Эбеновое дерево
Поделись знанием:
К:Википедия:Статьи без источников (тип: не указан)
– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
(перенаправлено с «Чёрное дерево»)
Эбе́новое де́рево, или Эбе́н — чёрная (или чёрная с полосами) древесина некоторых тропических деревьев рода Хурма (Diospyros), произрастающих во влажных тропических лесах Западной, Центральной и Восточной Африки, Южной и Юго-Восточной Азии, на островах Индийского океана, в муссонных лесах Индии и острова Цейлон. Ядровая древесина без различимых годовых колец очень твёрдая и тяжёлая и относится к самым ценным древесным породам. Жёлто-серая заболонь, которую удаляют с дерева сразу после повала, может занимать до 70 % ствола и никогда не поступает в продажу, так как считается некрасивой. Плотность эбена — до 1300 кг/м³ при влажности 15 %. Эта древесина тонет в воде.
Содержание
Сорта
Древесину эбенового дерева делят на сорта в зависимости от вида растения, являющегося её источником.
- Камерунский эбен — древесина вида Diospyros crassiflora Hiern; поступает из Африки и является самым распространённым на рынке сортом эбена, обычно глубокого чёрного цвета или с серыми прожилками. Для него характерны выраженные открытые поры, вследствие чего он ценится существенно ниже других, мелкопористых сортов.
- Цейлонский эбен — древесина вида Цейлонское эбеновое дерево, или Чёрное эбеновое дерево (Diospyros ebenum J.Koenig); имеет самое лучшее качество: очень твёрдая (в два раза твёрже дуба), хорошо полируется (после полировки становится идеально ровной), практически без видимых пор, устойчива к термитам и воде. В XVI—XIX веках именно из этого сорта эбена делали лучшую мебель.
- Мадагаскарский эбен — древесина вида Diospyros perrieri Jum.; имеет тёмно-коричневый цвет, очень мелкие поры, устойчива к термитам и воде, плотность около 1000 кг/м³.
- Макассарский эбен — древесина вида Diospyros celebica Bakh. (Индонезия); считается «цветным» эбеном, его заболонь желтовато-белая, а ядро чёрное с очень характерным рисунком из светло-жёлтых и коричневых полос; древесина очень плотная и стойкая, пыль вызывает раздражение кожи, глаз и лёгких (пыль других эбенов тоже). Плотность составляет от 1100 до 1300 кг/м³.
- Мунский эбен — древесина вида Diospyros mun A.Chev.; поступает из Лаоса и Вьетнама и похожа по раскраске на макассарский эбен.
- Лунный эбен — древесина вида Маболо (Diospyros blancoi A.DC.); крайне редкая разновидность чёрного эбена. Родина — Филиппины, сейчас встречается только в непроходимых лесах Мьянмы. Лунный эбен — единственный сорт среди эбеновых деревьев с древесиной светлых оттенков. Текстура дерева очень красива. При спиливании имеет белый цвет с зеленоватыми разводами. После высыхания древесина приобретает золотисто-жёлтый цвет с чёрными разводами, прожилками и полосками. Иногда разводы и полоски могут иметь и другие оттенки, например, голубоватые, зеленоватые, шоколадные. Лунный эбен запрещён к рубке и вывозу. Мьянма крайне редко продаёт квоты на незначительные партии. Деревья, допустимые к рубке, имеют возраст от 400—450 до 1000 лет. Это происходит потому, что заболонь эбеновых деревьев составляет порой до 70 % от общей толщины дерева и её отделяют и выбрасывают сразу после спиливания дерева, забирая только твёрдую сердцевину, которая находится в самом центре ствола. То, что дерево эбена оказалось лунным, — определяется по мере спиливания дерева, так как внешне оно неотличимо от других видов эбеновых деревьев. Эбен растёт очень медленно — проходят века, пока дерево вырастет до товарных размеров. Из-за крайне медленного роста древесина эбена приобретает огромную плотность — до 1300 кг/м³. Очень требовательна к условиям сушки, после сушки сильно теряет в объёме. Содержит большое количество эфирных масел, поэтому устойчива к воздействию внешней среды, к перепадам влажности и температуры, не гниёт, устойчива к повреждению насекомыми, в том числе термитами. Из лунного эбена делают самые дорогие, редкие, эксклюзивные и красивые бильярдные кии, имеющие высокие игровые характеристики и твёрдость, однако стоит отметить, что далеко не каждый мастер возьмётся за изготовление кия из лунного эбена, т.к. структура волокон и большая твёрдость требуют от мастера большого опыта по обработке этого очень дорогого дерева и наличия особых инструментов повышенной износостойкости, т.к. лунный эбен быстро и легко затупляет практически любой режущий деревообрабатывающий инструмент. Кии из лунного эбена, особенно цельные, являются штучным товаром и стоят очень дорого. Также из лунного эбена изготавливают мебель и предметы интерьера, декоративный паркет, сувениры, инкрустации. Квадратный метр паркета из лунного эбена продаётся поштучно и стоит в среднем около 50 000 долларов США (2013).
