Шабака

Фараон Древнего Египта и царь Куша

Пианхи Шабатака Шабака др.-греч. Σαβάκων, Σαβακώς (Сабакон, Сабак) XXV (Эфиопская) династия Третий переходный период

Фараон Шабака, Лувр

Шабака на Викискладе

Шабака — царь Кушитского царства и фараон Древнего Египта, правивший приблизительно в 716 — 701 годах до н. э.

Сын кушитского царя Кашты. Наследовал своему брату Пианхи. Шабака начинает собою ряд чисто эфиопских царских имен и, в представлении древних греков, является основателем XXV (Эфиопской) династии (в настоящее время к этой династии относят и брата Шабаки Пианху и его отца Кашту). Шабака женился на дочери Пианхи и основывал свои права на египетский престол не только происхождением, но и этим союзом.

Покорение Египта

Заняв престол, Шабака объявил притязания на владение Египтом и вновь двинул свои войска на север. Захватил Фивы, где водворил на должность верховной жрицы Амона свою сестру Аменирдис, которая, по-видимому, была временно изгнана оттуда Осорконом III. После этого она правила там фактически независимо.

Шабака выказывал большое расположение к жрецам и покровительствовал храмам, за что в свою очередь пользовался поддержкой жречества. Шабака нанёс новое поражение князьям Дельты и Среднего Египта, среди которых нашел союзника — гермопольского царя Немарата. Фараон Нижнего Египта Бокхорис был повержен Шабакой и сожжен в собственном дворце. Документальных свидетельств о покорении Шабакой Египта нет, но утверждение Манефона, что Шабака сжёг Бокхориса живьем, означает, что война была и эфиопскому царю пришлось заново с трудом покорять Дельту.

Таким образом, Шабака завершил объединение Египта и Куша, начатое его братом Пианхи, и стал повелителем одной из крупнейших держав тогдашнего мира, объединившей всю долину Нила. На севере границы этой державы доходили до Синая, а её влияние распространялось на Палестину; на юге они, возможно, доходили до Сеннара, где найден скарабей с именем Шабаки.

Имя

Тип имени		Иероглифическое написание		Транслитерация — Русскоязычная огласовка — Перевод
«Хорово имя» (как Хор)				sbq-tȝwj — себек-тауи — «Благословивший две земли (то есть Нижний и Верхний Египет)»
«Небти имя» (как Господин двойного венца)				идентично предыдущему
«Золотое имя» (как Золотой Хор)				идентично предыдущему
«Тронное имя» (как царь Верхнего и Нижнего Египта)				nfr-kȝ-Rˁ — нефер-ка-Ра — «Прекрасна душа (Ка) Ра»
				идентично предыдущему
		D388		nfr-kȝ-Rˁ mrj-Jmn — нефер-ка-Ра мери-Амон — «Прекрасна душа (Ка) Ра, любимый Амоном»
				nfr-kȝ-Rˁ
«Личное имя» (как сын Ра)		M8A		šbk — Шабака
				идентично предыдущему
		M8A		šbk mrj-Jmn — Шабака мери-Амон — «Шабака любимый Амоном»

Отношения с Ассирией

Однако ливийские князья Дельты не желали смириться, и возлагали надежды на ассирийцев, неуклонно продвигавшихся к границам Египта. О сношениях Шабаки с Ассирией известно мало; некоторые полагают, что он тождествен с упоминаемым в Библии Сигором, на которого надеялся восставший против Ассирии Осия (730—721 гг до н. э.), и с Сибе, разбитым при Рафии Саргоном II (720 год до н. э.); последний, впрочем, назван в клинописи туртаном (высшее воинское звание) и вполне возможно, что Сибе действительно был одним из полководцев Шабаки. Хотя хронологически более правильным кажется, что эти упомянутые столкновения ассирийцев с Египтом произошли при фараоне Бокхорисе.

Когда Саргон II в 714 году до н. э. нанёс поражение Урарту и разорил его культовый центр Мусасир, кушито-египетская держава лишилась наиболее мощного из возможных союзников. Шабака стремился избежать, как излишних репрессий против своих новых подданных, так и поводов для агрессии ассирийцев. В 711 году до н. э. он даже выдал ассирийскому царю Саргону II Иамани царя Ашдода, который бежал в Египет после разгрома поднятого им восстания. Для борьбы с Ассирией Шабака создал коалицию, в которую вошли Тир, Иудея, Эдом, Моав, Аммон, а также соседние с ними племена бедуинов. Сознавая серьезную опасность, проистекавшую от непосредственной близости Ассирии, Шабака немедленно отправил своих агентов сеять мятеж среди сирийско-палестиниких государств, обещал поддержку ассирийским вассалам в случае, если они поднимутся против ассирийского царя. Памятуя прошлое египетское правление и сравнивая его с тяжким бременем ассирийского господства они с готовностью внимали эмиссарам Шабаки. В одной только Иудее пророк Исайя предвидел, что помощь Египта была блефом и эфиопам не сломить могущества Ассирии. И пророк был прав. Ассирийский царь, услышав о зарождавшейся против себя коалиции, нанес удар первым. Вчерашние союзники Шабаки сразу же отказались от него и поспешили выразить свою покорность, чем и вымолили себе прошение у повелителя в Ниневии.

