Чэнь Дусю

Поделись знанием:
(перенаправлено с «Чэнь, Дусю»)
Перейти к: навигация, поиск
Чэнь Дусю
陈独秀<tr><td colspan="2" style="text-align: center; border-top: solid darkgray 1px;"></td></tr>
Генеральный секретарь ЦК КП Китая
июль-август 1921 — 7 ноября 1927
Предшественник: должность введена
Преемник: Цюй Цюбо
 
Рождение: 9 октября 1879(1879-10-09)
Уезд Хуайнин, провинция Аньхой, Империя Цин
Смерть: 27 мая 1942(1942-05-27) (62 года)
Уезд Цзянцзинь, провинция Сычуань, Китайская Республика
Супруга: 1) Гао Сяолань
2) Гао Цзюньмань
3) Пань Ланьчжэн
Дети: Сыновья — Чэнь Яньнянь, Чэнь Цяонянь, Чэнь Гуанмэй, Чэнь Суннянь, Чэнь Хэнянь
Дочери — Чэнь Юйин, Чэнь Цзымэй
Партия: Коммунистическая партия Китая
Образование: Академия Цюши, Университет Васэда

Чэнь Дусю (кит. трад. 陳獨秀, упр. 陈独秀, пиньинь: Chén Dúxiù; настоящее имя Цинтун (кит. 慶同, пиньинь: Qìngtóng); 9 октября 1879, уезд Хуайнин пров. Аньхой27 мая 1942, уезд Цзянцзинь пров. Сычуань) — китайский революционер и политик, философ, один из основателей и первый генеральный секретарь Коммунистической партии Китая.

Один из лидеров Синьхайской революции и «Движения 4 мая». Зачинатель и идейный вдохновитель «Движения за новую культуру». Основатель журнала «Синь циннянь» (рус. Новая Юность). В результате внутрипартийной борьбы и конфликта с Мао Цзэдуном в 1927 году был смещён со всех партийных постов, а затем исключён из КПК.





Ранние годы

Чэнь Дусю родился 9 октября 1879 года в уезде Хуайнин (ныне г. Анцин) провинции Аньхой в состоятельной семье чиновников самым младшим из четырёх детей. Его отец — Чэнь Яньчжун умер от чумы, когда Чэню было два года от роду. Таким образом его воспитывал сначала дед, а затем старший брат. Чэнь получил традиционное домашнее конфуцианское образование. Знание конфуцианской литературы и философских работ было в императорском Китае одним из основных условий для поступления на государственную службу. Чэнь был очень старательным и одарённым учеником.

В 1896 году в возрасте 17 лет Чэнь сдал государственный экзамен кэцзюй и получил первую степень сюцая. На следующий год он направляется в Нанкин для сдачи экзамена на вторую степень цзюйжэня, но проваливает его.

В 1897 году поступает в Академию Цюши (в настоящее время Чжэцзянский университет) в Ханчжоу, изучает французский язык и судостроение. В этом же году женился на Гао Сяолань. В 1900 году переезжает в Шанхай, а в 1901 году отправляется продолжать образование в Японию. В Японии Чэнь знакомится с идеями социализма и примыкает к растущему антиманьчжурскому движению.

В 1902 году Чэнь возвращается в Китай и обосновывается в Нанкине. Здесь он содействует созданию двух радикальных политических партий, но отказывается примкнуть к Суню Ятсену и его Революционному альянсу («Тунмэнхой»), т.к. не разделял националистические взгляды многих его членов. Уже в сентябре того же года Чэнь возвращается в Японию для продолжения обучения, однако в марте 1903 года высылается обратно на родину. Начиная с этого времени Чэнь Дусю активно участвует в деятельности революционных организаций в Шанхае и провинции Аньхой.

В Аньцине в мае 1903 года основывает антиманьчжурское общество «Аньхойский патриотический союз» (кит.: 安徽爱国会, пиньинь: Ānhuī àiguó huì). Из-за нарастающего давления со стороны властей Чэнь бежит в Шанхай.

В Шанхае совместно с Чжаном Шичжао, Се Сяоши, Чжаном Цзи начинает выпускать революционную газету «Гоминьжи жибао» (рус. Национальный ежедневник). Газета выпускалась с июня по октябрь 1903 года. После запрета газеты Чэнь возвращается в Аньцин.

31 марта 1904 года под редакцией Чэня выходит первый выпуск газеты «Аньхой сухуабао» (рус. Аньхойские вести). Менее чем за шесть месяцев тираж газеты увеличился с 1000 экземпляров до 3000. Газета приобретала популярность в народе. За период 1904-1905 годов газета выходила 23 раза, каждый выпуск газеты в общей сложности состоял из 40 газетных страниц. Газета включала до 16 рубрик, в том числе военную рубрику, рубрику о медицине, философии, астрономии и т.д. Чэнь также публиковал в газете свои собственные статьи под псевдонимом Сань Ай, затрагивающие острые темы политической и общественной жизни страны того периода. Спустя какое-то время из-за давления со стороны властей газета была вынуждена прекратить своё издание.

