Шабад, Тимофей Осипович

Цемах Йоселевич (Тимофей Осипович) Шабад (5 февраля 1864, Вильна — 20 января 1935, Вильно) — известный российский и польский медик, еврейский общественный деятель, публицист и редактор.

Биография

Родился и жил в Вильне. Окончил медицинский факультет Московского университета. Учился в университетах Вены, Гейдельберга и Берлина. Участник революции 1905 года, был выслан царским правительством.

Вернулся в Россию в 1907 году. Медик в Первую мировую войну (1915).

Один из активных участников еврейского общественного движения в Вильно, один из основателей Идише фолькспартей. Во времена Второй Речи Посполитой был избран в муниципалитет города Вильно (1919) и Польский сейм (1928—1930) от Блока национальностей (украинцев, евреев, немцев и белорусов Польши), получившего 55 мест.

Редактор издания «Фольксгезунд». Жил на ул. Большая Погулянка (с 1939 года — ул. Йонаса Басанавичюса), д. 16, где был создан Еврейский научный институт.

Один из создателей светских еврейских общеобразовательных школ «Цемах».

Публиковался в печати на русском, польском и немецком языках. Автор книг по медицине и вопросам миграции человечества. Почетный член и вице-президент Медицинского общества Еврейского научного института.

Семья

Жена Стефания (Шифра) Львовна, урождённая Гродзенская (1878-1943).

Дочь — Регина Вайнрайх (1898-1974), PhD по ботанике. Её муж — известный лингвист и исследователь идиша Макс Вайнрайх (1894, Кулдига — 1969, Нью-Йорк). Внуки — известный лингвист, один из основателей социолингвистики Уриэль Вайнрайх (1926, Вильнюс — 1967, Нью-Йорк) и физик Габриэль Вайнрайх.

Старший сын — Яков Шабад (1901-1958) получил сельскохозяйственное образование в Германии. До войны был фермером недалеко от Вильно. Фронтовик, закончил войну майором, имел государственные награды. В послевоенное время жил в Вильнюсе, работал в Министерстве Сельского Хозяйства Литовской ССР. Похоронен вместе с отцом. Его сын Теодор был журналистом и географом.

Младший сын — Иосиф (1904-1938), инженер-связист по специальности, жил и работал в Ленинграде. В 1938 году он был арестован, обвинён в шпионаже и расстрелян.

Племянница Роза Исидоровна Шабад-Гавронская (1881-1943) также работала врачом в Вильно. Попала в гетто и оставалась со своими пациентами и детьми-сиротами в основанном ею же самой приюте гетто до последнего дня. Отказалась от возможности побега. По одной версии в день ликвидации гетто её отправили вместе с остальными постояльцами больницы и приюта в Польшу, по другим - сразу в Понары близ Вильно.

Две правнучки доктора Шабада, продолжая семейную традицию, медики: Стефания Шифра Вайнрайх специалист по редким болезням, а Алла Шабад — детский офтальмолог.

Среди родственников доктора Шабада также балерины Майя Плисецкая и Анна Павлова и шахматист Михаил Ботвинник.

В литературе

Его считают прототипом Доктора Айболита — известного персонажа историй К. И. Чуковского, который жил в доме Цемаха Шабада, когда приезжал в Вильнюс.

Память

В 30-х годах ему был поставлен памятник, ныне находящийся в Государственном Еврейском музее им. Виленского Гаона.

16 мая 2007 года премьер-министром Литвы и автором проекта был открыт памятник работы скульптора Р. Квинтаса (род. 1953) на пересечении родной улицы Цемаха Шабада Месиню и улицы Диснос, в старом городе Вильнюса. Памятник был установлен по инициативе Общественного фонда литваков (осн. в 2004). Памятник представляет собой бронзовые фигуры доктора в старомодной шляпе, высотой около 1 м 70 см и девочки с кошкой на руках в память о том, как знаменитый доктор ловко достал рыболовный крючок из языка кошки.

Ссылки

• www.jewish.ru/news/cis/2009/11/news994279674.php
• www.vilnius.skynet.lt/SH.html Известные люди Вильнюса
• jjew.ru/index.php?cnt=11726
• www.lrytas.lt/?id=11793236331178507538&view=4
• www.yivo.org/index.php?tid=129&aid=468 Коллективный портрет участников Первой конференции Еврейского научного института в Вене (1929). Цемах Шабад (в центре)
• berkovich-zametki.com/2007/Starina/Nomer5/Rafes1.htm
• www.lechaim.ru/1941
• visz.nlr.ru/search/lists/all/248_0.html
• sinkov.livejournal.com/146995.html