Новые походы ассирийских войск в Финикию и Палестину при царе Синаххерибе, сыне Саргона II, заставили Шабаку послать сюда свои войска. Возглавил египетскую армию племянник Шабаки Тахарка. При Альтаку (около Экрона) Синахериб разбил египетские войска, пришедшие на помощь повстанцам Экрона, причём в плен попали и сыновья Шабаки (ок. 701). Египтяне бежали, бросив союзников на произвол судьбы. Это не помешало Шабаке приказать художникам изобразить себя в традиционной позе египетского фараона, попирающего азиатских и африканских князьков. Синаххериб со своей стороны трубил о своих победах.

Однако до большой войны дело пока не доходило, тем более что ассирийскому царю приходилось подавлять восстания в Вавилоне, Нижней Месопотамии, Эламе. Очевидно, Ассирия и Напата пришли к какому-то соглашению о разграничении своих территорий. При раскопках дворца Синаххериба в Ниневии была найдена глиняная булла, которая, несомненно, скрепляла договор между Ассирией и Напатой. На булле сохранились оттиски двух печатей — Синаххериба и Шабаки.

Строительная деятельность Шабаки в Египте

Шабака заботился о приведении Египта в благоустройство после смут: были поправлены каналы и плотины, города получили защиту от наводнений. Шабака оказывал покровительство жрецам. Храмы при нём реставрировались и украшались. Шабака украсил храм в Карнаке, где его имя можно видеть на многих постройках, которые он отреставрировал или сделал к ним какие-либо пристройки; в Луксоре Шабака реставрировал главные врата. Много Шабака строил в Мемфисе. Одна из мемфиских улиц ещё при Птолемеях называлась «улица Шабаки». Согласно Геродоту, чтобы найти руки для работы, царь, за неимением пленных, освобождал от казни преступников и заставлял их работать.

В Бубастисе ручке Систр; в Атрибис перемычки ; Саис в две колонки и стел в дельте реки; в Мемфисе и Саккара, в частности, в [или более] часовни, второй Apisbegräbnis своё правление в 14-й год, стелы, статуи и мелкие объекты; в оазис Бахария блока; в Абидосе могиле или кенотаф дочери Шабаки; в Дендере корпуса и памятников из золота и серебра на стеле архитектора Paudenhor; в Medamud портик, в Мединет-Абу пилон небольшом храме; в Карнаке восстановление 4-го пилона и стволовых украшение в Птаха храма, обновление «сокровищницу» в северной части фестиваля зале Тутмоса III работу на «Золотой дом» (с колоннами к северу от третьего пилона), Посвящение (с Amenirdis) часовня Осириса-Господа-от-жизни, предшественник здания Taharqa на Святом Престоле; в Луксор рельефами и портиком; в Вади-Хаммамат надпись из 12-го года и в Esna Наоса. В Нубии (также не в Элефантина) Шабаки не засвидетельствовано. В свою очередь, свидетельства найдены в Судане, как работы по храму Кава (колонка преданность Anukis); Небольшие находки, в том числе Zerenmonialstempel в районе Донгола .

Секст Африкан цитируя Манефона указывает, что Шабака правил в течение 8 лет, но Евсевий Кесарийский (из Синкелла и Армянская версия), ссылаясь на того же Манефона, говорит Шабака царствовал 12 лет.

Предполагается, что Шабака умер в свой 10-й год правления. Эта версия основана на надписи на его кубической статуи (теперь находится в Британском музее № 24429). Надпись датирована 11-м днём второго месяца сезона Шему 10-го года правления Шабаки. Шабака был похоронен в Эль-Курру, в пирамиде KU15. Погребальная обстановка там была обновлена. Как и в случае с Пианхи, рядом с его могилой были захоронены его лошади.

В Берлине есть две скульптуры Шабаки из храмов Пта в Мемфисе и Мединет-Абу.