Осенью 1905 года Чэнь начинает преподавать в одной из школ г. Уху провинции Аньхой. Там же содаёт тайную антиманьчжурскую организацию под названием «Общество Юэванхой» (кит.: 岳王会, пиньинь: Yuè wáng huì) и сам становится его руководителем.

Весной 1907 года Чэнь вновь отправляется в Японию, поступает в Университет Васэда, где изучает английский и французский языки, проникается западноевропейской культурой. Через год он возвращается на родину и работает преподавателем в военной школе г. Ханчжоу, где даёт уроки родного языка и истории. Здесь его и застаёт известие о начале Синьхайской революции.

После Синьхайской революции

После Синьхайской революции 1911 года работал в провинциальном правительстве. Его приглашают на должность секретаря нового военного правительства провинции Аньхой, а также предлагают возглавить Аньхойскую высшую школу. В 1913 году принимает участие во «второй революции» против Юань Шикая. Чэнь подвергается аресту в Уху, но спустя короткое время освобождается из под ареста.

Весной 1914 года на некоторое время уезжает в Японию, чтобы помочь Чжан Шичжао в подготовке к выпуску журнала «Цзяинь» (кит. 甲寅). Здесь впервые под псевдонимом Дусю публикуется статья Чэня под названием «Патриотизм и самосознание», в которой определяется роль народа в строительстве государства. Автор взывает к национальной гордости народа, призывает бороться за свои права и добиваться общего для народа счастья. В статье проводится философская линия о взаимозависимости самосознания народа и патриотизма. Статья была направлена против Юань Шикая, т.к. по мнению автора тот пытается подавить самосознание китайского народа.

В 1915 году Чэнь начал издавать в Шанхае ежемесячный журнал «Циннянь» (рус. Юность), позднее переименованный в «Синь циннянь» (рус. Новая юность), выходивший до 1926 года. Журнал сразу приобрёл популярность и стал одним из самых распространяемых изданий в стране. Журнал часто критиковал консервативную китайскую мораль и поощрял индивидуализм. В нём появлялись статьи весьма критически определяющие конфуцианство, а также призывающие повсеместно внедрять в умы людей западные моральные ценности, западную модель демократии. Чэнь также использовал журнал для популяризации использования в печати и литературе разговорного китайского языка байхуа.

В 1917 году Чэнь занял пост декана филологического факультета в Пекинском университете, где также преподавал литературу. Вместе с ним в Пекин переехала и редакция журнала «Синь циннянь». В Пекине Чэнь знакомится с Ли Дачжао и членами его марксистского кружка. В результате знакомства с идеями Ли Дачжао Чэнь решает выпустить специальный номер журнала под редакцией самого Ли Дачжао, посвященный марксизму. Этот номер явился первой попыткой детального анализа идей марксизма в Китае. Благодаря популярности журнала с марксистскими идеями ознакомился широкий круг читателей. Решение Чэня о выпуске данного номера и дальнейшая его роль в организации «Движения 4 мая» вынудили руководство университета отправить его в отставку с должности декана факультета. После увольнения из университета Чэнь был арестован и на 83 дня заключен в тюрьму за распространение литературы, расцениваемой пекинскими властями как бунтарская и призывающая к общественному неповиновению. После освобождения Чэнь переезжает из Пекина в Шанхай, где изучает марксизм и приходит к мнению о необходимости смены общественного строя, существовавшего в то время в Китае.

Основание КПК

Летом 1920 года Чэнь основывает в Шанхае марксистский кружок. В 1921 году на волне подъема национально-революционного движения и распространения идей марксизма-ленинизма в Китае, вызванного влиянием Октябрьской революции была основана Коммунистическая партия Китая и состоялся её I съезд, на котором Чэнь был избран секретарем Центрального бюро. В состав бюро также были избраны Чжан Готао и Ли Да. Организационную помощь в проведении съезда оказывал заведующий дальневосточным сектором восточного отдела Исполкома Коминтерна Григорий Войтинский, который посещал Китай в 1920-1921 годах. На съезде присутствовало всего 12 делегатов, представляющих различные марксистские кружки, образовавшиеся к тому времени в стране. Съезд назвал установление диктатуры пролетариата непосредственной задачей пролетариата и провозгласил построение в Китае социализма конечной целью. Съезд также признал руководящую роль Коминтерна как флагмана мирового коммунистического движения и принял решение о более тесной кооперации с организацией.

В 1922 году общее количество членов КПК не превышало 200 человек. Чэнь Дусю оставался бессменным лидером партии до 1927 года.

