключённым, что смерть Эндрюса была заслуженной божьей карой.
• В расширенной версии — более длинный видеоряд подготовки к плану по загону Чужого в бункер.
• В прокатной версии — план загона Чужого в бункер проваливается. В расширенной версии — искусственный пожар (в этой версии его видеоряд длиннее, чем в прокатной) приводит к тому, что ксеноморф оказывается рядом с бункером и заключённый Джуниор жертвует собой, заманивая монстра в ловушку. Однако Голик, будучи не в себе после встречи с Чужим, воображает, что монстр является его союзником, и даже восхищается им. Ему обманом удаётся освободиться из лазарета, оглушив Морзе, затем он убивает Артура, охраняющего бункер, и входит внутрь, в надежде поговорить с Чужим. Монстр убивает Голика и покидает ловушку (в этой версии раскрывается судьба Голика, в прокатной его судьба остаётся неизвестной). Позже, между Эроном, Морзе и Диллоном происходит стычка, когда они обнаруживают, что натворил Голик. Это самая длинная сюжетная линия, которая была вырезана при монтаже.
• В расширенной версии — Эрон и Рипли размышляют о том, будет ли спасательная команда убивать Чужого или же попытается его захватить. Они посылают в «Вейланд-Ютани» запрос на разрешение самим уничтожить Чужого, в ответ приходит категоричный отказ.
• В расширенной версии — Диллон просит заключённых собраться в главном зале, потому что там только один проход и нет воздуховодов.
• В прокатной версии — Рипли говорит Диллону, что внутри неё Чужой. В расширенной версии — Рипли добавляет, что заражена Королевой, что она опасна, что Чужой её не тронет и что она лично убедилась в последнем, когда спустилась в подвал.
• В расширенной версии — весь видеоряд, начиная с погони Чужого за заключёнными по туннелям и заканчивая тем, как его загоняют в литейную форму, имеет множество альтернативных и дополнительных кратких кадров.
• В расширенной версии — конфронтация между Рипли и Бишопом-2 в финальной сцене расширена за счёт нескольких дополнительных моментов, из-за чего удлинена музыкальная дорожка.
• В прокатной версии — во время падения из Рипли вырывается матка, которую она прижимает к себе. В расширенной версии — матка вырваться не успевает, Рипли просто падает в расплавленный металл.

В ролях

Актёр	Роль
Сигурни Уивер	Эллен Рипли Эллен Рипли (Ellen Louise Ripley)
Чарльз Даттон	Леонард Диллон Леонард Диллон (Dillon)
Чарльз Дэнс	Джонатан Клеменс Джонатан Клеменс (Jonathan Clemens)
Пол Макганн	Голик Голик (Golic)
Брайан Гловер (англ. Brian Glover)	Гарольд Эндрюс Гарольд Эндрюс (Harold Andrews)
Ральф Браун	Френсис Эрон Френсис Эрон (Francis Aaron) «85»
Дэнни Уэбб (англ. Danny Webb (actor))	Роберт Морзе Роберт Морзе (Robert Morse)
Кристофер Джон Филдс	Рейнс Рейнс (Rains)
Холт МакКэллэни (англ. Holt McCallany)	Джуниор Джуниор (Junior)
Лэнс Хенриксен	Бишоп / Майкл Бишоп (Бишоп II) Бишоп / Майкл Бишоп (Бишоп II) (Michael Bishop)
Кристофер Фэйрбэнк (англ. Christopher Fairbank)	Томас Мёрфи Томас Мёрфи (Murphy)
Карл Чейз	Фрэнк Фрэнк (Frank)
Леон Херберт (англ. Leon Herbert)	Боггс Боггс (Boggs)
Винченцо Николи	Джуд Джуд (Jude)
Пит Постлетуэйт	Дэвид Дэвид (David)
Пол Бреннен	Трой Трой (Troy)
Клив Мантл (англ. Clive Mantle)	Уилльям Уилльям (William)
Питер Гиннесс (англ. Peter Guinness (actor))	Грегор Грегор (Gregor)
ДеОбия Опарей	Артур Артур (Arthur)
Фил Дэвис (англ. Phil Davis (actor))	Кевин Кевин (Kevin)
Ниал Багги (англ. Niall Buggy)	Эрик Эрик (Eric)
Хи Чинг	Представитель Компании
Даниэль Эдмонд	Ньют Ньют (Newt)

Награды и номинации

• 1993 — номинация на премию «Оскар» за лучшие визуальные эффекты (Ричард Эдлунд, Алек Гиллис, Том Вудрафф-мл., Джордж Гиббс)
• 1993 — 7 номинаций на премию «Сатурн»: лучший научно-фантастический фильм, лучший режиссёр (Дэвид Финчер), лучшая актриса (Сигурни Уивер), лучший актёр второго плана (Чарльз Даттон), лучший сценарий (Дэвид Гилер, Уолтер Хилл, Ларри Фергюсон), лучшие спецэффекты (Ричард Эдлунд, Алек Гиллис, Том Вудрафф-мл., Джордж Гиббс), лучшие костюмы (Боб Рингвуд, Дэвид Перри)
• 1993 — номинация на премию BAFTA за лучшие спецэффекты (Ричард Эдлунд, Алек Гиллис, Том Вудрафф-мл., Джордж Гиббс)
• 1993 — номинация на премию «Хьюго» за лучшую драматическую постановку
• 1993 — номинация на премию MTV Movie Awards за лучший экшн-эпизод (преследование чужого в туннелях)
• 2004 — номинация на премию «Сатурн» за лучшую DVD-коллекцию

Производство

Подготовка

Создание фильма сопровождалось многочисленными трудностями. На волне успеха «Чужих» в начале 1987 года руководство студии «20th Century Fox» предложило продюсером Дэвиду Гилеру, Уолтеру Хиллу и Гордону Кэрроллу сделку на создание сразу двух сиквелов. Однако Сигурни Уивер отказалась возвращаться к роли Рипли и дала согласие лишь на камео-роль. Режиссёру первого «Чужого» Ридли Скотту предлагали возглавить режиссуру в сиквелах, но тому из-за чрезмерной занятости на других фильмах пришлось отказаться. Положение осложнялось тем, что Гилер, Хилл и Кэрролл (как и в случае с «Чужими») не могли толком представить, чего они хотят. Их идеи начинались с Чужих, высаживающихся на Землю и мутирующих в супермонстров, уничтожающих Нью-Йорк, и заканчивались Рипли и выросшей Ньют, которые охотятся на новый вид чужого в мегаполисе в стиле «Бегущий по лезвию». Наконец, Гайлер и Хилл придумали следующую концепцию двух фильмов: в первом «Вэйланд-Ютани» должна была противостоять враждебному объединению планет, использующих чужих как биологическое оружие. Главная роль отводилась Хиксу, который должен был собрать новую команду морпехов и повести их в бой против монстров; во втором Сигурни Уивер должна была вернуться к роли Рипли (продюсеры рассчитывали, что к тому моменту смогут уговорить её), возглавившей силы людей в «эпической битве против инопланетных орд».

Сценарий Уильяма Гибсона

Первым автором, привлечённым к проекту, стал Уильям Гибсон, который начал работу осенью 1987 года. Основной проблемой Гибсона стала нехватка времени — зимой 1988 года должна была начаться забастовка сценаристов, и поэтому ему нужно было закончить сценарий до этого срока. К декабрю он закончил первую версию сценария объёмом в 115 страниц. По нему в мире существует два могущественных центра силы: компания «Вэйланд-Ютани» и подчинённое ей правительство, и «Союз прогрессивных народов» (Union of Progressive People), своеобразный космический правопреемник СССР и организации Варшавского договора. В начале «Сулако» сбивается с курса и ненадолго входит в космическое пространство, контролируемое Союзом. Ему на перехват высылают группу быстрого реагирования, которая обнаруживает выживших в капсулах криогенного сна, а также яйцо чужого, которое в буквальном смысле выросло во внутренностях Бишопа. Далее следует атака Лицехватов и нескольким коммандос удается спастись, и прихватить с собой Бишопа, с целью выкачать из него всю имеющуюся информацию о чужих. Спустя несколько дней «Сулако» прибывает на станцию «Anchorpoint», контролируемую компанией. На корабль отправляют спасателей, которых атакуют Чужие (возникают перестрелка и пожар в отсеке криогенного сна), но их удаётся уничтожить, а также спасти выживших. Хикс и Ньют выживают, но Рипли из-за неправильной дезактивации капсулы впадает в кому.

Проходит четыре года. Заполучив ДНК Чужих, компания и Союз принимают решения клонировать чужих, но при этом существенно изменить их генетический код. Компания проводит свои эксперименты на станции «Anchorpoint», а Союз на находящейся неподалеку базе под названием «Rodina». Скоро починённого Бишопа переправят с «Rodina» на «Anchorpoint», а Ньют на одном из транспортных кораблей улетает на Землю к бабушке и дедушке. В ходе экспериментов ученым удаётся вывести новый вид монстра, который идеален для человеческого тела — «улучшенный» чужой вызревает уже не за несколько часов, а всего лишь за пару минут, а его ДНК внедряется в ДНК человека и постепенно меняет его, после чего инфицированный в буквальном смысле сдирает с себя кожу и плоть, а на его месте появляется новорожденный монстр. Узнав про эти эксперименты, Хикс пытается их саботировать, после чего его арестовывают, но до военного трибунала не успевает дойти — очень скоро опыты выходят из-под контроля, и половина людей, работающих на «Anchorpoint», погибает за несколько минут. Поскольку технологическое оснащение у космических коммунистов уступает западному, то дела на станции «Rodina» не заладились, из-за чего русские взрывают свою станцию с помощью ядерной ракеты. Хикс, который после гибели большей части экипажа берет командование на себя, катапультирует капсулу со всё ещё находящейся в коме Рипли в космос, в надежде, что её подберут спасатели. После он вместе с Бишопом тоже решают уничтожить «Anchorpoint» и с десятком выживших отправляются к спасательным шлюпкам, а Бишоп пытается пробраться к комнате управления реактором, чтобы перегрузить его и взорвать станцию. Через некоторое время на пути группы Хикса оказывается куча разнообразных Чужих, а Бишоп сталкивается с Королевой. В конце концов, Бишоп запускает программу по самоуничтожению станции, а Хиксу удастся дойти до шлюзов, но, из-за невозможности воспользоваться шлюпкой, ему и паре уцелевших приходится надеть скафандры и выбраться на корпус станции. Там к ним присоединяется Бишоп. «Anchorpoint» взрывается, Хиксу, Бишопу и ещё двум людям удается спастись. Сценарий заканчивается диалогом между Бишопом и Хиксом, в котором Бишоп говорит, что нужно уничтожить источник распространения чужих, и остановить Компанию в попытках завладеть этой особью.

Из всех сценариев к «Чужому 3» работа Гибсона была самой масштабной: она значительно расширяла вселенную первых двух частей, в ней было много крайне масштабных экшн-сцен, и она весьма лояльно отнеслась к персонажам Джеймса Кэмерона. Но, тем не менее, у работы Гибсона имелись серьёзные недостатки — невнятная завязка, не лучшим образом прописанные линии отношений между персонажами и слабо проработанные технологии будущего. И хотя Сигурни Уивер понравились аллюзии на тему Холодной войны, Гилер и Хилл забраковали сценарий. Ещё одной проблемой стал весьма большой масштаб действия, который потребовал бы от студии большого бюджета. Из-за этого в январе 1988 году Гибсон срочно переписал сценарий, сохранив общую сюжетную линию с двумя конкурирующими блоками и Хиксом с Бишопом в качестве главных героев, но урезал масштаб действия: станция «Anchorpoint» из большой военной базы с сотнями морпехов и ученых превратилась в недостроенную из-за урезания финансирования исследовательскую станцию компании «Вэйланд-Ютани» с экипажем из восьми ученых без какого-либо оружия. Единственным военным персонажем стал Хикс, а из оружия у него был футуристический трофейный автомат АК-104 с пятью патронами. Экшн так же был сильно сокращён: из Чужих остались только один «классический» и один «гибридный», между которыми в конце происходит схватка. Вторая версия тоже не устроила продюсеров, а времени на дальнейшее переписывание у Гибсона не осталось — началась анонсированная забастовка сценаристов, из-за которой все работы были приостановлены на полгода. На время простоя Гайлер и Хилл занялись поисками режиссёра и их выбор пал на новичка Ренни Харлина. По окончании забастовки Гилер предложил Гибсону поработать с Харлином над сценарием, но у него уже были неотложные обязательства перед студией «Carolco Pictures» по адаптации его рассказа «Джонни-мнемоник» и потому ему пришлось выбыть из проекта.