Камень Шабаки

Ко времени Шабаки относится очень интересный археологический памятник, так называемый «Камень Шабаки» или «Мемфисская теология». В качестве создателя мира в этом тексте предстает мемфисский бог Птах: творение совершается им при помощи называния имен всех живых существ и предметов, образы которых (в качестве их «двойников» — Ка) Птах до этого замыслил «в своем сердце». «Тексты Шабака» начинаются с несколько странного введения, написанного резчиком, осуществлявшим копирование. Судя по этому введению, фараон Шабака хотел сохранить для потомков некоторые древние писания, пришедшие в негодность (возможно, они были начертаны на папирусе или на дереве), и приказал нанести их на плиту из чёрного гранита. Резчик высек:

«Эти письмена скопированы заново его величеством в доме его отца Птаха… потому, что его величество обнаружил, что творения предков изъедены червями…»

Трудно сказать, насколько достоверно сообщение о копировании на «камень Шабаки» исходного более древнего текста: с одной стороны, язык его действительно очень архаичен и сильно напоминает «Тексты пирамид», что служит косвенным доказательством древности происхождения источника, с другой — намеренная архаизация религиозных памятников, воспроизведение в них стиля и языка чрезвычайно древних образцов (вплоть до III тыс. до н. э.) — это общая тенденция середины I тыс. до н. э. Восстановленный им и сохранившийся до нашего времени древний и весьма важный религиозный текст в храме Птаха, является одним из самых замечательных документов дошедших до нас из Древнего Египта.

Шабака в трудах античных авторов

Пятидесятилетний период владычества эфиопов с их тремя царями: Шабакой, Шабатакой, Тахаркой античные авторы (Геродот и Диодор) соединили в одно царствование первого из них вопреки показаниям египетских памятников, согласно с которыми излагал историю эфиопских царей Манефон.

«После него, рассказывали жрецы, царствовал слепец из города Анисиса по имени также Анисис. В его правление эфиопы с сильным войском вторглись в Египет под предводительством своего царя Сабака. Слепец Анисис бежал в прибрежные низменности, а эфиоп стал царём Египта и царствовал 50 лет. За это время он совершил вот что. Если египтянин совершал какое-нибудь преступление, то царь его не казнил. Он осуждал каждого преступника соответственно тяжести его вины на земляные работы в том городе, откуда тот происходил. Таким-то образом города выросли ещё выше [над своим основанием]. Ведь сначала насыпи были сооружены рабочими, которые прокопали каналы при царе Сесострисе, а теперь при эфиопском царе их подняли ещё выше. Хотя и другие египетские города расположены высоко, однако, по-моему, самые значительные насыпи находятся у города Бубастиса. Избавился же Египет от владычества эфиопского царя, по рассказам жрецов, вот каким образом. Бежал эфиопский царь из страны вследствие сновидения. А привиделось ему, что предстал пред ним некий человек и дал совет собрать всех египетских жрецов и разрубить каждого пополам. Увидев этот сон, царь сказал, что боги, видимо, побуждают его таким советом осквернить святыни и навлечь на себя мщение богов и людей. Но он не последует совету, а, напротив, покинет страну, так как время его владычества [над Египтом], предреченное оракулом, уже истекло. Ведь ещё в Эфиопии оракул, который вопрошают эфиопы, предрёк ему пятидесятилетнее царствование в Египте. Так вот, по истечении этого срока Сабак (к тому же встревоженный сновидением) добровольно удалился из Египта».

«Много лет спустя над Египтом царствовал Сабакон, родом эфиоп, отличавшийся от предшественников и благочестием, и честностью. Примером его милосердия можно взять то, что он отменил величайшее из традиционных наказаний — я имею в виду лишение жизни. Вместо смерти он заставил виновных работать закованными в городах на общественных работах, и с их помощью построил большие насыпи, а также вырыл много удобных отводных каналов, — таким вот образом решил с одной стороны уменьшить строгость наказания виновным и принести большую пользу городу взамен бессмысленных наказаний. А о высоте его благочестия можно судить по тому видению, что явилось ему во сне, и по отречению от власти. Привиделось ему во сне, будто божество из Фив сказало, что он не сможет царствовать в Египте в спокойствии и долгое время, если не изрубит всех жрецов и не пройдёт через них со свитой. И поскольку это видение повторялось постоянно, он послал за жрецами со всей страны и сказал, что оставаясь в Египте, он тем самым огорчает божество, иначе не последовало бы ему во сне такого повеления. Он желает скорее уйти чистым от всякой скверны и перепоручить свою жизнь судье, чем править Египтом, оскорбляя бога и осквернив себя нечестным убийством. И, в конце концов, передав власть местным жителям, он вернулся в Эфиопию».

Семья

Вероятней всего, Шабака был сыном фараона Кашта и королевы Пебатмы. Хотя существуют и другие версии:

• по устаревшей версии Шабака был сыном фараона Кашта и фиванской жрицы Шепенупет. Эта версия была связана с тем, что Шепенупет была Супругой бога Амона, верховной жрицей в Фивах. Эту должность обычно занимала одна из принцесс фараонской династии — Шепенупет была дочерью фараона XXIII династии Осоркона III. Когда фараон Кашта распространил своё влияние на Верхний Египет, он добился, чтобы его дочь Аменирдис была следующей Супругой бога Амона. Для этого Шепенупет должна была формально удочерить Аменирдис. До нашего времени дошли надписи, где Аменирдис упоминается как дочь Шепенупет. Так как Шабака был братом Аменирдис, Шепенупет одно время ошибочно считалась его матерью;
• была найдена надпись времён фараона Тахарка, из которой можно прочитать (хотя это не бесспорно — надпись плохо сохранилась), что Шабака был братом Тахарка и, таким образом, сыном фараона Пианхи.