Вскоре после основания КПК Чэнь получил приглашение от повстанческого правительства провинции Гуандун возглавить провинциальный совет образования. Но предложение потеряло актуальность после установления в провинции власти Гоминьдана. Позднее в 1922 году по указанию Коминтерна в качестве секретаря Центрального бюро КПК Чэнь участвовал в создании антимилитаристского союза КПК и Гоминьдана, хотя он мало верил в полезность такого союза. В 1924 году Чэнь был избран членом образованного Центрального комитета КПК, а в 1925 году становится его генеральным секретарём.

Отставка

В 1927 году Чэнь Дусю начал переговоры с правительством Ван Цзинвэя в Ухане, убеждая последнего в возможности использования некоторых предложений КПК в политике правительства. 21 марта войска Национально-революционной армии (НРА) в результате Северного похода занимают Лунхуа и подходят к Шанхаю. В Шанхае коммунисты организовывают антимилитаристские и антииностранные митинги и забастовки, которые быстро перерастают в вооружённые столкновения с властями милитариста Сунь Чуаньфана. В результате вооружённого восстания 22 марта Шанхай был освобождён, было создано возглавленное коммунистами временное городское правительство, признавшее власть Уханьского правительства. На следующий день в Шанхай вошли войска НРА под командованием Бай Чунси.

23 марта другая группировка войск НРА во главе с Чан Кайши заняла Нанкин. Во время боёв в городе произошли инциденты, пострадали несколько иностранцев. 24 марта военные корабли Англии и США подвергли массированной бомбардировке занятый НРА Нанкин. В порту сконцентрировались военные корабли и других держав. 11 апреля Англия, США, Япония, Франция и Италия направили в ставку Чан Кайши и Уханьскому правительству совместный ультиматум, требуя наказать виновных в инцидентах, происшедших при занятии Нанкина, принести извинения, уплатить весьма высокую компенсацию и запретить антииностранные действия на подвластных им территориях. Создалась угроза военной интервенции держав.

Демарш держав был воспринят Чан Кайши как сигнал к обузданию коммунистов. 12 апреля 1927 года по приказу Чан Кайши в Шанхае были осуществлены антикоммунистические акции, в результате которых тысячи коммунистов подверглись аресту и были убиты. 18 апреля Чан Кайши создал в Нанкине возглавленное им правительство. Таким образом произошёл разрыв союза КПК и Гоминьдана, начались преследования коммунистов по всей стране. После падения 15 июля 1927 года Уханьского правительства коммунисты были вынуждены окончательно уйти в подполье. В неудачах коммунистов обвинили Чэнь Дусю.

В этих условиях Коминтерном было принято решение о реорганизации ЦК КПК. В состав ЦК были введены Чжан Готао, Чжан Тайлэй, Ли Вэйхань, Ли Лисань, Чжоу Эньлай. Членство Чэнь Дусю в ЦК было приостановлено. 7 августа 1927 года в Ханькоу состоялась организованная Коминтерном конференция КПК, на которую не был приглашён Чэнь. Чэнь направил письмо участникам конференции с просьбой об отставке с поста генерального секретаря партии. Участники конференции обрушились с критикой на Чэня, обвиняли его в уступках Гоминьдану, нерешительности, неумении принимать решения в опасных ситуациях и после недолгих дебатов отправили Чэня в отставку.

После отставки

Чэнь и его сторонники создали осенью 1929 года партийную фракцию и заявили, что КПК не должна подчиняться Коминтерну, и потребовали прекратить травлю Чэнь Дусю. В конце 1929 года после нескольких предупреждений Чэнь и члены его фракции были исключены из КПК.

В декабре 1929 года Чэнь Дусю направил открытое письмо китайским коммунистам, где указал на принципиальные ошибки, допущенные Коминтерном в отношении Китая, а в начале 1930 года организовал оппозиционную группу коммунистов, примыкавшую к «левой оппозиции» Троцкого. В мае 1931 года различные троцкистские группы Китая провели объединительную конференцию, на которой Чэнь Дусю был избран руководителем единой партии, насчитывавшей 483 члена. Но созданная партия в связи с «пестротой» её членов и арестом Чэня быстро распалась.

Последние годы жизни

В 1932 году Чэнь был арестован правительством националистов и провёл пять лет в тюрьме. Чэнь был одним из немногих ранних лидеров КПК, который пережил потрясения 1930-х годов, но он так и не смог вернуть себе влияние внутри партии, которую основал. В последние годы жизни Чэнь ушёл в безвестность. Позже Чэнь Дусю стал сторонником либертарного социализма и отказался от контактов как с националистами, так и с коммунистами. Все его старые соратники и первые лидеры КПК были либо убиты или впали в немилость нового поколения руководителей КПК во главе с Мао Цзэдуном.

