Чэнь Шэ (кит. 陳涉, также известен как Чэнь Шэн кит. 陳勝, ум. 209(208?) до н. э.) — древнекитайский военачальник, предводитель первого в череде восстаний, приведших к падению династии Цинь после смерти Цинь Шихуана.
Биографические данные
Чэнь Шэ родился в Янчэне (陽城, на территории современного уезда Дэнфэн провинции Хэнань), дата его рождения неизвестна. К 209 до н. э. он состоял в армии в чине капитана. Вместе с У Гуаном получил приказ доставить 900 солдат в Юйян (漁陽, на территории современного Пекина) для защиты северной границы от варварских племен хунну. Ливни и последовавшее за ними наводнение не позволили Чэню и У выполнить приказ к сроку, а по армейским законам Империи это означало смертный приговор как для командующих, так и для всех солдат.
Так как они все равно были обречены на смерть, у них не осталось иного выбора, нежели как поднять восстание (陳勝吳廣起義). Чэнь и У объявили, что их якобы поддерживают Фу Су (старший сын Цинь Шихуана, вынужденный незадолго до того совершить самоубийство) и Сян Янь (знаменитый генерал царства Чу): это утверждение было не более чем идеологическим приемом для привлечения врагов династии, поскольку и тот, и другой на самом деле были уже мертвы. В знак непокорности повстанцы объявили о возрождении Чу, бывшего врага царства Цинь. Столицей нового царства стал Чэньцю (陳丘, современный Чжоукоу 周口 в провинции Хэнань).
Деятельность повстанцев привлекла многих интеллектуалов, недовольных централизацией образовательной системы, осуществлённой Ли Сы. Среди них был потомок Конфуция Кун Цзя (孔甲).
Попытка противостоять огромной империи столь малыми силами была обречена на провал. Идеологической ошибкой Чэнь Шэ было также провозглашение себя монархом, вопреки разумным советам поставить на царство потомка из дома Чу. В результате его правление оказалось лишенным легитимности в глазах собственных генералов: один из них (У Чэнь), вслед за серией побед, провозгласил себя ваном г-ва Чжао (Зап. Чу); другой (Чжоу Фу) при поддержке дома Вэй провозгласил себя ваном г-ва Вэй. Еще некоторые погибли в боях с Цинь; У Гуан, остававшийся ближайшим сторонником Чэнь Шэ и назначенный его наместником (假王), был убит своими же подчиненными во время похода против Цинь.
В попытке собрать подкрепление Чэнь Шэ был убит одним из своих телохранителей, во время лично возглавляемого похода.
В правление Хань Гао-цзу (Лю Бан) уход за его могилой был предписан 30-и семьям.
Оценка историками
Повествование о Чэнь Шэ содержится в 48 гл. Исторических записок Сыма Цяня.
Он называет причиной поражения Чэнь Шэ суровое отношение к своим генералам: они оказались в подчинении назначенных Чэнем чиновников (Чжу Фан, Ху У), без личной привязанности к правителю.
По мнению Сыма Гуана, Чэнь совершил суровые с точки зрения конфуцианской морали проступки: непочтение к отцу (отчиму?) и жестокость по отношению к старым друзьям.
Степень участия Чэнь Шэ в ослаблении династии Цинь оспаривается китайскими и западными историками, однако в истории имперского Китая за восстанием Чэнь Шэ сохраняется роль прецедента. Так же как Цинь была первой династией, объединившей Древний Китай, а монарх Цинь — первым правителем, принявшим титул императора (Хуанди), Чэнь Шэ стал первым народным ниспровергателем династии, теряющей небесный мандат, — несмотря на то, что его восстание было очень скоро подавлено.