Главной женой Шабака была королева Калхата (захоронение Эль-Курру, K.5), согласно ассирийским источникам она была сестрой фараона Тахарка. Шабака и Калхата были родителями будущего фараона Тануатамона, и, скорее всего, будущего фараона Шабатака. Есть мнение, что королева Табекенамун (дочь фараона Пианхи) была женой Шабака. Хотя существует и другое мение, что Табекенамун была женой фараона Тахарка.

Сын Шабака Харемахет (англ. Haremakhet) занимал должность Верховного жреца Амона. Его имя упоминается на нескольких статуях в Карнаке. Королева Месбат (англ. Mesbat), жена Шабака, упоминается на саркофаге Харемахета как его мать. Шабака был отцом ещё по крайней мере двоих детей (но имя их матери / матерей неизвестно): дочь Пианкарта (англ. Piankharty) стала женой фараона Тануатамона (брата по отцу), её имя присутствует на стеле Тануатамона; ещё одна дочь Истемхеб (англ. Isetemkheb H) тоже была женой фараона Тануатамона, она захоронена в Абидосе.

Ссылки

• Шабака // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона : в 86 т. (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.
• [quod.lib.umich.edu/m/moa/ACL3129.0003.001/692?rgn=full+text;view=image Шабака] (англ.). — в Smith's Dictionary of Greek and Roman Biography and Mythology.
• [www.livius.org/person/shabaqo/ Шабака на сайте livius.org]
• [www.antikforever.com/Egypte/rois/chabaka.htm Шабака на сайте antikforever.com]

Источники

• [www.egyptology.ru/annotations/Beckerath.pdf J. von Beckerath. Chronologie des pharaonischen Ägypten… (Аннотация: И. А. Ладынин, А. А. Немировский)]

• [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/1.htm Древний Восток и античность]. // [replay.waybackmachine.org/20080511203747/www.genealogia.ru/projects/lib/catalog/rulers/0.htm Правители Мира. Хронологическо-генеалогические таблицы по всемирной истории в 4 тт.] / Автор-составитель В. В. Эрлихман. — Т. 1.

• См. Геродот. История. II, 136—139, 152; Диодор. Историческая библиотека. I, 65; Георгий Синкелл. 74, 75; Oppert. Mémoire sur les rapports de l’Egypte et de l’Assyrie; Sayce. Ancient empires of the East.

XXV (Эфиопская) династия
Предшественники: Пианхи и Бокхорис	фараон Египта и царь Куша 721 — 707/706 до н. э. (правил года)	Преемник: Шабатака