Отрывок, характеризующий Шабад, Тимофей Осипович

Пьер вдруг багрово покраснел и долго старался не смотреть на Наташу. Когда он решился взглянуть на нее, лицо ее было холодно, строго и даже презрительно, как ему показалось.
– Но вы точно видели и говорили с Наполеоном, как нам рассказывали? – сказала княжна Марья.
Пьер засмеялся.
– Ни разу, никогда. Всегда всем кажется, что быть в плену – значит быть в гостях у Наполеона. Я не только не видал его, но и не слыхал о нем. Я был гораздо в худшем обществе.
Ужин кончался, и Пьер, сначала отказывавшийся от рассказа о своем плене, понемногу вовлекся в этот рассказ.
– Но ведь правда, что вы остались, чтоб убить Наполеона? – спросила его Наташа, слегка улыбаясь. – Я тогда догадалась, когда мы вас встретили у Сухаревой башни; помните?
Пьер признался, что это была правда, и с этого вопроса, понемногу руководимый вопросами княжны Марьи и в особенности Наташи, вовлекся в подробный рассказ о своих похождениях.
Сначала он рассказывал с тем насмешливым, кротким взглядом, который он имел теперь на людей и в особенности на самого себя; но потом, когда он дошел до рассказа об ужасах и страданиях, которые он видел, он, сам того не замечая, увлекся и стал говорить с сдержанным волнением человека, в воспоминании переживающего сильные впечатления.
Княжна Марья с кроткой улыбкой смотрела то на Пьера, то на Наташу. Она во всем этом рассказе видела только Пьера и его доброту. Наташа, облокотившись на руку, с постоянно изменяющимся, вместе с рассказом, выражением лица, следила, ни на минуту не отрываясь, за Пьером, видимо, переживая с ним вместе то, что он рассказывал. Не только ее взгляд, но восклицания и короткие вопросы, которые она делала, показывали Пьеру, что из того, что он рассказывал, она понимала именно то, что он хотел передать. Видно было, что она понимала не только то, что он рассказывал, но и то, что он хотел бы и не мог выразить словами. Про эпизод свой с ребенком и женщиной, за защиту которых он был взят, Пьер рассказал таким образом:
– Это было ужасное зрелище, дети брошены, некоторые в огне… При мне вытащили ребенка… женщины, с которых стаскивали вещи, вырывали серьги…
Пьер покраснел и замялся.
– Тут приехал разъезд, и всех тех, которые не грабили, всех мужчин забрали. И меня.
– Вы, верно, не все рассказываете; вы, верно, сделали что нибудь… – сказала Наташа и помолчала, – хорошее.
Пьер продолжал рассказывать дальше. Когда он рассказывал про казнь, он хотел обойти страшные подробности; но Наташа требовала, чтобы он ничего не пропускал.
Пьер начал было рассказывать про Каратаева (он уже встал из за стола и ходил, Наташа следила за ним глазами) и остановился.
– Нет, вы не можете понять, чему я научился у этого безграмотного человека – дурачка.
– Нет, нет, говорите, – сказала Наташа. – Он где же?
– Его убили почти при мне. – И Пьер стал рассказывать последнее время их отступления, болезнь Каратаева (голос его дрожал беспрестанно) и его смерть.
Пьер рассказывал свои похождения так, как он никогда их еще не рассказывал никому, как он сам с собою никогда еще не вспоминал их. Он видел теперь как будто новое значение во всем том, что он пережил. Теперь, когда он рассказывал все это Наташе, он испытывал то редкое наслаждение, которое дают женщины, слушая мужчину, – не умные женщины, которые, слушая, стараются или запомнить, что им говорят, для того чтобы обогатить свой ум и при случае пересказать то же или приладить рассказываемое к своему и сообщить поскорее свои умные речи, выработанные в своем маленьком умственном хозяйстве; а то наслажденье, которое дают настоящие женщины, одаренные способностью выбирания и всасыванья в себя всего лучшего, что только есть в проявлениях мужчины. Наташа, сама не зная этого, была вся внимание: она не упускала ни слова, ни колебания голоса, ни взгляда, ни вздрагиванья мускула лица, ни жеста Пьера. Она на лету ловила еще не высказанное слово и прямо вносила в свое раскрытое сердце, угадывая тайный смысл всей душевной работы Пьера.
Княжна Марья понимала рассказ, сочувствовала ему, но она теперь видела другое, что поглощало все ее внимание; она видела возможность любви и счастия между Наташей и Пьером. И в первый раз пришедшая ей эта мысль наполняла ее душу радостию.
Было три часа ночи. Официанты с грустными и строгими лицами приходили переменять свечи, но никто не замечал их.
Пьер кончил свой рассказ. Наташа блестящими, оживленными глазами продолжала упорно и внимательно глядеть на Пьера, как будто желая понять еще то остальное, что он не высказал, может быть. Пьер в стыдливом и счастливом смущении изредка взглядывал на нее и придумывал, что бы сказать теперь, чтобы перевести разговор на другой предмет. Княжна Марья молчала. Никому в голову не приходило, что три часа ночи и что пора спать.
– Говорят: несчастия, страдания, – сказал Пьер. – Да ежели бы сейчас, сию минуту мне сказали: хочешь оставаться, чем ты был до плена, или сначала пережить все это? Ради бога, еще раз плен и лошадиное мясо. Мы думаем, как нас выкинет из привычной дорожки, что все пропало; а тут только начинается новое, хорошее. Пока есть жизнь, есть и счастье. Впереди много, много. Это я вам говорю, – сказал он, обращаясь к Наташе.
– Да, да, – сказала она, отвечая на совсем другое, – и я ничего бы не желала, как только пережить все сначала.