Чукоккала
Поделись знанием:
– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.
Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
| Чукоккала | |
| Жанр: |
рукописный альманах |
|---|---|
| Автор: |
собран К. И. Чуковским |
| Дата написания: |
1914—1969 |
| Дата первой публикации: |
1979 |
«Чукоккала» — рукописный альманах, составлявшийся Корнеем Чуковским с 1914 по 1969 год. Содержит автографы поэтов, писателей, музыкантов, художников и других выдающихся людей ХХ века.
Содержание
История создания
С 1906 года Корней Иванович жил в небольшом финском местечке Куоккала. К нему часто приезжали друзья, знакомые — известные поэты, писатели, артисты, художники — и хозяин дома просил их оставить автограф в специально заведённой для этого тетради. Название для альманаха придумал сосед Чуковского — Илья Репин. Репин принимал активное участие в составлении альманаха и под первым же свои рисунком (от 20 июля 1914 года) сделал подпись: «И.Репин. Чукоккала»[1]. Слово составлено из начального слога фамилии Чуковского и названия посёлка.
Перечень участников «Чукоккалы» огромен. В их число входят:
- Александр Блок;
- Анна Ахматова;
- Борис Пастернак;
- Осип Мандельштам;
- Андрей Белый;
- Иван Бунин;
- Максимилиан Волошин;
- Николай Гумилёв;
- Максим Горький;
- Владимир Маяковский;
- Алексей Толстой;
- Виктор Шкловский;
- Александр Солженицын;
- Фёдор Шаляпин;
- Юрий Анненков;
- Александр Бенуа;
- Всеволод Мейерхольд;
- Герберт Джордж Уэллс;
- Артур Конан Дойль
и многие другие[2]. Нередко они выступают на страницах «Чукоккалы» в непривычном амплуа:
Шаляпин здесь не поет, а рисует, Собинов пишет стихи. Трагический лирик Блок пишет шутливую комедию. А песнопевец Михаил Исаковский предстает перед нами как мастер смешного бурлеска. Прозаик Куприн становится здесь стихотворцем[3].— Из предисловия К. Чуковского к первому изданию альманаха
«Чукоккала» полна юмора: здесь можно увидеть шуточные экспромты, шаржи, пародии, эпиграммы, реплики из шутливой перепалки её авторов. Но есть в ней и горькие, пессимистичные или резкие, язвительные высказывания «о наболевшем». Само собой, цензорам они должны были показаться крамольными, да и сам факт присутствия на страницах альманаха автографов опальных, запрещённых авторов делал её публикацию совершенно невозможной. Поэтому «Чукоккала» долгое время не покидала дом своего владельца.
Большинство рисунков и записей, входящих в «Чукоккалу», сделано непосредственно в доме Чуковского. Но иногда, если тому случалось где-нибудь встретиться с интересным человеком, он предлагал ему просто чистый листок, а затем вклеивал этот листок в альманах. Постепенно «Чукоккала», которая была вначале «тощей тетрадкой, наскоро сшитой из нескольких случайных листков», превратилась в «объёмистый том в 632 страницы с четырьмя филиалами»[1].
В 1941 году альманах едва не погиб: срочно эвакуируясь из Переделкина, Чуковский был вынужден закопать бесценную тетрадь в лесу[3]. Но эвакуацию отложили на день, и он, вернувшись в Переделкино, заглянул в дом к соседскому сторожу. Там он и обнаружил растерзанную «Чукоккалу»: по всей видимости, сторож подсмотрел, как Чуковский закапывал под берёзой какой-то свёрток и решил, что внутри драгоценности. В поисках спрятанных денег он оторвал от тетради переплёт и разобрал её по листочку.