Сценарий Эрика Рэда

После ухода Гибсона Ренни Харлин порекомендовал продюсерам сценариста «Попутчика» Эрика Рэда. Рэд должен был переписать сценарий Гибсона, но проблема заключалась в том, что опять же Гилер и Хилл все ещё не могли внятно объяснить ему, что они хотят изменить. Сроки поджимали, и в результате Рэду дали всего пять недель на то, чтобы он написал абсолютно новый сценарий, который он закончил в феврале 1989 года.

После событий «Чужих» проходит несколько лет. «Сулако» прибывает к космической станции под названием «Северная звезда», которая представляет собой весьма необычную конструкцию, где с одного конца расположен прозрачный купол, под которым находится небольшой городок, в котором колонисты занимаются сельским хозяйством, а с другой стороны — военную базу протяженностью в пятьдесят уровней. На борт «Сулако» высаживается команда спасателей во главе с капитаном спецназа Сэмом Смитом. Попав внутрь, вместо выживших они находят лишь раскуроченные криокапсулы с яйцом чужого там, где раньше лежала Рипли. Тут же на солдат бросается пятиметровый Чужой, убивающий всех, кроме Сэма. При этом Сэм теряет руку и ногу — позже их заменят на кибернетические протезы. Спустя две недели наш герой приходит в себя — из-за шока Сэм потерял память о произошедших на борту «Сулако» событиях, а его отец, генерал по имени Джон Смит, явно что-то скрывает. Сэм пытается разгадать тайну произошедшего. Выясняется, что некие учёные разводят чужих, используя отобранных у фермеров животных. Военные планируют приручить чужих, сделать из них суперсолдат и скинуть на Москву. Вскоре монстры вырываются и начинают всех убивать. В этом сценарии у Чужих появилось новшество — их клетки могут ассимилировать как живую, так и неживую материю, и теперь они заражают всё и вся, начиная от людей и заканчивая металлическими предметами, простым прикосновением. Чужие выбираются на верхние уровни станции, где уцелевшие солдаты и фермеры баррикадируются в фермерском городке и отбивают первую атаку пришельцев. Между тем через гибрид комара и Чужого вирус Чужих передаётся домашнему скоту — в результате появляются чужекоровы, чужесвиньи и даже чужецыплята. А затем Джон Смит признается, что ставил эксперименты с ДНК чужих на себе, после чего тут же мутирует на глазах сына. Затем сама конструкция «Северной звезды» подвергается заражению инопланетным вирусом и в результате превращается в гигантского гротескного чужого диаметром в несколько километров. В драматической финальной сцене Сэм Смит с семьёй пытается улететь на спасательном корабле, но сталкиваются с Джоном Смитом, который превратился в пятиметрового Чужого, но сын уговаривает его отпустить их, и станцию взрывают ядерными зарядами.

Этот сценарий тоже никого не устроил — Сигурни Уивер назвала его ужасающим, после чего вновь заявила, что не хочет больше иметь дела с триквелом, а Ренни Харлин вообще разорвал контракт со студией и занялся съёмками другого фильма. В 2010 году Эрик Рэд лично признал, что из его сценария «вышел полный шлак», бывший «скороспелым плодом слишком большого количества встреч и вмешательства различных сторон».

Сценарий Дэвида Туи

После этой неудачи Гилер и Хилл отказались от идеи двух сиквелов и наняли Дэвида Туи, чтобы он отполировал диалоги и развил персонажей. Туи начал работу и в основном придерживался основы сценария Гибсона, хотя некоторые сцены и писались им с нуля. Но крах Советского Союза и всего Восточного Блока сделали историю космического противостояния «Вэйланд-Ютани» и коммунистов не актуальной и Туи пришлось начать работу заново, написав абсолютно другой сценарий.

Рабочие с горнодобывающего корабля «Вэйланд-Ютани» случайно находят Лицехвата в куске янтаря, затем действие переносится на принадлежащую компании гигантскую околоземную станцию-тюрьму «Moloch Island». Туда доставляют пять новых заключенных, один из которых — осуждённый за мошенничество Скотт Стайлс, у которого уже есть большой опыт побегов из разных исправительных учреждений. Данная станция служит для переработки руды в сталь, которая затем переправляется на Землю. В скором времени в тюрьме начинают происходить странные события: несколько заключенных убиты с особой жестокостью и Стайлс пытается выяснить, что именно творится на нижних уровнях, пока его самого не постигла такая же судьба. Он знакомится с доктором Пэкард, которая тоже что-то подозревает, но боится потерять работу. Тем более на одном из уровней станции функционирует секретная лаборатория, доступ к которой имеют всего лишь несколько человек. Стайлс принимает решение сбежать и вместе с ним попытку побега предпринимают ещё четыре человека. В лабиринтах станции они сталкиваются с Чужим, который начинает преследовать группу и поочередно убивает всех, кроме Стайлса, которого спасает специальный отряд, отправленный на поимку сбежавшего ксеноморфа. С огромным трудом охранники убивают монстра, а Стайлс вновь заключен под стражу. Тем временем Пэкард всё же проникает в секретную лабораторию и обнаруживает там несколько находящихся в стазисе Чужих. Каждая из особей чем-то отличается от другой — есть чужехамелеон, покрытый шипами Чужой, сиамский Чужой и т. д.. Все они являются продуктом генетических экспериментов компании, которая пытается вывести наиболее подходящий для использования в военных целях вид чужого. Заключенные же нужны для оценки их эффективности. Здесь выясняется, что какое-то время назад «Сулако» вернулся на Землю и к настоящему времени Рипли мертва (причина её смерти не уточняется).

Первоисточником ДНК чужого является тот самый, найденный в куске янтаря окаменевший Лицехват, а курирует программу некий амеро-азиат и андроид мистер Лоун. Стайлс понимает, что, скорее всего, станет следующим «добровольцем» для проверки боевых качеств Чужого, и ему удается уговорить Пэкард бежать. Та пытается вывезти его под видом умершего, но их останавливает охрана. Следует перестрелка, которая приводит к повреждению корпуса станции. Затем следует несколько взрывов и в результате почти полная разгерметизация станции и гибель большинства людей. Вдобавок, из-за сбоя в системе безопасности Чужие вырываются на свободу. Пэкард, Стайлс и два выживших охранника решают дойти до спасательной шлюпки, на что им отпущено семнадцать минут (на такое время хватит воздуха на станции) и для достижения цели им придется пройти через лабораторию по выведению чужих. В конце концов, Пэкарду, Стайлсу и одному из охранников удаётся добраться до спасательного корабля, для чего им приходится надеть скафандры и пересечь безвоздушное пространство. Чужой продолжает преследовать героев и в космосе, но Стайлсу удается уничтожить его с помощью космического корабля. В благодарность за то, что он спас его жизнь, охранник решает не выдавать Стайлса и сообщает властям, что он сотрудник из обслуживающего персонала станции.

Этот сценарий Туи не имел каких-либо привязок к окончанию предыдущей части. Президент студии «20th Century Fox» Джо Рот, получив сценарий Туи, назвал его хорошим, но отклонил, так как Сигурни Уивер всё же дала согласие на возвращение к роли Рипли в третьей части (чему немало помогли обещанный большой гонорар, проценты от сборов и предложенный пост со-продюсера). Туи начал в очередной раз переписывать сценарий, на этот раз с Рипли в главной роли, но когда он уже почти закончил, то получил известие, что студия больше не нуждается в его услугах. Дело в том, что за это время Гилер и Хилл нашли очередного кандидата на пост режиссёра — малоизвестного новозеландца Винсента Уорда, который предложил радикально новую идею для сценария: переместить действие на деревянный планетоид, где бы обитала религиозная община монахов-отшельников, противников всякой технологии. Гилеру и Хиллу эта идея понравилась, а Туи, получив соответствующий гонорар, следующим образом прокомментировал своё увольнение: «Голливуд хорошо платит авторам, но в качестве компенсации обращается с ними, как с дерьмом». Между тем некоторые детали из его сценария использовались в «Чужой: Воскрешение», а сам сценарий Туи позже переделал в «Чёрную дыру» и «Хроники Риддика».

Сценарий Винсента Уорда и Джона Фазано

Для помощи Уорду Гилер и Хилл наняли Джона Фазано, который в кратчайшие сроки написал абсолютно новый сценарий. События в нём должны были происходить в гигантском монастыре, расположенном на деревянном планетоиде Арсеон, диаметром в пять миль, который принадлежал компании. Планетоид сконструирован по средневековым представлениям об устройстве вселенной — на нижних уровнях (которые именуются «ад») находится тюрьма, в центре станции расположено искусственное море, а на верхних уровнях (прозванных «рай») находится библиотека, монастырь и сельскохозяйственные угодья. В монастыре проживает 350 монахов, которые верят, что живут в пост-апокалиптическом средневековье. Монахи не признают никаких современных технологий, и уклад их жизни ничем не отличается от средневековья. Чужие каким-то образом (в сценарии не пояснялось) проникли на «Сулако» и убили Хикса и Бишопа. Рипли с Ньют эвакуируются на спасательной шлюпке, которая приводняется в искусственном море Арсеона. Подоспевшие на помощь монахи находят в шаттле лишь одну Рипли. Когда она приходит в себя и узнает, что тело Ньют так и не нашли, а её криокапсула была забрызгана кровью, то понимает, что чужой проник на борт, и пытается предупредить монахов о грозящей опасности, но ей не верят, считая сумасшедшей.

Вскоре одна из овец подвергается заражению, и на свет появляется гибрид овцы и Чужого. Монахи обвиняют Рипли в том, что именно она виновата во вторжении чужих на их землю, проводят над ней трибунал и заточают её в тюрьме, но один из монахов по имени Джон понимает, что Рипли — единственный путь к их спасению, и объединяет с ней свои усилия. По ходу действия выясняется, что монахи — вовсе никакие не монахи, а политические заключённые, сосланные на данный планетоид семьдесят лет назад. По утверждению монахов, перед их ссылкой некий компьютерный вирус поразил всю современную технологию, из-за чего Земля стояла на грани «Нового средневековья». Со временем корабли снабжения перестали прилетать и потому монахи сделали вывод, что Земля перестала существовать. Теперь их единственная забота — это поддержание библиотеки, где хранятся книги, некоторые из которых по их словам пережили ещё пожар в Александрийской библиотеке. Позже выясняется, что деревянный планетоид намеренно спроектирован с изъяном — чтобы обеспечить себя теплом, монахам с каждым днем приходится сжигать всё больше и больше древесины, из-за чего углекислый газ попадает в атмосферу, создавая парниковый эффект, что приводит к охлаждению поверхности планетоида. Чужой начинает охотиться на монахов, которые в какой-то момент поджигают его, после чего пожар начинает распространяться по всему планетоиду. Тем временем Рипли узнает, что заражена зародышем Чужого. Затем она вспоминает, как у Кейна на «Ностромо» Чужой вырвался после того, как он поел, и приходит к выводу, что пока она не будет принимать пищу, то зародыш не «родится». Потому до самого конца сценария Рипли сражается не только с Чужим, но и с чувством голода. Наконец, в ходе финальной схватки с монстром, Рипли и Джону удается его убить, сбросив в печь для выплавки стекла, которая на планетоиде находится как раз под библиотекой. Используя знания из старинной книги, Джон извлекает из Рипли зародыша, но тот переползает в его горло, и тогда Джон прыгает в огненную бездну, жертвуя собой. В итоге спасается только Рипли и старенький пес Джона.

Свой сценарий Уорд и Фазано сопровождали собственными набросками. Помимо гибридной чужеовцы, в сценарии присутствовала гибридная чужелошадь и ещё несколько гибридов чужих с различными животными. Главный же Чужой, с которым боролись герои, в сценарии был назван «Король» и обладал способностью менять свою окраску, мимикрируя и маскируясь под цвет помещения. Также в сценарии упоминался новый подвид чужого — Головоломы (headbusters), которые рождались, раскалывая голову носителя (их связь с Грудоломами не пояснялась). Между тем к человеческим персонажам Уорд и Фазано отнеслись очень равнодушно: две трети сценария Рипли является пассивным персонажем и, по сути, никак не влияет на сюжет — она сидит взаперти, видит странные видения (в которых, к примеру, Чужой фактически насилует её) и ведет полу-философские беседы с белокурым андроидом Антонием, который был ещё более необычным персонажем — он уже 20 лет видит сны о том, как чужие нападают на него (самое интересное, что в конце сценария этот сон полностью сбывается). Как и в предыдущих сценариях, зрителю не объясняли ни откуда чужие взялись на «Сулако», ни каким образом они заражают своих жертв (Лицехватов в сценарии не было), ни природу видений Рипли. Концовка с извлечением эмбриона смотрелась сюрреалистично, из-за чего Сигурни Уивер уже тогда потребовала от Уорда переписать её и сделать так, чтобы погибла Рипли, а не Джон. Помимо этого, Уорд и Фазано вольно обошлись с отсылками к предыдущим фильмам: в одной из сцен Рипли сообщает, что на Земле у неё осталась дочь, которой сейчас 70 лет и которая «превратилась в обозленную на неё старуху» — это противоречило сцене из «Чужих», где ей сообщают, что её дочь умерла пару лет назад.

