Чёрное знамя (организация)

Чёрное знамя — анархо-коммунистическая организация в Российской империи, также известная как чернознаменцы. Она возникла в 1903 году как федерация групп и была названа в честь чёрного флага, который начал использоваться в качестве символа анархизма в России, по мнению Anarchist FAQ (Великобритания), где-то со времени её основания. Главным организатором и идеологом организации был Иуда Соломонович Гроссман (Рощин). Единственный номер газеты «Чёрное знамя» был издан в Женеве в декабре 1905 года.

Состав

Самое крупное сообщество анархистов-террористов в Российской Империи, «Чёрное знамя» привлекло больше всего сторонников в пограничных гу­берниях запада и юга (в городах Варшава, Вильно, Екатеринослав, Одесса), в том числе почти всех анархистов в Белостоке. В основном, в их рядах числились студенты, ремесленники и фабричные рабочие, но также были и крестьяне, безработные, бродяги и ниц­шеанцы. Большинство участников составляли евреи, остальные, в основном, были поляками, украинцами и великороссами. Большей частью в организации состояла молодежь 19-20 лет, а некоторым активистам чернознаменцев вообще было всего 15.

Тактика и идеология

Чернознаменцы выступали за следующую программу: «Постоянные партизанские выступления пролетарских масс, организация безработных для экспроприации жизненных припасов, массовый антибуржуазный террор и частные экспроприации».

«Мы признаем отдельные экспропри­ации только как способ получения денег для наших ре­волюционных действий. Если мы получаем деньги, мы не убиваем тех лиц, у которых экспроприируем. Но это не значит, что он, владелец денег, откупился от нас. Нет! Мы будем искать его в самых разных ресторанах, кафе, те­атрах, на балах, концертах и так далее. Смерть буржую! И кем бы он ни был, ему никогда не скрыться от бомб и пуль анархистов»

— Заявление участника «Чёрного знамени» на суде в Одессе.

Отмеченные в истории, по словам историка Пола Эврича, «отча­янным фанатизмом и непрерывными актами насилия», чернознаменцы были первой анархистской группой, сознательно взявшей на вооружение политику террора против су­ществующего порядка. В их глазах каждый насильственный акт, каким бы жестоким и бессмысленным он ни казался об­ществу, имел смысл, как средство мести и расплаты с му­чителями. Наряду с не менее фанатичной группой «Безначалие», «Чёрное знамя» была наиболее заметной анархо-коммунистической организацией в России.

В конце 1905 года чернознаменцы раскололись на две группировки: безмотивных террористов во главе с В. Лапидусом (Стригой) и анархистов-коммунистов. Безмотивные террористы основной целью своей деятельности считали организацию «безмотивного антибуржуазного террора» путём индивидуальных покушений на представителей буржуазии не за какие-либо их действия (донос, провокаторство и т. д.), а просто за принадлежность к классу «паразитов-эксплуататоров». Сторонники же анархистов-коммунистов высказывались за сочетание антибуржуазной борьбы с серией восстаний для провозглашения в городах и сёлах «временных революционных коммун».

См. также

• Хлеб и Воля
• Гроссман, Иуда Соломонович
• Шапиро, Александр
• Народная Воля

Библиография

• Гейфман А. [www.kouzdra.ru/page/texts/geifman/ Революционный террор в России, 1894 — 1917] / Пер. с англ. Е. Дорман. — М.: КРОН-ПРЕСС, 1997. — 448 с. — (Серия «Экспресс»). — ISBN 5-232-00608-8.
• Эврич П. Русские анархисты, 1905-1917 / Пер. И.Е. Полоцка. — М.: ЗАО Центрполиграф, 2006. — 448 с. — (Россия в переломный момент истории). — ISBN 5-9524-2512-7.

Ссылки

• [recollectionbooks.com/bleed/Encyclopedia/ChernoeZnamia.htm «Чёрное знамя»] в анархистской энциклопедии Daily Bleed  (англ.)

Отрывок, характеризующий Чёрное знамя (организация)