История публикации
В 1964 году внучка Корнея Чуковского Елена взялась за подготовку альманаха к печати. Она перепечатала «Чукоккалу» на машинке, сделала первые фотографии её страниц и составила именной указатель. Сам Корней Иванович снабдил книгу подробным комментарием и написал эссе и статьи о её авторах[4]. Предисловие к книге написал Ираклий Андроников. Но запланированное на 1965 издание так и не вышло по идеологическим соображениям: слишком много на его страницах было «нежелательных» имён. В переписке с одним из своих читателей Чуковский с удивительной точностью предсказал дату, когда публикация наконец состоялась — 1979 г. — но сам он до этой даты не дожил. Е. Ц. Чуковская в своём «Мемуаре о „Чукоккале“» отмечает интересный факт: «Чукоккала» вышла точно к 1 апреля, то есть ко дню рождения Чуковского[5].
На 2015 г. существует четыре издания «Чукоккалы»:
- Первое (1979 г., издательство «Искусство») существенно пострадало от цензуры и самоцензуры, так как многие страницы Чуковский просто не включил в него, зная, что их не напечатают[6]. Так, в издание не вошли стихотворения Зинаиды Гиппиус и Владимира Набокова, две записи Александра Блока, стихи, рисунки и буриме самого Чуковского. Кроме того, часть материалов были изъяты при публикации[6]. В частности, были сняты все автографы Николая Гумилёва и статья Чуковского о нём.
- Второе издание вышло в 1999 г. в издательстве «Премьера» и содержало все без исключения страницы рукописного альманаха. Однако и его нельзя считать исчерпывающе полным: по изначальному замыслу, планировалось издать два тома: первый должен был выйти в виде факсимильного альбома; во второй должны были войти тексты автографов, набранные типографским шрифтом, и комментарии к ним. Однако из-за издательских трудностей был выпущен только второй, поясняющий том альманаха, а первый так и не увидел свет[6].
- В 2003 г. издательство «Терра» выпустило оба тома, но ограниченным тиражом, только для членов книжного клуба «Monplaisir». Это издание давало ясное представление о страницах рукописной «Чукоккалы», но не соответствовало её формату, а подача материала отличалась от той, которую планировал сам Чуковский[6].
- И, наконец, в 2008 г. издательство «Русский путь» опубликовало «Чукоккалу» без купюр, построенную согласно первоначальному замыслу её создателя. В это издание вошли все страницы рукописного альманаха в соответствующем формате, дополнительные документы, которые Чуковский счёл необходимым присоединить к альманаху, а также его комментарий в оригинальной редакции[6].
Отзывы критиков
 |
В этой статье или разделе имеется избыток цитат либо слишком длинные цитаты. Излишние и чрезмерно большие цитаты следует обобщить и переписать своими словами.
Возможно, эти цитаты будут более уместны в Викицитатнике или в Викитеке. |
<…> личность самого составителя, его талант литературный и человеческий, его выдающееся положение в литературе ХХ века в сочетании с этим множеством великолепных имен — авторов и художников, создававших «Чукоккалу»,— делают её уникальной. Решительно альбомов других, подобных «Чукоккале», нет! Столь богатых по именам и по множеству дарований альбомов, таких необыкновенно разнообразных, иллюстрированных, долголетних — шутка сказать, полстолетия, — нет, таких просто не существует![7]— И. Андроников, из предисловия к «Чукоккале»
Все в этой книге прекрасно — и рисунки, и словесные тексты; вся шуточная и серьезная «злоба дня» и комментарии Корнея Ивановича, который сумел даже то, что само по себе имело бы только преходящую ценность, превратить в факт неофициальной, я бы сказал интимной истории русского искусства нашего века.[8]— Мирослав Дрозда, профессор-славист
Книга производит ошеломляющее впечатление. Ошеломляет в книге её, так сказать, тотальная необычность. В ней необычно всё: жанр, содержание, оформление. Она опрокидывает все привычные читательские установки, любое ожидание: альбом репродукций? научное издание текстов? сборник юмора и сатиры? Не нужно быть профессиональным книговедом, чтобы оценить размер и качество небывалости этой книги: она просто уникальна.[8]— М.С. Петровский, литературный критик
Память
В 1979 году советскими астрономами был открыт астероид, названный в честь Чукоккалы[9]. Это редкий, если не единственный случай, когда планета названа в честь книги[10].
Напишите отзыв о статье "Чукоккала"
Примечания
- ↑ 1 2 Чукоккала, 1999, с. 5.