Переделка Гилера и Хилла

Хотя сценарий содержал весьма интересный социокультурный и религиозный подтекст, Гилер и Хилл внезапно поняли, что деревянный планетоид в космосе со средневековыми монахам никак не вписывался в реалистичную вселенную, какая была в «Чужих». Но так как Гилер с Хиллом и так уже сорвали все возможные сроки ожидания, то студия просто не стала бы терпеть ещё одну задержку и потому продюсеры дали зелёный свет сценарию Уорда и Фазано, а на лондонской студии «Pinewood» (где снимались и «Чужие») начали строить декорации монастыря. Гилер и Хилл рассчитывали, что за оставшееся до начала съёмок время успеют довести сценарий до ума. Таким образом, к середине 1990 года сложилась парадоксальная ситуация, когда Винсент Уорд, по решению Гилера и Хилла, был назначен режиссёром фильма из-за своих необычных идей, но в то же время сценарий с этими самыми идеями им не нравился. Что было ещё хуже — Гилер и Хилл снова не имели никакого понятия, как изменить сценарий так, чтобы сохранить видение Уорда, но при этом придать действию хоть немного логики.

В итоге они выпросили у Джо Рота ещё полмиллиона долларов и наняли Ларри Фергюсона, надеясь, что он исправит сценарий. Как и в случае с Эриком Рэдом, они не могли объяснить ему, что именно нужно переделать, из-за чего Фергюсон только всё усугубил. Сигурни Уивер вспоминала, что в одной из версий сценария Рипли была больше похожа на разозлённого физрука. В другой версии, в финале в живых оставалось семеро монахов, которые помещали мертвую Рипли в криокапсулу, надеясь, «что когда-нибудь с небес явится тот, кто сможет её разбудить». После таких идей Фергюсон был отстранён от работы. Когда до начала предварительных съёмок оставалось четыре недели и уже были готовы декорации монастыря, у фильма до сих пор не было окончательного сценария. Гилер с Хиллом в экстренном порядке запросили ещё 600 000 долларов и начали лично переписывать сценарий, решив полностью убрать монастырь. Уорд нехотя согласился на внесённые ими изменения, но через пару дней, узнав, что руководство студии втайне от него занималось перестановками в съёмочной группе, покинул проект.

Окончательный вариант

Когда в проект был введён Дэвид Финчер, он и Гилер с Хиллом всё же пришли к решению окончательно отказаться от деревянного планетоида и Чужих-мутантов и вернуться к тематике сценария Туи, заменив монастырь тюрьмой, а монахов из сценария Уорда — на заключённых. Персонажи Леонард Дилон и Джонатан Клеменс аналогично были немного переделанными персонажами из сценария Уорда. Между тем, из-за поджимающих сроков, ни у кого не было времени придумать для сценария достойные причины ни того, откуда яйцо Чужого попала на «Сулако», ни других логических нестыковок. В итоге, Гилер и Хилл написали некую основу для фильма с планетой-тюрьмой, доработкой которого занялся уже сам Финчер. И вот тут и начались его первые трения с продюсерами, которые видели фильм как простую историю с хорошими и плохими парнями, а Финчер же всеми силами пытался вдохнуть в сюжет жизнь и пытался сделать его как можно более многоплановым. Чтобы помочь Финчеру со сценарием, студией был нанят Рэкс Пикетт, который первоначально должен был отполировать лишь вторую половину сценария Гилера и Хилла, но время катастрофически поджимало и ему в итоге пришлось переписывать практически весь сценарий, собирая его по кусочкам из предыдущих версий. Он работал над сценарием в течение всех оставшихся четырёх недель до начала съемок и, в конце концов, сумел привести его к более-менее удобоваримому виду, хотя за период с осени до начала зимы 1990 года он написал примерно около десяти различных вариантов сценария, содержащих в себе множество альтернативных сцен и сюжетных поворотов. Вот некоторые из них:

• Диллона звали Малькольмом.
• Лицехват изначально заражал Ньют, но после аварийной посадки зародыш Чужого вылезал изо рта тонущей Ньют и запрыгивал на Рипли, вселяясь в её тело.
• Чужой, по необъяснимым причинам, не трогал Голика и тот начинал «помогать» ему, и охотиться за другими заключёнными. В одном из вариантов Голик в финале встречал представителей «Вэйланд-Ютани» и отводил их к Рипли, но затем ошибочно решал, что Бишоп II — это андроид, произносил «ненавижу дроидов», убивал его и погибал от пуль охраны (эту сюжетную линию позже отдали Эрону). В другом варианте Чужой всё же заключал Голика в кокон, и позже его в таком состоянии находили герои.
• Рипли и Диллон находили с десяток замурованных в коконы заключённых. Диллон поджигал их, после чего появлялся Чужой и убивал Диллона. Производственная команда даже начала изготовление 20-ти коконов, но Дэвид Финчер, после прихода в проект, отказался от этой идеи, решив, что в его версии чужой будет убивать только ради пропитания. Тем не менее, он оставил один из коконов и часто сидел в нём во время съёмок, утверждая, что в нём «лучше думается».
• Другой вариант финала — Чужой вырывался из живота Рипли, та хватала его, произносила «Я никогда не буду твоей матерью», после чего, сжимая его в руках, прыгала в печь. В этой версии в живых оставались Морзе и Эрон.
• Диллон не жертвовал собой, чтобы заманить Чужого в литейную форму. Он успевал выбраться оттуда до того, как туда вываливали свинец, после чего Рипли просит его исполнить их уговор и убить её, но Диллон отказывается, а затем из свинца выпрыгивал Чужой и утаскивал Диллона обратно в свинец.

Вся эта продолжительная переписка сценария привела к тому, что была неправильно организована рекламная кампания: первый выпущенный тизер сопровождался слоганом «В 1979 году вы узнали, что в космосе никто не услышит твой крик. В 1992 году вы узнаете, что на Земле ваш крик услышат все». Это была непонятная ошибка, так как на тот момент съёмочная группа уже знала, что действие будет происходить не на Земле. Последняя проволочка состояла в том, имена кого указать в титрах в качестве сценаристов и авторов сюжета. Всего за право быть признанными сценаристами «Чужого 3» официально боролось восемь человек: Дэвид Гилер, Уолтер Хилл, Дэвид Финчер, Винсент Уорд, Джон Фазано, Ларри Фергюсон, Дэвид Туи и Ренни Харлин. В итоге, после долгих разбирательств, было решено вписать в титры Гилера, Хилла и Фергюсона в качестве создателей сценария и отдельно Уорда, как автора сюжета. Судьбу Рекса Пикетта, который помогал Финчеру в шлифовке сценария, решил тот факт, что в нарастающем конфликте Финчера с Гилером и Хиллом он поддержал первого, приложив к переписанному им сценарию письмо, где критически отзывался о работе продюсеров. Узнав об этом, Гилер с Хиллом покинули съёмочную площадку в Лондоне, но напоследок сделали так, что Пикетта уволили и он даже не получил упоминания в титрах (о чём он, впрочем, не жалел).

Подбор актёров

Сигурни Уивер, как уже было сказано выше, согласилась сниматься при условии, что ей позволят выступить со-продюсером фильма, и что Рипли в триквеле погибнет. Лэнс Хэнриксен не испытывал особого восторга по поводу сюжета фильма и согласился сниматься лишь по личной просьбе Уолтера Хилла. Энтузиазма ему добавило только то, что его гонорар начали выплачивать ему наличными в первый же день съёмок. В то же время с Майклом Бином чуть не случился скандал — один знакомый продюсер рассказал Бину, что видел на съёмочной площадке фильма куклу Хикса с пробитой грудью (очевидно, изначально задумывалось, что Чужой появится из Хикса). Актёр пригрозил подать на продюсеров в суд из-за незаконного использования его изображения, после чего съёмочной группе пришлось переделать куклу так, чтобы у неё была разворочена голова. Но после этого студия всё же зачем-то захотела вставить фотографию Бина в сцену рапорта и в итоге заплатила актеру за неё такую же сумму денег, как тот получил за съемки в «Чужих».

Съёмки

Через некоторое время, после того, как Винсент Уорд покинул проект, кто-то из представителей студии порекомендовал Гилеру и Хиллу на пост режиссёра Дэвида Финчера, который произвёл на них благоприятное впечатление, хотя у него на тот момент не было опыта в режиссуре художественных фильмов (он до этого делал музыкальные клипы и рекламные ролики). Между тем Гилер и Хилл намеренно хотели взять кого-то без опыта, думая, что режиссёр-дебютант будет выполнять все их указания без каких-либо возражений. В итоге амбициозный Финчер, дав своё согласие на участие, тем самым заполучил в свои руки фильм с наибольшим бюджетом из всех, что когда-либо снимали дебютанты.

Съёмки начались 14 января 1991 года на британской киностудии «Pinewood», где были отсняты в декорациях все внутренние сцены. Экстерьер тюрьмы снимали на электростанции «Блайт» в Нортамберленде. Какую-то часть уже сделанных декораций монастыря удалось переделать под тюремные, другую же часть (стоимостью в 7 миллионов долларов) так никогда и не использовали. Проблем добавило то, что из-за значительного перерасхода денег студия урезала продолжительность съёмок фильма с 93 до 70 дней. Кинопроизводство сопровождалось и рядом других сложностей. Например, во время съемок эпизода пожара серьёзно пострадало несколько человек. В сцене «рождения» Чужого создатели никак не могли определиться с тем, кем именно должен быть его носитель. Изначально он появлялся из быка, затем его заменили на собаку. В какой-то момент кто-то даже предложил нарядить настоящую собаку в костюм новорождённого Чужого (который здесь сильно отличается от Грудолома и больше похож на классического Чужого, только более меньшего размера), но эта идея не сработала. Развороченного Бишопа изобразила аниматронная кукла, так как идея загримировать Лэнса Хенриксона соответствующим гримом тоже не сработала. Спустя две недели с начала съёмок оператор Алекс Томсон заменил Джордана Кроунвета, страдавшего болезнью Паркинсона. Хотя Кроунвет настаивал, что он в состоянии продолжить съёмку и Дэвид Финчер поддерживал его в этом, продюсер Эзра Свердлоу уговорил Кроунвета покинуть площадку, потому что отец Свердлоу умер от Паркинсона и тот считал, что и без того напряжённый съёмочный график подорвёт здоровье Кроунвета.

Всем актёрам, в том числе и Сигурни Уивер, для съёмок по настоящему побрили головы (по сюжету, в Фиорина-161 царит ужасная антисанитария с вшами, из-за чего заключённые на лысо стригутся). За пределами съёмочный площадки Уивер, чтобы не смущать свою дочь Шарлотту, постоянно носила парик.

С каждым днём конфликт Финчера и продюсеров усиливался всё больше и больше — режиссёр не шёл на компромиссы и не слишком уважительно относился к боссам, те платили ему той же монетой и в итоге приставили за ним студийного «соглядатая», который постоянно напоминал ему, что он может снимать, а что нет. Не поладил Финчер и с художником по костюмам Бобом Рингвудом, который в итоге покинул проект до завершения съёмок. Финчер очень хотел привлечь к работе над триквелом художника Ганса Гигера — автора дизайна оригинального Чужого. Тот с радостью согласился, нарисовал и выслал по факсу несколько эскизов нового монстра (которого он окрестил «помесью ягуара и товарняка»), и даже сделал за свой счет полномасштабную двухметровую модель Чужого, предложив её студии фактически задаром (по стоимости использованных материалов). Однако к тому моменту уже был заключён контракт с Алеком Гиллисом и Томом Вудроффом, которые, в свою очередь, считали, что Гигер участвует в проекте на общественных началах и не претендует на авторство. В результате они поблагодарили Гигера, сказав, что возможно используют какие-то его скетчи, но вообще у них есть свои, оригинальные идеи. После этого студия и Финчер отказались от услуг Гигера, разорвав с ним все коммуникации, и даже не включили его имя в титры. Тогда Гигер подал на них в суд, который выиграл (именно его имя значится в титрах в качестве автора дизайна Чужого), хотя сам и не был в восторге от финальной версии дизайна Чужого и ни одна из его идей, по сути, так и не была использована (он разработал внешний вид Чужого, который напоминал пуму с клешнями, но продюсеры также сказали ему, чтобы он сделал модели Чужих более сексуальными, и тогда Гигер предложил модель Чужого, у которого были женские губы — одна из его идей заключалась в том, что вместо укуса челюстями Чужой целует жертву, тем самым убивая её. Данная идея была использована в фильме «Особь» (1995), где внешний вид инопланетного существа также разработал Гигер).