Отрывок, характеризующий Шабака

ХI
На третий день Рождества, Николай обедал дома, что в последнее время редко случалось с ним. Это был официально прощальный обед, так как он с Денисовым уезжал в полк после Крещенья. Обедало человек двадцать, в том числе Долохов и Денисов.
Никогда в доме Ростовых любовный воздух, атмосфера влюбленности не давали себя чувствовать с такой силой, как в эти дни праздников. «Лови минуты счастия, заставляй себя любить, влюбляйся сам! Только это одно есть настоящее на свете – остальное всё вздор. И этим одним мы здесь только и заняты», – говорила эта атмосфера. Николай, как и всегда, замучив две пары лошадей и то не успев побывать во всех местах, где ему надо было быть и куда его звали, приехал домой перед самым обедом. Как только он вошел, он заметил и почувствовал напряженность любовной атмосферы в доме, но кроме того он заметил странное замешательство, царствующее между некоторыми из членов общества. Особенно взволнованы были Соня, Долохов, старая графиня и немного Наташа. Николай понял, что что то должно было случиться до обеда между Соней и Долоховым и с свойственною ему чуткостью сердца был очень нежен и осторожен, во время обеда, в обращении с ними обоими. В этот же вечер третьего дня праздников должен был быть один из тех балов у Иогеля (танцовального учителя), которые он давал по праздникам для всех своих учеников и учениц.
– Николенька, ты поедешь к Иогелю? Пожалуйста, поезжай, – сказала ему Наташа, – он тебя особенно просил, и Василий Дмитрич (это был Денисов) едет.
– Куда я не поеду по приказанию г'афини! – сказал Денисов, шутливо поставивший себя в доме Ростовых на ногу рыцаря Наташи, – pas de chale [танец с шалью] готов танцовать.
– Коли успею! Я обещал Архаровым, у них вечер, – сказал Николай.
– А ты?… – обратился он к Долохову. И только что спросил это, заметил, что этого не надо было спрашивать.
– Да, может быть… – холодно и сердито отвечал Долохов, взглянув на Соню и, нахмурившись, точно таким взглядом, каким он на клубном обеде смотрел на Пьера, опять взглянул на Николая.
«Что нибудь есть», подумал Николай и еще более утвердился в этом предположении тем, что Долохов тотчас же после обеда уехал. Он вызвал Наташу и спросил, что такое?
– А я тебя искала, – сказала Наташа, выбежав к нему. – Я говорила, ты всё не хотел верить, – торжествующе сказала она, – он сделал предложение Соне.
Как ни мало занимался Николай Соней за это время, но что то как бы оторвалось в нем, когда он услыхал это. Долохов был приличная и в некоторых отношениях блестящая партия для бесприданной сироты Сони. С точки зрения старой графини и света нельзя было отказать ему. И потому первое чувство Николая, когда он услыхал это, было озлобление против Сони. Он приготавливался к тому, чтобы сказать: «И прекрасно, разумеется, надо забыть детские обещания и принять предложение»; но не успел он еще сказать этого…
– Можешь себе представить! она отказала, совсем отказала! – заговорила Наташа. – Она сказала, что любит другого, – прибавила она, помолчав немного.
«Да иначе и не могла поступить моя Соня!» подумал Николай.
– Сколько ее ни просила мама, она отказала, и я знаю, она не переменит, если что сказала…
– А мама просила ее! – с упреком сказал Николай.
– Да, – сказала Наташа. – Знаешь, Николенька, не сердись; но я знаю, что ты на ней не женишься. Я знаю, Бог знает отчего, я знаю верно, ты не женишься.
– Ну, этого ты никак не знаешь, – сказал Николай; – но мне надо поговорить с ней. Что за прелесть, эта Соня! – прибавил он улыбаясь.
– Это такая прелесть! Я тебе пришлю ее. – И Наташа, поцеловав брата, убежала.
Через минуту вошла Соня, испуганная, растерянная и виноватая. Николай подошел к ней и поцеловал ее руку. Это был первый раз, что они в этот приезд говорили с глазу на глаз и о своей любви.
– Sophie, – сказал он сначала робко, и потом всё смелее и смелее, – ежели вы хотите отказаться не только от блестящей, от выгодной партии; но он прекрасный, благородный человек… он мой друг…
Соня перебила его.
– Я уж отказалась, – сказала она поспешно.
– Ежели вы отказываетесь для меня, то я боюсь, что на мне…
Соня опять перебила его. Она умоляющим, испуганным взглядом посмотрела на него.
– Nicolas, не говорите мне этого, – сказала она.
– Нет, я должен. Может быть это suffisance [самонадеянность] с моей стороны, но всё лучше сказать. Ежели вы откажетесь для меня, то я должен вам сказать всю правду. Я вас люблю, я думаю, больше всех…
– Мне и довольно, – вспыхнув, сказала Соня.
– Нет, но я тысячу раз влюблялся и буду влюбляться, хотя такого чувства дружбы, доверия, любви, я ни к кому не имею, как к вам. Потом я молод. Мaman не хочет этого. Ну, просто, я ничего не обещаю. И я прошу вас подумать о предложении Долохова, – сказал он, с трудом выговаривая фамилию своего друга.
– Не говорите мне этого. Я ничего не хочу. Я люблю вас, как брата, и всегда буду любить, и больше мне ничего не надо.
– Вы ангел, я вас не стою, но я только боюсь обмануть вас. – Николай еще раз поцеловал ее руку.