- ↑ Чукоккала, 1999, с. 5, 352-353.
- ↑ 1 2 Чукоккала, 1999, с. 6.
- ↑ «Мемуар о «Чукоккале», 1999, с. 352.
- ↑ «Мемуар о «Чукоккале», 1999, с. 361.
- ↑ 1 2 3 4 5 Русский путь.
- ↑ И. Андроников, 1979, с. 8.
- ↑ 1 2 «Мемуар о «Чукоккале», 1999, с. 364.
- ↑ [ssd.jpl.nasa.gov/sbdb.cgi?sstr=3094 База данных JPL НАСА по малым телам Солнечной системы (3094)] (англ.)
- ↑ «Мемуар о «Чукоккале», 1999, с. 366.
Литература
- Чукоккала. Рукописный альманах Корнея Чуковского. — Москва: Премьера, 1999. — 400 с. — ISBN 5-237-03487.
- Корней Иванович и его «Чукоккала». Предисловие И. Андроникова к изданию 1979 г. // Чукоккала. — Москва: Искусство, 1979. — С. 5-9. — 447 с.
- П. Крючков. [magazines.russ.ru/novyi_mi/2000/7/ch.html Вся “Чукоккала” и “Весь Чуковский”] // Новый мир. — 2000. — № 7.
- Е.Ц. Чуковская. [www.chukfamily.ru/Elena/Articles/Chukovskaya_memuar.htm Мемуар о «Чукоккале»] // Чукоккала. Рукописный альманах Корнея Чуковского. — Москва: Премьера, 1999. — С. 351-365.
Ссылки
- [www.rp-net.ru/store/element.php?ELEMENT_ID=4058&IBLOCK_ID=30&SECTION_ID=0 О «Чукоккале» на сайте издательства «Русский путь»]. Проверено 1 февраля 2015.
Отрывок, характеризующий Чукоккала
– C'est vous, Clement? – сказал он. – D'ou, diable… [Это вы, Клеман? Откуда, черт…] – но он не докончил, узнав свою ошибку, и, слегка нахмурившись, как с незнакомым, поздоровался с Долоховым, спрашивая его, чем он может служить. Долохов рассказал, что он с товарищем догонял свой полк, и спросил, обращаясь ко всем вообще, не знали ли офицеры чего нибудь о шестом полку. Никто ничего не знал; и Пете показалось, что офицеры враждебно и подозрительно стали осматривать его и Долохова. Несколько секунд все молчали.– Si vous comptez sur la soupe du soir, vous venez trop tard, [Если вы рассчитываете на ужин, то вы опоздали.] – сказал с сдержанным смехом голос из за костра.
Долохов отвечал, что они сыты и что им надо в ночь же ехать дальше.
Он отдал лошадей солдату, мешавшему в котелке, и на корточках присел у костра рядом с офицером с длинной шеей. Офицер этот, не спуская глаз, смотрел на Долохова и переспросил его еще раз: какого он был полка? Долохов не отвечал, как будто не слыхал вопроса, и, закуривая коротенькую французскую трубку, которую он достал из кармана, спрашивал офицеров о том, в какой степени безопасна дорога от казаков впереди их.
– Les brigands sont partout, [Эти разбойники везде.] – отвечал офицер из за костра.
Долохов сказал, что казаки страшны только для таких отсталых, как он с товарищем, но что на большие отряды казаки, вероятно, не смеют нападать, прибавил он вопросительно. Никто ничего не ответил.
«Ну, теперь он уедет», – всякую минуту думал Петя, стоя перед костром и слушая его разговор.
Но Долохов начал опять прекратившийся разговор и прямо стал расспрашивать, сколько у них людей в батальоне, сколько батальонов, сколько пленных. Спрашивая про пленных русских, которые были при их отряде, Долохов сказал:
– La vilaine affaire de trainer ces cadavres apres soi. Vaudrait mieux fusiller cette canaille, [Скверное дело таскать за собой эти трупы. Лучше бы расстрелять эту сволочь.] – и громко засмеялся таким странным смехом, что Пете показалось, французы сейчас узнают обман, и он невольно отступил на шаг от костра. Никто не ответил на слова и смех Долохова, и французский офицер, которого не видно было (он лежал, укутавшись шинелью), приподнялся и прошептал что то товарищу. Долохов встал и кликнул солдата с лошадьми.