Съёмочная группа так и не смогла уложиться в отведённое ей время и, после того, как график был превышен на 10 дней, студия отдала распоряжение Финчеру прекратить съемки и возвращаться в Лос-Анджелес со всем отснятым материалом. Там состоялся тестовый просмотр черновой версии фильма, на котором Финчер окончательно разругался с Гилером и Хиллом, а руководству студии наконец-то стало очевидно, что нужны досъёмки, которые начались в самом Лос-Анджелесе, где было доснято несколько сцен, среди которых была сцена убийства Чужого в бассейне со свинцом. От Сигурни Уивер, у которой к тому моменту снова отросли волосы, снова требовалось побрить наголо голову. Она согласилась это сделать при условии, если ей доплатят 40 тысяч долларов. Продюсеры отклонили её предложение и наняли Грега Кэннома для того, чтобы он создал специальный парик, который обошёлся в 16 тысяч и добавил издержки производства, так как уходило очень много времени, чтобы он идеально сидел на голове Уивер. Затем съёмочная группа вернулась в Англию доснимать нужные эпизоды и в итоге общая продолжительность съемок составила те самые 93 дня. Именно тогда Финчер и завершил своё участие в проекте. Невзирая на запрет продюсеров, не дававших ему разрешения снимать сцену, где Рипли в одиночку спускается в подземелье в поисках Чужого, он снял её (и она позже вошла в финальную версию, хотя и немного урезанная), после чего ушёл со съёмок, заявив, что «с него хватит» — и больше никак не участвовал ни в пост-продакшене, ни в монтаже.

Визуальные эффекты

Вместо Стэнли Уинстона, который первоначально должен был отвечать за создание спецэффектов в фильме, были наняты Том Вудрофф и Алек Гиллс из компании Amalgamated Dynamics, занимающейся созданием спецэффектов в кино. Крупные планы с Чужим снимались с использованием актера. Сам Вудрофф играл Чужого в специальном резиновом костюме. Остальных сцены с Чужим снимались посредством использования марионетки, которая управлялась стержнями. Марионетка меньшего масштаба, чем оригинальная модель Чужого, снималась напротив голубого экрана, после чего кадры совмещались с ранее отснятыми кадрами с живыми актерами, а стержни управления куклой удалялись посредством видеоредактирования. Так же для съемок крупных планов Чужого использовалась аниматронная голова. Резиновый костюм был создан таким образом, что Вудрофф мог ходит в нём на четвереньках. Голова Вудроффа в костюме находилась в той области, где у Чужого была шея, сверху костюма надевалась модель головы Чужого. Было изготовлено несколько типов головы для костюма, в том числе была создана аниматронная голова с подвижными частями рта и языка. Решение использовать резиновую марионетку для съёмки Чужого, вместо покадровой анимации, было принято вследствие того, что анимация не обеспечивала нужной плавности движений объекта и казалась менее реалистичной. Использование марионетки позволяло снимать кадры с любого ракурса с быстрыми передвижениями Чужого, который мог перемещаться по любой поверхности. Это было особенно эффективно, поскольку позволяло достигнуть той скорости движения, которой не мог достигнуть актёр, игравший в костюме. Марионетка была сделана из пенорезины в масштабе 1:3 около 40 дюймов и для гибкости была армирована металлической цепью. Лэн Лиска был нанят, чтобы возглавить команду кукловодов в новом процессе, который окрестили «Mo-Motion», представлявший собой одновременное управление марионеткой в движении и съёмку специальной камерой, отслеживающей её движение. В зависимости от сложности кадра в процессе управления марионеткой участвовало 4—6 человек. Члены команды старались сделать движения Чужого максимально быстрыми, в результате, чтобы добиться нужного эффекта, команде кукловодов приходилось снимать по 60—70 дублей для одной сцены. Amalgamated Dynamics также создали полномасштабную куклу новорожденного Чужого (его назвали «Bambi Burster»), которая была снята аналогичным методом. Эти сцены были вырезаны из окончательного варианта фильма, но были восстановлены в расширенной версии фильма. Финчер предложил одеть собаку породы уиппет в костюм для съемки новорожденного Чужого, но результат этой задумки вышел несколько комичным, и эта идея была отброшена в пользу марионетки. «Чужой 3» стал одним из первых фильмов, где была использована компьютерная 3D-анимация, в частности, с помощью неё был создан эпизод, где голова Чужого покрывалась трещинами от внезапного охлаждения потоком воды.

Бюджет

Первоначальный бюджет фильма составлял 45 миллионов долларов, из них $5,5 млн — гонорар Сигурни Уивер. Однако из-за частых изменений сценария, смены сценаристов и пересъёмок бюджет вырос до 65 миллионов.

Новеллизация

Как и у предыдущих двух частей, новеллизацию «Чужого 3» (выпущенную в июне 1992 года) выполнил Алан Дин Фостер. Как и предыдущие две, она писалась конкретно по сценарию и использовала детали и сцены, которые зритель увидел только в версии студийного монтажа 2003 года, однако, поскольку, как уже было сказано выше, сценарий постоянно переписывался, то в новеллизации Фостера присутствовали также эпизоды и альтернативные сюжетные ходы, которых нет даже в этой расширенной версии. Например, в новеллизации есть сцена, где Рипли снится ночной кошмар, в котором Чужой пытается её изнасиловать. Финал новеллизации аналогичен финалу студийной версии 2003 года, а не театральной.

Фостеру, как и многим, тоже не слишком сильно нравился итоговый сюжет и особенно убийство Хикса и Ньют. Он предложил Уолтеру Хиллу свой вариант новеллизации, в котором из-за поломки криокапсулы Ньют была вынуждена пребывать в ней в коме в ожидании спасателей. По мнению Фостера, это дало бы Рипли лучший стимул на продолжение борьбы, сделав её финальное самопожертвование более эмоциональным. Хилл грубо отказал ему в этой просьбе — и из-за этого Фостер тоже пошёл на принцип и впоследствии отказался от предложенной ему работы над новеллизацией «Чужой: Воскрешение».

Критика

Фильм получил положительную критику в Европе и отрицательную в США. Противоположно были расценены следующие качества фильма: отсутствие оружия и высоких технологий, отсутствие красочных схваток с чудовищами, гибель персонажей предыдущего фильма, упор на психологичность и отсутствие счастливого конца. Тем не менее, даже при выросшем бюджете в 65 миллионов долларов фильму удалось в кинопрокате окупить все издержки производства, собрав 160 миллионов долларов.

Факты

К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)

• Фраза доктора Клеменса о Фиорине 161 «…планета-тюрьма, принадлежащая Вейланд-Ютани» является первым упоминанием вслух названия Компании. Раньше можно было заметить название Компании на различном оборудовании и компьютерных мониторах, но персонажи всегда называли компанию просто «Компанией».
• Доктор Клеменс говорит, что когда Ньют захлебнулась в своей криокамере, она была не в сознании, хотя в прокатной версии, когда показывают её тело в капсуле, видно, что она пыталась выбраться (глаза и рот открыты, руки прислонены к стеклу).
• Роль Клеменса была предложена Гэбриэлу Бирну.
• Строительство декорации главного литейного цеха заняло 12 недель.
• Для того чтобы создать труп Ребекки (Ньют), создатели фильма использовали куклу Кэрри Хенн, сделанную в натуральную величину специально для съёмок «Чужих».
• Монтаж фильма продолжался около года.
• Кран, который поднимает спасательную шлюпку из воды, был построен из различных частей истребителя X-Wing из «Звёздных войн».
• На поверхности планеты можно заметить крест, символизирующий религию, которую приняли заключённые. Декораторы создали четыре модели креста, после чего Дэвид Финчер выбрал одну из них.
• Большинство декораций завода было сделано из картона.
• Ротвейлеру (из которого появился Чужой) пришлось побрить некоторые части морды, чтобы показать, где лицехват прицепился к собаке.
• Модель королевского лицехвата, который заражает Рипли эмбрионом королевы Чужих, была придумана и создана, но её так и не показали в прокатной версии фильма. Однако в режиссёрской версии её можно увидеть мельком — труп королевского лицехвата поднимает и разглядывает один из заключённых.
• Ближе к концу фильма, в сцене, когда Рипли и другие обсуждают, как убить Чужого, можно увидеть несколько японских иероглифов на стене, которые переводятся как «опасно, очень высокая температура».
• Цвет шрифта и звук сообщения на компьютере, с помощью которого с Фиорины 161 ведётся связь с центром, один в один, как на дисплее главного персонажа в фильме «Робокоп».
• Это первый фильм, где Чужой зовётся Чужим на протяжении всего действия. В первой части квадрилогии имя «Чужой» упоминается единожды: Рипли дает запрос бортовому компьютеру, почему заместитель капитана по науке не может нейтрализовать Чужого, — на экране читается слово Alien.
• Разновидность Чужого, представленная в фильме, — Чужой-бегун (англ. Runner).

Ссылки

• «Чужой 3» (англ.) на сайте Internet Movie Database
• [www.allmovie.com/movie/v1504 Чужой 3] (англ.) на сайте allmovie

Отрывок, характеризующий Чужой 3

– Vous avez compris, sacre nom, [Понимаешь ты, черт тебя дери.] – закричал голос, и Пьер проснулся.
Он приподнялся и сел. У костра, присев на корточках, сидел француз, только что оттолкнувший русского солдата, и жарил надетое на шомпол мясо. Жилистые, засученные, обросшие волосами, красные руки с короткими пальцами ловко поворачивали шомпол. Коричневое мрачное лицо с насупленными бровями ясно виднелось в свете угольев.
– Ca lui est bien egal, – проворчал он, быстро обращаясь к солдату, стоявшему за ним. – …brigand. Va! [Ему все равно… разбойник, право!]
И солдат, вертя шомпол, мрачно взглянул на Пьера. Пьер отвернулся, вглядываясь в тени. Один русский солдат пленный, тот, которого оттолкнул француз, сидел у костра и трепал по чем то рукой. Вглядевшись ближе, Пьер узнал лиловую собачонку, которая, виляя хвостом, сидела подле солдата.
– А, пришла? – сказал Пьер. – А, Пла… – начал он и не договорил. В его воображении вдруг, одновременно, связываясь между собой, возникло воспоминание о взгляде, которым смотрел на него Платон, сидя под деревом, о выстреле, слышанном на том месте, о вое собаки, о преступных лицах двух французов, пробежавших мимо его, о снятом дымящемся ружье, об отсутствии Каратаева на этом привале, и он готов уже был понять, что Каратаев убит, но в то же самое мгновенье в его душе, взявшись бог знает откуда, возникло воспоминание о вечере, проведенном им с красавицей полькой, летом, на балконе своего киевского дома. И все таки не связав воспоминаний нынешнего дня и не сделав о них вывода, Пьер закрыл глаза, и картина летней природы смешалась с воспоминанием о купанье, о жидком колеблющемся шаре, и он опустился куда то в воду, так что вода сошлась над его головой.
Перед восходом солнца его разбудили громкие частые выстрелы и крики. Мимо Пьера пробежали французы.
– Les cosaques! [Казаки!] – прокричал один из них, и через минуту толпа русских лиц окружила Пьера.
Долго не мог понять Пьер того, что с ним было. Со всех сторон он слышал вопли радости товарищей.
– Братцы! Родимые мои, голубчики! – плача, кричали старые солдаты, обнимая казаков и гусар. Гусары и казаки окружали пленных и торопливо предлагали кто платья, кто сапоги, кто хлеба. Пьер рыдал, сидя посреди их, и не мог выговорить ни слова; он обнял первого подошедшего к нему солдата и, плача, целовал его.
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко говорили между собой; но когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал. С другой стороны стоял казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
– Сколько? – спросил Долохов у казака, считавшего пленных.
– На вторую сотню, – отвечал казак.
– Filez, filez, [Проходи, проходи.] – приговаривал Долохов, выучившись этому выражению у французов, и, встречаясь глазами с проходившими пленными, взгляд его вспыхивал жестоким блеском.
Денисов, с мрачным лицом, сняв папаху, шел позади казаков, несших к вырытой в саду яме тело Пети Ростова.