Чэнь был освобождён из тюрьмы в 1937 году после начала войны с Японией. К этому времени компартия была вытеснена из центральных районов Китая и передислоцировалась в особый район Яньань. После освобождения Чэнь много путешествовал по стране, пока летом 1938 года не обосновался в Чунцине. В Чунцине Чэнь устроился учителем в одну из городских школ. Из-за проблем со здоровьем уехал в небольшой городок Цзянцзинь в провинции Сычуань, где провёл остаток жизни за изучением философии и древнекитайской филологии.

Умер 27 мая 1942 года в возрасте 62 лет. Похоронен на своей малой родине в Аньцине.

Наследие

После образования КНР в 1949 году политическая судьба Чэнь Дусю использовалась партией как предостережение для её членов от уклонения от консервативной линии КПК. В период кампании «Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ» особенной критике подверглись переговоры Чэня с Уханьским правительством Ван Цзинвэя, как пример остракизма партийцев. После смерти Мао Цзэдуна роль Чэня в партии продолжала оцениваться в негативном ключе. При нынешнем руководстве партии происходит переоценка деятельности Чэня Дусю и наблюдается позитивная оценка в высказываниях членов партии.

Семья

Чэнь был женат три раза.

  • Первая жена — Гао Сяолань (Гао Дачжун) (1876 — 1930), родом тоже из провинции Аньхой. От неё у Чэня три сына и дочь. Умерла в Аньцине.
  • Вторая жена — Гао Цзюньмань (1888 — 1931), сводная сестра первой жены Чэня (по отцу). От неё у Чэня были два сына и дочь. Умерла в Шанхае.
  • Третья жена — Пань Ланьчжэнь (1908 — 1949), родом из провинции Цзянсу. Умерла из-за продолжительной болезни в Шанхае. Детей не было.

Дети:

  • Старший сын — Чэнь Яньнянь (1898 — 1927), был членом ЦК КПК, кандидатом в Политбюро ЦК КПК, занимал должность секретаря парткома провинций Гуандун, Чжэцзян, Цзянсу.
  • Старшая дочь — Чэнь Юйин (1900 — 1928), скончалась в возрасте 28 лет в Шанхае от болезни.
  • Второй сын — Чэнь Цяонянь (1902 — 1928), был также членом ЦК КПК, возглавлял организационный отдел Северокитайского комитета КПК, занимал должность секретаря парткома провинции Цзянсу. Погиб 6 июня 1928 года от рук националистов в Шанхае.
  • Третий сын — Чэнь Гуанмэй (1907 — 1999), по некоторым свидетельствам родился в Сычуане, матерью является вторая жена Чэня Гао Цзюньмань. Воспитывался в приёмной семье. Долгое время не признавался сыном Чэня Дусю.
  • Четвёртый сын — Чэнь Суннянь (1910 — 1990), руководил Аньцинским городским отделением Народного политического консультативного совета Китая.
  • Младшая дочь — Чэнь Цзымэй (1912 — 2004), была акушером-гинекологом. Во время Культурной революции эмигрировала в США, жила в Канаде, где всю жизнь проработала врачом.
  • Младший сын — Чэнь Хэнянь (Чэнь Чжэминь) (1913 — 2000), после 1949 года проживал в Гонконге. Работал редактором ежемесячника «Кэсюэ мосин» (рус. Научная модель).

Напишите отзыв о статье "Чэнь Дусю"

Литература

  • Рыкова С. Л. Ранние годы жизни и деятельности Чэнь Дусю (1879—1914). — М.: Издательство Института востоковедения РАН, 2004. — ISBN 5-89282-195-1

Ссылки

  • [www.krugosvet.ru/enc/istoriya/CHEN_DUSYU.html Биография Чэня Дусю. Универсальная научно-популярная онлайн-энциклопедия «Кругосвет»]  (рус.)
  • [baike.baidu.com/view/1752.htm Биография Чэня Дусю. Интернет-энциклопедия «Байду» (百度百科)]  (кит.)