Применение
Эбеновое дерево находит применение в первую очередь при изготовлении мебели. Также его используют для интарсий и шпона или при изготовлении музыкальных инструментов (например, скрипичный гриф) и в искусстве. Из истории известно, что это было излюбленное дерево для дверных и оконных ручек, ручек столовых приборов, обрезки использовались для изготовления вязальных спиц и крючков или на ручки бритв.
Этимология
В наше время эбеном называется чёрное дерево из рода Diospyros, растущее в Индии и Шри-Ланке, однако в Библии под названием håvnîm ивр. הָבְנִים подразумевалось похожее дерево, древесина которого привозилась из Нубии. Исследования тёмного дерева, которое находят в египетских гробницах (египетское hbny = эбен), позволили установить, что это древесина африканского розового дерева (Dalbergia melanoxylon) из семейства Бобовые, которое произрастает в засушливых областях у южной границы Сахары.
Эбен в мифологии
<imagemap>: неверное или отсутствующее изображение |
В этом разделе не хватает ссылок на источники информации. Информация должна быть проверяема, иначе она может быть поставлена под сомнение и удалена.
Вы можете отредактировать эту статью, добавив ссылки на авторитетные источники. Эта отметка установлена 3 ноября 2013 года. |
В мифах, магии и эзотерике эбену часто приписываются магические свойства. Так в дома, обнесённые частоколом из эбеновых кольев, не могут проникнуть злые духи, или оружие из эбена якобы может убить демонов. Волшебные палочки тоже часто делаются из эбенового дерева, кроме того, волшебные предметы должны храниться в эбеновой шкатулке, чтобы не потерять свою силу.
Красная книга
Высокий спрос на древесину этих тропических деревьев стал угрозой для их существования. В 1994 году Всемирный союз охраны природы занёс их в Красную книгу.
Из 103 видов рода Diospyros большинство отнесено к категории «под угрозой» (Vulnerable), 14 к категории «в опасности»(Endangered) и 15 к «крайняя опасность» (Critically Endangered). Только 21 вид отнесён к категории «малый риск» (Near Threatened) и два к «вне опасности» (Least Concern), а именно Diospyros ekodul B.Walln. и Diospyros lotus (Хурма обыкновенная)[1].
См. также
Напишите отзыв о статье "Эбеновое дерево"
Примечания
- ↑ [www.redlist.org/search/quick/?text=Diospyros Поиск «Diospyros» на странице поиска IUCN] 29.09.2007
Литература
- Эбеновое дерево // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
- Редкие растения мира // Наука и жизнь : журнал. — 2008. — № 5. — С. 94—95.