Наташа была спокойнее, но не веселее. Она не только избегала всех внешних условий радости: балов, катанья, концертов, театра; но она ни разу не смеялась так, чтобы из за смеха ее не слышны были слезы. Она не могла петь. Как только начинала она смеяться или пробовала одна сама с собой петь, слезы душили ее: слезы раскаяния, слезы воспоминаний о том невозвратном, чистом времени; слезы досады, что так, задаром, погубила она свою молодую жизнь, которая могла бы быть так счастлива. Смех и пение особенно казались ей кощунством над ее горем. О кокетстве она и не думала ни раза; ей не приходилось даже воздерживаться. Она говорила и чувствовала, что в это время все мужчины были для нее совершенно то же, что шут Настасья Ивановна. Внутренний страж твердо воспрещал ей всякую радость. Да и не было в ней всех прежних интересов жизни из того девичьего, беззаботного, полного надежд склада жизни. Чаще и болезненнее всего вспоминала она осенние месяцы, охоту, дядюшку и святки, проведенные с Nicolas в Отрадном. Что бы она дала, чтобы возвратить хоть один день из того времени! Но уж это навсегда было кончено. Предчувствие не обманывало ее тогда, что то состояние свободы и открытости для всех радостей никогда уже не возвратится больше. Но жить надо было.
Ей отрадно было думать, что она не лучше, как она прежде думала, а хуже и гораздо хуже всех, всех, кто только есть на свете. Но этого мало было. Она знала это и спрашивала себя: «Что ж дальше?А дальше ничего не было. Не было никакой радости в жизни, а жизнь проходила. Наташа, видимо, старалась только никому не быть в тягость и никому не мешать, но для себя ей ничего не нужно было. Она удалялась от всех домашних, и только с братом Петей ей было легко. С ним она любила бывать больше, чем с другими; и иногда, когда была с ним с глазу на глаз, смеялась. Она почти не выезжала из дому и из приезжавших к ним рада была только одному Пьеру. Нельзя было нежнее, осторожнее и вместе с тем серьезнее обращаться, чем обращался с нею граф Безухов. Наташа Осссознательно чувствовала эту нежность обращения и потому находила большое удовольствие в его обществе. Но она даже не была благодарна ему за его нежность; ничто хорошее со стороны Пьера не казалось ей усилием. Пьеру, казалось, так естественно быть добрым со всеми, что не было никакой заслуги в его доброте. Иногда Наташа замечала смущение и неловкость Пьера в ее присутствии, в особенности, когда он хотел сделать для нее что нибудь приятное или когда он боялся, чтобы что нибудь в разговоре не навело Наташу на тяжелые воспоминания. Она замечала это и приписывала это его общей доброте и застенчивости, которая, по ее понятиям, таковая же, как с нею, должна была быть и со всеми. После тех нечаянных слов о том, что, ежели бы он был свободен, он на коленях бы просил ее руки и любви, сказанных в минуту такого сильного волнения для нее, Пьер никогда не говорил ничего о своих чувствах к Наташе; и для нее было очевидно, что те слова, тогда так утешившие ее, были сказаны, как говорятся всякие бессмысленные слова для утешения плачущего ребенка. Не оттого, что Пьер был женатый человек, но оттого, что Наташа чувствовала между собою и им в высшей степени ту силу нравственных преград – отсутствие которой она чувствовала с Kyрагиным, – ей никогда в голову не приходило, чтобы из ее отношений с Пьером могла выйти не только любовь с ее или, еще менее, с его стороны, но даже и тот род нежной, признающей себя, поэтической дружбы между мужчиной и женщиной, которой она знала несколько примеров.
В конце Петровского поста Аграфена Ивановна Белова, отрадненская соседка Ростовых, приехала в Москву поклониться московским угодникам. Она предложила Наташе говеть, и Наташа с радостью ухватилась за эту мысль. Несмотря на запрещение доктора выходить рано утром, Наташа настояла на том, чтобы говеть, и говеть не так, как говели обыкновенно в доме Ростовых, то есть отслушать на дому три службы, а чтобы говеть так, как говела Аграфена Ивановна, то есть всю неделю, не пропуская ни одной вечерни, обедни или заутрени.
Графине понравилось это усердие Наташи; она в душе своей, после безуспешного медицинского лечения, надеялась, что молитва поможет ей больше лекарств, и хотя со страхом и скрывая от доктора, но согласилась на желание Наташи и поручила ее Беловой. Аграфена Ивановна в три часа ночи приходила будить Наташу и большей частью находила ее уже не спящею. Наташа боялась проспать время заутрени. Поспешно умываясь и с смирением одеваясь в самое дурное свое платье и старенькую мантилью, содрогаясь от свежести, Наташа выходила на пустынные улицы, прозрачно освещенные утренней зарей. По совету Аграфены Ивановны, Наташа говела не в своем приходе, а в церкви, в которой, по словам набожной Беловой, был священник весьма строгий и высокой жизни. В церкви всегда было мало народа; Наташа с Беловой становились на привычное место перед иконой божией матери, вделанной в зад левого клироса, и новое для Наташи чувство смирения перед великим, непостижимым, охватывало ее, когда она в этот непривычный час утра, глядя на черный лик божией матери, освещенный и свечами, горевшими перед ним, и светом утра, падавшим из окна, слушала звуки службы, за которыми она старалась следить, понимая их. Когда она понимала их, ее личное чувство с своими оттенками присоединялось к ее молитве; когда она не понимала, ей еще сладостнее было думать, что желание понимать все есть гордость, что понимать всего нельзя, что надо только верить и отдаваться богу, который в эти минуты – она чувствовала – управлял ее душою. Она крестилась, кланялась и, когда не понимала, то только, ужасаясь перед своею мерзостью, просила бога простить ее за все, за все, и помиловать. Молитвы, которым она больше всего отдавалась, были молитвы раскаяния. Возвращаясь домой в ранний час утра, когда встречались только каменщики, шедшие на работу, дворники, выметавшие улицу, и в домах еще все спали, Наташа испытывала новое для нее чувство возможности исправления себя от своих пороков и возможности новой, чистой жизни и счастия.