Отрывок, характеризующий Чэнь Дусю

Было уже далеко за полдень; половина улицы была в тени, другая была ярко освещена солнцем. Алпатыч взглянул в окно и пошел к двери. Вдруг послышался странный звук дальнего свиста и удара, и вслед за тем раздался сливающийся гул пушечной пальбы, от которой задрожали стекла.
Алпатыч вышел на улицу; по улице пробежали два человека к мосту. С разных сторон слышались свисты, удары ядер и лопанье гранат, падавших в городе. Но звуки эти почти не слышны были и не обращали внимания жителей в сравнении с звуками пальбы, слышными за городом. Это было бомбардирование, которое в пятом часу приказал открыть Наполеон по городу, из ста тридцати орудий. Народ первое время не понимал значения этого бомбардирования.
Звуки падавших гранат и ядер возбуждали сначала только любопытство. Жена Ферапонтова, не перестававшая до этого выть под сараем, умолкла и с ребенком на руках вышла к воротам, молча приглядываясь к народу и прислушиваясь к звукам.
К воротам вышли кухарка и лавочник. Все с веселым любопытством старались увидать проносившиеся над их головами снаряды. Из за угла вышло несколько человек людей, оживленно разговаривая.
– То то сила! – говорил один. – И крышку и потолок так в щепки и разбило.
– Как свинья и землю то взрыло, – сказал другой. – Вот так важно, вот так подбодрил! – смеясь, сказал он. – Спасибо, отскочил, а то бы она тебя смазала.
Народ обратился к этим людям. Они приостановились и рассказывали, как подле самих их ядра попали в дом. Между тем другие снаряды, то с быстрым, мрачным свистом – ядра, то с приятным посвистыванием – гранаты, не переставали перелетать через головы народа; но ни один снаряд не падал близко, все переносило. Алпатыч садился в кибиточку. Хозяин стоял в воротах.
– Чего не видала! – крикнул он на кухарку, которая, с засученными рукавами, в красной юбке, раскачиваясь голыми локтями, подошла к углу послушать то, что рассказывали.
– Вот чуда то, – приговаривала она, но, услыхав голос хозяина, она вернулась, обдергивая подоткнутую юбку.
Опять, но очень близко этот раз, засвистело что то, как сверху вниз летящая птичка, блеснул огонь посередине улицы, выстрелило что то и застлало дымом улицу.
– Злодей, что ж ты это делаешь? – прокричал хозяин, подбегая к кухарке.
В то же мгновение с разных сторон жалобно завыли женщины, испуганно заплакал ребенок и молча столпился народ с бледными лицами около кухарки. Из этой толпы слышнее всех слышались стоны и приговоры кухарки:
– Ой о ох, голубчики мои! Голубчики мои белые! Не дайте умереть! Голубчики мои белые!..
Через пять минут никого не оставалось на улице. Кухарку с бедром, разбитым гранатным осколком, снесли в кухню. Алпатыч, его кучер, Ферапонтова жена с детьми, дворник сидели в подвале, прислушиваясь. Гул орудий, свист снарядов и жалостный стон кухарки, преобладавший над всеми звуками, не умолкали ни на мгновение. Хозяйка то укачивала и уговаривала ребенка, то жалостным шепотом спрашивала у всех входивших в подвал, где был ее хозяин, оставшийся на улице. Вошедший в подвал лавочник сказал ей, что хозяин пошел с народом в собор, где поднимали смоленскую чудотворную икону.
К сумеркам канонада стала стихать. Алпатыч вышел из подвала и остановился в дверях. Прежде ясное вечера нее небо все было застлано дымом. И сквозь этот дым странно светил молодой, высоко стоящий серп месяца. После замолкшего прежнего страшного гула орудий над городом казалась тишина, прерываемая только как бы распространенным по всему городу шелестом шагов, стонов, дальних криков и треска пожаров. Стоны кухарки теперь затихли. С двух сторон поднимались и расходились черные клубы дыма от пожаров. На улице не рядами, а как муравьи из разоренной кочки, в разных мундирах и в разных направлениях, проходили и пробегали солдаты. В глазах Алпатыча несколько из них забежали на двор Ферапонтова. Алпатыч вышел к воротам. Какой то полк, теснясь и спеша, запрудил улицу, идя назад.
– Сдают город, уезжайте, уезжайте, – сказал ему заметивший его фигуру офицер и тут же обратился с криком к солдатам:
– Я вам дам по дворам бегать! – крикнул он.
Алпатыч вернулся в избу и, кликнув кучера, велел ему выезжать. Вслед за Алпатычем и за кучером вышли и все домочадцы Ферапонтова. Увидав дым и даже огни пожаров, видневшиеся теперь в начинавшихся сумерках, бабы, до тех пор молчавшие, вдруг заголосили, глядя на пожары. Как бы вторя им, послышались такие же плачи на других концах улицы. Алпатыч с кучером трясущимися руками расправлял запутавшиеся вожжи и постромки лошадей под навесом.