У Иогеля были самые веселые балы в Москве. Это говорили матушки, глядя на своих adolescentes, [девушек,] выделывающих свои только что выученные па; это говорили и сами adolescentes и adolescents, [девушки и юноши,] танцовавшие до упаду; эти взрослые девицы и молодые люди, приезжавшие на эти балы с мыслию снизойти до них и находя в них самое лучшее веселье. В этот же год на этих балах сделалось два брака. Две хорошенькие княжны Горчаковы нашли женихов и вышли замуж, и тем еще более пустили в славу эти балы. Особенного на этих балах было то, что не было хозяина и хозяйки: был, как пух летающий, по правилам искусства расшаркивающийся, добродушный Иогель, который принимал билетики за уроки от всех своих гостей; было то, что на эти балы еще езжали только те, кто хотел танцовать и веселиться, как хотят этого 13 ти и 14 ти летние девочки, в первый раз надевающие длинные платья. Все, за редкими исключениями, были или казались хорошенькими: так восторженно они все улыбались и так разгорались их глазки. Иногда танцовывали даже pas de chale лучшие ученицы, из которых лучшая была Наташа, отличавшаяся своею грациозностью; но на этом, последнем бале танцовали только экосезы, англезы и только что входящую в моду мазурку. Зала была взята Иогелем в дом Безухова, и бал очень удался, как говорили все. Много было хорошеньких девочек, и Ростовы барышни были из лучших. Они обе были особенно счастливы и веселы. В этот вечер Соня, гордая предложением Долохова, своим отказом и объяснением с Николаем, кружилась еще дома, не давая девушке дочесать свои косы, и теперь насквозь светилась порывистой радостью.
Наташа, не менее гордая тем, что она в первый раз была в длинном платье, на настоящем бале, была еще счастливее. Обе были в белых, кисейных платьях с розовыми лентами.
Наташа сделалась влюблена с самой той минуты, как она вошла на бал. Она не была влюблена ни в кого в особенности, но влюблена была во всех. В того, на кого она смотрела в ту минуту, как она смотрела, в того она и была влюблена.
– Ах, как хорошо! – всё говорила она, подбегая к Соне.
Николай с Денисовым ходили по залам, ласково и покровительственно оглядывая танцующих.
– Как она мила, к'асавица будет, – сказал Денисов.
– Кто?
– Г'афиня Наташа, – отвечал Денисов.
– И как она танцует, какая г'ация! – помолчав немного, опять сказал он.
– Да про кого ты говоришь?
– Про сест'у п'о твою, – сердито крикнул Денисов.
Ростов усмехнулся.
– Mon cher comte; vous etes l'un de mes meilleurs ecoliers, il faut que vous dansiez, – сказал маленький Иогель, подходя к Николаю. – Voyez combien de jolies demoiselles. [Любезный граф, вы один из лучших моих учеников. Вам надо танцовать. Посмотрите, сколько хорошеньких девушек!] – Он с тою же просьбой обратился и к Денисову, тоже своему бывшему ученику.
– Non, mon cher, je fe'ai tapisse'ie, [Нет, мой милый, я посижу у стенки,] – сказал Денисов. – Разве вы не помните, как дурно я пользовался вашими уроками?
– О нет! – поспешно утешая его, сказал Иогель. – Вы только невнимательны были, а вы имели способности, да, вы имели способности.
Заиграли вновь вводившуюся мазурку; Николай не мог отказать Иогелю и пригласил Соню. Денисов подсел к старушкам и облокотившись на саблю, притопывая такт, что то весело рассказывал и смешил старых дам, поглядывая на танцующую молодежь. Иогель в первой паре танцовал с Наташей, своей гордостью и лучшей ученицей. Мягко, нежно перебирая своими ножками в башмачках, Иогель первым полетел по зале с робевшей, но старательно выделывающей па Наташей. Денисов не спускал с нее глаз и пристукивал саблей такт, с таким видом, который ясно говорил, что он сам не танцует только от того, что не хочет, а не от того, что не может. В середине фигуры он подозвал к себе проходившего мимо Ростова.
– Это совсем не то, – сказал он. – Разве это польская мазу'ка? А отлично танцует. – Зная, что Денисов и в Польше даже славился своим мастерством плясать польскую мазурку, Николай подбежал к Наташе:
– Поди, выбери Денисова. Вот танцует! Чудо! – сказал он.
Когда пришел опять черед Наташе, она встала и быстро перебирая своими с бантиками башмачками, робея, одна пробежала через залу к углу, где сидел Денисов. Она видела, что все смотрят на нее и ждут. Николай видел, что Денисов и Наташа улыбаясь спорили, и что Денисов отказывался, но радостно улыбался. Он подбежал.
– Пожалуйста, Василий Дмитрич, – говорила Наташа, – пойдемте, пожалуйста.
– Да, что, увольте, г'афиня, – говорил Денисов.
– Ну, полно, Вася, – сказал Николай.
– Точно кота Ваську угова'ивают, – шутя сказал Денисов.
– Целый вечер вам буду петь, – сказала Наташа.
– Волшебница всё со мной сделает! – сказал Денисов и отстегнул саблю. Он вышел из за стульев, крепко взял за руку свою даму, приподнял голову и отставил ногу, ожидая такта. Только на коне и в мазурке не видно было маленького роста Денисова, и он представлялся тем самым молодцом, каким он сам себя чувствовал. Выждав такт, он с боку, победоносно и шутливо, взглянул на свою даму, неожиданно пристукнул одной ногой и, как мячик, упруго отскочил от пола и полетел вдоль по кругу, увлекая за собой свою даму. Он не слышно летел половину залы на одной ноге, и, казалось, не видел стоявших перед ним стульев и прямо несся на них; но вдруг, прищелкнув шпорами и расставив ноги, останавливался на каблуках, стоял так секунду, с грохотом шпор стучал на одном месте ногами, быстро вертелся и, левой ногой подщелкивая правую, опять летел по кругу. Наташа угадывала то, что он намерен был сделать, и, сама не зная как, следила за ним – отдаваясь ему. То он кружил ее, то на правой, то на левой руке, то падая на колена, обводил ее вокруг себя, и опять вскакивал и пускался вперед с такой стремительностью, как будто он намерен был, не переводя духа, перебежать через все комнаты; то вдруг опять останавливался и делал опять новое и неожиданное колено. Когда он, бойко закружив даму перед ее местом, щелкнул шпорой, кланяясь перед ней, Наташа даже не присела ему. Она с недоуменьем уставила на него глаза, улыбаясь, как будто не узнавая его. – Что ж это такое? – проговорила она.
Несмотря на то, что Иогель не признавал эту мазурку настоящей, все были восхищены мастерством Денисова, беспрестанно стали выбирать его, и старики, улыбаясь, стали разговаривать про Польшу и про доброе старое время. Денисов, раскрасневшись от мазурки и отираясь платком, подсел к Наташе и весь бал не отходил от нее.


