Чёрная Мария

Чёрная Мария (англ. Black Maria Studio) — название павильона для киносъёмок, сооружённого около лаборатории Томаса Эдисона в Вест-Орандже, штат Нью-Джерси. Считается первым в мире киносъёмочным павильоном и служит образцом для многочисленных подражаний.

История

Павильон, постройка которого завершилась в 1893 году, предназначался для проведения съёмок кинороликов при помощи Кинетографа, сконструированного группой Уильяма Диксона под руководством Эдисона. Строительство, начатое в декабре 1892 года, обошлось в 637 долларов США, которые были вложены в расчёте на будущую прибыль от продажи Кинетоскопов и демонстрации отснятых фильмов. Павильон получил своё название из-за внешнего сходства с полицейскими тюремными каретами, которые имели такое же неофициальное прозвище (эквивалент русского выражения «чёрный воронок»). Название студия получила с лёгкой руки своих сотрудников Диксона и Кэмпбелла, из-за тесноты, духоты и стен чёрного цвета. Сам Эдисон в разговорах называл собственное детище «конурой», но это имя не прижилось.

Помещение состояло из двух комнат, одна из которых была сценой, где происходило снимаемое действие, а в другой располагались операторы с Кинетографом. Здание было устроено с таким расчётом, чтобы максимально использовать дневной солнечный свет, поскольку электрическим освещением для киносъёмки ещё не пользовались. Во многом «Чёрная Мария» была аналогична распространённым в те годы студиям с остеклёнными крышами для фотосъёмки, но кроме похожего устройства обладала возможностью поворачиваться вокруг вертикальной оси для выбора наиболее выгодного направления освещения. Для этого весь павильон был установлен на платформу с колёсами, опирающимися на кольцевые рельсы (см. рисунок). Толевая крыша помещения была закреплена на шарнирах и поднималась, обеспечивая доступ свету от Солнца или небосвода. Внутри павильона были также проложены рельсы, по которым на тележке мог передвигаться Кинетограф для съёмки с разных точек.

Одним из первых кинороликов, отснятых здесь, считается хронофотографический снимок «Чихание Фреда Отта», датированный 1893 годом. Это старейший фильм, из хранящихся в Библиотеке Конгресса США. Когда кинематограф начал получать популярность, к «Чёрной Марии» стали стекаться многочисленные претенденты на роли в фильмах Эдисона. Среди них были танцоры, борцы, фокусники и водевильные актёры. Обилие подобной публики, проводившей время в ожидании работы, Эдисон использовал для саморекламы, охотно позируя с ними для газетных фоторепортёров.

После постройки киностудией Эдисона нового здания со стеклянной крышей в Нью-Йорке, «Чёрная Мария» была закрыта, начиная с января 1901 года. В 1903 году Эдисон решил снести постройку, не приносящую дохода. Здание было вновь построено Службой национальных парков США в 1954 году по сохранившимся чертежам, и сейчас в нём располагается Национальный Музей Эдисона в Вест-Орандже. В 1981 году был учреждён ежегодный кинофестиваль «Чёрная Мария» для начинающих кинематографистов.

См. также

• Киностудия «Эдисон»
• Чёрная Маруся

Литература

• Жорж Садуль. Всеобщая история кино / В. А. Рязанова. — М.,: «Искусство», 1958. — Т. 1. — 611 с.

• [motion.kodak.com/motion/uploadedFiles/02_History_ru.pdf Хроника киноиндустрии] // [motion.kodak.com/motion/uploadedFiles/Kodak/motion/Education/Publications/Essential_Reference_Guide/kodak_essential_reference_guide.pdf The Essential Reference Guide for Filmmakers] = Краткий справочник кинематографиста. — Rochester: Eastman Kodak, 2007. — С. 5—18. — 214 с.

