Чьявана
Чья́вана (санскр. च्यवन, Cyavana IAST) — риши в индуистской мифологии. Он был сыном Бхригу и стал известен тем, что достиг омоложения после нескольких лет отшельничества. Согласно «Махабхарате», он был могущественным настолько, что мог противостоять ваджре Индры, и помог Ашвинам заполучить их долю в возлияниях сомы[1]. Чьявана создал асуру Маду, чтобы тот добыл сому.
В «Ригведе» риши, известный как Чьявана (санскр. च्यवान), описывается как пожилой и дряхлый человек, чья молодость и сила были восстановлены при помощи благодарных Ашвинов. В одном из гимнов (X.61.2.) он, возжелавший молодость, противопоставляется жертвователю Турваяне, возжелавшему потомство[2]. Различные варианты этой легенды об омоложении Чьяваны встречаются в брахманах (в частности в «Шатапатха-брахмане» (IV.1.5.1—13)), «Махабхарате» и пуранах («Бхагавата» и «Падма»)
Согласно одной традиции, Чьявана женился на Аруши, дочери Ману Вайвасваты, и у них родился сын Аюрва[1]. По другой легенде женой отшельника стала Суканья, дочка Шарьяти и правнучка Ману Вайвасваты. У них родилось два сына — Апнавана и Дадхича. Также Чьявана считается отцом Хариты.
Рождение
Согласно «Махабхарате» (Адипарва, 5 и 6 главы), когда Пулома, жена Бхригу, была беременна, один из ракшасов влюбился в неё и похитил. В это время ребёнок Пуломы выскользнул из её чрева, за что впоследствии и получил своё имя — Чьявана («Падающий»)[1]. Ракшаса, увидев ребёнка, освободил жену Бхригу и немедленно превратился в пепел.
Напишите отзыв о статье "Чьявана"
Примечания
- ↑ 1 2 3 Dowson J. A Classical Dictionary of Hindu Mythology and Religion, Geography, History and Literature.. — London, 1928. — P. 73—75.
- ↑ Ригведа. Мандалы IX—X / Подг. изд. Т. Я. Елизаренкова.. — М.: Наука, 1999. — С. 462.
Отрывок, характеризующий Чьявана
После отъезда государя из Москвы московская жизнь потекла прежним, обычным порядком, и течение этой жизни было так обычно, что трудно было вспомнить о бывших днях патриотического восторга и увлечения, и трудно было верить, что действительно Россия в опасности и что члены Английского клуба суть вместе с тем и сыны отечества, готовые для него на всякую жертву. Одно, что напоминало о бывшем во время пребывания государя в Москве общем восторженно патриотическом настроении, было требование пожертвований людьми и деньгами, которые, как скоро они были сделаны, облеклись в законную, официальную форму и казались неизбежны.С приближением неприятеля к Москве взгляд москвичей на свое положение не только не делался серьезнее, но, напротив, еще легкомысленнее, как это всегда бывает с людьми, которые видят приближающуюся большую опасность. При приближении опасности всегда два голоса одинаково сильно говорят в душе человека: один весьма разумно говорит о том, чтобы человек обдумал самое свойство опасности и средства для избавления от нее; другой еще разумнее говорит, что слишком тяжело и мучительно думать об опасности, тогда как предвидеть все и спастись от общего хода дела не во власти человека, и потому лучше отвернуться от тяжелого, до тех пор пока оно не наступило, и думать о приятном. В одиночестве человек большею частью отдается первому голосу, в обществе, напротив, – второму. Так было и теперь с жителями Москвы. Давно так не веселились в Москве, как этот год.
Растопчинские афишки с изображением вверху питейного дома, целовальника и московского мещанина Карпушки Чигирина, который, быв в ратниках и выпив лишний крючок на тычке, услыхал, будто Бонапарт хочет идти на Москву, рассердился, разругал скверными словами всех французов, вышел из питейного дома и заговорил под орлом собравшемуся народу, читались и обсуживались наравне с последним буриме Василия Львовича Пушкина.
В клубе, в угловой комнате, собирались читать эти афиши, и некоторым нравилось, как Карпушка подтрунивал над французами, говоря, что они от капусты раздуются, от каши перелопаются, от щей задохнутся, что они все карлики и что их троих одна баба вилами закинет. Некоторые не одобряли этого тона и говорила, что это пошло и глупо. Рассказывали о том, что французов и даже всех иностранцев Растопчин выслал из Москвы, что между ними шпионы и агенты Наполеона; но рассказывали это преимущественно для того, чтобы при этом случае передать остроумные слова, сказанные Растопчиным при их отправлении. Иностранцев отправляли на барке в Нижний, и Растопчин сказал им: «Rentrez en vous meme, entrez dans la barque et n'en faites pas une barque ne Charon». [войдите сами в себя и в эту лодку и постарайтесь, чтобы эта лодка не сделалась для вас лодкой Харона.] Рассказывали, что уже выслали из Москвы все присутственные места, и тут же прибавляли шутку Шиншина, что за это одно Москва должна быть благодарна Наполеону. Рассказывали, что Мамонову его полк будет стоить восемьсот тысяч, что Безухов еще больше затратил на своих ратников, но что лучше всего в поступке Безухова то, что он сам оденется в мундир и поедет верхом перед полком и ничего не будет брать за места с тех, которые будут смотреть на него.