Отрывок, характеризующий Эбеновое дерево
Когда сначала синим и потом красным пламенем загорелись серники о трут, Щербинин зажег сальную свечку, с подсвечника которой побежали обгладывавшие ее прусаки, и осмотрел вестника. Болховитинов был весь в грязи и, рукавом обтираясь, размазывал себе лицо.– Да кто доносит? – сказал Щербинин, взяв конверт.
– Известие верное, – сказал Болховитинов. – И пленные, и казаки, и лазутчики – все единогласно показывают одно и то же.
– Нечего делать, надо будить, – сказал Щербинин, вставая и подходя к человеку в ночном колпаке, укрытому шинелью. – Петр Петрович! – проговорил он. Коновницын не шевелился. – В главный штаб! – проговорил он, улыбнувшись, зная, что эти слова наверное разбудят его. И действительно, голова в ночном колпаке поднялась тотчас же. На красивом, твердом лице Коновницына, с лихорадочно воспаленными щеками, на мгновение оставалось еще выражение далеких от настоящего положения мечтаний сна, но потом вдруг он вздрогнул: лицо его приняло обычно спокойное и твердое выражение.
– Ну, что такое? От кого? – неторопливо, но тотчас же спросил он, мигая от света. Слушая донесение офицера, Коновницын распечатал и прочел. Едва прочтя, он опустил ноги в шерстяных чулках на земляной пол и стал обуваться. Потом снял колпак и, причесав виски, надел фуражку.
– Ты скоро доехал? Пойдем к светлейшему.
Коновницын тотчас понял, что привезенное известие имело большую важность и что нельзя медлить. Хорошо ли, дурно ли это было, он не думал и не спрашивал себя. Его это не интересовало. На все дело войны он смотрел не умом, не рассуждением, а чем то другим. В душе его было глубокое, невысказанное убеждение, что все будет хорошо; но что этому верить не надо, и тем более не надо говорить этого, а надо делать только свое дело. И это свое дело он делал, отдавая ему все свои силы.
Петр Петрович Коновницын, так же как и Дохтуров, только как бы из приличия внесенный в список так называемых героев 12 го года – Барклаев, Раевских, Ермоловых, Платовых, Милорадовичей, так же как и Дохтуров, пользовался репутацией человека весьма ограниченных способностей и сведений, и, так же как и Дохтуров, Коновницын никогда не делал проектов сражений, но всегда находился там, где было труднее всего; спал всегда с раскрытой дверью с тех пор, как был назначен дежурным генералом, приказывая каждому посланному будить себя, всегда во время сраженья был под огнем, так что Кутузов упрекал его за то и боялся посылать, и был так же, как и Дохтуров, одной из тех незаметных шестерен, которые, не треща и не шумя, составляют самую существенную часть машины.
Выходя из избы в сырую, темную ночь, Коновницын нахмурился частью от головной усилившейся боли, частью от неприятной мысли, пришедшей ему в голову о том, как теперь взволнуется все это гнездо штабных, влиятельных людей при этом известии, в особенности Бенигсен, после Тарутина бывший на ножах с Кутузовым; как будут предлагать, спорить, приказывать, отменять. И это предчувствие неприятно ему было, хотя он и знал, что без этого нельзя.
Действительно, Толь, к которому он зашел сообщить новое известие, тотчас же стал излагать свои соображения генералу, жившему с ним, и Коновницын, молча и устало слушавший, напомнил ему, что надо идти к светлейшему.
Кутузов, как и все старые люди, мало спал по ночам. Он днем часто неожиданно задремывал; но ночью он, не раздеваясь, лежа на своей постели, большею частию не спал и думал.
Так он лежал и теперь на своей кровати, облокотив тяжелую, большую изуродованную голову на пухлую руку, и думал, открытым одним глазом присматриваясь к темноте.
С тех пор как Бенигсен, переписывавшийся с государем и имевший более всех силы в штабе, избегал его, Кутузов был спокойнее в том отношении, что его с войсками не заставят опять участвовать в бесполезных наступательных действиях. Урок Тарутинского сражения и кануна его, болезненно памятный Кутузову, тоже должен был подействовать, думал он.