С 28 го октября, когда начались морозы, бегство французов получило только более трагический характер замерзающих и изжаривающихся насмерть у костров людей и продолжающих в шубах и колясках ехать с награбленным добром императора, королей и герцогов; но в сущности своей процесс бегства и разложения французской армии со времени выступления из Москвы нисколько не изменился.
От Москвы до Вязьмы из семидесятитрехтысячной французской армии, не считая гвардии (которая во всю войну ничего не делала, кроме грабежа), из семидесяти трех тысяч осталось тридцать шесть тысяч (из этого числа не более пяти тысяч выбыло в сражениях). Вот первый член прогрессии, которым математически верно определяются последующие.
Французская армия в той же пропорции таяла и уничтожалась от Москвы до Вязьмы, от Вязьмы до Смоленска, от Смоленска до Березины, от Березины до Вильны, независимо от большей или меньшей степени холода, преследования, заграждения пути и всех других условий, взятых отдельно. После Вязьмы войска французские вместо трех колонн сбились в одну кучу и так шли до конца. Бертье писал своему государю (известно, как отдаленно от истины позволяют себе начальники описывать положение армии). Он писал:
«Je crois devoir faire connaitre a Votre Majeste l'etat de ses troupes dans les differents corps d'annee que j'ai ete a meme d'observer depuis deux ou trois jours dans differents passages. Elles sont presque debandees. Le nombre des soldats qui suivent les drapeaux est en proportion du quart au plus dans presque tous les regiments, les autres marchent isolement dans differentes directions et pour leur compte, dans l'esperance de trouver des subsistances et pour se debarrasser de la discipline. En general ils regardent Smolensk comme le point ou ils doivent se refaire. Ces derniers jours on a remarque que beaucoup de soldats jettent leurs cartouches et leurs armes. Dans cet etat de choses, l'interet du service de Votre Majeste exige, quelles que soient ses vues ulterieures qu'on rallie l'armee a Smolensk en commencant a la debarrasser des non combattans, tels que hommes demontes et des bagages inutiles et du materiel de l'artillerie qui n'est plus en proportion avec les forces actuelles. En outre les jours de repos, des subsistances sont necessaires aux soldats qui sont extenues par la faim et la fatigue; beaucoup sont morts ces derniers jours sur la route et dans les bivacs. Cet etat de choses va toujours en augmentant et donne lieu de craindre que si l'on n'y prete un prompt remede, on ne soit plus maitre des troupes dans un combat. Le 9 November, a 30 verstes de Smolensk».
[Долгом поставляю донести вашему величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше в последние три дня. Они почти в совершенном разброде. Только четвертая часть солдат остается при знаменах, прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья. Какие бы ни были ваши дальнейшие намерения, но польза службы вашего величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимо продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; в последние дни многие умерли на дороге и на биваках. Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и заставляет опасаться, что, если не будут приняты быстрые меры для предотвращения зла, мы скоро не будем иметь войска в своей власти в случае сражения. 9 ноября, в 30 верстах от Смоленка.]
Ввалившись в Смоленск, представлявшийся им обетованной землей, французы убивали друг друга за провиант, ограбили свои же магазины и, когда все было разграблено, побежали дальше.
Все шли, сами не зная, куда и зачем они идут. Еще менее других знал это гений Наполеона, так как никто ему не приказывал. Но все таки он и его окружающие соблюдали свои давнишние привычки: писались приказы, письма, рапорты, ordre du jour [распорядок дня]; называли друг друга:
«Sire, Mon Cousin, Prince d'Ekmuhl, roi de Naples» [Ваше величество, брат мой, принц Экмюльский, король Неаполитанский.] и т.д. Но приказы и рапорты были только на бумаге, ничто по ним не исполнялось, потому что не могло исполняться, и, несмотря на именование друг друга величествами, высочествами и двоюродными братьями, все они чувствовали, что они жалкие и гадкие люди, наделавшие много зла, за которое теперь приходилось расплачиваться. И, несмотря на то, что они притворялись, будто заботятся об армии, они думали только каждый о себе и о том, как бы поскорее уйти и спастись.


Действия русского и французского войск во время обратной кампании от Москвы и до Немана подобны игре в жмурки, когда двум играющим завязывают глаза и один изредка звонит колокольчиком, чтобы уведомить о себе ловящего. Сначала тот, кого ловят, звонит, не боясь неприятеля, но когда ему приходится плохо, он, стараясь неслышно идти, убегает от своего врага и часто, думая убежать, идет прямо к нему в руки.
Сначала наполеоновские войска еще давали о себе знать – это было в первый период движения по Калужской дороге, но потом, выбравшись на Смоленскую дорогу, они побежали, прижимая рукой язычок колокольчика, и часто, думая, что они уходят, набегали прямо на русских.
При быстроте бега французов и за ними русских и вследствие того изнурения лошадей, главное средство приблизительного узнавания положения, в котором находится неприятель, – разъезды кавалерии, – не существовало. Кроме того, вследствие частых и быстрых перемен положений обеих армий, сведения, какие и были, не могли поспевать вовремя. Если второго числа приходило известие о том, что армия неприятеля была там то первого числа, то третьего числа, когда можно было предпринять что нибудь, уже армия эта сделала два перехода и находилась совсем в другом положении.
Одна армия бежала, другая догоняла. От Смоленска французам предстояло много различных дорог; и, казалось бы, тут, простояв четыре дня, французы могли бы узнать, где неприятель, сообразить что нибудь выгодное и предпринять что нибудь новое. Но после четырехдневной остановки толпы их опять побежали не вправо, не влево, но, без всяких маневров и соображений, по старой, худшей дороге, на Красное и Оршу – по пробитому следу.
Ожидая врага сзади, а не спереди, французы бежали, растянувшись и разделившись друг от друга на двадцать четыре часа расстояния. Впереди всех бежал император, потом короли, потом герцоги. Русская армия, думая, что Наполеон возьмет вправо за Днепр, что было одно разумно, подалась тоже вправо и вышла на большую дорогу к Красному. И тут, как в игре в жмурки, французы наткнулись на наш авангард. Неожиданно увидав врага, французы смешались, приостановились от неожиданности испуга, но потом опять побежали, бросая своих сзади следовавших товарищей. Тут, как сквозь строй русских войск, проходили три дня, одна за одной, отдельные части французов, сначала вице короля, потом Даву, потом Нея. Все они побросали друг друга, побросали все свои тяжести, артиллерию, половину народа и убегали, только по ночам справа полукругами обходя русских.
Ней, шедший последним (потому что, несмотря на несчастное их положение или именно вследствие его, им хотелось побить тот пол, который ушиб их, он занялся нзрыванием никому не мешавших стен Смоленска), – шедший последним, Ней, с своим десятитысячным корпусом, прибежал в Оршу к Наполеону только с тысячью человеками, побросав и всех людей, и все пушки и ночью, украдучись, пробравшись лесом через Днепр.
От Орши побежали дальше по дороге к Вильно, точно так же играя в жмурки с преследующей армией. На Березине опять замешались, многие потонули, многие сдались, но те, которые перебрались через реку, побежали дальше. Главный начальник их надел шубу и, сев в сани, поскакал один, оставив своих товарищей. Кто мог – уехал тоже, кто не мог – сдался или умер.


Казалось бы, в этой то кампании бегства французов, когда они делали все то, что только можно было, чтобы погубить себя; когда ни в одном движении этой толпы, начиная от поворота на Калужскую дорогу и до бегства начальника от армии, не было ни малейшего смысла, – казалось бы, в этот период кампании невозможно уже историкам, приписывающим действия масс воле одного человека, описывать это отступление в их смысле. Но нет. Горы книг написаны историками об этой кампании, и везде описаны распоряжения Наполеона и глубокомысленные его планы – маневры, руководившие войском, и гениальные распоряжения его маршалов.
Отступление от Малоярославца тогда, когда ему дают дорогу в обильный край и когда ему открыта та параллельная дорога, по которой потом преследовал его Кутузов, ненужное отступление по разоренной дороге объясняется нам по разным глубокомысленным соображениям. По таким же глубокомысленным соображениям описывается его отступление от Смоленска на Оршу. Потом описывается его геройство при Красном, где он будто бы готовится принять сражение и сам командовать, и ходит с березовой палкой и говорит:
– J'ai assez fait l'Empereur, il est temps de faire le general, [Довольно уже я представлял императора, теперь время быть генералом.] – и, несмотря на то, тотчас же после этого бежит дальше, оставляя на произвол судьбы разрозненные части армии, находящиеся сзади.
Потом описывают нам величие души маршалов, в особенности Нея, величие души, состоящее в том, что он ночью пробрался лесом в обход через Днепр и без знамен и артиллерии и без девяти десятых войска прибежал в Оршу.
И, наконец, последний отъезд великого императора от геройской армии представляется нам историками как что то великое и гениальное. Даже этот последний поступок бегства, на языке человеческом называемый последней степенью подлости, которой учится стыдиться каждый ребенок, и этот поступок на языке историков получает оправдание.
Тогда, когда уже невозможно дальше растянуть столь эластичные нити исторических рассуждений, когда действие уже явно противно тому, что все человечество называет добром и даже справедливостью, является у историков спасительное понятие о величии. Величие как будто исключает возможность меры хорошего и дурного. Для великого – нет дурного. Нет ужаса, который бы мог быть поставлен в вину тому, кто велик.
– «C'est grand!» [Это величественно!] – говорят историки, и тогда уже нет ни хорошего, ни дурного, а есть «grand» и «не grand». Grand – хорошо, не grand – дурно. Grand есть свойство, по их понятиям, каких то особенных животных, называемых ими героями. И Наполеон, убираясь в теплой шубе домой от гибнущих не только товарищей, но (по его мнению) людей, им приведенных сюда, чувствует que c'est grand, и душа его покойна.
«Du sublime (он что то sublime видит в себе) au ridicule il n'y a qu'un pas», – говорит он. И весь мир пятьдесят лет повторяет: «Sublime! Grand! Napoleon le grand! Du sublime au ridicule il n'y a qu'un pas». [величественное… От величественного до смешного только один шаг… Величественное! Великое! Наполеон великий! От величественного до смешного только шаг.]
И никому в голову не придет, что признание величия, неизмеримого мерой хорошего и дурного, есть только признание своей ничтожности и неизмеримой малости.
Для нас, с данной нам Христом мерой хорошего и дурного, нет неизмеримого. И нет величия там, где нет простоты, добра и правды.