Когда Алпатыч выезжал из ворот, он увидал, как в отпертой лавке Ферапонтова человек десять солдат с громким говором насыпали мешки и ранцы пшеничной мукой и подсолнухами. В то же время, возвращаясь с улицы в лавку, вошел Ферапонтов. Увидав солдат, он хотел крикнуть что то, но вдруг остановился и, схватившись за волоса, захохотал рыдающим хохотом.
– Тащи всё, ребята! Не доставайся дьяволам! – закричал он, сам хватая мешки и выкидывая их на улицу. Некоторые солдаты, испугавшись, выбежали, некоторые продолжали насыпать. Увидав Алпатыча, Ферапонтов обратился к нему.
– Решилась! Расея! – крикнул он. – Алпатыч! решилась! Сам запалю. Решилась… – Ферапонтов побежал на двор.
По улице, запружая ее всю, непрерывно шли солдаты, так что Алпатыч не мог проехать и должен был дожидаться. Хозяйка Ферапонтова с детьми сидела также на телеге, ожидая того, чтобы можно было выехать.
Была уже совсем ночь. На небе были звезды и светился изредка застилаемый дымом молодой месяц. На спуске к Днепру повозки Алпатыча и хозяйки, медленно двигавшиеся в рядах солдат и других экипажей, должны были остановиться. Недалеко от перекрестка, у которого остановились повозки, в переулке, горели дом и лавки. Пожар уже догорал. Пламя то замирало и терялось в черном дыме, то вдруг вспыхивало ярко, до странности отчетливо освещая лица столпившихся людей, стоявших на перекрестке. Перед пожаром мелькали черные фигуры людей, и из за неумолкаемого треска огня слышались говор и крики. Алпатыч, слезший с повозки, видя, что повозку его еще не скоро пропустят, повернулся в переулок посмотреть пожар. Солдаты шныряли беспрестанно взад и вперед мимо пожара, и Алпатыч видел, как два солдата и с ними какой то человек во фризовой шинели тащили из пожара через улицу на соседний двор горевшие бревна; другие несли охапки сена.
Алпатыч подошел к большой толпе людей, стоявших против горевшего полным огнем высокого амбара. Стены были все в огне, задняя завалилась, крыша тесовая обрушилась, балки пылали. Очевидно, толпа ожидала той минуты, когда завалится крыша. Этого же ожидал Алпатыч.
– Алпатыч! – вдруг окликнул старика чей то знакомый голос.
– Батюшка, ваше сиятельство, – отвечал Алпатыч, мгновенно узнав голос своего молодого князя.
Князь Андрей, в плаще, верхом на вороной лошади, стоял за толпой и смотрел на Алпатыча.
– Ты как здесь? – спросил он.
– Ваше… ваше сиятельство, – проговорил Алпатыч и зарыдал… – Ваше, ваше… или уж пропали мы? Отец…
– Как ты здесь? – повторил князь Андрей.
Пламя ярко вспыхнуло в эту минуту и осветило Алпатычу бледное и изнуренное лицо его молодого барина. Алпатыч рассказал, как он был послан и как насилу мог уехать.
– Что же, ваше сиятельство, или мы пропали? – спросил он опять.
Князь Андрей, не отвечая, достал записную книжку и, приподняв колено, стал писать карандашом на вырванном листе. Он писал сестре:
«Смоленск сдают, – писал он, – Лысые Горы будут заняты неприятелем через неделю. Уезжайте сейчас в Москву. Отвечай мне тотчас, когда вы выедете, прислав нарочного в Усвяж».
Написав и передав листок Алпатычу, он на словах передал ему, как распорядиться отъездом князя, княжны и сына с учителем и как и куда ответить ему тотчас же. Еще не успел он окончить эти приказания, как верховой штабный начальник, сопутствуемый свитой, подскакал к нему.
– Вы полковник? – кричал штабный начальник, с немецким акцентом, знакомым князю Андрею голосом. – В вашем присутствии зажигают дома, а вы стоите? Что это значит такое? Вы ответите, – кричал Берг, который был теперь помощником начальника штаба левого фланга пехотных войск первой армии, – место весьма приятное и на виду, как говорил Берг.
Князь Андрей посмотрел на него и, не отвечая, продолжал, обращаясь к Алпатычу:
– Так скажи, что до десятого числа жду ответа, а ежели десятого не получу известия, что все уехали, я сам должен буду все бросить и ехать в Лысые Горы.
– Я, князь, только потому говорю, – сказал Берг, узнав князя Андрея, – что я должен исполнять приказания, потому что я всегда точно исполняю… Вы меня, пожалуйста, извините, – в чем то оправдывался Берг.
Что то затрещало в огне. Огонь притих на мгновенье; черные клубы дыма повалили из под крыши. Еще страшно затрещало что то в огне, и завалилось что то огромное.
– Урруру! – вторя завалившемуся потолку амбара, из которого несло запахом лепешек от сгоревшего хлеба, заревела толпа. Пламя вспыхнуло и осветило оживленно радостные и измученные лица людей, стоявших вокруг пожара.
Человек во фризовой шинели, подняв кверху руку, кричал:
– Важно! пошла драть! Ребята, важно!..
– Это сам хозяин, – послышались голоса.
– Так, так, – сказал князь Андрей, обращаясь к Алпатычу, – все передай, как я тебе говорил. – И, ни слова не отвечая Бергу, замолкшему подле него, тронул лошадь и поехал в переулок.