«Они должны понять, что мы только можем проиграть, действуя наступательно. Терпение и время, вот мои воины богатыри!» – думал Кутузов. Он знал, что не надо срывать яблоко, пока оно зелено. Оно само упадет, когда будет зрело, а сорвешь зелено, испортишь яблоко и дерево, и сам оскомину набьешь. Он, как опытный охотник, знал, что зверь ранен, ранен так, как только могла ранить вся русская сила, но смертельно или нет, это был еще не разъясненный вопрос. Теперь, по присылкам Лористона и Бертелеми и по донесениям партизанов, Кутузов почти знал, что он ранен смертельно. Но нужны были еще доказательства, надо было ждать.
«Им хочется бежать посмотреть, как они его убили. Подождите, увидите. Все маневры, все наступления! – думал он. – К чему? Все отличиться. Точно что то веселое есть в том, чтобы драться. Они точно дети, от которых не добьешься толку, как было дело, оттого что все хотят доказать, как они умеют драться. Да не в том теперь дело.
И какие искусные маневры предлагают мне все эти! Им кажется, что, когда они выдумали две три случайности (он вспомнил об общем плане из Петербурга), они выдумали их все. А им всем нет числа!»
Неразрешенный вопрос о том, смертельна или не смертельна ли была рана, нанесенная в Бородине, уже целый месяц висел над головой Кутузова. С одной стороны, французы заняли Москву. С другой стороны, несомненно всем существом своим Кутузов чувствовал, что тот страшный удар, в котором он вместе со всеми русскими людьми напряг все свои силы, должен был быть смертелен. Но во всяком случае нужны были доказательства, и он ждал их уже месяц, и чем дальше проходило время, тем нетерпеливее он становился. Лежа на своей постели в свои бессонные ночи, он делал то самое, что делала эта молодежь генералов, то самое, за что он упрекал их. Он придумывал все возможные случайности, в которых выразится эта верная, уже свершившаяся погибель Наполеона. Он придумывал эти случайности так же, как и молодежь, но только с той разницей, что он ничего не основывал на этих предположениях и что он видел их не две и три, а тысячи. Чем дальше он думал, тем больше их представлялось. Он придумывал всякого рода движения наполеоновской армии, всей или частей ее – к Петербургу, на него, в обход его, придумывал (чего он больше всего боялся) и ту случайность, что Наполеон станет бороться против него его же оружием, что он останется в Москве, выжидая его. Кутузов придумывал даже движение наполеоновской армии назад на Медынь и Юхнов, но одного, чего он не мог предвидеть, это того, что совершилось, того безумного, судорожного метания войска Наполеона в продолжение первых одиннадцати дней его выступления из Москвы, – метания, которое сделало возможным то, о чем все таки не смел еще тогда думать Кутузов: совершенное истребление французов. Донесения Дорохова о дивизии Брусье, известия от партизанов о бедствиях армии Наполеона, слухи о сборах к выступлению из Москвы – все подтверждало предположение, что французская армия разбита и сбирается бежать; но это были только предположения, казавшиеся важными для молодежи, но не для Кутузова. Он с своей шестидесятилетней опытностью знал, какой вес надо приписывать слухам, знал, как способны люди, желающие чего нибудь, группировать все известия так, что они как будто подтверждают желаемое, и знал, как в этом случае охотно упускают все противоречащее. И чем больше желал этого Кутузов, тем меньше он позволял себе этому верить. Вопрос этот занимал все его душевные силы. Все остальное было для него только привычным исполнением жизни. Таким привычным исполнением и подчинением жизни были его разговоры с штабными, письма к m me Stael, которые он писал из Тарутина, чтение романов, раздачи наград, переписка с Петербургом и т. п. Но погибель французов, предвиденная им одним, было его душевное, единственное желание.
