Шаатнез

Шаатнез (ивр. ‏שַׁעַטְנֵז‏‎) — ткань, которая состоит из смеси шерсти и льна, а также одежда, сшитая из такой ткани.

Источник запрета на шаатнез

Библейская заповедь в иудаизме запрещает евреям носить одежду, изготовленную из смеси шерстяного (имеющего животное происхождение) и льняного волокна (имеющего растительное происхождение):

«Не надевай шаатнез — шерсть и лён вместе»

— Второзаконие 22:11

Распространено мнение, что запрет касается лишь шерсти овцы.

Область действия запрета

Коэны были освобождены от этого запрета; в Мишне говорится, что это освобождение действует во время участия коэнов в Храмовой службе (Килаим 9:1), отчего некоторые исследователи^[кто?] полагают, что запрет на шаатнез — это запрет-табу на использование предметов, специально предназначенных для священнодействия.

Законоучители Талмуда запретили не только носить ткань шаатнез, но также сидеть и лежать на таких тканях и использовать их каким-либо иным способом. Однако цицит из шерсти можно помещать на льняной одежде.

Причины запрета

Запрет на шаатнез — частный случай запретов килаим, относящихся к законам типа хуким («уставы»), которым нет рационального объяснения и причины которых остаются для нас неизвестными. Несмотря на это, еврейская традиция положительно относится к попыткам их осмысления, и на протяжении всей истории еврейские мудрецы пытались и пытаются найти им объяснения.

Из различных предположений о причинах запрета на шаатнез, выдвинутых еврейскими мыслителями, наиболее вескими являются подчеркивающие непозволительность изменять порядок Творения. В книге Берешит говорится о том, что каждое животное создано «по своему подобию» и между особями существует определенная разница, которую необходимо соблюдать, поскольку нельзя нарушать экологическое единство природы.

Так, Маймонид утверждал, что смешение разных видов животных или растений — это нарушение законов природы и этических предписаний и также полагал, что жрецы языческих культов в библейские времена носили шаатнез, поэтому евреям это было запрещено. Нахманид считал, что запрет предостерегает человека от вмешательства в природные процессы, от стремления улучшить получаемое от природы и является греховным вызовом Творцу. Есть мнение, что этот запрет проистекает от жертв, принесённых Каином и Авелем Богу — Авель-пастух щедро пожертвовал овечью шерсть, а Каин-землепашец — всего лишь несколько льняных зёрен. Раши, отвергая попытки рационалистических объяснений, предложенных различными учеными, в том числе Филоном Александрийским и Натаном бен Иехиэлем Римским, говорит: «Эти предписания представляют собою указы Всевышнего, причины которых напрасно будет искать».

Дополнительно

В настоящее время существуют лаборатории, в которых при помощи специальных методов определяют наличие шаатнеза в ткани.

Ряд производителей одежды и тканей используют специальную маркировку на своих изделиях указывающих на отсутствие шаатнеза.

Караимы, не следующие в своей практике установлениям Талмуда, так же запрещают ношение и использование тканей с шаатнез, поскольку эта заповедь исходит из Торы, а не Талмуда.

Ссылки

• [www.eleven.co.il/article/14702 Шаатнез] — статья из Электронной еврейской энциклопедии

См. также

• 613 заповедей

Отрывок, характеризующий Шаатнез

– Ах, как хорошо! Как славно! – говорил он себе, когда ему подвигали чисто накрытый стол с душистым бульоном, или когда он на ночь ложился на мягкую чистую постель, или когда ему вспоминалось, что жены и французов нет больше. – Ах, как хорошо, как славно! – И по старой привычке он делал себе вопрос: ну, а потом что? что я буду делать? И тотчас же он отвечал себе: ничего. Буду жить. Ах, как славно!
То самое, чем он прежде мучился, чего он искал постоянно, цели жизни, теперь для него не существовало. Эта искомая цель жизни теперь не случайно не существовала для него только в настоящую минуту, но он чувствовал, что ее нет и не может быть. И это то отсутствие цели давало ему то полное, радостное сознание свободы, которое в это время составляло его счастие.
Он не мог иметь цели, потому что он теперь имел веру, – не веру в какие нибудь правила, или слова, или мысли, но веру в живого, всегда ощущаемого бога. Прежде он искал его в целях, которые он ставил себе. Это искание цели было только искание бога; и вдруг он узнал в своем плену не словами, не рассуждениями, но непосредственным чувством то, что ему давно уж говорила нянюшка: что бог вот он, тут, везде. Он в плену узнал, что бог в Каратаеве более велик, бесконечен и непостижим, чем в признаваемом масонами Архитектоне вселенной. Он испытывал чувство человека, нашедшего искомое у себя под ногами, тогда как он напрягал зрение, глядя далеко от себя. Он всю жизнь свою смотрел туда куда то, поверх голов окружающих людей, а надо было не напрягать глаз, а только смотреть перед собой.
Он не умел видеть прежде великого, непостижимого и бесконечного ни в чем. Он только чувствовал, что оно должно быть где то, и искал его. Во всем близком, понятном он видел одно ограниченное, мелкое, житейское, бессмысленное. Он вооружался умственной зрительной трубой и смотрел в даль, туда, где это мелкое, житейское, скрываясь в тумане дали, казалось ему великим и бесконечным оттого только, что оно было неясно видимо. Таким ему представлялась европейская жизнь, политика, масонство, философия, филантропия. Но и тогда, в те минуты, которые он считал своей слабостью, ум его проникал и в эту даль, и там он видел то же мелкое, житейское, бессмысленное. Теперь же он выучился видеть великое, вечное и бесконечное во всем, и потому естественно, чтобы видеть его, чтобы наслаждаться его созерцанием, он бросил трубу, в которую смотрел до сих пор через головы людей, и радостно созерцал вокруг себя вечно изменяющуюся, вечно великую, непостижимую и бесконечную жизнь. И чем ближе он смотрел, тем больше он был спокоен и счастлив. Прежде разрушавший все его умственные постройки страшный вопрос: зачем? теперь для него не существовал. Теперь на этот вопрос – зачем? в душе его всегда готов был простой ответ: затем, что есть бог, тот бог, без воли которого не спадет волос с головы человека.


Пьер почти не изменился в своих внешних приемах. На вид он был точно таким же, каким он был прежде. Так же, как и прежде, он был рассеян и казался занятым не тем, что было перед глазами, а чем то своим, особенным. Разница между прежним и теперешним его состоянием состояла в том, что прежде, когда он забывал то, что было перед ним, то, что ему говорили, он, страдальчески сморщивши лоб, как будто пытался и не мог разглядеть чего то, далеко отстоящего от него. Теперь он так же забывал то, что ему говорили, и то, что было перед ним; но теперь с чуть заметной, как будто насмешливой, улыбкой он всматривался в то самое, что было перед ним, вслушивался в то, что ему говорили, хотя очевидно видел и слышал что то совсем другое. Прежде он казался хотя и добрым человеком, но несчастным; и потому невольно люди отдалялись от него. Теперь улыбка радости жизни постоянно играла около его рта, и в глазах его светилось участие к людям – вопрос: довольны ли они так же, как и он? И людям приятно было в его присутствии.