Два дня после этого, Ростов не видал Долохова у своих и не заставал его дома; на третий день он получил от него записку. «Так как я в доме у вас бывать более не намерен по известным тебе причинам и еду в армию, то нынче вечером я даю моим приятелям прощальную пирушку – приезжай в английскую гостинницу». Ростов в 10 м часу, из театра, где он был вместе с своими и Денисовым, приехал в назначенный день в английскую гостинницу. Его тотчас же провели в лучшее помещение гостинницы, занятое на эту ночь Долоховым. Человек двадцать толпилось около стола, перед которым между двумя свечами сидел Долохов. На столе лежало золото и ассигнации, и Долохов метал банк. После предложения и отказа Сони, Николай еще не видался с ним и испытывал замешательство при мысли о том, как они свидятся.
Светлый холодный взгляд Долохова встретил Ростова еще у двери, как будто он давно ждал его.
– Давно не видались, – сказал он, – спасибо, что приехал. Вот только домечу, и явится Илюшка с хором.
– Я к тебе заезжал, – сказал Ростов, краснея.
Долохов не отвечал ему. – Можешь поставить, – сказал он.
Ростов вспомнил в эту минуту странный разговор, который он имел раз с Долоховым. – «Играть на счастие могут только дураки», сказал тогда Долохов.
– Или ты боишься со мной играть? – сказал теперь Долохов, как будто угадав мысль Ростова, и улыбнулся. Из за улыбки его Ростов увидал в нем то настроение духа, которое было у него во время обеда в клубе и вообще в те времена, когда, как бы соскучившись ежедневной жизнью, Долохов чувствовал необходимость каким нибудь странным, большей частью жестоким, поступком выходить из нее.
Ростову стало неловко; он искал и не находил в уме своем шутки, которая ответила бы на слова Долохова. Но прежде, чем он успел это сделать, Долохов, глядя прямо в лицо Ростову, медленно и с расстановкой, так, что все могли слышать, сказал ему:
– А помнишь, мы говорили с тобой про игру… дурак, кто на счастье хочет играть; играть надо наверное, а я хочу попробовать.
«Попробовать на счастие, или наверное?» подумал Ростов.
– Да и лучше не играй, – прибавил он, и треснув разорванной колодой, прибавил: – Банк, господа!
Придвинув вперед деньги, Долохов приготовился метать. Ростов сел подле него и сначала не играл. Долохов взглядывал на него.
– Что ж не играешь? – сказал Долохов. И странно, Николай почувствовал необходимость взять карту, поставить на нее незначительный куш и начать игру.
– Со мной денег нет, – сказал Ростов.
– Поверю!
Ростов поставил 5 рублей на карту и проиграл, поставил еще и опять проиграл. Долохов убил, т. е. выиграл десять карт сряду у Ростова.
– Господа, – сказал он, прометав несколько времени, – прошу класть деньги на карты, а то я могу спутаться в счетах.
Один из игроков сказал, что, он надеется, ему можно поверить.
– Поверить можно, но боюсь спутаться; прошу класть деньги на карты, – отвечал Долохов. – Ты не стесняйся, мы с тобой сочтемся, – прибавил он Ростову.
Игра продолжалась: лакей, не переставая, разносил шампанское.
Все карты Ростова бились, и на него было написано до 800 т рублей. Он надписал было над одной картой 800 т рублей, но в то время, как ему подавали шампанское, он раздумал и написал опять обыкновенный куш, двадцать рублей.
– Оставь, – сказал Долохов, хотя он, казалось, и не смотрел на Ростова, – скорее отыграешься. Другим даю, а тебе бью. Или ты меня боишься? – повторил он.
Ростов повиновался, оставил написанные 800 и поставил семерку червей с оторванным уголком, которую он поднял с земли. Он хорошо ее после помнил. Он поставил семерку червей, надписав над ней отломанным мелком 800, круглыми, прямыми цифрами; выпил поданный стакан согревшегося шампанского, улыбнулся на слова Долохова, и с замиранием сердца ожидая семерки, стал смотреть на руки Долохова, державшего колоду. Выигрыш или проигрыш этой семерки червей означал многое для Ростова. В Воскресенье на прошлой неделе граф Илья Андреич дал своему сыну 2 000 рублей, и он, никогда не любивший говорить о денежных затруднениях, сказал ему, что деньги эти были последние до мая, и что потому он просил сына быть на этот раз поэкономнее. Николай сказал, что ему и это слишком много, и что он дает честное слово не брать больше денег до весны. Теперь из этих денег оставалось 1 200 рублей. Стало быть, семерка червей означала не только проигрыш 1 600 рублей, но и необходимость изменения данному слову. Он с замиранием сердца смотрел на руки Долохова и думал: «Ну, скорей, дай мне эту карту, и я беру фуражку, уезжаю домой ужинать с Денисовым, Наташей и Соней, и уж верно никогда в руках моих не будет карты». В эту минуту домашняя жизнь его, шуточки с Петей, разговоры с Соней, дуэты с Наташей, пикет с отцом и даже спокойная постель в Поварском доме, с такою силою, ясностью и прелестью представились ему, как будто всё это было давно прошедшее, потерянное и неоцененное счастье. Он не мог допустить, чтобы глупая случайность, заставив семерку лечь прежде на право, чем на лево, могла бы лишить его всего этого вновь понятого, вновь освещенного счастья и повергнуть его в пучину еще неиспытанного и неопределенного несчастия. Это не могло быть, но он всё таки ожидал с замиранием движения рук Долохова. Ширококостые, красноватые руки эти с волосами, видневшимися из под рубашки, положили колоду карт, и взялись за подаваемый стакан и трубку.
– Так ты не боишься со мной играть? – повторил Долохов, и, как будто для того, чтобы рассказать веселую историю, он положил карты, опрокинулся на спинку стула и медлительно с улыбкой стал рассказывать:
– Да, господа, мне говорили, что в Москве распущен слух, будто я шулер, поэтому советую вам быть со мной осторожнее.
– Ну, мечи же! – сказал Ростов.
– Ох, московские тетушки! – сказал Долохов и с улыбкой взялся за карты.
– Ааах! – чуть не крикнул Ростов, поднимая обе руки к волосам. Семерка, которая была нужна ему, уже лежала вверху, первой картой в колоде. Он проиграл больше того, что мог заплатить.
– Однако ты не зарывайся, – сказал Долохов, мельком взглянув на Ростова, и продолжая метать.