Кто из русских людей, читая описания последнего периода кампании 1812 года, не испытывал тяжелого чувства досады, неудовлетворенности и неясности. Кто не задавал себе вопросов: как не забрали, не уничтожили всех французов, когда все три армии окружали их в превосходящем числе, когда расстроенные французы, голодая и замерзая, сдавались толпами и когда (как нам рассказывает история) цель русских состояла именно в том, чтобы остановить, отрезать и забрать в плен всех французов.
Каким образом то русское войско, которое, слабее числом французов, дало Бородинское сражение, каким образом это войско, с трех сторон окружавшее французов и имевшее целью их забрать, не достигло своей цели? Неужели такое громадное преимущество перед нами имеют французы, что мы, с превосходными силами окружив, не могли побить их? Каким образом это могло случиться?
История (та, которая называется этим словом), отвечая на эти вопросы, говорит, что это случилось оттого, что Кутузов, и Тормасов, и Чичагов, и тот то, и тот то не сделали таких то и таких то маневров.
Но отчего они не сделали всех этих маневров? Отчего, ежели они были виноваты в том, что не достигнута была предназначавшаяся цель, – отчего их не судили и не казнили? Но, даже ежели и допустить, что виною неудачи русских были Кутузов и Чичагов и т. п., нельзя понять все таки, почему и в тех условиях, в которых находились русские войска под Красным и под Березиной (в обоих случаях русские были в превосходных силах), почему не взято в плен французское войско с маршалами, королями и императорами, когда в этом состояла цель русских?
Объяснение этого странного явления тем (как то делают русские военные историки), что Кутузов помешал нападению, неосновательно потому, что мы знаем, что воля Кутузова не могла удержать войска от нападения под Вязьмой и под Тарутиным.
Почему то русское войско, которое с слабейшими силами одержало победу под Бородиным над неприятелем во всей его силе, под Красным и под Березиной в превосходных силах было побеждено расстроенными толпами французов?
Если цель русских состояла в том, чтобы отрезать и взять в плен Наполеона и маршалов, и цель эта не только не была достигнута, и все попытки к достижению этой цели всякий раз были разрушены самым постыдным образом, то последний период кампании совершенно справедливо представляется французами рядом побед и совершенно несправедливо представляется русскими историками победоносным.
Русские военные историки, настолько, насколько для них обязательна логика, невольно приходят к этому заключению и, несмотря на лирические воззвания о мужестве и преданности и т. д., должны невольно признаться, что отступление французов из Москвы есть ряд побед Наполеона и поражений Кутузова.
Но, оставив совершенно в стороне народное самолюбие, чувствуется, что заключение это само в себе заключает противуречие, так как ряд побед французов привел их к совершенному уничтожению, а ряд поражений русских привел их к полному уничтожению врага и очищению своего отечества.
Источник этого противуречия лежит в том, что историками, изучающими события по письмам государей и генералов, по реляциям, рапортам, планам и т. п., предположена ложная, никогда не существовавшая цель последнего периода войны 1812 года, – цель, будто бы состоявшая в том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с маршалами и армией.
Цели этой никогда не было и не могло быть, потому что она не имела смысла, и достижение ее было совершенно невозможно.
Цель эта не имела никакого смысла, во первых, потому, что расстроенная армия Наполеона со всей возможной быстротой бежала из России, то есть исполняла то самое, что мог желать всякий русский. Для чего же было делать различные операции над французами, которые бежали так быстро, как только они могли?
Во вторых, бессмысленно было становиться на дороге людей, всю свою энергию направивших на бегство.
В третьих, бессмысленно было терять свои войска для уничтожения французских армий, уничтожавшихся без внешних причин в такой прогрессии, что без всякого загораживания пути они не могли перевести через границу больше того, что они перевели в декабре месяце, то есть одну сотую всего войска.
В четвертых, бессмысленно было желание взять в плен императора, королей, герцогов – людей, плен которых в высшей степени затруднил бы действия русских, как то признавали самые искусные дипломаты того времени (J. Maistre и другие). Еще бессмысленнее было желание взять корпуса французов, когда свои войска растаяли наполовину до Красного, а к корпусам пленных надо было отделять дивизии конвоя, и когда свои солдаты не всегда получали полный провиант и забранные уже пленные мерли с голода.
Весь глубокомысленный план о том, чтобы отрезать и поймать Наполеона с армией, был подобен тому плану огородника, который, выгоняя из огорода потоптавшую его гряды скотину, забежал бы к воротам и стал бы по голове бить эту скотину. Одно, что можно бы было сказать в оправдание огородника, было бы то, что он очень рассердился. Но это нельзя было даже сказать про составителей проекта, потому что не они пострадали от потоптанных гряд.
Но, кроме того, что отрезывание Наполеона с армией было бессмысленно, оно было невозможно.
Невозможно это было, во первых, потому что, так как из опыта видно, что движение колонн на пяти верстах в одном сражении никогда не совпадает с планами, то вероятность того, чтобы Чичагов, Кутузов и Витгенштейн сошлись вовремя в назначенное место, была столь ничтожна, что она равнялась невозможности, как то и думал Кутузов, еще при получении плана сказавший, что диверсии на большие расстояния не приносят желаемых результатов.
Во вторых, невозможно было потому, что, для того чтобы парализировать ту силу инерции, с которой двигалось назад войско Наполеона, надо было без сравнения большие войска, чем те, которые имели русские.
В третьих, невозможно это было потому, что военное слово отрезать не имеет никакого смысла. Отрезать можно кусок хлеба, но не армию. Отрезать армию – перегородить ей дорогу – никак нельзя, ибо места кругом всегда много, где можно обойти, и есть ночь, во время которой ничего не видно, в чем могли бы убедиться военные ученые хоть из примеров Красного и Березины. Взять же в плен никак нельзя без того, чтобы тот, кого берут в плен, на это не согласился, как нельзя поймать ласточку, хотя и можно взять ее, когда она сядет на руку. Взять в плен можно того, кто сдается, как немцы, по правилам стратегии и тактики. Но французские войска совершенно справедливо не находили этого удобным, так как одинаковая голодная и холодная смерть ожидала их на бегстве и в плену.
В четвертых же, и главное, это было невозможно потому, что никогда, с тех пор как существует мир, не было войны при тех страшных условиях, при которых она происходила в 1812 году, и русские войска в преследовании французов напрягли все свои силы и не могли сделать большего, не уничтожившись сами.
В движении русской армии от Тарутина до Красного выбыло пятьдесят тысяч больными и отсталыми, то есть число, равное населению большого губернского города. Половина людей выбыла из армии без сражений.
И об этом то периоде кампании, когда войска без сапог и шуб, с неполным провиантом, без водки, по месяцам ночуют в снегу и при пятнадцати градусах мороза; когда дня только семь и восемь часов, а остальное ночь, во время которой не может быть влияния дисциплины; когда, не так как в сраженье, на несколько часов только люди вводятся в область смерти, где уже нет дисциплины, а когда люди по месяцам живут, всякую минуту борясь с смертью от голода и холода; когда в месяц погибает половина армии, – об этом то периоде кампании нам рассказывают историки, как Милорадович должен был сделать фланговый марш туда то, а Тормасов туда то и как Чичагов должен был передвинуться туда то (передвинуться выше колена в снегу), и как тот опрокинул и отрезал, и т. д., и т. д.
Русские, умиравшие наполовину, сделали все, что можно сделать и должно было сделать для достижения достойной народа цели, и не виноваты в том, что другие русские люди, сидевшие в теплых комнатах, предполагали сделать то, что было невозможно.
Все это странное, непонятное теперь противоречие факта с описанием истории происходит только оттого, что историки, писавшие об этом событии, писали историю прекрасных чувств и слов разных генералов, а не историю событий.
Для них кажутся очень занимательны слова Милорадовича, награды, которые получил тот и этот генерал, и их предположения; а вопрос о тех пятидесяти тысячах, которые остались по госпиталям и могилам, даже не интересует их, потому что не подлежит их изучению.
А между тем стоит только отвернуться от изучения рапортов и генеральных планов, а вникнуть в движение тех сотен тысяч людей, принимавших прямое, непосредственное участие в событии, и все, казавшиеся прежде неразрешимыми, вопросы вдруг с необыкновенной легкостью и простотой получают несомненное разрешение.
Цель отрезывания Наполеона с армией никогда не существовала, кроме как в воображении десятка людей. Она не могла существовать, потому что она была бессмысленна, и достижение ее было невозможно.
Цель народа была одна: очистить свою землю от нашествия. Цель эта достигалась, во первых, сама собою, так как французы бежали, и потому следовало только не останавливать это движение. Во вторых, цель эта достигалась действиями народной войны, уничтожавшей французов, и, в третьих, тем, что большая русская армия шла следом за французами, готовая употребить силу в случае остановки движения французов.
Русская армия должна была действовать, как кнут на бегущее животное. И опытный погонщик знал, что самое выгодное держать кнут поднятым, угрожая им, а не по голове стегать бегущее животное.



Когда человек видит умирающее животное, ужас охватывает его: то, что есть он сам, – сущность его, в его глазах очевидно уничтожается – перестает быть. Но когда умирающее есть человек, и человек любимый – ощущаемый, тогда, кроме ужаса перед уничтожением жизни, чувствуется разрыв и духовная рана, которая, так же как и рана физическая, иногда убивает, иногда залечивается, но всегда болит и боится внешнего раздражающего прикосновения.
После смерти князя Андрея Наташа и княжна Марья одинаково чувствовали это. Они, нравственно согнувшись и зажмурившись от грозного, нависшего над ними облака смерти, не смели взглянуть в лицо жизни. Они осторожно берегли свои открытые раны от оскорбительных, болезненных прикосновений. Все: быстро проехавший экипаж по улице, напоминание об обеде, вопрос девушки о платье, которое надо приготовить; еще хуже, слово неискреннего, слабого участия болезненно раздражало рану, казалось оскорблением и нарушало ту необходимую тишину, в которой они обе старались прислушиваться к незамолкшему еще в их воображении страшному, строгому хору, и мешало вглядываться в те таинственные бесконечные дали, которые на мгновение открылись перед ними.
Только вдвоем им было не оскорбительно и не больно. Они мало говорили между собой. Ежели они говорили, то о самых незначительных предметах. И та и другая одинаково избегали упоминания о чем нибудь, имеющем отношение к будущему.
Признавать возможность будущего казалось им оскорблением его памяти. Еще осторожнее они обходили в своих разговорах все то, что могло иметь отношение к умершему. Им казалось, что то, что они пережили и перечувствовали, не могло быть выражено словами. Им казалось, что всякое упоминание словами о подробностях его жизни нарушало величие и святыню совершившегося в их глазах таинства.
Беспрестанные воздержания речи, постоянное старательное обхождение всего того, что могло навести на слово о нем: эти остановки с разных сторон на границе того, чего нельзя было говорить, еще чище и яснее выставляли перед их воображением то, что они чувствовали.

Но чистая, полная печаль так же невозможна, как чистая и полная радость. Княжна Марья, по своему положению одной независимой хозяйки своей судьбы, опекунши и воспитательницы племянника, первая была вызвана жизнью из того мира печали, в котором она жила первые две недели. Она получила письма от родных, на которые надо было отвечать; комната, в которую поместили Николеньку, была сыра, и он стал кашлять. Алпатыч приехал в Ярославль с отчетами о делах и с предложениями и советами переехать в Москву в Вздвиженский дом, который остался цел и требовал только небольших починок. Жизнь не останавливалась, и надо было жить. Как ни тяжело было княжне Марье выйти из того мира уединенного созерцания, в котором она жила до сих пор, как ни жалко и как будто совестно было покинуть Наташу одну, – заботы жизни требовали ее участия, и она невольно отдалась им. Она поверяла счеты с Алпатычем, советовалась с Десалем о племяннике и делала распоряжения и приготовления для своего переезда в Москву.
Наташа оставалась одна и с тех пор, как княжна Марья стала заниматься приготовлениями к отъезду, избегала и ее.
Княжна Марья предложила графине отпустить с собой Наташу в Москву, и мать и отец радостно согласились на это предложение, с каждым днем замечая упадок физических сил дочери и полагая для нее полезным и перемену места, и помощь московских врачей.
– Я никуда не поеду, – отвечала Наташа, когда ей сделали это предложение, – только, пожалуйста, оставьте меня, – сказала она и выбежала из комнаты, с трудом удерживая слезы не столько горя, сколько досады и озлобления.
После того как она почувствовала себя покинутой княжной Марьей и одинокой в своем горе, Наташа большую часть времени, одна в своей комнате, сидела с ногами в углу дивана, и, что нибудь разрывая или переминая своими тонкими, напряженными пальцами, упорным, неподвижным взглядом смотрела на то, на чем останавливались глаза. Уединение это изнуряло, мучило ее; но оно было для нее необходимо. Как только кто нибудь входил к ней, она быстро вставала, изменяла положение и выражение взгляда и бралась за книгу или шитье, очевидно с нетерпением ожидая ухода того, кто помешал ей.
Ей все казалось, что она вот вот сейчас поймет, проникнет то, на что с страшным, непосильным ей вопросом устремлен был ее душевный взгляд.
В конце декабря, в черном шерстяном платье, с небрежно связанной пучком косой, худая и бледная, Наташа сидела с ногами в углу дивана, напряженно комкая и распуская концы пояса, и смотрела на угол двери.
Она смотрела туда, куда ушел он, на ту сторону жизни. И та сторона жизни, о которой она прежде никогда не думала, которая прежде ей казалась такою далекою, невероятною, теперь была ей ближе и роднее, понятнее, чем эта сторона жизни, в которой все было или пустота и разрушение, или страдание и оскорбление.
Она смотрела туда, где она знала, что был он; но она не могла его видеть иначе, как таким, каким он был здесь. Она видела его опять таким же, каким он был в Мытищах, у Троицы, в Ярославле.
Она видела его лицо, слышала его голос и повторяла его слова и свои слова, сказанные ему, и иногда придумывала за себя и за него новые слова, которые тогда могли бы быть сказаны.
Вот он лежит на кресле в своей бархатной шубке, облокотив голову на худую, бледную руку. Грудь его страшно низка и плечи подняты. Губы твердо сжаты, глаза блестят, и на бледном лбу вспрыгивает и исчезает морщина. Одна нога его чуть заметно быстро дрожит. Наташа знает, что он борется с мучительной болью. «Что такое эта боль? Зачем боль? Что он чувствует? Как у него болит!» – думает Наташа. Он заметил ее вниманье, поднял глаза и, не улыбаясь, стал говорить.
«Одно ужасно, – сказал он, – это связать себя навеки с страдающим человеком. Это вечное мученье». И он испытующим взглядом – Наташа видела теперь этот взгляд – посмотрел на нее. Наташа, как и всегда, ответила тогда прежде, чем успела подумать о том, что она отвечает; она сказала: «Это не может так продолжаться, этого не будет, вы будете здоровы – совсем».
Она теперь сначала видела его и переживала теперь все то, что она чувствовала тогда. Она вспомнила продолжительный, грустный, строгий взгляд его при этих словах и поняла значение упрека и отчаяния этого продолжительного взгляда.
«Я согласилась, – говорила себе теперь Наташа, – что было бы ужасно, если б он остался всегда страдающим. Я сказала это тогда так только потому, что для него это было бы ужасно, а он понял это иначе. Он подумал, что это для меня ужасно бы было. Он тогда еще хотел жить – боялся смерти. И я так грубо, глупо сказала ему. Я не думала этого. Я думала совсем другое. Если бы я сказала то, что думала, я бы сказала: пускай бы он умирал, все время умирал бы перед моими глазами, я была бы счастлива в сравнении с тем, что я теперь. Теперь… Ничего, никого нет. Знал ли он это? Нет. Не знал и никогда не узнает. И теперь никогда, никогда уже нельзя поправить этого». И опять он говорил ей те же слова, но теперь в воображении своем Наташа отвечала ему иначе. Она останавливала его и говорила: «Ужасно для вас, но не для меня. Вы знайте, что мне без вас нет ничего в жизни, и страдать с вами для меня лучшее счастие». И он брал ее руку и жал ее так, как он жал ее в тот страшный вечер, за четыре дня перед смертью. И в воображении своем она говорила ему еще другие нежные, любовные речи, которые она могла бы сказать тогда, которые она говорила теперь. «Я люблю тебя… тебя… люблю, люблю…» – говорила она, судорожно сжимая руки, стискивая зубы с ожесточенным усилием.
И сладкое горе охватывало ее, и слезы уже выступали в глаза, но вдруг она спрашивала себя: кому она говорит это? Где он и кто он теперь? И опять все застилалось сухим, жестким недоумением, и опять, напряженно сдвинув брови, она вглядывалась туда, где он был. И вот, вот, ей казалось, она проникает тайну… Но в ту минуту, как уж ей открывалось, казалось, непонятное, громкий стук ручки замка двери болезненно поразил ее слух. Быстро и неосторожно, с испуганным, незанятым ею выражением лица, в комнату вошла горничная Дуняша.
– Пожалуйте к папаше, скорее, – сказала Дуняша с особенным и оживленным выражением. – Несчастье, о Петре Ильиче… письмо, – всхлипнув, проговорила она.