От Смоленска войска продолжали отступать. Неприятель шел вслед за ними. 10 го августа полк, которым командовал князь Андрей, проходил по большой дороге, мимо проспекта, ведущего в Лысые Горы. Жара и засуха стояли более трех недель. Каждый день по небу ходили курчавые облака, изредка заслоняя солнце; но к вечеру опять расчищало, и солнце садилось в буровато красную мглу. Только сильная роса ночью освежала землю. Остававшиеся на корню хлеба сгорали и высыпались. Болота пересохли. Скотина ревела от голода, не находя корма по сожженным солнцем лугам. Только по ночам и в лесах пока еще держалась роса, была прохлада. Но по дороге, по большой дороге, по которой шли войска, даже и ночью, даже и по лесам, не было этой прохлады. Роса не заметна была на песочной пыли дороги, встолченной больше чем на четверть аршина. Как только рассветало, начиналось движение. Обозы, артиллерия беззвучно шли по ступицу, а пехота по щиколку в мягкой, душной, не остывшей за ночь, жаркой пыли. Одна часть этой песочной пыли месилась ногами и колесами, другая поднималась и стояла облаком над войском, влипая в глаза, в волоса, в уши, в ноздри и, главное, в легкие людям и животным, двигавшимся по этой дороге. Чем выше поднималось солнце, тем выше поднималось облако пыли, и сквозь эту тонкую, жаркую пыль на солнце, не закрытое облаками, можно было смотреть простым глазом. Солнце представлялось большим багровым шаром. Ветра не было, и люди задыхались в этой неподвижной атмосфере. Люди шли, обвязавши носы и рты платками. Приходя к деревне, все бросалось к колодцам. Дрались за воду и выпивали ее до грязи.
Князь Андрей командовал полком, и устройство полка, благосостояние его людей, необходимость получения и отдачи приказаний занимали его. Пожар Смоленска и оставление его были эпохой для князя Андрея. Новое чувство озлобления против врага заставляло его забывать свое горе. Он весь был предан делам своего полка, он был заботлив о своих людях и офицерах и ласков с ними. В полку его называли наш князь, им гордились и его любили. Но добр и кроток он был только с своими полковыми, с Тимохиным и т. п., с людьми совершенно новыми и в чужой среде, с людьми, которые не могли знать и понимать его прошедшего; но как только он сталкивался с кем нибудь из своих прежних, из штабных, он тотчас опять ощетинивался; делался злобен, насмешлив и презрителен. Все, что связывало его воспоминание с прошедшим, отталкивало его, и потому он старался в отношениях этого прежнего мира только не быть несправедливым и исполнять свой долг.
Правда, все в темном, мрачном свете представлялось князю Андрею – особенно после того, как оставили Смоленск (который, по его понятиям, можно и должно было защищать) 6 го августа, и после того, как отец, больной, должен был бежать в Москву и бросить на расхищение столь любимые, обстроенные и им населенные Лысые Горы; но, несмотря на то, благодаря полку князь Андрей мог думать о другом, совершенно независимом от общих вопросов предмете – о своем полку. 10 го августа колонна, в которой был его полк, поравнялась с Лысыми Горами. Князь Андрей два дня тому назад получил известие, что его отец, сын и сестра уехали в Москву. Хотя князю Андрею и нечего было делать в Лысых Горах, он, с свойственным ему желанием растравить свое горе, решил, что он должен заехать в Лысые Горы.
Он велел оседлать себе лошадь и с перехода поехал верхом в отцовскую деревню, в которой он родился и провел свое детство. Проезжая мимо пруда, на котором всегда десятки баб, переговариваясь, били вальками и полоскали свое белье, князь Андрей заметил, что на пруде никого не было, и оторванный плотик, до половины залитый водой, боком плавал посредине пруда. Князь Андрей подъехал к сторожке. У каменных ворот въезда никого не было, и дверь была отперта. Дорожки сада уже заросли, и телята и лошади ходили по английскому парку. Князь Андрей подъехал к оранжерее; стекла были разбиты, и деревья в кадках некоторые повалены, некоторые засохли. Он окликнул Тараса садовника. Никто не откликнулся. Обогнув оранжерею на выставку, он увидал, что тесовый резной забор весь изломан и фрукты сливы обдерганы с ветками. Старый мужик (князь Андрей видал его у ворот в детстве) сидел и плел лапоть на зеленой скамеечке.
Он был глух и не слыхал подъезда князя Андрея. Он сидел на лавке, на которой любил сиживать старый князь, и около него было развешено лычко на сучках обломанной и засохшей магнолии.