«Подадут или нет лошадей?» – думал Петя, невольно приближаясь к Долохову.
Лошадей подали.
– Bonjour, messieurs, [Здесь: прощайте, господа.] – сказал Долохов.
Петя хотел сказать bonsoir [добрый вечер] и не мог договорить слова. Офицеры что то шепотом говорили между собою. Долохов долго садился на лошадь, которая не стояла; потом шагом поехал из ворот. Петя ехал подле него, желая и не смея оглянуться, чтоб увидать, бегут или не бегут за ними французы.
Выехав на дорогу, Долохов поехал не назад в поле, а вдоль по деревне. В одном месте он остановился, прислушиваясь.
– Слышишь? – сказал он.
Петя узнал звуки русских голосов, увидал у костров темные фигуры русских пленных. Спустившись вниз к мосту, Петя с Долоховым проехали часового, который, ни слова не сказав, мрачно ходил по мосту, и выехали в лощину, где дожидались казаки.
– Ну, теперь прощай. Скажи Денисову, что на заре, по первому выстрелу, – сказал Долохов и хотел ехать, но Петя схватился за него рукою.
– Нет! – вскрикнул он, – вы такой герой. Ах, как хорошо! Как отлично! Как я вас люблю.
– Хорошо, хорошо, – сказал Долохов, но Петя не отпускал его, и в темноте Долохов рассмотрел, что Петя нагибался к нему. Он хотел поцеловаться. Долохов поцеловал его, засмеялся и, повернув лошадь, скрылся в темноте.
Х
Вернувшись к караулке, Петя застал Денисова в сенях. Денисов в волнении, беспокойстве и досаде на себя, что отпустил Петю, ожидал его.
– Слава богу! – крикнул он. – Ну, слава богу! – повторял он, слушая восторженный рассказ Пети. – И чег'т тебя возьми, из за тебя не спал! – проговорил Денисов. – Ну, слава богу, тепег'ь ложись спать. Еще вздг'емнем до утг'а.
– Да… Нет, – сказал Петя. – Мне еще не хочется спать. Да я и себя знаю, ежели засну, так уж кончено. И потом я привык не спать перед сражением.
Петя посидел несколько времени в избе, радостно вспоминая подробности своей поездки и живо представляя себе то, что будет завтра. Потом, заметив, что Денисов заснул, он встал и пошел на двор.
На дворе еще было совсем темно. Дождик прошел, но капли еще падали с деревьев. Вблизи от караулки виднелись черные фигуры казачьих шалашей и связанных вместе лошадей. За избушкой чернелись две фуры, у которых стояли лошади, и в овраге краснелся догоравший огонь. Казаки и гусары не все спали: кое где слышались, вместе с звуком падающих капель и близкого звука жевания лошадей, негромкие, как бы шепчущиеся голоса.
Петя вышел из сеней, огляделся в темноте и подошел к фурам. Под фурами храпел кто то, и вокруг них стояли, жуя овес, оседланные лошади. В темноте Петя узнал свою лошадь, которую он называл Карабахом, хотя она была малороссийская лошадь, и подошел к ней.
– Ну, Карабах, завтра послужим, – сказал он, нюхая ее ноздри и целуя ее.
– Что, барин, не спите? – сказал казак, сидевший под фурой.
– Нет; а… Лихачев, кажется, тебя звать? Ведь я сейчас только приехал. Мы ездили к французам. – И Петя подробно рассказал казаку не только свою поездку, но и то, почему он ездил и почему он считает, что лучше рисковать своей жизнью, чем делать наобум Лазаря.
– Что же, соснули бы, – сказал казак.
– Нет, я привык, – отвечал Петя. – А что, у вас кремни в пистолетах не обились? Я привез с собою. Не нужно ли? Ты возьми.
Казак высунулся из под фуры, чтобы поближе рассмотреть Петю.