Напишите отзыв о статье "Чэнь Шэ"
Отрывок, характеризующий Чэнь Шэ
«Ваша потеря так ужасна, что я иначе не могу себе объяснить ее, как особенную милость Бога, Который хочет испытать – любя вас – вас и вашу превосходную мать. Ах, мой друг, религия, и только одна религия, может нас, уже не говорю утешить, но избавить от отчаяния; одна религия может объяснить нам то, чего без ее помощи не может понять человек: для чего, зачем существа добрые, возвышенные, умеющие находить счастие в жизни, никому не только не вредящие, но необходимые для счастия других – призываются к Богу, а остаются жить злые, бесполезные, вредные, или такие, которые в тягость себе и другим. Первая смерть, которую я видела и которую никогда не забуду – смерть моей милой невестки, произвела на меня такое впечатление. Точно так же как вы спрашиваете судьбу, для чего было умирать вашему прекрасному брату, точно так же спрашивала я, для чего было умирать этому ангелу Лизе, которая не только не сделала какого нибудь зла человеку, но никогда кроме добрых мыслей не имела в своей душе. И что ж, мой друг, вот прошло с тех пор пять лет, и я, с своим ничтожным умом, уже начинаю ясно понимать, для чего ей нужно было умереть, и каким образом эта смерть была только выражением бесконечной благости Творца, все действия Которого, хотя мы их большею частью не понимаем, суть только проявления Его бесконечной любви к Своему творению. Может быть, я часто думаю, она была слишком ангельски невинна для того, чтобы иметь силу перенести все обязанности матери. Она была безупречна, как молодая жена; может быть, она не могла бы быть такою матерью. Теперь, мало того, что она оставила нам, и в особенности князю Андрею, самое чистое сожаление и воспоминание, она там вероятно получит то место, которого я не смею надеяться для себя. Но, не говоря уже о ней одной, эта ранняя и страшная смерть имела самое благотворное влияние, несмотря на всю печаль, на меня и на брата. Тогда, в минуту потери, эти мысли не могли притти мне; тогда я с ужасом отогнала бы их, но теперь это так ясно и несомненно. Пишу всё это вам, мой друг, только для того, чтобы убедить вас в евангельской истине, сделавшейся для меня жизненным правилом: ни один волос с головы не упадет без Его воли. А воля Его руководствуется только одною беспредельною любовью к нам, и потому всё, что ни случается с нами, всё для нашего блага. Вы спрашиваете, проведем ли мы следующую зиму в Москве? Несмотря на всё желание вас видеть, не думаю и не желаю этого. И вы удивитесь, что причиною тому Буонапарте. И вот почему: здоровье отца моего заметно слабеет: он не может переносить противоречий и делается раздражителен. Раздражительность эта, как вы знаете, обращена преимущественно на политические дела. Он не может перенести мысли о том, что Буонапарте ведет дело как с равными, со всеми государями Европы и в особенности с нашим, внуком Великой Екатерины! Как вы знаете, я совершенно равнодушна к политическим делам, но из слов моего отца и разговоров его с Михаилом Ивановичем, я знаю всё, что делается в мире, и в особенности все почести, воздаваемые Буонапарте, которого, как кажется, еще только в Лысых Горах на всем земном шаре не признают ни великим человеком, ни еще менее французским императором. И мой отец не может переносить этого. Мне кажется, что мой отец, преимущественно вследствие своего взгляда на политические дела и предвидя столкновения, которые у него будут, вследствие его манеры, не стесняясь ни с кем, высказывать свои мнения, неохотно говорит о поездке в Москву. Всё, что он выиграет от лечения, он потеряет вследствие споров о Буонапарте, которые неминуемы. Во всяком случае это решится очень скоро. Семейная жизнь наша идет по старому, за исключением присутствия брата Андрея. Он, как я уже писала вам, очень изменился последнее время. После его горя, он теперь только, в нынешнем году, совершенно нравственно ожил. Он стал таким, каким я его знала ребенком: добрым, нежным, с тем золотым сердцем, которому я не знаю равного. Он понял, как мне кажется, что жизнь для него не кончена. Но вместе с этой нравственной переменой, он физически очень ослабел. Он стал худее чем прежде, нервнее. Я боюсь за него и рада, что он предпринял эту поездку за границу, которую доктора уже давно предписывали ему. Я надеюсь, что это поправит его. Вы мне пишете, что в Петербурге о нем говорят, как об одном из самых деятельных, образованных и умных молодых людей. Простите за самолюбие родства – я никогда в этом не сомневалась. Нельзя счесть добро, которое он здесь сделал всем, начиная с своих мужиков и до дворян. Приехав в Петербург, он взял только то, что ему следовало. Удивляюсь, каким образом вообще доходят слухи из Петербурга в Москву и особенно такие неверные, как тот, о котором вы мне пишете, – слух о мнимой женитьбе брата на маленькой Ростовой. Я не думаю, чтобы Андрей когда нибудь женился на ком бы то ни было и в особенности на ней. И вот почему: во первых я знаю, что хотя он и редко говорит о покойной жене, но печаль этой потери слишком глубоко вкоренилась в его сердце, чтобы когда нибудь он решился дать ей преемницу и мачеху нашему маленькому ангелу. Во вторых потому, что, сколько я знаю, эта девушка не из того разряда женщин, которые могут нравиться князю Андрею. Не думаю, чтобы князь Андрей выбрал ее своею женою, и откровенно скажу: я не желаю этого. Но я заболталась, кончаю свой второй листок. Прощайте, мой милый друг; да сохранит вас Бог под Своим святым и могучим покровом. Моя милая подруга, mademoiselle Bourienne, целует вас.