Кроме общего чувства отчуждения от всех людей, Наташа в это время испытывала особенное чувство отчуждения от лиц своей семьи. Все свои: отец, мать, Соня, были ей так близки, привычны, так будничны, что все их слова, чувства казались ей оскорблением того мира, в котором она жила последнее время, и она не только была равнодушна, но враждебно смотрела на них. Она слышала слова Дуняши о Петре Ильиче, о несчастии, но не поняла их.
«Какое там у них несчастие, какое может быть несчастие? У них все свое старое, привычное и покойное», – мысленно сказала себе Наташа.
Когда она вошла в залу, отец быстро выходил из комнаты графини. Лицо его было сморщено и мокро от слез. Он, видимо, выбежал из той комнаты, чтобы дать волю давившим его рыданиям. Увидав Наташу, он отчаянно взмахнул руками и разразился болезненно судорожными всхлипываниями, исказившими его круглое, мягкое лицо.
– Пе… Петя… Поди, поди, она… она… зовет… – И он, рыдая, как дитя, быстро семеня ослабевшими ногами, подошел к стулу и упал почти на него, закрыв лицо руками.
Вдруг как электрический ток пробежал по всему существу Наташи. Что то страшно больно ударило ее в сердце. Она почувствовала страшную боль; ей показалось, что что то отрывается в ней и что она умирает. Но вслед за болью она почувствовала мгновенно освобождение от запрета жизни, лежавшего на ней. Увидав отца и услыхав из за двери страшный, грубый крик матери, она мгновенно забыла себя и свое горе. Она подбежала к отцу, но он, бессильно махая рукой, указывал на дверь матери. Княжна Марья, бледная, с дрожащей нижней челюстью, вышла из двери и взяла Наташу за руку, говоря ей что то. Наташа не видела, не слышала ее. Она быстрыми шагами вошла в дверь, остановилась на мгновение, как бы в борьбе с самой собой, и подбежала к матери.
Графиня лежала на кресле, странно неловко вытягиваясь, и билась головой об стену. Соня и девушки держали ее за руки.
– Наташу, Наташу!.. – кричала графиня. – Неправда, неправда… Он лжет… Наташу! – кричала она, отталкивая от себя окружающих. – Подите прочь все, неправда! Убили!.. ха ха ха ха!.. неправда!
Наташа стала коленом на кресло, нагнулась над матерью, обняла ее, с неожиданной силой подняла, повернула к себе ее лицо и прижалась к ней.
– Маменька!.. голубчик!.. Я тут, друг мой. Маменька, – шептала она ей, не замолкая ни на секунду.
Она не выпускала матери, нежно боролась с ней, требовала подушки, воды, расстегивала и разрывала платье на матери.
– Друг мой, голубушка… маменька, душенька, – не переставая шептала она, целуя ее голову, руки, лицо и чувствуя, как неудержимо, ручьями, щекоча ей нос и щеки, текли ее слезы.
Графиня сжала руку дочери, закрыла глаза и затихла на мгновение. Вдруг она с непривычной быстротой поднялась, бессмысленно оглянулась и, увидав Наташу, стала из всех сил сжимать ее голову. Потом она повернула к себе ее морщившееся от боли лицо и долго вглядывалась в него.
– Наташа, ты меня любишь, – сказала она тихим, доверчивым шепотом. – Наташа, ты не обманешь меня? Ты мне скажешь всю правду?
Наташа смотрела на нее налитыми слезами глазами, и в лице ее была только мольба о прощении и любви.
– Друг мой, маменька, – повторяла она, напрягая все силы своей любви на то, чтобы как нибудь снять с нее на себя излишек давившего ее горя.
И опять в бессильной борьбе с действительностью мать, отказываясь верить в то, что она могла жить, когда был убит цветущий жизнью ее любимый мальчик, спасалась от действительности в мире безумия.
Наташа не помнила, как прошел этот день, ночь, следующий день, следующая ночь. Она не спала и не отходила от матери. Любовь Наташи, упорная, терпеливая, не как объяснение, не как утешение, а как призыв к жизни, всякую секунду как будто со всех сторон обнимала графиню. На третью ночь графиня затихла на несколько минут, и Наташа закрыла глаза, облокотив голову на ручку кресла. Кровать скрипнула. Наташа открыла глаза. Графиня сидела на кровати и тихо говорила.
– Как я рада, что ты приехал. Ты устал, хочешь чаю? – Наташа подошла к ней. – Ты похорошел и возмужал, – продолжала графиня, взяв дочь за руку.
– Маменька, что вы говорите!..
– Наташа, его нет, нет больше! – И, обняв дочь, в первый раз графиня начала плакать.


Княжна Марья отложила свой отъезд. Соня, граф старались заменить Наташу, но не могли. Они видели, что она одна могла удерживать мать от безумного отчаяния. Три недели Наташа безвыходно жила при матери, спала на кресле в ее комнате, поила, кормила ее и не переставая говорила с ней, – говорила, потому что один нежный, ласкающий голос ее успокоивал графиню.
Душевная рана матери не могла залечиться. Смерть Пети оторвала половину ее жизни. Через месяц после известия о смерти Пети, заставшего ее свежей и бодрой пятидесятилетней женщиной, она вышла из своей комнаты полумертвой и не принимающею участия в жизни – старухой. Но та же рана, которая наполовину убила графиню, эта новая рана вызвала Наташу к жизни.
Душевная рана, происходящая от разрыва духовного тела, точно так же, как и рана физическая, как ни странно это кажется, после того как глубокая рана зажила и кажется сошедшейся своими краями, рана душевная, как и физическая, заживает только изнутри выпирающею силой жизни.
Так же зажила рана Наташи. Она думала, что жизнь ее кончена. Но вдруг любовь к матери показала ей, что сущность ее жизни – любовь – еще жива в ней. Проснулась любовь, и проснулась жизнь.
Последние дни князя Андрея связали Наташу с княжной Марьей. Новое несчастье еще более сблизило их. Княжна Марья отложила свой отъезд и последние три недели, как за больным ребенком, ухаживала за Наташей. Последние недели, проведенные Наташей в комнате матери, надорвали ее физические силы.
Однажды княжна Марья, в середине дня, заметив, что Наташа дрожит в лихорадочном ознобе, увела ее к себе и уложила на своей постели. Наташа легла, но когда княжна Марья, опустив сторы, хотела выйти, Наташа подозвала ее к себе.
– Мне не хочется спать. Мари, посиди со мной.
– Ты устала – постарайся заснуть.
– Нет, нет. Зачем ты увела меня? Она спросит.
– Ей гораздо лучше. Она нынче так хорошо говорила, – сказала княжна Марья.
Наташа лежала в постели и в полутьме комнаты рассматривала лицо княжны Марьи.
«Похожа она на него? – думала Наташа. – Да, похожа и не похожа. Но она особенная, чужая, совсем новая, неизвестная. И она любит меня. Что у ней на душе? Все доброе. Но как? Как она думает? Как она на меня смотрит? Да, она прекрасная».
– Маша, – сказала она, робко притянув к себе ее руку. – Маша, ты не думай, что я дурная. Нет? Маша, голубушка. Как я тебя люблю. Будем совсем, совсем друзьями.
И Наташа, обнимая, стала целовать руки и лицо княжны Марьи. Княжна Марья стыдилась и радовалась этому выражению чувств Наташи.
С этого дня между княжной Марьей и Наташей установилась та страстная и нежная дружба, которая бывает только между женщинами. Они беспрестанно целовались, говорили друг другу нежные слова и большую часть времени проводили вместе. Если одна выходила, то другаябыла беспокойна и спешила присоединиться к ней. Они вдвоем чувствовали большее согласие между собой, чем порознь, каждая сама с собою. Между ними установилось чувство сильнейшее, чем дружба: это было исключительное чувство возможности жизни только в присутствии друг друга.
Иногда они молчали целые часы; иногда, уже лежа в постелях, они начинали говорить и говорили до утра. Они говорили большей частию о дальнем прошедшем. Княжна Марья рассказывала про свое детство, про свою мать, про своего отца, про свои мечтания; и Наташа, прежде с спокойным непониманием отворачивавшаяся от этой жизни, преданности, покорности, от поэзии христианского самоотвержения, теперь, чувствуя себя связанной любовью с княжной Марьей, полюбила и прошедшее княжны Марьи и поняла непонятную ей прежде сторону жизни. Она не думала прилагать к своей жизни покорность и самоотвержение, потому что она привыкла искать других радостей, но она поняла и полюбила в другой эту прежде непонятную ей добродетель. Для княжны Марьи, слушавшей рассказы о детстве и первой молодости Наташи, тоже открывалась прежде непонятная сторона жизни, вера в жизнь, в наслаждения жизни.
Они всё точно так же никогда не говорили про него с тем, чтобы не нарушать словами, как им казалось, той высоты чувства, которая была в них, а это умолчание о нем делало то, что понемногу, не веря этому, они забывали его.
Наташа похудела, побледнела и физически так стала слаба, что все постоянно говорили о ее здоровье, и ей это приятно было. Но иногда на нее неожиданно находил не только страх смерти, но страх болезни, слабости, потери красоты, и невольно она иногда внимательно разглядывала свою голую руку, удивляясь на ее худобу, или заглядывалась по утрам в зеркало на свое вытянувшееся, жалкое, как ей казалось, лицо. Ей казалось, что это так должно быть, и вместе с тем становилось страшно и грустно.
Один раз она скоро взошла наверх и тяжело запыхалась. Тотчас же невольно она придумала себе дело внизу и оттуда вбежала опять наверх, пробуя силы и наблюдая за собой.
Другой раз она позвала Дуняшу, и голос ее задребезжал. Она еще раз кликнула ее, несмотря на то, что она слышала ее шаги, – кликнула тем грудным голосом, которым она певала, и прислушалась к нему.
Она не знала этого, не поверила бы, но под казавшимся ей непроницаемым слоем ила, застлавшим ее душу, уже пробивались тонкие, нежные молодые иглы травы, которые должны были укорениться и так застлать своими жизненными побегами задавившее ее горе, что его скоро будет не видно и не заметно. Рана заживала изнутри. В конце января княжна Марья уехала в Москву, и граф настоял на том, чтобы Наташа ехала с нею, с тем чтобы посоветоваться с докторами.