Через полтора часа времени большинство игроков уже шутя смотрели на свою собственную игру.
Вся игра сосредоточилась на одном Ростове. Вместо тысячи шестисот рублей за ним была записана длинная колонна цифр, которую он считал до десятой тысячи, но которая теперь, как он смутно предполагал, возвысилась уже до пятнадцати тысяч. В сущности запись уже превышала двадцать тысяч рублей. Долохов уже не слушал и не рассказывал историй; он следил за каждым движением рук Ростова и бегло оглядывал изредка свою запись за ним. Он решил продолжать игру до тех пор, пока запись эта не возрастет до сорока трех тысяч. Число это было им выбрано потому, что сорок три составляло сумму сложенных его годов с годами Сони. Ростов, опершись головою на обе руки, сидел перед исписанным, залитым вином, заваленным картами столом. Одно мучительное впечатление не оставляло его: эти ширококостые, красноватые руки с волосами, видневшимися из под рубашки, эти руки, которые он любил и ненавидел, держали его в своей власти.
«Шестьсот рублей, туз, угол, девятка… отыграться невозможно!… И как бы весело было дома… Валет на пе… это не может быть!… И зачем же он это делает со мной?…» думал и вспоминал Ростов. Иногда он ставил большую карту; но Долохов отказывался бить её, и сам назначал куш. Николай покорялся ему, и то молился Богу, как он молился на поле сражения на Амштетенском мосту; то загадывал, что та карта, которая первая попадется ему в руку из кучи изогнутых карт под столом, та спасет его; то рассчитывал, сколько было шнурков на его куртке и с столькими же очками карту пытался ставить на весь проигрыш, то за помощью оглядывался на других играющих, то вглядывался в холодное теперь лицо Долохова, и старался проникнуть, что в нем делалось.
«Ведь он знает, что значит для меня этот проигрыш. Не может же он желать моей погибели? Ведь он друг был мне. Ведь я его любил… Но и он не виноват; что ж ему делать, когда ему везет счастие? И я не виноват, говорил он сам себе. Я ничего не сделал дурного. Разве я убил кого нибудь, оскорбил, пожелал зла? За что же такое ужасное несчастие? И когда оно началось? Еще так недавно я подходил к этому столу с мыслью выиграть сто рублей, купить мама к именинам эту шкатулку и ехать домой. Я так был счастлив, так свободен, весел! И я не понимал тогда, как я был счастлив! Когда же это кончилось, и когда началось это новое, ужасное состояние? Чем ознаменовалась эта перемена? Я всё так же сидел на этом месте, у этого стола, и так же выбирал и выдвигал карты, и смотрел на эти ширококостые, ловкие руки. Когда же это совершилось, и что такое совершилось? Я здоров, силен и всё тот же, и всё на том же месте. Нет, это не может быть! Верно всё это ничем не кончится».