Отрывок, характеризующий Чёрная Мария

Балага был русый, с красным лицом и в особенности красной, толстой шеей, приземистый, курносый мужик, лет двадцати семи, с блестящими маленькими глазами и маленькой бородкой. Он был одет в тонком синем кафтане на шелковой подкладке, надетом на полушубке.
Он перекрестился на передний угол и подошел к Долохову, протягивая черную, небольшую руку.
– Федору Ивановичу! – сказал он, кланяясь.
– Здорово, брат. – Ну вот и он.
– Здравствуй, ваше сиятельство, – сказал он входившему Анатолю и тоже протянул руку.
– Я тебе говорю, Балага, – сказал Анатоль, кладя ему руки на плечи, – любишь ты меня или нет? А? Теперь службу сослужи… На каких приехал? А?
– Как посол приказал, на ваших на зверьях, – сказал Балага.
– Ну, слышишь, Балага! Зарежь всю тройку, а чтобы в три часа приехать. А?
– Как зарежешь, на чем поедем? – сказал Балага, подмигивая.
– Ну, я тебе морду разобью, ты не шути! – вдруг, выкатив глаза, крикнул Анатоль.
– Что ж шутить, – посмеиваясь сказал ямщик. – Разве я для своих господ пожалею? Что мочи скакать будет лошадям, то и ехать будем.
– А! – сказал Анатоль. – Ну садись.
– Что ж, садись! – сказал Долохов.
– Постою, Федор Иванович.
– Садись, врешь, пей, – сказал Анатоль и налил ему большой стакан мадеры. Глаза ямщика засветились на вино. Отказываясь для приличия, он выпил и отерся шелковым красным платком, который лежал у него в шапке.
– Что ж, когда ехать то, ваше сиятельство?
– Да вот… (Анатоль посмотрел на часы) сейчас и ехать. Смотри же, Балага. А? Поспеешь?
– Да как выезд – счастлив ли будет, а то отчего же не поспеть? – сказал Балага. – Доставляли же в Тверь, в семь часов поспевали. Помнишь небось, ваше сиятельство.
– Ты знаешь ли, на Рожество из Твери я раз ехал, – сказал Анатоль с улыбкой воспоминания, обращаясь к Макарину, который во все глаза умиленно смотрел на Курагина. – Ты веришь ли, Макарка, что дух захватывало, как мы летели. Въехали в обоз, через два воза перескочили. А?
– Уж лошади ж были! – продолжал рассказ Балага. – Я тогда молодых пристяжных к каурому запрег, – обратился он к Долохову, – так веришь ли, Федор Иваныч, 60 верст звери летели; держать нельзя, руки закоченели, мороз был. Бросил вожжи, держи, мол, ваше сиятельство, сам, так в сани и повалился. Так ведь не то что погонять, до места держать нельзя. В три часа донесли черти. Издохла левая только.


Анатоль вышел из комнаты и через несколько минут вернулся в подпоясанной серебряным ремнем шубке и собольей шапке, молодцовато надетой на бекрень и очень шедшей к его красивому лицу. Поглядевшись в зеркало и в той самой позе, которую он взял перед зеркалом, став перед Долоховым, он взял стакан вина.
– Ну, Федя, прощай, спасибо за всё, прощай, – сказал Анатоль. – Ну, товарищи, друзья… он задумался… – молодости… моей, прощайте, – обратился он к Макарину и другим.
Несмотря на то, что все они ехали с ним, Анатоль видимо хотел сделать что то трогательное и торжественное из этого обращения к товарищам. Он говорил медленным, громким голосом и выставив грудь покачивал одной ногой. – Все возьмите стаканы; и ты, Балага. Ну, товарищи, друзья молодости моей, покутили мы, пожили, покутили. А? Теперь, когда свидимся? за границу уеду. Пожили, прощай, ребята. За здоровье! Ура!.. – сказал он, выпил свой стакан и хлопнул его об землю.
– Будь здоров, – сказал Балага, тоже выпив свой стакан и обтираясь платком. Макарин со слезами на глазах обнимал Анатоля. – Эх, князь, уж как грустно мне с тобой расстаться, – проговорил он.
– Ехать, ехать! – закричал Анатоль.
Балага было пошел из комнаты.
– Нет, стой, – сказал Анатоль. – Затвори двери, сесть надо. Вот так. – Затворили двери, и все сели.
– Ну, теперь марш, ребята! – сказал Анатоль вставая.
Лакей Joseph подал Анатолю сумку и саблю, и все вышли в переднюю.
– А шуба где? – сказал Долохов. – Эй, Игнатка! Поди к Матрене Матвеевне, спроси шубу, салоп соболий. Я слыхал, как увозят, – сказал Долохов, подмигнув. – Ведь она выскочит ни жива, ни мертва, в чем дома сидела; чуть замешкаешься, тут и слезы, и папаша, и мамаша, и сейчас озябла и назад, – а ты в шубу принимай сразу и неси в сани.
Лакей принес женский лисий салоп.
– Дурак, я тебе сказал соболий. Эй, Матрешка, соболий! – крикнул он так, что далеко по комнатам раздался его голос.