После столкновения при Вязьме, где Кутузов не мог удержать свои войска от желания опрокинуть, отрезать и т. д., дальнейшее движение бежавших французов и за ними бежавших русских, до Красного, происходило без сражений. Бегство было так быстро, что бежавшая за французами русская армия не могла поспевать за ними, что лошади в кавалерии и артиллерии становились и что сведения о движении французов были всегда неверны.
Люди русского войска были так измучены этим непрерывным движением по сорок верст в сутки, что не могли двигаться быстрее.
Чтобы понять степень истощения русской армии, надо только ясно понять значение того факта, что, потеряв ранеными и убитыми во все время движения от Тарутина не более пяти тысяч человек, не потеряв сотни людей пленными, армия русская, вышедшая из Тарутина в числе ста тысяч, пришла к Красному в числе пятидесяти тысяч.
Быстрое движение русских за французами действовало на русскую армию точно так же разрушительно, как и бегство французов. Разница была только в том, что русская армия двигалась произвольно, без угрозы погибели, которая висела над французской армией, и в том, что отсталые больные у французов оставались в руках врага, отсталые русские оставались у себя дома. Главная причина уменьшения армии Наполеона была быстрота движения, и несомненным доказательством тому служит соответственное уменьшение русских войск.
Вся деятельность Кутузова, как это было под Тарутиным и под Вязьмой, была направлена только к тому, чтобы, – насколько то было в его власти, – не останавливать этого гибельного для французов движения (как хотели в Петербурге и в армии русские генералы), а содействовать ему и облегчить движение своих войск.
Но, кроме того, со времени выказавшихся в войсках утомления и огромной убыли, происходивших от быстроты движения, еще другая причина представлялась Кутузову для замедления движения войск и для выжидания. Цель русских войск была – следование за французами. Путь французов был неизвестен, и потому, чем ближе следовали наши войска по пятам французов, тем больше они проходили расстояния. Только следуя в некотором расстоянии, можно было по кратчайшему пути перерезывать зигзаги, которые делали французы. Все искусные маневры, которые предлагали генералы, выражались в передвижениях войск, в увеличении переходов, а единственно разумная цель состояла в том, чтобы уменьшить эти переходы. И к этой цели во всю кампанию, от Москвы до Вильны, была направлена деятельность Кутузова – не случайно, не временно, но так последовательно, что он ни разу не изменил ей.
Кутузов знал не умом или наукой, а всем русским существом своим знал и чувствовал то, что чувствовал каждый русский солдат, что французы побеждены, что враги бегут и надо выпроводить их; но вместе с тем он чувствовал, заодно с солдатами, всю тяжесть этого, неслыханного по быстроте и времени года, похода.
Но генералам, в особенности не русским, желавшим отличиться, удивить кого то, забрать в плен для чего то какого нибудь герцога или короля, – генералам этим казалось теперь, когда всякое сражение было и гадко и бессмысленно, им казалось, что теперь то самое время давать сражения и побеждать кого то. Кутузов только пожимал плечами, когда ему один за другим представляли проекты маневров с теми дурно обутыми, без полушубков, полуголодными солдатами, которые в один месяц, без сражений, растаяли до половины и с которыми, при наилучших условиях продолжающегося бегства, надо было пройти до границы пространство больше того, которое было пройдено.
В особенности это стремление отличиться и маневрировать, опрокидывать и отрезывать проявлялось тогда, когда русские войска наталкивались на войска французов.
Так это случилось под Красным, где думали найти одну из трех колонн французов и наткнулись на самого Наполеона с шестнадцатью тысячами. Несмотря на все средства, употребленные Кутузовым, для того чтобы избавиться от этого пагубного столкновения и чтобы сберечь свои войска, три дня у Красного продолжалось добивание разбитых сборищ французов измученными людьми русской армии.
Толь написал диспозицию: die erste Colonne marschiert [первая колонна направится туда то] и т. д. И, как всегда, сделалось все не по диспозиции. Принц Евгений Виртембергский расстреливал с горы мимо бегущие толпы французов и требовал подкрепления, которое не приходило. Французы, по ночам обегая русских, рассыпались, прятались в леса и пробирались, кто как мог, дальше.
Милорадович, который говорил, что он знать ничего не хочет о хозяйственных делах отряда, которого никогда нельзя было найти, когда его было нужно, «chevalier sans peur et sans reproche» [«рыцарь без страха и упрека»], как он сам называл себя, и охотник до разговоров с французами, посылал парламентеров, требуя сдачи, и терял время и делал не то, что ему приказывали.
– Дарю вам, ребята, эту колонну, – говорил он, подъезжая к войскам и указывая кавалеристам на французов. И кавалеристы на худых, ободранных, еле двигающихся лошадях, подгоняя их шпорами и саблями, рысцой, после сильных напряжений, подъезжали к подаренной колонне, то есть к толпе обмороженных, закоченевших и голодных французов; и подаренная колонна кидала оружие и сдавалась, чего ей уже давно хотелось.
Под Красным взяли двадцать шесть тысяч пленных, сотни пушек, какую то палку, которую называли маршальским жезлом, и спорили о том, кто там отличился, и были этим довольны, но очень сожалели о том, что не взяли Наполеона или хоть какого нибудь героя, маршала, и упрекали в этом друг друга и в особенности Кутузова.
Люди эти, увлекаемые своими страстями, были слепыми исполнителями только самого печального закона необходимости; но они считали себя героями и воображали, что то, что они делали, было самое достойное и благородное дело. Они обвиняли Кутузова и говорили, что он с самого начала кампании мешал им победить Наполеона, что он думает только об удовлетворении своих страстей и не хотел выходить из Полотняных Заводов, потому что ему там было покойно; что он под Красным остановил движенье только потому, что, узнав о присутствии Наполеона, он совершенно потерялся; что можно предполагать, что он находится в заговоре с Наполеоном, что он подкуплен им, [Записки Вильсона. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ] и т. д., и т. д.
Мало того, что современники, увлекаемые страстями, говорили так, – потомство и история признали Наполеона grand, a Кутузова: иностранцы – хитрым, развратным, слабым придворным стариком; русские – чем то неопределенным – какой то куклой, полезной только по своему русскому имени…


В 12 м и 13 м годах Кутузова прямо обвиняли за ошибки. Государь был недоволен им. И в истории, написанной недавно по высочайшему повелению, сказано, что Кутузов был хитрый придворный лжец, боявшийся имени Наполеона и своими ошибками под Красным и под Березиной лишивший русские войска славы – полной победы над французами. [История 1812 года Богдановича: характеристика Кутузова и рассуждение о неудовлетворительности результатов Красненских сражений. (Примеч. Л.Н. Толстого.) ]
Такова судьба не великих людей, не grand homme, которых не признает русский ум, а судьба тех редких, всегда одиноких людей, которые, постигая волю провидения, подчиняют ей свою личную волю. Ненависть и презрение толпы наказывают этих людей за прозрение высших законов.
Для русских историков – странно и страшно сказать – Наполеон – это ничтожнейшее орудие истории – никогда и нигде, даже в изгнании, не выказавший человеческого достоинства, – Наполеон есть предмет восхищения и восторга; он grand. Кутузов же, тот человек, который от начала и до конца своей деятельности в 1812 году, от Бородина и до Вильны, ни разу ни одним действием, ни словом не изменяя себе, являет необычайный s истории пример самоотвержения и сознания в настоящем будущего значения события, – Кутузов представляется им чем то неопределенным и жалким, и, говоря о Кутузове и 12 м годе, им всегда как будто немножко стыдно.
А между тем трудно себе представить историческое лицо, деятельность которого так неизменно постоянно была бы направлена к одной и той же цели. Трудно вообразить себе цель, более достойную и более совпадающую с волею всего народа. Еще труднее найти другой пример в истории, где бы цель, которую поставило себе историческое лицо, была бы так совершенно достигнута, как та цель, к достижению которой была направлена вся деятельность Кутузова в 1812 году.
Кутузов никогда не говорил о сорока веках, которые смотрят с пирамид, о жертвах, которые он приносит отечеству, о том, что он намерен совершить или совершил: он вообще ничего не говорил о себе, не играл никакой роли, казался всегда самым простым и обыкновенным человеком и говорил самые простые и обыкновенные вещи. Он писал письма своим дочерям и m me Stael, читал романы, любил общество красивых женщин, шутил с генералами, офицерами и солдатами и никогда не противоречил тем людям, которые хотели ему что нибудь доказывать. Когда граф Растопчин на Яузском мосту подскакал к Кутузову с личными упреками о том, кто виноват в погибели Москвы, и сказал: «Как же вы обещали не оставлять Москвы, не дав сраженья?» – Кутузов отвечал: «Я и не оставлю Москвы без сражения», несмотря на то, что Москва была уже оставлена. Когда приехавший к нему от государя Аракчеев сказал, что надо бы Ермолова назначить начальником артиллерии, Кутузов отвечал: «Да, я и сам только что говорил это», – хотя он за минуту говорил совсем другое. Какое дело было ему, одному понимавшему тогда весь громадный смысл события, среди бестолковой толпы, окружавшей его, какое ему дело было до того, к себе или к нему отнесет граф Растопчин бедствие столицы? Еще менее могло занимать его то, кого назначат начальником артиллерии.
Не только в этих случаях, но беспрестанно этот старый человек дошедший опытом жизни до убеждения в том, что мысли и слова, служащие им выражением, не суть двигатели людей, говорил слова совершенно бессмысленные – первые, которые ему приходили в голову.
Но этот самый человек, так пренебрегавший своими словами, ни разу во всю свою деятельность не сказал ни одного слова, которое было бы не согласно с той единственной целью, к достижению которой он шел во время всей войны. Очевидно, невольно, с тяжелой уверенностью, что не поймут его, он неоднократно в самых разнообразных обстоятельствах высказывал свою мысль. Начиная от Бородинского сражения, с которого начался его разлад с окружающими, он один говорил, что Бородинское сражение есть победа, и повторял это и изустно, и в рапортах, и донесениях до самой своей смерти. Он один сказал, что потеря Москвы не есть потеря России. Он в ответ Лористону на предложение о мире отвечал, что мира не может быть, потому что такова воля народа; он один во время отступления французов говорил, что все наши маневры не нужны, что все сделается само собой лучше, чем мы того желаем, что неприятелю надо дать золотой мост, что ни Тарутинское, ни Вяземское, ни Красненское сражения не нужны, что с чем нибудь надо прийти на границу, что за десять французов он не отдаст одного русского.
И он один, этот придворный человек, как нам изображают его, человек, который лжет Аракчееву с целью угодить государю, – он один, этот придворный человек, в Вильне, тем заслуживая немилость государя, говорит, что дальнейшая война за границей вредна и бесполезна.
Но одни слова не доказали бы, что он тогда понимал значение события. Действия его – все без малейшего отступления, все были направлены к одной и той же цели, выражающейся в трех действиях: 1) напрячь все свои силы для столкновения с французами, 2) победить их и 3) изгнать из России, облегчая, насколько возможно, бедствия народа и войска.
Он, тот медлитель Кутузов, которого девиз есть терпение и время, враг решительных действий, он дает Бородинское сражение, облекая приготовления к нему в беспримерную торжественность. Он, тот Кутузов, который в Аустерлицком сражении, прежде начала его, говорит, что оно будет проиграно, в Бородине, несмотря на уверения генералов о том, что сражение проиграно, несмотря на неслыханный в истории пример того, что после выигранного сражения войско должно отступать, он один, в противность всем, до самой смерти утверждает, что Бородинское сражение – победа. Он один во все время отступления настаивает на том, чтобы не давать сражений, которые теперь бесполезны, не начинать новой войны и не переходить границ России.
Теперь понять значение события, если только не прилагать к деятельности масс целей, которые были в голове десятка людей, легко, так как все событие с его последствиями лежит перед нами.
Но каким образом тогда этот старый человек, один, в противность мнения всех, мог угадать, так верно угадал тогда значение народного смысла события, что ни разу во всю свою деятельность не изменил ему?