– Оттого, что я привык все делать аккуратно, – сказал Петя. – Иные так, кое как, не приготовятся, потом и жалеют. Я так не люблю.
– Это точно, – сказал казак.
– Да еще вот что, пожалуйста, голубчик, наточи мне саблю; затупи… (но Петя боялся солгать) она никогда отточена не была. Можно это сделать?
– Отчего ж, можно.
Лихачев встал, порылся в вьюках, и Петя скоро услыхал воинственный звук стали о брусок. Он влез на фуру и сел на край ее. Казак под фурой точил саблю.
– А что же, спят молодцы? – сказал Петя.
– Кто спит, а кто так вот.
– Ну, а мальчик что?
– Весенний то? Он там, в сенцах, завалился. Со страху спится. Уж рад то был.
Долго после этого Петя молчал, прислушиваясь к звукам. В темноте послышались шаги и показалась черная фигура.
– Что точишь? – спросил человек, подходя к фуре.
– А вот барину наточить саблю.
– Хорошее дело, – сказал человек, который показался Пете гусаром. – У вас, что ли, чашка осталась?
– А вон у колеса.
Гусар взял чашку.
– Небось скоро свет, – проговорил он, зевая, и прошел куда то.
Петя должен бы был знать, что он в лесу, в партии Денисова, в версте от дороги, что он сидит на фуре, отбитой у французов, около которой привязаны лошади, что под ним сидит казак Лихачев и натачивает ему саблю, что большое черное пятно направо – караулка, и красное яркое пятно внизу налево – догоравший костер, что человек, приходивший за чашкой, – гусар, который хотел пить; но он ничего не знал и не хотел знать этого. Он был в волшебном царстве, в котором ничего не было похожего на действительность. Большое черное пятно, может быть, точно была караулка, а может быть, была пещера, которая вела в самую глубь земли. Красное пятно, может быть, был огонь, а может быть – глаз огромного чудовища. Может быть, он точно сидит теперь на фуре, а очень может быть, что он сидит не на фуре, а на страшно высокой башне, с которой ежели упасть, то лететь бы до земли целый день, целый месяц – все лететь и никогда не долетишь. Может быть, что под фурой сидит просто казак Лихачев, а очень может быть, что это – самый добрый, храбрый, самый чудесный, самый превосходный человек на свете, которого никто не знает. Может быть, это точно проходил гусар за водой и пошел в лощину, а может быть, он только что исчез из виду и совсем исчез, и его не было.
Что бы ни увидал теперь Петя, ничто бы не удивило его. Он был в волшебном царстве, в котором все было возможно.
Он поглядел на небо. И небо было такое же волшебное, как и земля. На небе расчищало, и над вершинами дерев быстро бежали облака, как будто открывая звезды. Иногда казалось, что на небе расчищало и показывалось черное, чистое небо. Иногда казалось, что эти черные пятна были тучки. Иногда казалось, что небо высоко, высоко поднимается над головой; иногда небо спускалось совсем, так что рукой можно было достать его.
Петя стал закрывать глаза и покачиваться.
Капли капали. Шел тихий говор. Лошади заржали и подрались. Храпел кто то.
– Ожиг, жиг, ожиг, жиг… – свистела натачиваемая сабля. И вдруг Петя услыхал стройный хор музыки, игравшей какой то неизвестный, торжественно сладкий гимн. Петя был музыкален, так же как Наташа, и больше Николая, но он никогда не учился музыке, не думал о музыке, и потому мотивы, неожиданно приходившие ему в голову, были для него особенно новы и привлекательны. Музыка играла все слышнее и слышнее. Напев разрастался, переходил из одного инструмента в другой. Происходило то, что называется фугой, хотя Петя не имел ни малейшего понятия о том, что такое фуга. Каждый инструмент, то похожий на скрипку, то на трубы – но лучше и чище, чем скрипки и трубы, – каждый инструмент играл свое и, не доиграв еще мотива, сливался с другим, начинавшим почти то же, и с третьим, и с четвертым, и все они сливались в одно и опять разбегались, и опять сливались то в торжественно церковное, то в ярко блестящее и победное.
