Вокзал Чхатрапати-Шиваджи

Вокзал Чхатрапати-Шиваджи, бывший Виктория-Терминус (город Мумбаи)*
Chhatrapati Shivaji Terminus (formerly Victoria Terminus)**
Всемирное наследие ЮНЕСКО
Вокзал Чхатрапати Шиваджи ночью
Страна	Индия
Тип	Культурный
Критерии	ii, iv
Ссылка	[whc.unesco.org/en/list/945 945]
Регион***	Азия и Австралия
Включение	2004 год  (28-я сессия)
* [whc.unesco.org/ru/list Название в официальном рус. списке] ** [whc.unesco.org/en/list Название в официальном англ. списке] *** [whc.unesco.org/en/list/?search=&search_by_country=&type=&media=&region=&order=region Регион по классификации ЮНЕСКО]

Вокзал Чхатрапати-Шиваджи (маратх. छत्रपती शिवाजी टर्मिनस ), бывший Виктория-Терминус (англ. Victoria Terminus) — исторический железнодорожный вокзал в индийском городе Мумбаи, один из самых многолюдных вокзалов Индии. Как и крупнейший аэропорт Индии, назван в честь национального героя Индии Чатрапати Шиваджи.

Здание

Здание вокзала представляет собой крайне замысловатое, даже вычурное, сочетание традиционной для викторианского периода неоготической архитектуры с мотивами индо-сарацинского стиля (каменный купол, башенки, стрельчатые арки и усложнённый план). Внутри вокзал украшен резьбой по дереву, железными и медными перилами, главной лестница выполнена с балюстрадой. Здание спроектировано британским архитектором Фредериком Уильямом Стивенсом, строительство началось в 1878 году и продолжалось 10 лет. Вокзал был назван в честь королевы Виктории, однако в 1996 году вокзал сменил название.

Вокзал является символом Мумбаи, как главного международного торгового порта Индии. В 2004 году вокзал был включён в список Всемирного наследия.

Рядом с вокзалом расположен центральный офис газеты The Times of India и Ворота в Индию.

Пригородная ж/д сеть

На вокзале расположен центральный офис Central Railways (подразделения Indian Railways). Сеть пригородных поездов является одной из важных составляющих транспортной системы мегаполиса Мумбаи. Вокзал обслуживает поезда дальнего следования, а также пригородные поезда линий Central Line и Harbour line. Вокзал Чхатрапати-Шиваджи является самым западным узлом Central Railway. Пригородные поезда, оправляющиеся от вокзала идут до городов Касара, Панвел, Хополи, Домбивли , Кальян, Асангаон, Титвала, Амбернат, Бадлапур, Тхана и Дахану.

В кино

• Одно из главных мест действия фильма «Миллионер из трущоб» (2008).

Ссылки

• [heritage.unesco.ru/index.php?id=568&L=9 UNESCO: Вокзал Чхатрапати Шиваджи, бывший Виктория-Терминус (город Мумбаи)]
• На Викискладе есть медиафайлы по теме Вокзал Чхатрапати Шиваджи

Отрывок, характеризующий Вокзал Чхатрапати-Шиваджи

Начиная от Смоленска, во всех городах и деревнях русской земли, без участия графа Растопчина и его афиш, происходило то же самое, что произошло в Москве. Народ с беспечностью ждал неприятеля, не бунтовал, не волновался, никого не раздирал на куски, а спокойно ждал своей судьбы, чувствуя в себе силы в самую трудную минуту найти то, что должно было сделать. И как только неприятель подходил, богатейшие элементы населения уходили, оставляя свое имущество; беднейшие оставались и зажигали и истребляли то, что осталось.
Сознание того, что это так будет, и всегда так будет, лежало и лежит в душе русского человека. И сознание это и, более того, предчувствие того, что Москва будет взята, лежало в русском московском обществе 12 го года. Те, которые стали выезжать из Москвы еще в июле и начале августа, показали, что они ждали этого. Те, которые выезжали с тем, что они могли захватить, оставляя дома и половину имущества, действовали так вследствие того скрытого (latent) патриотизма, который выражается не фразами, не убийством детей для спасения отечества и т. п. неестественными действиями, а который выражается незаметно, просто, органически и потому производит всегда самые сильные результаты.
«Стыдно бежать от опасности; только трусы бегут из Москвы», – говорили им. Растопчин в своих афишках внушал им, что уезжать из Москвы было позорно. Им совестно было получать наименование трусов, совестно было ехать, но они все таки ехали, зная, что так надо было. Зачем они ехали? Нельзя предположить, чтобы Растопчин напугал их ужасами, которые производил Наполеон в покоренных землях. Уезжали, и первые уехали богатые, образованные люди, знавшие очень хорошо, что Вена и Берлин остались целы и что там, во время занятия их Наполеоном, жители весело проводили время с обворожительными французами, которых так любили тогда русские мужчины и в особенности дамы.
Они ехали потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо ли или дурно будет под управлением французов в Москве. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего. Они уезжали и до Бородинского сражения, и еще быстрее после Бородинского сражения, невзирая на воззвания к защите, несмотря на заявления главнокомандующего Москвы о намерении его поднять Иверскую и идти драться, и на воздушные шары, которые должны были погубить французов, и несмотря на весь тот вздор, о котором нисал Растопчин в своих афишах. Они знали, что войско должно драться, и что ежели оно не может, то с барышнями и дворовыми людьми нельзя идти на Три Горы воевать с Наполеоном, а что надо уезжать, как ни жалко оставлять на погибель свое имущество. Они уезжали и не думали о величественном значении этой громадной, богатой столицы, оставленной жителями и, очевидно, сожженной (большой покинутый деревянный город необходимо должен был сгореть); они уезжали каждый для себя, а вместе с тем только вследствие того, что они уехали, и совершилось то величественное событие, которое навсегда останется лучшей славой русского народа. Та барыня, которая еще в июне месяце с своими арапами и шутихами поднималась из Москвы в саратовскую деревню, с смутным сознанием того, что она Бонапарту не слуга, и со страхом, чтобы ее не остановили по приказанию графа Растопчина, делала просто и истинно то великое дело, которое спасло Россию. Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда не годное оружие пьяному сброду, то поднимал образа, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на ста тридцати шести подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в городе г жу Обер Шальме, составлявшую центр всего французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтобы отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по французски стихи о своем участии в этом деле, – этот человек не понимал значения совершающегося события, а хотел только что то сделать сам, удивить кого то, что то совершить патриотически геройское и, как мальчик, резвился над величавым и неизбежным событием оставления и сожжения Москвы и старался своей маленькой рукой то поощрять, то задерживать течение громадного, уносившего его вместе с собой, народного потока.