Чэнь Кайгэ

Поделись знанием:
Перейти к: навигация, поиск
Чэнь Кайгэ
陈凯歌
Профессия:

кинорежиссёр

Карьера:

1984—…

Награды:

«Золотая пальмовая ветвь» (1993), BAFTA (1993)

Чэнь Кайгэ (кит. упр. 陈凯歌, пиньинь: Chén Kǎigē, Уэйд-Джайлз Chen Kai-Ko; род. 12 августа 1952, Пекин, КНР) — китайский кинорежиссёр, неоднократный лауреат международных кинопремий. Представитель так называемого «пятого поколения» китайских кинематографистов.





Биография

Чэнь Кайгэ родился в семье режиссёра и киноактрисы. В годы Культурной революции Чэнь примкнул к хунвэйбинам. После окончания Культурной революции в 1978 году поступил в Пекинскую киноакадемию, где учился вместе с Чжан Имоу, и закончил её в 1982.

Дебютным полнометражным фильмом Чэня стала «Жёлтая земля» (1984). Этой лентой молодой режиссёр сразу привлёк к себе внимание: «Жёлтая земля» была включена в конкурс фестиваля в Локарно и удостоена там приза «Серебряный леопард». В 1988 году Чэнь впервые был приглашён на Каннский кинофестиваль, но подлинный международный успех принесла ему картина «Прощай, моя наложница» (1993), собравшая большое количество наград, включая «Золотую пальмовую ветвь» и премию BAFTA.

После успеха «Прощай, моя наложница» Чэнь в 1990-е поставил ещё два исторических фильма. В 2002 году вышел его первый (и на настоящий момент единственный) англоязычный фильм «Убей меня нежно». Лента «Клятва» (2005) обозначила переход режиссёра к новому стилю, значительно отличающемуся от предыдущих его работ.[1]

Избранная фильмография

Награды

Напишите отзыв о статье "Чэнь Кайгэ"

Примечания

  1. KJ Doughton. [www.moviemaker.com/directing/article/the_color_of_forbidden_fruit_2482/ The Color of Forbidden Fruit.] (англ.)

Ссылки


Отрывок, характеризующий Чэнь Кайгэ

Пьер не имел той практической цепкости, которая бы дала ему возможность непосредственно взяться за дело, и потому он не любил его и только старался притвориться перед управляющим, что он занят делом. Управляющий же старался притвориться перед графом, что он считает эти занятия весьма полезными для хозяина и для себя стеснительными.
В большом городе нашлись знакомые; незнакомые поспешили познакомиться и радушно приветствовали вновь приехавшего богача, самого большого владельца губернии. Искушения по отношению главной слабости Пьера, той, в которой он признался во время приема в ложу, тоже были так сильны, что Пьер не мог воздержаться от них. Опять целые дни, недели, месяцы жизни Пьера проходили так же озабоченно и занято между вечерами, обедами, завтраками, балами, не давая ему времени опомниться, как и в Петербурге. Вместо новой жизни, которую надеялся повести Пьер, он жил всё тою же прежней жизнью, только в другой обстановке.
Из трех назначений масонства Пьер сознавал, что он не исполнял того, которое предписывало каждому масону быть образцом нравственной жизни, и из семи добродетелей совершенно не имел в себе двух: добронравия и любви к смерти. Он утешал себя тем, что за то он исполнял другое назначение, – исправление рода человеческого и имел другие добродетели, любовь к ближнему и в особенности щедрость.
Весной 1807 года Пьер решился ехать назад в Петербург. По дороге назад, он намеревался объехать все свои именья и лично удостовериться в том, что сделано из того, что им предписано и в каком положении находится теперь тот народ, который вверен ему Богом, и который он стремился облагодетельствовать.
Главноуправляющий, считавший все затеи молодого графа почти безумством, невыгодой для себя, для него, для крестьян – сделал уступки. Продолжая дело освобождения представлять невозможным, он распорядился постройкой во всех имениях больших зданий школ, больниц и приютов; для приезда барина везде приготовил встречи, не пышно торжественные, которые, он знал, не понравятся Пьеру, но именно такие религиозно благодарственные, с образами и хлебом солью, именно такие, которые, как он понимал барина, должны были подействовать на графа и обмануть его.
Южная весна, покойное, быстрое путешествие в венской коляске и уединение дороги радостно действовали на Пьера. Именья, в которых он не бывал еще, были – одно живописнее другого; народ везде представлялся благоденствующим и трогательно благодарным за сделанные ему благодеяния. Везде были встречи, которые, хотя и приводили в смущение Пьера, но в глубине души его вызывали радостное чувство. В одном месте мужики подносили ему хлеб соль и образ Петра и Павла, и просили позволения в честь его ангела Петра и Павла, в знак любви и благодарности за сделанные им благодеяния, воздвигнуть на свой счет новый придел в церкви. В другом месте его встретили женщины с грудными детьми, благодаря его за избавление от тяжелых работ. В третьем именьи его встречал священник с крестом, окруженный детьми, которых он по милостям графа обучал грамоте и религии. Во всех имениях Пьер видел своими глазами по одному плану воздвигавшиеся и воздвигнутые уже каменные здания больниц, школ, богаделен, которые должны были быть, в скором времени, открыты. Везде Пьер видел отчеты управляющих о барщинских работах, уменьшенных против прежнего, и слышал за то трогательные благодарения депутаций крестьян в синих кафтанах.
Пьер только не знал того, что там, где ему подносили хлеб соль и строили придел Петра и Павла, было торговое село и ярмарка в Петров день, что придел уже строился давно богачами мужиками села, теми, которые явились к нему, а что девять десятых мужиков этого села были в величайшем разорении. Он не знал, что вследствие того, что перестали по его приказу посылать ребятниц женщин с грудными детьми на барщину, эти самые ребятницы тем труднейшую работу несли на своей половине. Он не знал, что священник, встретивший его с крестом, отягощал мужиков своими поборами, и что собранные к нему ученики со слезами были отдаваемы ему, и за большие деньги были откупаемы родителями. Он не знал, что каменные, по плану, здания воздвигались своими рабочими и увеличили барщину крестьян, уменьшенную только на бумаге. Он не знал, что там, где управляющий указывал ему по книге на уменьшение по его воле оброка на одну треть, была наполовину прибавлена барщинная повинность. И потому Пьер был восхищен своим путешествием по именьям, и вполне возвратился к тому филантропическому настроению, в котором он выехал из Петербурга, и писал восторженные письма своему наставнику брату, как он называл великого мастера.