Чэнсян

Чэнсян 丞相 chéngxiàng, Цзайсян 宰相 zǎixiàng — должность премьер-министра или канцлера в монархическом Китае. Основой названия является понятие сян, обозначающее «сопровождение». Соответствует понятию визирь в исламских странах.

Терминология

В различные эпохи аналогичное понятие выражалось следующими терминами: сянго 相國 (доимперский период, а тж. 196—189 до н. э., династия Хань), шоусян 首相, пинчжан (тунпинчжанши zh:同平章事), фуби 辅弼 (fǔbì) и др. Титул цзайсян широко использовался при династии Тан (en:Chancellor of the Tang Dynasty).

Особенностью использования является возможность разделения министерских полномочий между несколькими исполнителями, а также эволюция терминов. Например, в «Шицзине» обладателями верховных министерских полномочий выступают цинши zh:卿士, однако в поздние эпохи это слово обозначает просто «собрание чиновников»; Чжоу-гун носил титул тайцзай zh:太宰 (будучи как регентом, так и министром), однако уже в эпоху Восточная Чжоу этот титул перестал обозначать предел министерских полномочий — хотя и не исчез.

В эпоху Сун, как правило, существовало два канцлера: старший (цзо, «слева») и младший (ю, «справа»). При этом старшинство не совпадало с полномочиями, так как младший по возрасту чиновник являлся более энергичным и как правило держал в своих руках более значительную часть министерских полномочий.

Значение

Министерский институт занимал исключительное место в политической культуре Китая — как центральное проявление меритократии, противостоящей аристократическому укладу либо укрепляющей его. C поднятием класса ши в эп. Восточная Чжоу китайские мыслители активно выступают за балансирование монаршей власти компетентным советничеством. Эта идея ярче всего произносится Сюнь-цзы (гл. Ван-ба). Институализация этой идеи проходит сложный путь развития, в котором монарх и министр составляют противоположные полюса: используя даосский идеал «недеяния», сторонники министерской власти стремились к полной делегации власти чиновничьему аппарату, возглавляемому министром; при этом монарху оставлялись исключительно ритуальные функции. Активные монархи, напротив, стремились к абсолютизации собственной власти, оставляя сяну роль глашатая, докладчика и/или надсмотрщика над исполнением указов.

Вместе с территориальным увеличением империи, усложнением государственного аппарата и ростом населения выполнение руководства одним человеком перестало быть возможным. Система государственных экзаменов кэцзюй развилась для создания кадрового резервуара, из которого набирались элитные чиновники для усложнившегося министерского аппарата. В периоды стабильности роль посредников между монархом и гражданской администрацией нередко занимали евнухи, в руках которых зачастую концентрировалась реальная власть. Сложность и драматизм отношений в этом треугольнике власти отразился в китайских династийных историях и литературных памятниках.

Традиционная китайская историография относилась к деятельности «второго человека в империи» с пристальным вниманием. Негативная оценка историков была сопряжена с присвоением ярлыка цзяньчэн 奸臣, «министр-предатель».

История

Основой формирования министерского института стало существование категории подчинённых, в целом обозначаемой как чэн 臣. Считается, что соответствующая графема развилась как пиктограмма, опирающаяся на изображение глаза и, возможно, предполагающая "надзирательство". В книге И-цзи 益稷 из Шаншу верховному правителю-ди приписывается высказывание, которое Легг переводит как рассуждение о министерской природе: "Кто есть министры? Разве не союзники? Кто есть союзники? Министры!" 臣哉鄰哉！鄰哉臣哉. Тот же классический источник продолжает теоретизирование сентенцией о том, что министры являются "ногами и руками" государя (подобно тому как глаза и уши являются "министрами" разума). Современная синология оспаривает хронологическую достоверность порядка глав Шаншу: не исключено, что И-цзи не является до-Шанским памятником, как то ему приписываетя канонически. Тем не менее, этот текст показывает степень актуальности обсуждаемой темы и по многом определяет направление политической теории имперского периода.

Согласно Мэнцзы, образцом канцлерства является Шунь, который служил государю Яо 28 лет.

Первым исторически засвидетельствованным премьер-министром в истории Китая признаётся Гуань Чжун, получивший пост при дворе Хуань-гуна в царстве Ци. Среди крупных министерских фигур доимперского периода значатся Ли Куй, Шан Ян и Ли Сы. Собственно должность чэнсян впервые в истории Китая была назначена в 309 до н.э.

В институционализации должности канцлера сыграл видную роль Цао Цао (155-220): до него, формальная структура министерского управления определялась т.н. системой сань гун 三公, которая выделяла три министерские должности при монархе. Эта система была известна с эп. Чжоу. При династии Зап.Хань первый министр среди троих назывался цзайсян (см. en:Three Ducal Ministers).

Поворотным пунктом в истории министерского института стало упразднение должности канцлера в 1380, на заре династии Мин. Основатель династии, Мин Тайцзу, известный сильным характером и недоверием к конфуцианским советникам, заменил пост канцлера «верховным секретариатом» 內閣 Nèigé, который состоял из нескольких человек и т.о. поддавался переформированию и др.формам манипуляции.