Князь Андрей подъехал к дому. Несколько лип в старом саду были срублены, одна пегая с жеребенком лошадь ходила перед самым домом между розанами. Дом был заколочен ставнями. Одно окно внизу было открыто. Дворовый мальчик, увидав князя Андрея, вбежал в дом.
Алпатыч, услав семью, один оставался в Лысых Горах; он сидел дома и читал Жития. Узнав о приезде князя Андрея, он, с очками на носу, застегиваясь, вышел из дома, поспешно подошел к князю и, ничего не говоря, заплакал, целуя князя Андрея в коленку.
Потом он отвернулся с сердцем на свою слабость и стал докладывать ему о положении дел. Все ценное и дорогое было отвезено в Богучарово. Хлеб, до ста четвертей, тоже был вывезен; сено и яровой, необыкновенный, как говорил Алпатыч, урожай нынешнего года зеленым взят и скошен – войсками. Мужики разорены, некоторый ушли тоже в Богучарово, малая часть остается.
Князь Андрей, не дослушав его, спросил, когда уехали отец и сестра, разумея, когда уехали в Москву. Алпатыч отвечал, полагая, что спрашивают об отъезде в Богучарово, что уехали седьмого, и опять распространился о долах хозяйства, спрашивая распоряжении.
– Прикажете ли отпускать под расписку командам овес? У нас еще шестьсот четвертей осталось, – спрашивал Алпатыч.
«Что отвечать ему? – думал князь Андрей, глядя на лоснеющуюся на солнце плешивую голову старика и в выражении лица его читая сознание того, что он сам понимает несвоевременность этих вопросов, но спрашивает только так, чтобы заглушить и свое горе.
– Да, отпускай, – сказал он.
– Ежели изволили заметить беспорядки в саду, – говорил Алпатыч, – то невозмежио было предотвратить: три полка проходили и ночевали, в особенности драгуны. Я выписал чин и звание командира для подачи прошения.
– Ну, что ж ты будешь делать? Останешься, ежели неприятель займет? – спросил его князь Андрей.
Алпатыч, повернув свое лицо к князю Андрею, посмотрел на него; и вдруг торжественным жестом поднял руку кверху.
– Он мой покровитель, да будет воля его! – проговорил он.
Толпа мужиков и дворовых шла по лугу, с открытыми головами, приближаясь к князю Андрею.
– Ну прощай! – сказал князь Андрей, нагибаясь к Алпатычу. – Уезжай сам, увози, что можешь, и народу вели уходить в Рязанскую или в Подмосковную. – Алпатыч прижался к его ноге и зарыдал. Князь Андрей осторожно отодвинул его и, тронув лошадь, галопом поехал вниз по аллее.
На выставке все так же безучастно, как муха на лице дорогого мертвеца, сидел старик и стукал по колодке лаптя, и две девочки со сливами в подолах, которые они нарвали с оранжерейных деревьев, бежали оттуда и наткнулись на князя Андрея. Увидав молодого барина, старшая девочка, с выразившимся на лице испугом, схватила за руку свою меньшую товарку и с ней вместе спряталась за березу, не успев подобрать рассыпавшиеся зеленые сливы.
Князь Андрей испуганно поспешно отвернулся от них, боясь дать заметить им, что он их видел. Ему жалко стало эту хорошенькую испуганную девочку. Он боялся взглянуть на нее, по вместе с тем ему этого непреодолимо хотелось. Новое, отрадное и успокоительное чувство охватило его, когда он, глядя на этих девочек, понял существование других, совершенно чуждых ему и столь же законных человеческих интересов, как и те, которые занимали его. Эти девочки, очевидно, страстно желали одного – унести и доесть эти зеленые сливы и не быть пойманными, и князь Андрей желал с ними вместе успеха их предприятию. Он не мог удержаться, чтобы не взглянуть на них еще раз. Полагая себя уже в безопасности, они выскочили из засады и, что то пища тоненькими голосками, придерживая подолы, весело и быстро бежали по траве луга своими загорелыми босыми ножонками.
Князь Андрей освежился немного, выехав из района пыли большой дороги, по которой двигались войска. Но недалеко за Лысыми Горами он въехал опять на дорогу и догнал свой полк на привале, у плотины небольшого пруда. Был второй час после полдня. Солнце, красный шар в пыли, невыносимо пекло и жгло спину сквозь черный сюртук. Пыль, все такая же, неподвижно стояла над говором гудевшими, остановившимися войсками. Ветру не было, В проезд по плотине на князя Андрея пахнуло тиной и свежестью пруда. Ему захотелось в воду – какая бы грязная она ни была. Он оглянулся на пруд, с которого неслись крики и хохот. Небольшой мутный с зеленью пруд, видимо, поднялся четверти на две, заливая плотину, потому что он был полон человеческими, солдатскими, голыми барахтавшимися в нем белыми телами, с кирпично красными руками, лицами и шеями. Все это голое, белое человеческое мясо с хохотом и гиком барахталось в этой грязной луже, как караси, набитые в лейку. Весельем отзывалось это барахтанье, и оттого оно особенно было грустно.