Отрывок, характеризующий Чэнсян

Балашев почтительно наклонил голову.
Вместо требования четыре месяца тому назад отступить из Номерании, теперь требовали отступить только за Неман. Наполеон быстро повернулся и стал ходить по комнате.
– Вы говорите, что от меня требуют отступления за Неман для начатия переговоров; но от меня требовали точно так же два месяца тому назад отступления за Одер и Вислу, и, несмотря на то, вы согласны вести переговоры.
Он молча прошел от одного угла комнаты до другого и опять остановился против Балашева. Лицо его как будто окаменело в своем строгом выражении, и левая нога дрожала еще быстрее, чем прежде. Это дрожанье левой икры Наполеон знал за собой. La vibration de mon mollet gauche est un grand signe chez moi, [Дрожание моей левой икры есть великий признак,] – говорил он впоследствии.
– Такие предложения, как то, чтобы очистить Одер и Вислу, можно делать принцу Баденскому, а не мне, – совершенно неожиданно для себя почти вскрикнул Наполеон. – Ежели бы вы мне дали Петербуг и Москву, я бы не принял этих условий. Вы говорите, я начал войну? А кто прежде приехал к армии? – император Александр, а не я. И вы предлагаете мне переговоры тогда, как я издержал миллионы, тогда как вы в союзе с Англией и когда ваше положение дурно – вы предлагаете мне переговоры! А какая цель вашего союза с Англией? Что она дала вам? – говорил он поспешно, очевидно, уже направляя свою речь не для того, чтобы высказать выгоды заключения мира и обсудить его возможность, а только для того, чтобы доказать и свою правоту, и свою силу, и чтобы доказать неправоту и ошибки Александра.
Вступление его речи было сделано, очевидно, с целью выказать выгоду своего положения и показать, что, несмотря на то, он принимает открытие переговоров. Но он уже начал говорить, и чем больше он говорил, тем менее он был в состоянии управлять своей речью.
Вся цель его речи теперь уже, очевидно, была в том, чтобы только возвысить себя и оскорбить Александра, то есть именно сделать то самое, чего он менее всего хотел при начале свидания.
– Говорят, вы заключили мир с турками?
Балашев утвердительно наклонил голову.
– Мир заключен… – начал он. Но Наполеон не дал ему говорить. Ему, видно, нужно было говорить самому, одному, и он продолжал говорить с тем красноречием и невоздержанием раздраженности, к которому так склонны балованные люди.
– Да, я знаю, вы заключили мир с турками, не получив Молдавии и Валахии. А я бы дал вашему государю эти провинции так же, как я дал ему Финляндию. Да, – продолжал он, – я обещал и дал бы императору Александру Молдавию и Валахию, а теперь он не будет иметь этих прекрасных провинций. Он бы мог, однако, присоединить их к своей империи, и в одно царствование он бы расширил Россию от Ботнического залива до устьев Дуная. Катерина Великая не могла бы сделать более, – говорил Наполеон, все более и более разгораясь, ходя по комнате и повторяя Балашеву почти те же слова, которые ои говорил самому Александру в Тильзите. – Tout cela il l'aurait du a mon amitie… Ah! quel beau regne, quel beau regne! – повторил он несколько раз, остановился, достал золотую табакерку из кармана и жадно потянул из нее носом.
– Quel beau regne aurait pu etre celui de l'Empereur Alexandre! [Всем этим он был бы обязан моей дружбе… О, какое прекрасное царствование, какое прекрасное царствование! О, какое прекрасное царствование могло бы быть царствование императора Александра!]
Он с сожалением взглянул на Балашева, и только что Балашев хотел заметить что то, как он опять поспешно перебил его.
– Чего он мог желать и искать такого, чего бы он не нашел в моей дружбе?.. – сказал Наполеон, с недоумением пожимая плечами. – Нет, он нашел лучшим окружить себя моими врагами, и кем же? – продолжал он. – Он призвал к себе Штейнов, Армфельдов, Винцингероде, Бенигсенов, Штейн – прогнанный из своего отечества изменник, Армфельд – развратник и интриган, Винцингероде – беглый подданный Франции, Бенигсен несколько более военный, чем другие, но все таки неспособный, который ничего не умел сделать в 1807 году и который бы должен возбуждать в императоре Александре ужасные воспоминания… Положим, ежели бы они были способны, можно бы их употреблять, – продолжал Наполеон, едва успевая словом поспевать за беспрестанно возникающими соображениями, показывающими ему его правоту или силу (что в его понятии было одно и то же), – но и того нет: они не годятся ни для войны, ни для мира. Барклай, говорят, дельнее их всех; но я этого не скажу, судя по его первым движениям. А они что делают? Что делают все эти придворные! Пфуль предлагает, Армфельд спорит, Бенигсен рассматривает, а Барклай, призванный действовать, не знает, на что решиться, и время проходит. Один Багратион – военный человек. Он глуп, но у него есть опытность, глазомер и решительность… И что за роль играет ваш молодой государь в этой безобразной толпе. Они его компрометируют и на него сваливают ответственность всего совершающегося. Un souverain ne doit etre a l'armee que quand il est general, [Государь должен находиться при армии только тогда, когда он полководец,] – сказал он, очевидно, посылая эти слова прямо как вызов в лицо государя. Наполеон знал, как желал император Александр быть полководцем.
– Уже неделя, как началась кампания, и вы не сумели защитить Вильну. Вы разрезаны надвое и прогнаны из польских провинций. Ваша армия ропщет…